- Англия - наш первый враг! - громогласно прорычал Станислав Майяр. - Англия и чертовы аристократы! Сейчас они хотят забрать у нас всё, что мы завоевали с 14-го июля 89-го! Забрать и вновь поставить нас на колени! Не дадим им сделать этого!
Несмотря на то, что сидел он в дальнем углу за столиком вместе с Ламбертиной, его возгласы прогремели на всю таверну.
- Да, да! - подхватил слова своего вождя пьяный гул голосов. - Не дадим! Надо перерезать всех английских собак и аристо!
- Слава Франции! - воодушевленный поддержкой, Майяр ударил кулаком по столу. - Слава республике!
- Слава республике! - поддержал его хор множества глоток.
- А ты что-то не очень радостна сегодня, любовь моя, - Майяр склонился к гражданке Мертенс и посмотрел ей в глаза. От его пристального взгляда Ламбертине всегда было немного не по себе. Казалось, он проникает ей в самую душу... а там были потайные уголки, о которых Майяр не должен был знать.
- Слегка разболелась голова, - слабо улыбнулась гражданка Мертенс, проводя ладонью по виску. - Здесь все же слишком шумно...
- Да, милая, ребята завелись, - усмехнулся Майяр. - Но их можно понять. Именно в эти дни судьба республики зависит только от нас. Армия англичан на границах, интервенты прут на Париж, как одержимые. А пруссаки уже на подступах к Вердену. А там и до Парижа всего ничего...
Слова Майяра услышал сидящий за соседним столиком худощавый темноволосый человек. В приступе безудержного патриотизма он схватил в руку вилку и, практически без малейшего усилия, согнул ее в кулаке с возгласом:
- Так будет с каждой иностранной собакой, увиденной мной на пути! Тoчно так же сверну ей шею!
- Браво, Матье! - заржал сидящий рядом с ним рыжеволосый детина. - Так мы их всех скоро и прикончим!
Толстуха-хозяйка, правда, не разделила этого патриотического порыва, подойдя к столику патриотов и пробурчав:
- Оно-то, конечно, все верно говорите, граждане... Однако, вилки то зачем ломать? Оплачивать-то кто будет, а?
- Да ладно тебе, Жанетт! - засмеялся Майяр. - Как была ты скупа, так и осталась... и даже новые времена тебя, смотрю, не изменили. Не ворчи, а лучше вот что сделай! - он хлопнул толстуху по массивному заду, вынуждая ее живо обернуться. - Принеси-ка мне и гражданке Мертенс кувшинчик самого хорошего вина. - он сунул в руке хозяйке таверны пару золотых монет. - А то у нас уже все закончилось.
- О... - толстая Жанетт живо схватила деньги и, мгновение поколебавшись, сунула их в карман фартука, после чего пробормотала, но скорее, ради приличия.- Но это же очень много, гражданин Станислав. Мое вино стоит дешевле. Гораздо дешевле...
- А ничего... - Майяр заржал. - Это тебе плата за сломанную вилку и еще за несколько, которые эти бравые ребята несомненно поломают после того, как услышат мою речь.
Жанетт улыбнулась, довольная. Игриво подмигнув Майяру, она проворно отошла к стойке по пути выкрикивая имя Лизетты.
Через пару минут молоденькая служанка поставила перед Станиславом Майяром и гражданкой Мертенс кувшин с вином. "Самым лучшим", - как отрекомендовала она.
Майяр заботливо наполнил опустевший стакан Ламбертины рубиново-красной жидкостью, затем налил себе и, взяв стакан в одну руку, встал из-за стола, вытянув перед собой другую.
- Граждане! - его голос вновь громогласно пронесся над таверной, заставляя находившихся там людей притихнуть.
- Граждане и братья! - повторил Майяр. - Я хочу, чтобы вы сейчас наполнили свои стаканы и мы все дружно выпьем за нашу победу и республику. А мы или победим... или умрем!
- За республику! - поддержал его рев множества глоток. - Смерть врагам! Смерть англичанам! Франции слава!
- Почему ты не пьешь? - Майяр обернулся и увидел, что гражданка Мертенс так и сидит неподвижно за наполненным бокалом.
- Прости, Станис, - прошептала молодая женщина, поднимаясь и беря в руки шапочку. - Мне надо ненадолго выйти, подышать воздухом. Через пару минут я вернусь.
- А... - протянул Майяр. - Ну иди, любовь моя, подыши. Вернешься как раз к началу моего выступления.
Гражданка Мертенс кивнула и, улыбнувшись своему спутнику, направилась к выходу из таверны. Выйдя, она прикрыла за собой дверь и отошла под большой навес, в тени которого обрела защиту от лучей солнца. Несмотря на последние дни августа, припекало оно еще достаточно жарко. Разгоряченная от выпитого, Ламбертина расстегнула верхние пуговицы жакета и перевела дыхание. Она сама не понимала, что ее так взволновало. Ведь она уже не раз была в этой таверне. Да и Станислав Майяр, этот высокий грубоватый человек, считавшийся в революционном Париже одним из самых активных и горячих патриотов... народ слушался его безоговорочно, и он действительно умел заводить толпу. Этот Станислав Майяр... до революции державший в Париже мясную лавку. Но роль простого лавочника всегда казалась ему слишком мелкой. И революция щедро откликнулась на его амбиции. Революция подняла его буквально с самого дна, как поступала, впрочем, со многими, ранее ничем особо не примечательными людьми. Волна подняла его на поверхность, и теперь он наслаждался славой и своим влиянием на самом ее пенном гребне. А то, что волны эти были кровавые... что за дело до этого было Майяру? Напротив, это его полностью устраивало. И даже нравилось. И только гражданка Мертенс чувствовала иногда странное и смутное противоречие в том, как она жила раньше... и как живет теперь. Хотя, оставался ли у нее выбор?
Она так и стояла под навесом у окон таверны, из которой до нее доносились грубоватые голоса и взрывы пьяного хохота.
Ламбертина вновь подумала про Станислава Майяра. Тот день, когда впервые увидела его выступление в одном из революционных клубов. Накануне она только что приехала в Париж. Да, говорить этот человек умел ярко, горячо и зажигательно. А главное - искренне. И Ламбертина сразу оценила это. Как и его ненависть к аристократам, к богачам, ко всем "подозрительным" и сторонникам прежней королевской власти.
Позже, когда она уже познакомилась с ним поближе, Майяр со смехом рассказал Ламбертине, что прежде, еще до революции, его любимым занятием было вырезать сердца у свиней. Доставать их из еще теплой туши, дергающейся в предсмертных конвульсиях.
- И точно также я буду поступать с аристократами! - проговорил он. И, посмотрев в глаза Майяра, Ламбертина увидела, что зрачки его расширились, а лицо как-то странно побледнело. Ей стало не по себе.
- Эти свиньи не заслуживают иной участи, - продолжал он. - У тех, до кого я смогу добраться, я своими руками вырву сердца, наколю на пики и устрою праздничное шествие по улицам Парижа.
Ламбертина слушала его в тот вечер, ужасаясь... но к этому ужасу постепенно примешивалось и иное чувство. Это была примесь какого-то странного восторга.
Англичан гражданин Майяр ненавидел не меньше, чем аристократов, считая их главными врагами республики. И здесь гражданка Мертенс чувствовала основное свое противоречие, которое и не давало ей покоя. Когда заходила речь об Англии, она не могла не вспоминать эту страну без благодарности... ведь она прожила там, без малого, восемь лет, с тех пор как обвенчалась в Седане с Диксоном Хартом. А вскоре покинула вместе с ним Францию. Харт привез юную жену в графство Девоншир, где у него был небольшой дом. И у Ламбертины Мертенс, теперь уже носившей фамилию Харт, началась совсем иная жизнь, чем была прежде.
Незаметно, доктору Харту удалось завоевать ее сердце, и Ламбер стала чувствовать к мужу не только привязанность и благодарность... но и что-то гораздо более сильное и глубокое.
Счастливую супружескую жизнь омрачало лишь то, что Ламбер никак не могла забеременеть, хотя и очень хотела этого. Мысль об убитом ребенке и чувство вины не давали ей покоя... порой казалось, что можно все исправить. Но увы, Бог не посылал ей этого шанса...
А вскоре и вовсе произошла трагедия, перечеркнувшая ее счастье. Диксон Харт умер от скоротечной чахотки.
И сейчас, стоя у таверны "Друг патриота", гражданка Мертенс до мельчайших подробностей вспомнила тот дождливый ноябрьский день, когда муж ее покинул.
Диксон Харт болел всего несколько месяцев и, поначалу, не придавал значения довольно сильным приступам кашля. Лишь когда на платке стали появляться пятна крови, а затем, когда приступы участились, и он стал задыхаться, Харт, будучи врачом, все понял. Скорее всего он заразился от одного из своих пациентов, которого прежде довольно часто навещал.
Перед смертью Диксон Харт ненадолго пришел в сознание и взял в руку ладонь Ламбертины, которая все эти дни сидела у его постели.
- Обещай мне одну вещь, Ламбер, - хрипло сказал он.
- Я обещаю тебе, Дик, - прошептала Ламбертина, вытирая слезы.
- Нет... - слабо улыбнулся Харт. - Не надо обещать слепо. Сначала выслушай, что я тебе скажу...
Он сильно закашлялся, и Ламбертина ждала, пока приступ прекратится. Харт откинулся на подушку и закрыл глаза. Лицо его было осунувшимся, смертельно бледным.
- Обещай, что никогда и никому не будешь мстить... - с усилием прошептал он. - Ты помнишь наш последний разговор, Ламбер? Когда мне еще было получше?
- Да, Дик, я помню, - кивнула Ламбертина.
Их последний разговор был несколько недель назад. Он касался события, до основания перевернувшего весь прежний уклад Франции. Произошедшей там революции.
По какому-то роковому совпадению, известие о взятии Бастилии во Франции, совпало с началом трагедии в жизни Ламбертины, с неизлечимой болезнью ее мужа.
А затем, в Англии стали появляться и первые эмигранты. Ламбер узнавала их по характерному французскому акценту, по одежде богатого покроя, по той злости, с которой они говорили о произошедшем на родине "бунте озверевшей черни"... и в то же время в их глазах был заметен страх. Какой-то животный страх. И видя его на этих холеных лицах с тонкими чертами, Ламбертина Харт неожиданно поймала себя на мысли, что ощущает что-то вроде радости.
С одним таким эмигрантом, молодым маркизом де Сомбре, она даже немного пообщалась у них дома, куда его пригласил Харт.
- Во Франции творится кошмар, - бросил этот молодой человек в бежевом атласном камзоле, вертя в руках изящную трость. - Это безумие, которое непременно надо остановить, иначе...
- Иначе, что? - набравшись смелости спросила Ламбертина, посмотрев прямо в глаза де Сомбре.
- Иначе нас всех там перебьют, вот и все... - молодой человек в напудренном парике нервно дернул плечом. - А страна рухнет в бездну. Без высших сословий, аристократии, Франция - ничто. Что может сделать эта голытьба? Да ничего... - он засмеялся. - Они могут только грабить и убивать. Убивать и грабить. Поганое быдло...
А Ламбертина вдруг почувствовала нарастающее внутри раздражение. И еще какое-то, прежде смутно знакомое ей чувство. Только раньше она его старательно подавляла. Желание отомстить.
"Интересно, как там Стен де Лоуви?" - подумала в тот вечер молодая женщина.
Продолжение: http://proza.ru/2023/01/09/188