-8- (продолжение)
После той его телеграммы: «Рейс №... 14-го, прилетаю, больше нет сил без тебя жить зпт Димыч», - Ирина сидела перед родителями и плакала.
-Опять двадцать пять, - устала сказала мама. - Этот город нас в покое не оставит. То один пишет, ладно хоть раз в месяц, другой — по два раза на дню. Теперь картина Репина «Не ждали». У тебя же с ним и не было ничего, хоть раз поцеловались?
-Нет, - всхлипнула Ирина.
-Чего же он прилетает? На следующий год поедем бабушку навестить, и увидитесь.
-А если не увидимся?
-С Колей увидишься, какая тебе разница? Глупенькая, выйдешь замуж, вон сосед Белов на тебя глаз положил, и забудется всё. Да и где он здесь жить будет?
-В гостинице.
-Какая здесь в Ташкенте гостиница после землетрясения! Ты в своём уме?
Ну, конечно, не в своём, а родительским уже жить не хотелось.
Но Димыч не прилетел, и не писал больше. Поездка в юность случилась у Ирины позднее, под 9-е мая, когда заболела бабушка. Колю давно забрали в армию, но Димыч существовал, только сменили они квартиру и разыскивала она его через Мишаню.
Интриги Мишаня любил. В общем — он не злобный парень, взбаломошный немного, но искренний. Объяснил Ирине по телефону, где их найти: «Небольшая вечеринка по случаю праздника. Приходи». «А это удобно?» Мишаня замешкался, но адрес дал.
Она долго, слишком долго представляла их встречу с Димычем. «И расстаться по-человечески не сумели», - Димыч пришёл без приглашения к Длинному, они стояли на балконе, а Ирина боялась, что кончится плохо и с опаской поглядывала вниз. Тогда всё обошлось, но какими глазами смотрел на неё Димыч, сколько страха и горечи было в его взгляде. Лишь и успела шепнуть: «Димушка», - но он прервал её. «Не надо, Ириша. Только знай, я тебя не забуду, даже через двадцать лет». Тогда это казалось вечностью, и Ирина улыбнулась не к месту.
Она пришла вечером, и квартира, которую назвал ей Мишаня, оказалась соседней с ним. Ирина даже подумала, что Мишаня спутал номер своей квартиры, но он же предупредил её: «В тридцать первой». Помнится, стояла и дрожала, боясь нажать кнопку. За дверью происходило странное. То тишина гробовая, то истерично-насмешливый женский голос отвечал кому-то:
-Розетку не слюнявь, убъёт.
И откуда-то, казалось из квартиры Мишани, доносился знакомый, но неприятный слабостью и всхлипываниями голос Димыча.
-Открой, мы с Мишкой всего по сто грамм выпили, открой!.. я же из-за тебя тогда не уехал. Открой!
-Ну и дурак, - слышался чужой женский голос из «тридцать первой».
У неё тогда подкосились ноги, но она позвонила. Долго не открывали, но яркое светлое пятно дверного глазка стало тёмным: её разглядывали.
-Кто?
-Откройте пожалуйста.
-Наташ, ты что ли? Скажи Димычу, чтоб не орал через стенку. Не открою.
-Меня Ирина зовут.
Дверь открылась. Как в стереозвуке, и слева, и справа, громче и глуше, слышался голос Димыча.
-Я вены себе перережу!
-Ну и режь, - насмешливо с порога разрешила женщина.
Она была старше Ирины года на три, уверенно и с интересом смотрела на неё, спросила:
-Вам кого?
-Мне... - растерялась Ирина, - извините, я ошиблась.
Хотелось к Мишане, где они собирались, танцевали, где была магнитола «Vаivа», где Анна Герман пела «Эвридики», где совсем недавно было так просто, красиво, двусмысленно, но радостно и загадочно. Где существовали Длинный, Димыч, Андрей, Мишаня, она, Галка, Наташа... Но где теперь Димыч, который, как она слышала даже собирался жениться на этой... только что закрывшей перед ней дверь. Этой дверью отрезали её юность, её надежду на последний разговор с Димуш... с Димычем.
Значит, не судьба. Значит — Белова.
-9-
А прошло уже почти сорок лет, и никакой вечности, только смотришь на всё пристальнее и словно со стороны.
Димыч — мужественный, красивый, лет на 8 моложе своих лет. Ещё ничего, да и пальто это ратиновое. Так и будут до гроба с Длинным соперничать. Доказывать, замолаживать себя, не перед женщинами даже, а друг перед другом. Один — московской карьерой, другой — оказывается — литературой.
-Ты, Дим, 9-е мая шестьдесят девятого помнишь? - Ирина сама удивилась сатанинскому совпадению цифр.
Димыч задумался, а она подсказала.
-Вены не резал себе?
Он молчал, мучительно вспоминая именно этот день. Она попросила:
-Закажи «Мурфатляр», как в юности.
Когда они выпили по бокалу, чокнувшись именно так, как делали это когда-то на квартире Мишани, Ирина с сожалением произнесла:
-Не помнишь, Димушка...
Он закурил.
-Почему же? Помню, - он задрал левый рукав пальто, пиджака, тонкой водолазки. - Вот, - и показал руку с тремя шрамами.
-Из-за неё?
-Из-за тебя.
-А я стояла тогда за дверью. И так хотела выйти за тебя замуж. Искала тебя. Ну, почему ты не приехал?! Почему не искал?!
Дмитрий открыл «дипломат», достал толстую папку с рукописями, вынул одну — страниц на пятьдесят, полистал, дал несколько листов Ирине.
-Прочти.
-В кафе?
-Где же ещё?
-Ты когда уезжаешь?
-Скоро.
-Оставь, я прочту потом.
-Как хочешь.
-Останешься?
-Где?
-В Москве, у меня. Посмотрим спокойно, что ты привёз.
И зазвонил сотовый телефон Дмитрия: «Привет. Всё нормально. А у вас как? Внучка что там? Андрюшку видел, потом расскажу. Ты-то как? Голос как голос. Ужинаю. Ну, захват, а я здесь при чём. Москва? Пустая, холодная, на ушах. Ладно, целую».
Ирина допила вино из бокала, спросила:
-Это она?
-Кто?
-Я же видела её тогда.
-У меня другая семья.
И ей стало легче.
-Я здесь, Дима, иногда бываю. Нравится: комод, музыка, живу недалёко, -она чуть улыбнулась той, прежней улыбкой с наклоном головы, изгибом руки, ямочками на щеках. - Наших видел кого?
Он рассказал про Андрея. Она смеялась: «Он так забавно от тебя записки передавал!» Они ещё долго перебирали фамилии, имена, но — словно вода в песок — многое исчезло, или жило так глубоко, что не докопаться. Только Длинный, несмотря на его значимость не фигурировал в разговоре.
Он подсунул ей листы с миниатюрами. Пока она читала, Дмитрий следил за ней. На глазах она превращалась в специалиста, в редактора, перечитавшего этих рукописей столько, что рябило в глазах и, наверное, хотелось их отодвинуть. А он помнил её другой, застенчивой. Не удержался и прочитал вслух:
-А женские истории загадочны,
как в юности упавшая бретель.
Полуволна груди, так нежно-сказочна,
И запах неожиданный... «Шанель».
-Ты и раньше был как Енгибаров, печальный мим. Здесь в рукописях всё про тебя?
-Не всё, конечно.
Она полистала, почитала.
-Разве так пишут?
-Так живут, иногда. Помнишь, Сатин у Горького: «Человек — это правда».
-Классиков стал цитировать.
-Растём.
-А помнишь, тебя на осень оставили, по литературе. Апполинария Павловна, кажется, учительницу звали.
-Да, сидел летом на крыше нашего частного домишки и читал «Войну и мир». Как меня бесили французские тексты на полстраницы. До сих пор не полиглот. Потом улицу снесли, из горизонтального положения перевернули в вертикальное. Вселили в девятиэтажку. И сразу всё изменилось, юность кончилась.
-А у вас в старом доме трюмо стояло, как вот это, - она оглянулась на зеркало и снова взгляды их встретились, но вдалеке. Будто один глядел из прошлого, а другой из настоящего. Ириша зябко передёрнула плечами и повернулась к нему. - Как странно всё.
-Давай о литературе, - Дмитрий взглянул на часы. Оставалось сто восемьдесят минут.
-Ты в Москве пытался издаваться?
-В «Молодой гвардии». С цензурой вопросы недорешал. Потом, уже в России книга вышла.
-Под псевдонимом?
-Да. Думал, тебе попадётся, догадаешься. А ты не догадалась.
-Я только альманах читала. Сейчас где живёшь, где работаешь?
-В смысле денег по-разному живу. Деньгам цену знаю. Вот, благодаря захвату этому, за полцены обувь купил. Позавчера утром к Андрею в Ватутенки ехал, на рынке одни цены были. Сегодня ОМОН чистить рынок стал, так чернявые за бесценок всё отдавали. Грустно всё. Мы раньше в Москву, как на праздник ездили: Длинный, Мишаня, я. Ты с Галкой, помнишь?
-На футбол, потом в Дубну к физикам, к брату Мишани.
-У меня всегда с этими поездками комплексы возникали. У Длинного отец неплохой портной был. А Мишаня друг Длинного с детства. Отец им первым костюмы-тройки сшил. Трико по 32р. метр в тонкую полосочку; пуговицы на жилетке и пиджаке этой же материей обтянуты. И полосочки на них вдоль, а не наперекосяк как-нибудь. Пиджак чуть приталенный, шлица отсрочена, брюки со скосом. Сколько я Длинного просил, чтобы его отец и мне такой сшил. Так и не уговорил. А тебя любил уже. Родителей терзал, деньги выколачивал. Помню, мама привезла из столицы ботинки, «корочки» назывались, чехословацкие за 42 рубля, а зарплата у неё — семьдесят. А я, дурак, в перемену в футбол консервной банкой. Голову поднял, а мать мимо шла, стоит у забора и плачет... - Димыч сбросил с сигареты нагоревший пепел, налил по чуть-чуть вина. - За родителей. Твои живы?
-Нет.
Выпили. Помолчали.
Удивительно, но Ирина действительно, помнила Димыча в той одежде, о какой он рассказывал сейчас. Не удержалась, подковырнула.
-А у Длинного пальто ратиновое ещё... эксклюзив. Как у тебя сейчас.
-Да... Как говорят в одной телевизионной передаче: «И с этим не поспоришь», - теперь он рассмеялся совсем другому воспоминанию. - Однажды приехали втроём в Москву. За шоколадки там, трали-вали с проводницами, на третьих полках ночь перекантовались. Утром идём по перрону, «бригада», блин! Народ оборачивается на нас, кто-то ещё не доходя, глаз не сводит. Красавцы. Костюмы, галстуки на резинке. Длинный говорит: «Что значит, мастер костюмы шил! Трудящиеся встретили с большим воодушевлением!» А у меня шнурок развязался. Отстал. Голову поднимаю, а у Мишани рубаха белая нейлоновая в брюки не заправлена и из-под пиджака до колен болтается. КрасавЕц.
Ирина рассмеялась, как и прежде, мизинцем вытирая из уголков глаз слёзы.
-Может, всё ж таки ко мне пойдём? - она была уверена, что он согласится. - Жаль, что я не встретила тебя тогда.
-И я не встретил.
-Где?
-В Ташкенте.
-Ты приезжал?
В кафе ненавязчиво играла музыка из их молодости. Дмитрий эту песню знал, а Ирина? Кто знает, что у них в Узбекистане пели. Он даже легонько подпел:
«Вот и встретились два одиночества,
Разожгли на дороге костёр.
А костру разгораться не хочется,
Вот и весь, вот и весь разговор».
Он протянул Ирине несколько листов из рассказа «Заезд».
-Прочти. Здесь.
Будто чувствуя, что в тоненьких листах кроется такое, что лучше не знать, с чем жить теперь придётся по-другому, - она ещё раз попыталась отложить момент истины.
-У нас ещё достаточно времени, посмотришь, как я живу. Куда ты торопишься? Столько лет. И почему не с начала, а только из середины, фрагмент?
-Прочти, - жёстко попросил он.
Она обречённо взяла рукопись.
(продолжение следует)