(начало Хроники "Семь лет моей юности" читайте здесь: http://www.proza.ru/2014/05/12/1414
а её предыдущую часть здесь: http://www.proza.ru/2014/05/23/1583)
22. РОЖА С РОЖЕЙ
Утром я старался отворачиваться от дизентерийного соседа, опять лежавшего лицом ко мне. А народ страшил друг друга предположениями, куда делся хозяин койки через пять человек налево от меня. Почему-то в другие палаты они переводили по ночам.
Но и эта койка долго не пустовала. К обеду на неё заселили Рожу. Так называлась его болезнь, гораздо более лёгкая, чем у других, и так мы стали звать за глаза его. Он был гораздо старше нас, восемнадцатилетних, и, похоже, был чем-то вроде интенданта - то ли ефрейтор, то ли старшина.
Эта грязная тварь запомнилась мне на всю жизнь. Под отросшими волосами у него были незасыхающие струпья, из-под которых сочился гной. Наверное, у него был зуд, иначе зачем ему было постоянно расчёсывать ногтями голову?
А затем он вытирал пальцы о свой халат или о пододеяльник. И затем он шёл. Потому что с его болезнью он ходил без труда. Шёл мимо наших кроватей, хватаясь за их спинки руками. Он мог спокойно идти, не хватаясь, но он хватался. Каждый час он вскакивал и куда-то шёл. И – хватался, хватался, хватался…
Было жалко его соседа по тумбочке, худого малыша. Он переложил свои вещи из тумбочки в сумку, и поставил её под кровать. А когда Рожа съел за ужином свой хлеб, то он перегнулся через проход и отломил половинку от ломтика соседа. Тот сидел молча секунд пять а потом его обильно вырвало на пол в проходе. И тут Рожа стал возмущаться! Он выкрикивал, что его сосед - грязная свинья.
Я смотрел на него с изумлением, но понять правду этого типа мне было не дано.
Когда ему возмущённо пытались объяснить, что так не делают, что это заразно, он просто делал вид, что такие сложные слова не понимает. И при этом сам делал возмущённый вид.
А тем временем мне уже стало легче, и два раза я даже выходил во двор, доходя до скамейки под нашими окнами. Долго сидел на ней, восстанавливая дыхание и силы, и насмотревшись на деревья вблизи, полз назад - свалиться и спать без задних ног.
Чтобы выйти из палаты, надо было нажать на ручку двери. Но за неё каждый день хватался Рожа. Когда-то я был спортивным парнем, и мог яблоки на высоте моей груди срывать с дерева пальцами босой ноги, подавая их ею же смеющимся девчонкам. Вспомнив об этом, я перед дверью еле приподнял ногу, и тут же в глазах потемнело, и я чуть не опрокинулся на пол. Его, конечно, часто мыли от кашля и прочих мокрот нашего большого коллектива, но желание лежать на нём это не вызывало.
Народ за эти недели, кстати, оклемался, половина уже перемещалась по проходу, держась за спинки кроватей. Многие уже смирились с Рожей и трогали всё вслед его измазанным гноем рукам, но меня это не устраивало.
Я постучал в дверь и медсестра открыла мне её. Ещё раз я сказал ей про Рожу, но она бессильно пожала плечами. Тогда я остановился возле её стола и стал смотреть на стенд с радостными отчётами о достижениях и с графиками выздоравливаемости. А когда она вышла в палату, то сорвал шесть красиво исписанных листов и, согнув их, сунул под халат. Это отняло столько сил, что на выползанье во двор их уже не осталось. Дотащился до кровати, полежал, закрыв глаза, и затем под одеялом долго рвал листки пополам - под размер ладони. А потом обхватывал дверную ручку бумагой, тут же кидая её в урну.
Перемещаясь по палате, все ребята держались за спинки кроватей. Некоторые просто висли на них, как на костылях. Я не мог себе этого позволить и с самых первых шагов двигался без поддержки. И, из-за этого, - очень медленно и осторожно. А от этого, наверное, и уставал меньше них.
Но, важнее было то, что я привык передвигаться без поддержки, внимательно прислушиваясь к телу.
А пловцу, даже бывшему, в своём теле знакома каждая мышца.
23. ХРАП
Но замечателен Рожа был не только распространением своего гноя.
Он храпел. В палате на сорок человек, обязательно найдется храпун, но все, кто мешали нам спать раньше, ни в какое сравнение не шли с этим монстром. Начинал храпеть он сразу, как только закрывал глаза. И если бы он издавал звуки в одном ритме, то наши утомлённые мозги ещё могли бы приноровиться к нему, постепенно погружаясь в сон. Но Рожа менял мелодию каждые несколько минут. Ты уже погрузился почти на дно сна, откуда тебя уже не выдернуть, но каждый раз раздавался новый непривычный звук, и не успевшего заснуть, тебя опять выдёргивали в реальность. Каждый раз – с новым усилением головной боли.
Это ночная реальность была ужасна. В кромешной тьме раздавался мат озлобленных больных пацанов, измученных лишением сна. И понимание того, что Рожа не даст нам заснуть и со следующей попытки, вгоняло одних в депрессию, а других в агрессию. Один ходячий подошёл к кровати Рожи и пнув её, стал что-то орать. Но вялый Рожа оказался парнем не промах, он вскочил и, схватив возмущённого за халат на груди, одним движением вбил его спиною в столб, подпиравший наш барак посередине. Больше его никто не решился побеспокоить, ибо этот здоровенный детина страдал только гноем на башке и мог в одиночку наказать всех нас - тридцать девять лежачих и полулежачих. Медсёстра на наши слова только пожимали плечами, а врачи говорили «хорошо, передам».
Дошло до того, что он не давал мне спать трое суток подряд. Каждую ночь набиралось не более двух часов обрывков сна. Днём всё время в палате стоял гул - громкие разговоры, вскрики, перебранки, иногда плач. С разных концов постоянно стучало сразу две партии домино. Психику утомляло и то, что, вставая с кровати, и днём приходилось постоянно контролировать себя, чтобы не дотрагиваться ни до чего, покрытого заразой. После бессонных ночей от этого хотелось уже кричать в голос.
Была надежда, что я настолько измучен недосыпом, что в следующую ночь просто уже не смогу не спать, но и в эту ночь я лежал, ощущая, как головная боль впивается в виски, пульсируя уже в ритме храпа Рожи, и тогда началась ярость. Я стал резко хлопать в ладоши, но храп продолжался. Вместо этого проснулись трое других и принялись меня проклинать за то, что теперь не смогут уснуть.
Дверь из нашей палаты впервые почему-то была приоткрыта, и падавший оттуда свет впервые позволял нам немного видеть друг друга ночью. Я сидел на койке и смотрел на безмятежную рожу Рожи. Ему было хорошо. Всегда хорошо. И днём, и ночью. А когда ему делали замечание, то он, даже не дослушав, начинал кричать всякую грязь.
Мои многодневные попытки понять его и оправдать его поведение закончились ровно в час ночи. Зачем-то я посмотрел на еле видимый циферблат, а потом взял с тумбочки шахматную доску. Медленно встал на ноги и, опираясь левой рукой на тумбочку, тщательно прицелился и кинул её с проворотом - так, чтобы попасть её крепким углом ему в висок.
Не было никаких угрызений или сомнений. Наверное, многодневный недосып и без того очень больного тела отчистил психику от тонкого слоя социальных условностей и мыслей о будущем и о возможном наказании. Даже наоборот - внутри появилось радостное чувство ничем не стеснённой свободы.
Я кинул доску так же, как мы кидали ножи в щит из деревяшек, спрятанный в подвале. Кидать было недалеко, но я забыл о своей нынешней слабости - доска с гораздо меньшей силой упала ему на живот. Он моментально сел на койке, ошарашено хлопая глазами и чего-то вскрикивая. Потом увидел на полу у своих ног шахматную доску и стал напряжённо смотреть на неё.
Меня инерция броска уже сразу швырнула на мою койку, откуда я, тяжело выдыхая новую боль, как завороженный смотрел на Рожу, пытаясь понять ход его мыслей. Минут через пять он зашевелился, пнул доску и лёг. И перестал храпеть! Совсем перестал. Хотя, нет - ещё две ночи начинал было, но шахматная доска ночевала отныне только на моей тумбочке, и я сразу начинал трясти её, громыхая фигурами. И Рожа не шевельнувшись, замолкал, а я засыпал.
Храпел ли он позже этого, я не знаю. Я стал спать и ночью и от обеда до ужина, затем прибавился аппетит, я стал сидеть во дворе около часа и вскоре доктор сказал, что эдак меня и выписывать можно будет.
(Продолжение следует)
(Другие рассказы читайте здесь:
http://www.proza.ru/avtor/clapton1969)