-4- (продолжение)
И в кафе было холодно, словно на улице. Пальто Дмитрий снимать не стал, расстегнул только и пристроился в уголку, за маленьким — на двоих — столике. Времени до встречи с полчаса оставалось, и он заказал пуль-гоги. Но не успел отдать меню официантке, как название из головы улетучилось. Пытался вспомнить, а не мог и не получалось расслабиться. Крутил в голове эти поли-гуги так и этак — не складывалось. Отступился, уселся поудобнее, закурил. Тут и заметил: в кафе необычно.
Рядом стоял самый настоящий допотопный комод тёмного дерева, накрытый вязаной накидкой. На комоде семь слоников, фарфоровые статуэтки пастушка в украинской рубахе и узбечонка в тюбетейке и изящно склонившейся балерины, завязывающей голубой бант на пуанте. На стенах портреты известных актёров, многих из которых сейчас уже не было в живых. Но здесь ещё молодые, со странными причёсками, с лучистыми взглядами и добрыми, чуть кокетливыми улыбками. И столы были необычными. На одной массивной ноге, круглые, накрытые белыми, с вышитым посредине орнаментом, скатертями. Массивные стулья с глухой резьбой, кожей, пробитой медными гвоздями, шляпки которых поблёскивали. Всё явно усугубляло впечатление несегодняшнего времени.
И на стойке патефон, радиоприёмник «Рекорд» - коричневый с округлыми боками и подслеповатой шкалой. Рядом набор портвейнов №13, №15, №777. Румынские вина - «Мурфатляр», «Котнари», болгарские - «Варна», «Бисер».
«Бутафория», - подумал Дмитрий, но бармен за стойкой — мужчина лет шестидесяти — и видом своим, и спокойной вдумчивой улыбкой, подверждал реальность обстановки.
«Забавно, - принял предлагаемую игру Дмитрий. -Почему именно в этом кафе мне встречу назначили? Не так уж и рядом с издательством. Хотя хорошо здесь. Прохладно только».
Ожидая заказанное блюдо, Дмитрий запахнулся в толстое, тёплое, мягкое и удивительно лёгкое пальто и ещё раз порадовался своему приобретению.
«Если бы у меня такое в шестидесятые было, а не тяжеленное и несуразное, похожее на отцовское довоенное, хрен бы я Длинному Иришку уступил, - он с удовольствием ощупал рубчатую добротную ткань, а, взглянув в зеркало напротив, убедился: в плечах в самый раз, а вшивной рукав строжит силуэт. - Это тебе не реглан, в котором мешком выглядишь. А зеркало-то и не зеркало совсем, а самое настоящее трюмо, журналы на тумбочке лежат. Точно, как у нас в детстве в частном доме!» - он встал, подошёл к трюмо, взял несколько разных журналов и вернулся на место. Среди взятых наугад, оказались: «Советский экран», «Вокруг света», «Техника молодёжи».
-Ну, вы даёте! - искренне восхитился он, когда официантка принесла ему заказ.
-А Вы у нас не были?
-Меня пригласили... - он подумал вдруг: «Может, она, эта Белова, мне ровесница?»
-Прохладно у нас, ещё отопление не пустили, - извинилась официантка.
-Так даже лучше, - его обстановка согревала.
-Пить, что будете?
-Не знаю пока. Женщина должна подойти, а какие у неё вкусы? Позднее закажем. Как там, с заложниками?
-Пока не ясно, - она по женски подобралась вся, пожалела, - третий день уже. Как они там?
Дмитрий тоже попытался представить, но поскольку мюзиклов не любил, то и публику тамошнюю ощутить было трудно. Но представил свою дочь на их месте и содрогнулся. Доставляла младшая хлопот ему, но такой способ воспитания не подходил.
Тихо, но с каждой секундой нарастая, зазвучала музыка. И сразу защемило внутри, захолодела спина, сами по себе навернулись слёзы. В «Прощании славянки» не было слов, но и без них ощущалось расставание и обязательная боль.
-5-
В их рабочем районе так уж сложилось — провожать в армию с этого места в парке культуры и отдыха. С небольшой зелёной полянки, очерченной частично берегом обрыва над рекой и в остальной части — могучими соснами парка. В соснах белела колоннами ротонда где по выходным военный оркестр играл бравурные марши. На поляне лежал огромный гранитный валун, на нём памятная табличка, напоминающая, что здесь собирались на маёвки революционеры в 1905 году.
Под берегом стоял небольшой дебаркадер с плавучим рестораном, к которому причаливал белый, разукрашенный по случаю проводов флагами, «фильянчик». На него и усаживали бритоголовых воинов. Теплоход отчаливал под звуки марша «Прощание славянки» и шёл по узкой речке недалеко, километров пять, шесть. Там речка впадала в Волгу со своей большой судоходной жизнью.
Представлялось, что и по всему Советскому Союзу, по широким и небольшим речкам, плывут такие же судёнышки со своими отделениями, взводами, которые сливаются потом в батальоны, полки, даже армии. И над всей страной гремят и сверкают начищенные трубы, глухо ухают барабаны, всхлипывают изящные флейты...
Димычу так хотелось тогда этих проводов, да ещё с поляны, куда под гармошку приходил на маёвку его прадед; откуда, перед войной, провожали двух дядьёв... Так хотелось.
И Ириша, провожая, сказала бы: «Димушка мой!» - как шептала она это в классе, ему в спину. И никто, кроме него не слышал этого. Только прабабушка ещё называла его так.
Но его, почему-то, в армию не забирали. То ли давали время на возмужание, то ли отец выхлопотал год-два отсрочки, чтобы он одумался и поступил в институт. И повод формальный нашёлся: только что открыли новый цех по производству атомных подводных лодок, куда не без труда приняли судосборщиком Димыча и на него (как потом выяснилось) распространялась бронь.
В армию ушёл Длинный, в военное училище связи Андрей, остальные из их компании поступили в институты. Казалось, компания ещё существовала. Бегал, суетился, звонил Мишаня — подающий надежду физик. Сыпал терминами, приглашал съездить к брату в Дубну, но без Длинного и Иришы всё было не то. И Москва казалась теперь далёкой, а поездки бессмысленными. Да и сам Димыч стал другим.
Он научился пить неразбавленный спирт, который не жалея подносили за спуск очередного атомного заказа, а со стапелей их сходило 4 в год. Димыч втайне завидовал Мишане, поступившему в университет, а потому щедро глушил зависть деньгами, которые научился зарабатывать. Он почувствовал физическую силу в руках, которые знали теперь тяжесть кувалды, и однажды, неожиданно для самого себя, применил эту силу практически, чего раньше за ним не водилось. Друзья-студентики (Мишаня главный заводила) затеяли ненужный спор с мужиком уже, лет на тридцать их старше. Мужик не нашёл ничего лучшего, как обозвать их сраными шейками (они как раз станцевали шейк самозабвенно), тогда Димыч ему и врезал. Мужик осел на пол, недоумённо и с поволокой глядя на него. Студентики взревели от восторга, а Димыч поднёс кулак к длинному носу Мишани и его толстым губам и сказал жёстко: «Ещё раз втянешь в скандал, надеясь на свои быстрые ноги, и тебе врежу!» - и сам себя не узнал в этот момент.
-6-
Разваливаться компания начала раньше, незадолго до отъезда Иришки. Всё, чем Димыч жил последний школьный год, прилетая в школу не за знаниями, а лишь за ощущением взгляда в его сторону её голубых, лучистых, добрых, милых... каких там ещё!.. глаз, - всё в один миг вдруг и закончилось. Официально, по понятиям, как теперь говорят, за Иришей ухаживал Длинный. То есть, ему принадлежала. Хотя как может солнечное утро с поющим Ободзинским: «Льёт ли тёплый дождь, падает ли снег, я в подъезде против дома твоего стою...» - принадлежать кому-то одному?!
Мишаня по глупости болтанул Длинному, что видел Иришу с Димычем, да ещё в другом районе города. И Димыч стал изгоем. А Ириша уехала неожиданно, потому что отца перевели на службу на другой конец необъятной страны. И почему они не родились в крошечном Люксембурге?
Димыч теперь работал остервенело. Работал и копил деньги. Мечтал хоть на день, час прилететь к ней и... Сначала и не представлял, что могло быть дальше. Ещё писал письма: одно — утром, другое — вечером. Иногда просто одно слово «ЛЮБЛЮ!!!» И обязательно три восклицательных знака. Пил с судосборщиками спирт, но поскольку они звали его насмешливо «француз», никому ничего не рассказывал. Хотя не понимал, чего же французистого высмотрели в нём мужики: и матюгнуться мог; и спирт тот же; и роба на нём брезентовая, как на всех, разве ушитая немного по фигуре. Да каска пластмассовая, а не как у старожилов — из текстолита.
А тут ещё знакомство скоротечное, не по возрасту откровенное, путаное...
Он пришёл в военкомат и попросил забрать его в армию. Хотя летом мог бы поступить в институт. Его и забрали.
Накренившись на левый береговой борт, «фильянчик» тихо отчаливал. С берега неслись звуки марша. В разноголосых криках трудно было разобрать что-то внятное.
На берегу: все члены его бригады — шестнадцать человек (через год большинство из них исчезнет во время цеховой аварии на реакторе); грустно страдал с похмелья Мишаня (он перестанет быть физиком в перестройку, подастся из коммунистов в демократы, потом в профсоюзные деятели, потом — в безработные; отец (его Димыч больше не увидит никогда — не доживёт десять дней до дембеля Димыча); мать (она умрёт у него на руках, съеденная страшной болезнью через год после выхода на пенсию); сестра (она уедет в другой город и там уже у неё через много лет обнаружат порок сердца); невеста-не невеста (его, ставшая в будущем ненадолго жена), ещё не знавшая, что эта разлука не самая для неё страшная.
Не было среди провожавших ни Длинного в его знаменитом ратиновом пальто, ни Ириши, ни Андрея...
Да и Димыча с ними уже не было, потому что он стоял на другом, противоположном борту, судорожно глотал слёзы, съёжившись от щемящей музыки и принятого им самим же, решения.
-7-
Давно застыл недоеденный пуль-гоги, прекратилась музыка, а с включённого телевизора вещал корреспондент с места событий. Из-за приглушённого звука Дмитрий комментария не слышал, видел только картинку: оцепление, БТРы, суетящиеся люди. Сегодня ночью он уедет из этого города, скорее всего несолоно -хлебавши, ему не привыкать.
Здесь, в кафе, какая-то женщина громко спрашивала Иришина:
-Прозаик Иришин, есть такой?! Белову, кто ждёт? - ещё раз громко спросила женщина, стоящая спиной к Дмитрию.
Только тут он вспомнил, что ищут его. Он попытался встать, но она уже повернулась к нему лицом.
И стало тихо, как в первый раз, когда она шепнула ему с задней парты в спину: «Димушка мой...», - и захотелось жить долго, завтра же уйти в поход капитаном дальнего плавания, вернуться обветренным из антарктических льдов, а она бы ждала на берегу...
И он не мог встать, и она шагу шагнуть. Но длилось это мгновение. Они уже шли друг к другу.
«Поседел, щетина на лице, он же не брился раньше, взгляд усталый...» - пронеслось в мыслях Ирины Фёдоровны.
«Ну вот и встретились, ямочки на щеках те же, глаза добрые, и не скажешь, что постарела. Просто стала женщиной», - путалось в голове Дмитрия.
-Куда же ты пропал после той телеграммы? - впервые вслух спросила она его, как будто от последней весточки прошёл месяц или два.
Они уже сидели за столом напротив друг друга, почти рядом. Даже не отъезд Ирины, а телеграмма стала отсчётом их разлуки.
-Ушёл в армию.
-Почему же не прилетел? Ты даже номер рейса сообщил, я встречала.
-Не пустили, родители паспорт спрятали.
-Сколько нам тогда было?
-Почти восемнадцать уже.
-Тридцать шесть лет прошло... ужас! Димыч... - она держалась уже прекрасно, без соплей. -Значит, ты пишешь?
-Значит.
-А почему фамилия такая странная? - и тут она осеклась.
-Псевдоним. И-ри-шин. Почти, как у классиков. В молодости придумал, так и осталось. В альманахах публиковался, книги есть. Вот ещё накропал. Так ты теперь в Москве?
-Давно уже... Муж погиб, переехала сюда. Так это я твою повесть читала? - вспомнила она. - Коля давал читать.
-Длинный не сказал, что это я?
-Нет.
-Выходит, ты встречалась с ним?
Ирина неопределённо пожала плечами. Повесть публиковалась давно, герои оказались художники и она, конечно, и догадаться не могла, что Димыч автор повести. Сейчас она что-то вспомнила из повести, профессионально переосмыслила услышанное и искренне удивилась. Казалось — написано не только литератором, но и человеком, умеющим держать в руках кисть, который знает нюансы той богемы.
-Дима, - это уже переходное имя, - тяжело жить с чужой фамилией?
-А тебе? Я и не нашёл тебя потому что ты замуж вышла.
-Коля же знал. Разве он не говорил тебе?
-Нет.
-Вот поросёнок! А ты искал?
Дмитрий хотел тут же выложить из «дипломата» распечатки книги: повести, рассказы, миниатюры. Был там и рассказ «Заезд», он бы многое объяснил. Но сейчас?.. Об издании книги? Кто она теперь, Ириша? Наверное, не та девчонка, с отъездом которой (а Длинный даже в аэропорт не разрешил ему приехать) школьные дни для Димыча закончились. Он в школу ходил, как на кладбище: место на задней — за ним — парте, пустовало.
Длинный руку не подавал, только Андрюха пытался уладить всё, жалея и того и другого. Димыч даже на выпускной вечер не пошёл, какой выпускной бал без Наташи Ростовой? Поэтому его и на последней классной фотографии нет. Как и Ирины.
-Вот сменил человек фамилию и будто часть его исчезла, скрылась, - Дмитрий видимо посмотрел на Ирину так, что она отвела взгляд, а, может быть, вспоминала своё, ему не известное, которое знала только она.
(продолжение следует)