Роза держит своё слово, делится с Костей в письмах своими впечатлениями о прочитанных книгах, советует, что ему стоило бы почитать, дальше пытается его устроить как лектора в центральной партийной школе Берлина.
В письме от 2.09.1909 она пишет:
«Подумай: внезапно ты освободишься от мучительного состояния, станешь материально независимым, займёшь определённое положение и сможешь с гордостью смотреть на всех тех, кто себе голову ломали »что выйдет из Кости». И в конце концов ты доставишь маме огромную радость, освободишь её от постоянной молчаливой заботы. Ты сам себе докажешь, что на что-то способен, и этим усилишь свою уверенность в себе, поднимишь настроение.
Я прошу тебя: скажи да. Всё остальное устроится. Как раз некоторая отважность должна тебя привлечь. Я всегда таким образом занимала позиции: как редактор польского партийного листка первый раз в Цюрихе, потом как «шеф» в «Саксонской (рабочей газете)», затем во «Вперёд», наконец, в партийной школе. И получалось. И у тебя должно получиться. Не бойся, если тебе это будет в тяжесть, ты в марте всё можешь бросить. Согласись на пробу, и ты увидишь:получится. Пожалуйста: скажи да!
Чтобы ты не решил, оставайся спокойным и не перчалься. Я со всем соглашусь, если только ты при этом будешь доволен.»
Но Костя, выросший практически без отца, нерешителен.
12 сентября Роза пишет ему:
«Вчера и сегодня получила твои письма. Ещё вчера отправила тебе телеграму, потому что Шульц ещё надеется на моё искусство тебя уговорить. Не беспокойся из-за короткого срока до октября. Твой курс может начаться в ноябре или декабре, мы уже так с другими делали. И так, нет внешних преград на пути!
Как ты можешь писать:»Не печалься». Как мне это должно удасться, если ты не хочешь воспользоваться такой блестящей возможностью вырвать себя из фальшивого заниженного самомнения! Это было бы для тебя таким счастьем, и так мало для этого требуется: только немного перебороть себя! Может быть ты ещё передумаешь?
Я сижу — после одного посещения - совсем одна в квартире и радуюсь покою. Это так замечательно, после тяжёлой рабочей недели, когда приходилось не только много писать, но и скоблить и чистить в квартире, потому что Гертруд (Злотко) больше ни на что не пригодна. Я рада, что она со своей болтовнёй исчезла, и Каутцки где-то путешествуют; я никого не ожидаю и могу покоиться в своей душе. Почему тебе больно, если я ухожу в себя? Не является ли это единственным, чтобы сохранить покой и силу, ведь внешние впечатления чаще всего ранят? Я теперь чувствую себя счастливой, только когда могу сидеть и работать дома совсем одна.
Сегодняшнее посещение возбудило во мне приятные воспоминания: это была та самая художница, у которой я в Финляндии под Петербургом жила два месяца. Она пришла ко мне со своими четырьмя детьми — три "рыбки" и один мальчик. Настоящая русская семья, я почувствовала себя полностью в Толстовской атмосфере. Слава Богу, никаких немцев и никаких товарищей (по партии).
У меня сегодня были такие неприятности, что меня внутренне трясло. Идиот из «Вперёд» пришёл сначала, чтобы выпросить заметку к партийному съезду, а потом вычеркнул из моей статьи лучшее место, потому что оно содержало полемику против правления!
Твоя мама уже три раза написала мне из Лейпцига. Она хочет, чтобы я к ней приехала; я тоже хочу её видеть, так по ней соскучилась, но не получается, у меня нет ни времени, ни денег...
Вчера, наконец, я отправила тебе твои часики. Я их отдавала отникелировать, они заржавели и пообтёрлись. Может быть, ты будешь теперь их носить на чёрном шёлковом шнурке, чтобы они не упали опять на землю.
Оставайся спокойным и не грусти»
Вот так они оба друг другу советуют одно и то же, оба страдают, и никуда от этого не деться, надо как-то жить дальше.