3
– Она позвонит? – устало спросила Мамаша Лу, когда я плюхнулся рядом с ней на водительское сиденье. Я утвердительно закачал головой и хотел уже повернуть ключ в замке зажигания, но старая китаянка жестом попросила уделить ей ещё немного внимания:
– Боча, поставь, пожалуйста, умницу Шуберта. Фантазию до мажор для скрипки и фортепиано, – грустно произнесла она, скривив губки-ниточки. – Фредерик Шопен своим двадцатым ноктюрном способен нагнать тоску и на графа Дракулу, – подытожила Мамаша Лу, даже не улыбнувшись.
Я сменил диск, завёл машину и вырулил на шоссе. Не могу сказать, хорошо это или плохо, когда для тебя не существует никакой разницы между Францем Шубертом и скрипом плохо смазанных петель открывающейся двери. Всё «звучит» и «волнует» тебя абсолютно одинаково.
Длинная цепочка фонарей освещала дорогу жёлтым тусклым светом, точно так, как если бы на вашей рождественской ёлке в гирлянде вдруг разом перегорели все цветные лампочки, а остались гореть только жёлтые.
Вы можете сколько угодно доказывать себе любимому и убеждать всех вокруг, что всякий человек имеет право на своё мнение, взгляд и позицию, может заниматься тем, что ему нравится и по душе ... Но я вам так скажу: если человек один, то он слаб и вертится, как флюгер, на крыше, всё время пытаясь схватить широко распахнутым ртом более сильный порыв ветра, но так недолго и рот порвать ...
Одиночка ничего путного в этой жизни не добьётся, его и так слишком хрупкий мир в одночасье может разбиться на фрагменты и осколки, перевернуться с ног на голову, оставив лишь смутную иллюзию реального мира.
Это может выглядеть так, если к середине седьмого раунда на боксёрском ринге неожиданно появится седой мужчина преклонных лет в соломенной шляпе. Разложит в центре ринга шезлонг, сядет в него, неспешно раскурит кубинскую сигару «Cohiba Behike», начнёт листать глянцевый журнал и потягивать через трубочку «Long Island Ice Tea».
И его абсолютно не тревожат три усталых прыгающих вокруг него «зайца», один из которых в чёрной бабочке и белых перчатках.
А он, похоже, абсолютно безразличен двум вымотавшимся боксёрам и продажному забияке рефери. Тот парень, что боксирует в синих трусах, никак не может понять одной простой вещи: ему сейчас необходимо забыть о коронном левом по печени и стараться не ввязываться в ближний бой, рвать дистанцию и жёстко работать навстречу правым джебом. А парень в зелёных трусах, наоборот, всё делает верно: хорошо защищается, не пропускает по печени и с самого первого раунда лезет только в ближний бой. Работает грязно, жёстко, вяжет и ничего толком не даёт сделать сопернику.
Если вы поставили деньги на парня в синих трусах, то можете спокойно с ними распрощаться: вы сделали большую ошибку. У него плохая команда: слабый тренер, недальновидный промоутер, а сам парень – законченный неудачник.
С нашей командой подобного произойти не может. На Мамашу Лу не работают случайные люди. Тут каждый занимает своё место и чётко представляет, что конкретно он должен делать. Это отличная команда, гениальный тренер и это хороший, высокодоходный бизнес, но ... к сожалению, вас тут никто не ждёт. Ищите или создавайте свою команду – вот как я вам скажу.
Откуда появился вдруг этот заяц? Выбежал на шоссе, встал на задние лапы, замер в свете фар. Я среагировал моментально, но ...
Мамаша Лу, опёршись прямыми руками о панель приборов, гневно уставилась на меня.
– Боча, ты опять летаешь в облаках? Ты ...
Не «дослушав» её выпады, я вылез из машины. Заяц, словно прощаясь со мной, пару раз судорожно дёрнул конечностями и скоро обмяк, растянувшись на асфальте.
- Господи, Боча, что это? - Мамаша Лу, спрятав лицо в ладонях, присела на капот. Я взял на руки бедного зайца, отнёс к обочине и положил на траву. Легонько пнул его носком ботинка, и он покатился в придорожный кювет, быстро исчезнув из вида в липкой ночной мгле. Я вернулся к машине.
По щекам Мамаши Лу, проторив в толстом слое тонального крема и белой пудры глубокие дорожки, бежали два чёрных ручейка. Я протянул ей носовой платок, она прижала его к лицу и, зарыдав, отвернулась.
Странно, но к подобным вещам невозможно привыкнуть ...
Наша Мамаша Лу – это не тот человек, который будет убиваться горем, даже если потеряет кого-то из близких ей людей – например, меня. Её не интересует обычный ход событий и дат. Она давно поменяла привычный окружающий мир на другой, на свой собственный, на мир, в котором есть место всему, кроме слёз.
На моей памяти подобное происходило с ней лишь второй раз, и я со всей ответственностью утверждаю, что это человек, который дорожит каждой своей слезинкой.
Подобный «ручеёк» бежал, когда её любимчик, говорящий попугайчик Тэд, случайно забрался в тапочек моего напарника и там уснул, но случилось это четыре года назад.
Утром ничего не подозревающий Гвоздь, свесив ноги с кровати, встал на тапки и ... ста восьми килограммов оказалось для Тэда аккурат в самый раз. Такие дела.
Потом Гвоздь целый месяц старался избегать встреч с разъярённой Мамашей Лу, напоминающей в этот период сбежавшего из зоопарка голодного льва.
Всё обошлось для него более-менее сносно, но ведь это вполне мог оказаться и мой тапочек, залети тогда непутёвый Тэд в открытое окошко моей комнаты.
4
Каждый вторник, ровно без десяти семь вечера, к нашему особняку подъезжал белый лимузин. Из него выскакивали два «гориллы». Знаете, я и сам далеко не гном, но эти двое ...
Один «горилла» придирчиво осматривал подход к нашей парадной, демонстративно держа руку под левой полой расстегнутого пиджака, в любой момент готовый достать из нагрудной кобуры пистолет. Другой – учтиво открывал заднюю дверцу шикарного авто.
Из салона появлялся худой, маленького роста, энергичный старичок. Всегда в строгом светлом костюме-тройке, отполированных до блеска чёрных ботинках крокодиловой кожи и внушительной тростью с набалдашником в виде раскрывший свой капюшон кобры. На его голове неизменно красовалась чёрная фетровая шляпа с заломом посередине.
Тот из «обезьян», что любил похвастаться пушкой, нажимал на кнопку дверного звонка, и в проёме возникал я. В обычных джинсах, футболке и стоптанных кроссовках на босу ногу. Впускал старика в дом и, поймав на себе сочувствующие взгляды обоих «горилл», широко улыбался, закрывая перед самым их носом дверь.
Нечего отираться тут кому ни попадя.
Старик скромно присаживался на краешек пуфа так, чтобы видеть своё отражение в огромном зеркале напротив, картинно сдвигал шляпу на затылок, поправлял манжеты рубашки так, чтобы были видны большие сапфировые запонки в виде пауков, доставал из кармана жилетки золотые часы на цепочке, открывал крышку и сверял время с напольными часами, стоящими у зеркала.
Всегда делал такое лицо, словно время на двух циферблатах не совпадало, а разнилось минут на сорок. Удивлённо так на меня смотрел бесцветными маленькими глазками, убирал часы обратно, опять поправлял манжеты рубашки и заводил всегда один и тот же разговор:
– Что, ты так и не научился за эту неделю говорить, сынок? - плоско шутил он. – Ничего, у тебя впереди ещё много недель, так ведь, Боча?
Я разводил руки в стороны и глупо улыбался в ответ.
– Я знал твоего отца, сынок. Это был достойный человек, – он поднимал вверх сморщенный указательный палец, – человек слова, каких мало теперь осталось, сынок. Я из них и твоя Мамаша Лу такая. Береги её, Боча. Ты понял, о чём я толкую?
Я согласно кивал.
– Ну, вот и хорошо, сынок.
Напольные часы начинали гулко отбивать семь ударов. Старик преображался: резко вставал с пуфа, поправлял шляпу, придирчиво вглядывался в своё отражение в зеркале: всё ли в порядке с костюмом, запонками, галстуком, нагрудным синим платочком в белый горох, ботинками. И оставшись довольным своим внешним видом, выпрямив спину в струну, подходил к мраморной лестнице, ведущей на второй этаж особняка.
Сверху на лестнице в длинном атласном платье цвета тёмно-бордовой розы, в терракотовой маленькой шляпке-таблетке с опущенной на глаза вуалью появлялась Мамаша Лу. Её шею украшала нить чёрного жемчуга, в руке играл рыбкой перламутровый веер.
Они приветствовали друг друга чуть заметным кивком головы, Мамаша Лу одаривала старика такой нежной улыбкой, которой вы больше никогда не увидите на её лице, кроме как во вторник ровно в семь часов вечера на мраморной лестнице нашего особняка, ведущей со второго этажа на первый.
Она грациозно начинала спуск, на последней ступеньке старик целовал её облачённые в красные перчатки короткие пальчики, брал под руку, и они гордо направлялись к выходу, а я открывал им дверь.
продолжение: http://www.proza.ru/2014/05/22/449