СТУКАЧ
Рэм шёл по длинному коридору. Мертвенный свет люминесцентных ламп. Строй плотных молчаливых дверей. Никаких табличек – только номера. Широкая дорожка, приглушающая шаги. Рэму нужен кабинет под номером 317. Там его ожидает полковник Карпов. Раньше Рэм знал только своего куратора Вадима Фёдоровича. Вчера Вадим Фёдорович приказал ему прибыть в Управление ровно в 11-00 для беседы с полковником. Рэм здесь впервые. Раньше Вадим Фёдорович встречался с ним на конспиративной квартире в Аптечном переулке, иногда в гостинице «Москва».
Шёл третий год работы Рэма на КГБ. Он не знал, как числился в секретных бумагах, народ таких сотрудников органов называет просто и презрительно «стукачами».
Рэм перешёл на второй курс романо-германского факультета Энского университета, когда его неожиданно прямо с лекции вызвали в отдел кадров. В кабинете за дверью, обитой железом и выкрашенной в зелёный цвет, его встретил мужчина в костюме тёмно-кофейного цвета. Он остро посмотрел на Рэма и спросил:
– Вы Рэм Южин?
– Да, я, – ответил Рэм.
Услышав его ответ, мужчина предложил Рэму сесть, вынул из кармана красную книжечку, поднёс к его носу и каменно обрушил:
– Я майор КГБ. Зовут меня Вадим Фёдорович.
Нужно ли говорить, что при этих словах сердце Рэма скатилось, как с горки, в пятки.
– Нам известно, что вы ведёте обширную переписку с иностранцами – сказал Вадим Фёдорович, пряча книжечку в карман. – Нас интересуют ваши контакты с ними.
У Рэма мелькнула мысль: всё, конец болтливому обалдую! Далеко не всегда он был в своих писаниях иностранным друзьям лоялен к советскому строю и его вождям. Для этого ему не приходилось чернить действительность, довольно было честно описывать окружающую его жизнь. Разве он мог предположить, что его письмами заинтересуется КГБ, хотя слышал, что отправления в капиталистические страны и приходящие оттуда перлюстрируются, но считал это грязным наветом на органы.
А Вадим Фёдорович продолжал:
– Нам известно, что вы активный комсомолец, член оперативного комсомольского отряда при линейном отделе милиции, награждены часами за задержание опасного преступника. Исходя из этого, мы предлагаем вам негласное сотрудничество с нами.
Неожиданное предложение ошеломило Рэма. Вот уж никогда он не думал становиться стукачом. Первым порывом у него было отказаться от предложения, но он тут же прикусил язык и поинтересовался:
– Что именно я должен делать?
– Продолжать переписку в том же духе, – ответил гебист. – Кое-кто из ваших корреспондентов может для нас представлять интерес в скором будущем. Например, некий Гастон Тиссо, студент физико-математического факультета, или Курт Рихтер, занимающийся радиоэлектроникой.
Рэм не видел причин отказываться от этого предложения. Он согласился и дал подписку о сотрудничестве с Комитетом государственной безопасности. Получил он кодовое имя Марат. Так им был сделан первый шаг, изменивший его жизненные планы.
Впрочем, видимых перемен в жизни Рэма не произошло. Он продолжал переписываться и заниматься в институте, дежурить в оперотряде, встречаться с девушками, которых, кажется, любил всех, и время от времени давал отчёты Вадиму Фёдоровичу о своей переписке.
Но однажды, это уже случилось на последнем курсе, Вадим Фёдорович пришёл крайне озабоченный и сказал:
– Тебе придётся заняться студентами филологического факультета. Нам стало известно, там появилась группа, назвавшаяся «Вольными литераторами». Не слышал?
Рэм покачал головой:
– Нет. Знаю, что некоторые студенты практикуются в рифмоплётстве, но о группе «Вольных литераторов» не слышал.
– Эти ребята пишут стишки, рассказики и различные эссе и недавно выпустили машинописный альманах под названием «Феникс». Вот он. Нам передал его один товарищ из университета, которому он попал случайно в руки. Это первый номер, но у ребят есть намерение вскоре выпустить и второй. Правда, антисоветского в их творениях ничего нет, хотя некоторые опусы издают неприятный запашок. Ну, хотя бы вот, послушай, что пишет некий Зеро. Вадим Фёдорович взял в руки самиздатовский журнальчик, на обложке которого была изображена чёрная птица с распущенным хвостом, напоминающая павлина, и крупными буквами было выведено «Феникс» и прочитал:
О, как хотелось бы на воле
свободным словом прогреметь,
но рот зажат мой. Выпить что ли
и снова девку поиметь?.. – ну и так далее.
Перевернув несколько страниц, он снова продекламировал:
На просторах родины великой
открыты всюду мне пути,
повсюду указатели, как пики,
но мне туда не хочется идти.
Командуют мне сверху: надо!
Должник ты перед родиной своей!
Нет, пусть бредёт дорогой стадо,
а я не ваш, я вольный соловей!
Это написал некто, назвавшийся Робинзоном.
Захлопнув альманах, Вадим Фёдорович бросил его на стол и сказал:
– Нам известно, что редактор этого, с позволения сказать, альманаха студент третьего курса Кирилл Ивашов. Знаком с ним? – увидев, что Рэм покачал головой, он вздохнул: – Жаль. Авторы, сам видишь, скрываются под псевдонимами. Вызвать Ивашова, узнать их фамилии и вразумить шельмецов нам не составит труда. Но угрозами и запретом мы только обозлим их. Прежде, чем говорить с ними, нужно выяснить, чем они дышат и что толкнуло их на этот неразумный шаг: глупость или созревшие убеждения. Покрутись среди филфаковцев, может, тебе удастся познакомиться с Ивашовым.
На филфаке у Рэма друзей и приятелей не было. Кое с кем он здоровался только потому, что они примелькались друг другу за годы учёбы. Задача, поставленная Вадимом Фёдоровичем, казалась Рэму невыполнимой. И вряд ли что у него вышло, если бы он не случайно не заметил знакомую ему обложку «Феникса» в сумке однокурсницы Лильки Беловой, сидевшей на лекции впереди него.
На следующей лекции Рэм сел рядом с Лилькой. Выложив тетрадь на стол, он достал из портфеля довольно толстый томик стихов Николая Гумилёва, перепечатанных на машинке, вручённый ему Вадимом Фёдоровичем на всякий случай. «Может, – сказал он – сгодится в качестве наживки». Томик, размером с обычную книжку, был аккуратно переплетён. На обложке было чётко выведено: «Николай Гумилёв. Стихи».
Лилька, увидев книгу, удивлённо приложилась к уху Рэма, обдав запахом терпких духов, смешанных с запахом цветущей женской плоти, и прошептала:
– Читаешь запрещённых авторов?
– Гумилёв не запрещённый, его просто не печатают, – шёпотом же ответил Рэм.
– Твой? – продолжала наседать на него Лилька, прижимаясь выдающимися далеко вперёд грудями, туго обтянутыми сиреневой кофточкой.
– Мой. Достал по случаю.
– Дашь почитать? Я быстро.
Книжка перекочевала в Лилькин портфель.
Из университета они вышли вместе. Лилька оказалась весьма эрудированной. Она так и сыпала фамилиями поэтов и писателей, о которых Рэм или слышал краем уха, или вообще узнал впервые из её уст. По её словам выходило, что многие из них гении и талантищи, но не признаваемые советской властью.
– Гумилёва расстреляли, – перечисляла она. – Мандельштама тоже, Ахматову преследовали почти до настоящего времени, Цветаева покончила с собой, Северянин бежал из России… А про Бродского слышал? Сослали на Север…
Незаметно она перешла на университетских доморощенных рифмоплётов, упомянула и Кирилла Ивашова.
– Вот настоящий поэт! – восторженно сказала она. – У нас под боком, – и тут же продекламировала:
– Я не лошадь, чтоб в стойле стоять,
Сено жевать подсунуто,
Я человек, не продажная бл*дь,
Повторять, что мне в уши вдунуто.
Мы не вы, мы иное уже поколение.
Нас не усыпить партийными мессами.
По другой мы дороге пойдём, не за Лениным,
Выбросив муть из башки капеэсэсную…
– Да, такое у нас не напечатают, – согласился Рэм. – Скорее, упекут, куда Макар телят не гонял. И как он не боится…
– А он ничего не боится. Говорит, что сейчас в лагерях сидит немало хороших людей. Он даже решил выпускать альманах с произведениями молодых поэтов. Первый номер уже пошёл по рукам. Называется «Феникс».
– Интересно было бы взглянуть, что пишут молодые независимые поэты, – проговорил Рэм, стараясь скрыть радость от того, что ухватил кончик трудноуловимой ниточки.
– Могу показать, – ответила Лилька. – Он у меня дома. Мне вчера дали его почитать на пару дней. У нас на него очередь. Многие даже переписывают понравившиеся стихи.
Жила Лилька в старом двухэтажном деревянном доме, построенном в годы первой пятилетки для рабочих фабрики. За посеревшими стенами дома скрывались столь же серые и унылые интерьеры крохотных квартир на две семьи. В одной из них и жила Лилька со своей матерью, продолжавшей семейную династию фабричных рабочих.
В подъезде пахло кошками и кислой капустой. Сняв плащи в тесной прихожей под подозрительным взглядом выглянувшей к нам толстомордой старухи, Рэм и Лилька вошли в комнату.
– Ох уж эта Машка, – с раздражением проговорила Лилька, поворачиваясь восхитительной частью своего тела, укрытого сиреневой кофточкой. – Завтра же разнесёт по дому, что Лилька приводила домой мужика, пока мать в ночную смену работает.
– Я могу уйти, Лиля, чтобы тебя не компрометировать, – сказал Рэм, едва удерживаясь от соблазна потрогать кофточку и то, что под нею.
– Плевать. Не обращай внимания. Садись в кресло и смотри альманах. Я всё равно тебе его не дам на дом. Сама только успела перелистать.
Рэм перелистывал страницы альманаха с расплывчатыми буквами текста. Лильке досталась видимо самая последняя копия. Стихи были уже знакомы ему: «Я, конечно, не Пушкин, и даже не Фет, но пишу я стихи, а значит, поэт!»… «Волюшка-воля, тебя я пою, о тебе я страдаю в оковах»...
Пока Рэм просматривал альманах, Лилька на электроплитке, стоявшей прямо в комнате, вскипятила воду и сварила кофе. Одну чашечку поставила рядом со Рэмом на столик ножной швейной машинки, рядом тарелку с баранками, сама, держа чашку в руках, села на кровать напротив, выставив круглые коленки. Тесноватая комната, больше похожая на купе поезда, не была богата мебелью.
Лилька закинула ногу на ногу, и Рэм увидел, где у неё под юбкой кончается чулок, держащийся на розовой подвязке, и молочно-белую кожу пухлого бедра.
Так они сидели около четверть часа. За это время Лилька дважды перекладывала ногу на ногу. Рифмованные строчки не шли Рэму в голову, и я просто так перелистывал страницы. Дойдя до последней, он положил альманах чёрной птицей книзу на столик и констатировал:
– Далеко не всё можно отнести к поэзии, но кое-что есть интересное.
– Мне понравились стихи Робинзона, то есть, Кешины. Он взял такой псевдоним, – ответила Лилька, в очередной раз переложив ноги, приподнимая их так, что Рэму удалось узреть на ней розовые трусики.
– Да, рискованный парень – согласился Рэм. – Видно, что тюремной баланды не хлебал. Похлебает, поумнеет. Думаешь, что этот альманах минует бдительные очи КГБ?
– Мы передаём его из рук в руки только проверенным людям. Многие даже не подозревают, кто его выпустил, и чьи стихи там напечатаны.
– Секрет Полишинеля, – сказал Рэм, поднимаясь со стула. – Но ребята интересные. Я был бы не прочь пообщаться с ними.
– Ты уже уходишь? – спросила Лилька, и в её голосе Рэму послышалось сожаление.
– Боюсь, твоей соседки, – усмехнулся он. – Да и поздновато уже. Мне добираться до дома через весь город.
– Мне плевать на то, что скажет Машка. А переночевать можешь и у меня. Мать вернётся со смены не раньше восьми утра.
–У тебя? – Рэм с сомнением обвёл глазами комнатушку-купе. – На чём?
– На кровати нам места хватит обоим, – сказала Лилька и повернулась ко нему другой заманчивой частью своего тела. – Расстегни мне «молнию» на юбке.
– А девушка напористая, – подумал Рэм и потянул «молнию» за «язычок» книзу.
Юбка скатилась на пол. Лилька переступила через неё, расстегнула пояс, поддерживающий чулки и. обернувшись ко Рэму, спросила:
– А ты собираешься спать одетым?..
…– Ты думаешь, я бл*дь, да? – спросила Лилька Рэма, привстав на локте и свесив пышные груди с розовыми сосками над его лицом. – Раз-раз, и трах в постель. Да?
– Нет, я так не думаю, – покривил душой Рэм.
– Думаешь, – сказала Лилька. – Ну, и думай. А мне просто захотелось тебя. Вот! Не всё вам, парням, девушек совращать, и мы можем добиться от вас того, чего мы хотим. Вы считаете, если парень лезет девушке под подол, это нормально, а если девушка – к парню в ширинку, называете её бл*дью. Где же равноправие полов?
– Неравноправие в людях заложено самой их биологией и физиологией, – лениво парировал Рэм. После бурной любовной гонки, повторившейся трижды он хотел одного: уснуть, но его партнёрша желала теперь подискутировать.
– Я о социальных правах, – продолжила она.
Рэм сделал вид, что полностью вырубился. Лилька, не услышав ответа, вздохнула и пробормотала:
– Все вы самцы такие: удовлетворитесь бабой и дрыхните…
Лилька познакомила Рэма с Кириллом Ивашовым. Парень, маленький и нервный, окатил его прохладным взглядом голубых глаз и с лёгким пренебрежением, с каким мэтр обращается к своему ученику, сказал:
– Будем знакомы. Кирилл.
Ноги незаметно привели их в «Ветерок», кафе с вечно мокрыми пластмассовыми столами и толстой кассиршей с вялыми сонными глазами под оплывшими веками. Это было излюбленное место студентов. Оно было хорошо тем, что здесь в тепле и в относительном уюте можно было раздавить бутылочку «портвешка» или «вермути», конечно, принесённых с собой в портфеле, сумке или во внутреннем кармане пальто. Никто за посетителями не следил. Изредка появлявшийся милиционер, если кого и приструнивал из посетителей, то только слишком шумных и перебравших.
По дороге в кафе Рэм купил в «Гастрономе» две бутылки «Рымникского» и уложил их в портфель. По мере опустевания бутылок, отношения между ним и Кириллом на радость Лильке теплели. Говорил, конечно, Кирилл. Он сетовал на трудности пробиться на литературный Олимп.
– Сейчас печатают гадость. Все редакции куплены своими и нашими и находятся под контролем Облита, – говорил он. – Это тот же цензурный комитет, что был и при царе, только хуже.
Лилька его успокаивала: ты талант, Кеша, ты пробьёшься…
Рэм поддакивал ей и наполнял в очередной раз стакан Кирилла тёмно-бордовым вином.
Когда вино было выпито, новые приятели вышли на улицу. Здесь, на свежем воздухе, Рэму пришло в голову продолжить беседу у него дома. Он уже второй год жил отдельно от родителей в доме бабушки. Когда у неё случился инсульт, и она стала нуждаться в уходе, родители взяли её к себе. Хотя дом был и старенький, но крыша в нём не текла, а печка, сложенная полвека назад искусным печником, не нуждалась в большом количестве дров. Она постоянно топилась и в доме всегда было жарко, так как бабушка зябла. Стоял он в центре города, и городские власти не спешили его сносить. Рэму нравилась такая, почти независимая от родительского надзора, жизнь.
Скинувшись с Кириллом по пятёрке, приятели взяли десять бутылок «Яблучне», по рублю бутылка, пяток плавленых сырков и буханку чёрного хлеба, на большее у них не хватило финансов, и направились к Рэму на Пушкинскую. По дороге они встретили однокурсницу, Мирку Арензон, и Лилька уговорила её пойти с ними.
Мирка славная девка, жгучая еврейка, с таким грудями, какие бывают только у евреек, то есть, очень красивые и упругие, что легко угадывалось под её по школьному скроенному коричневому платью, и с такой широкой попой, какая и должна быть у еврейки, притом талия у неё была осиная, словно затянутая в корсет. По непроверенным слухам она иногда давала, поэтому Рэм и Кирилл не возражали прихватить и её.
«Яблучне» винцо некрепкое, но когда его пьёшь стаканами, оно потихоньку-полегоньку «забирает» и развязывает языки. Правда, говорил опять в основном Кирилл, нет, он не говорил, а изрекал:
– Ненавижу мнимых благодетелей советского образца, пекущихся о процветании страны и о своём народе. Каждый должен заботиться сам о себе. Не нужно спасать меня и тянуть в неведомое светлое будущее. Я не хочу жить и творить по чьей-то указке. Ещё Есенин писал: – Не тужи, дорогой, и не ахай, жизнь держи, как коня, за узду, посылай всех и каждого на х*й, чтоб тебя не послали в пи*ду! Вот и я посылаю всех учителей на…
Мирка уже успела окосеть. У неё из расстёгнутого спереди почти до пупа платья вываливались не обременённые лифчиком молочно-белые груди. Она пьяно улыбнулась и возразила Кириллу:
– Есенин не писал таких стихов. Откуда ты взял, что это он.
– Писал. Мне их прочитал сам Мухин. Ему-то ты веришь?
– Мухину верю, а тебе нет, – ответила Мирка. – Это ты сам сочинил, а выдаёшь за есенинское.
– Благодарю, дорогая, за комплимент, но мне чужого не надо.
– Не спорь, Мирка, – вмешалась тоже уже надрабаданившаяся Лилька. – Кеша, дай я тебя поцелую.
Она прилипла к Ивашову губами. С трудом оторвавшись от Лильки, Кирилл продолжал:
– Пусть эти благодетели перестанут нас учить, как нам жить и как устраивать жизнь. Вся эта целина, Комсомольск для наивных. Мы, мыслящие современные молодые люди не должны позволять другим вмешиваться в нашу жизнь, навязывать нам принципы, в выработке которых мы не участвовали.
– Кеша, да ну тебя, почитай лучше стихи, – перебила его Лилька. – Или давай потанцуем. Рэмик, – она повернулась ко Рэму, – у тебя есть какой-нибудь музон?
– Стихи? – Кирилл на секунду задумался. – Хорошо, вот в тему.
Не говорите мне "надо
амбразуру закрыть собой!"
Ни к чему после смерти награда,
как и этот ненужный бой.
Голову класть на плаху
ради ваших заумных слов
не хочу, пошли вы на х*й,
поищите других ослов!
После этого они выпили ещё по стакану «яблучне».
– А горючее закончилось, – заметил Кирилл. – Это, кажись, десятый бутылёк.
– У меня есть ещё бутылка «Московской», РГК, резерв главного командования, – сказал Рэм. – Водку принимаешь?
– Всё принимаю, что горит, – ответил Кирилл. – Но сейчас у меня горит мочевой пузырь. Где у тебя можно отлить?
– Можно прямо с крыльца. Идём. Я с тобой за компанию.
– А мы? – воскликнула Лилька. – Нам тоже нужно…
Приятели вывалились на крыльцо. На улице лил холодный октябрьский дождь. Они не стали из-под навеса спускаться по ступенькам вниз.
– Добавим водицы, – хохотнул Кирилл, пуская тугую струю. – Ах, славно.
Они ещё не кончили своё дело, как на крыльцо выскочили Лилька с Миркой и, не обращая на парней внимания, пристроились на корточках по обе стороны крыльца спинами к ним.
Доконала водочка компанию. В памяти осталось у Рэма, как он задирает на Мирке платье, спускает с неё трусы… Дальше – тёмный провал, оборвавшийся мутным светом пасмурного утра, треском в разламывающейся на части голове и теплом прижавшейся ко нему голой Мирки. Печь за ночь остыла, и в комнате было холодновато.
Кирилл ещё спал в обнимку с Лилькой на продавленном бабкином диване.
Вскоре все проснулись. Мирка смущённо куталась в одеяло, пряча под ним объёмные, слегка отдавленные книзу груди с чёрными сосками. Лилька наоборот, вскочив с дивана, вертелась и демонстрировала своё великолепное тело, то руками приподнимая увесистые груди, то похлопывая себя по тугим ягодицам.
– Эх, парни, девок соблазнили, а сами дали храпака, – проговорила она.
– Мы в следующий раз это исправим, – хриплым голосом ответил Кирилл, натягивая трусы на отвислое своё хозяйство. – А сейчас мне нужно бежать. У нас сегодня зачёт.
(окончание следует)
http://www.proza.ru/2014/05/24/553