ФОТО из ИНТЕРНЕТА
В Киеве от Житнего базара к Днепру идут параллельно одна другой улицы Верхний и Нижний Вал. Разделяет их скверик с уютно расставленными скамейками и деревьями. Ещё до октябрьского переворота в том месте, где расположился сквер, стекали от базара в реку жидкие отходы продуктов, особенно, рыбы, благо она привозилась рыбаками прямо на берег в конце улиц. А оттуда до рынка рукой подать.
Стоит ли объяснять, какие стояли «благовония». Отсюда и столь неблагозвучное, но прикипевшее надолго, название. Здесь и прошло моё послевоенное детство. Как любят писать корифеи: босоногое. Таким оно было в действительности, из-за катастрофической бедности и отсутствия обуви. Для школы что-то подыскивалось, а дома только босиком.
Не успевал растаять апрельский снежок, как мы с наслаждением освобождались от неподъёмных прахарей, чобот, валенок с постыдными для пацанов галошами. И вот она – свобода. К концу лета можно было спокойно ходить по битому стеклу, горячим углям, гвоздям. Конечно, это шутка, но с большим процентом правды.
В садике и проходила вся культурно-спортивная жизнь. Телевизоров нет, в кино только «зайцем», что не всегда удавалось. К слову, много читали. Не отсюда ли вышло племя книгочеев, сохранивших любовь к печатному слову на всю оставшуюся жизнь. Любовь, которая, увы, в основном утеряна нашими потомками.
Во что мы играли? Небезызвестно, что в играх рождается будущая личность. И пытавшиеся в играх всегда быть первыми, безразлично каким образом, в наступившей взрослой жизни остались такими же нахрапистыми, наглыми, «качальщиками прав», которые постоянно, нередко во вред самим себе, были правыми. Давно забытые цурки-палки, когда один из играющих кричал дурноватым голосом: «Цурки-палки, накувалки, накули», - (?) и выбрасывал относительно длинным дрыном коротенькую чурку из ямки или двух, положенных рядышком, кирпичей, которую пытались поймать игроки другой команды.
Играли в «квача», «штандр», жмурки. Запомнилось игрище под названием: «Вожатый». Уже из внедрённых нынешним, советским, временем. Две группы участников располагались друг против друга, и кто-то из противоположной группы кричал: «Вожатый, вожатый, подай (?) пионера Нёму»! Несчастного Нёму дружно выталкивали из противоположной группировки, а что с ним происходило, – каюсь, запамятовал.
Однако венцом всего был, конечно, футбол. Рубились с утра до позднего вечера. В каком виде приходили домой, моим однолеткам известно. Учитывая отсутствие душа, а посещение бани, как нечастый праздник, ароматы исходили от нас ещё те. Но кто обращал внимание на такие малозначащие для нормального человека вещи. Как говаривал бывший фронтовик дядя Антон: «На пот клоп не садится. Брезгует и убегает».А клопы в те времена носились неисчислимыми полчищами, отгоняя порой и тараканов, которых, кстати, тоже хватало.
Весьма самобытным, впрочем, как и везде, было население наших, как тогда говорили, дворов. Многие украинцы разговаривали с мощным еврейским акцентом. Усатой тёте Фросе, чистокровной хохлушке, которая резала кур за один рубль (ещё в деньгах до 47-го года) и пух-перо от куры в придачу, говорили: «Фрося, если бы не Ваш акцент, ни за что не скажешь, что Вы еврейка» (!?).
Вдовы с детьми, уцелевшие фронтовики, большой процент вернувшихся из эвакуации евреев. Жили чрезвычайно дружно, правда, с нередкими скандалами, переходящими в лёгкие драки. Но после, как правило, мирились. Был кое-какой антисемитизм, но без подпитки сверху сильно не прораставший. Хотя власти не оставляли без внимания такой лакомый кусок для воздействия на плебс. Но у всех хоть кто-то, но был потерян в минувшей войне, поэтому вели себя достойно.
Проживала в нашем дворе семья. Глава имел очень специфическое, наводящее на всяческие раздумья ранение: в пятку. Полученная на фронте рана во времена перепалок становилось предметом горячего обсуждения противоборствующих сторон. У них было трое детей. Варя, свой в доску человек, участница любых сборов, потасовок, походов на Днепр и т.д.
Младший сын, Колюньчик, который в самые ненастные погодные условия, включая зиму, катался на трёхколёсном, сплошь металлическом, даже без дерматинового сиденья, велосипеде в одной рубашке, чисто символически закрывавшей его вечно пупырчатый зад. Еврейские мамы вначале хватались обеими руками за голову, ахали, занимались, по словам того же Антона, сильной критикой его родителей, но когда оказалось, что Колюньчика не берёт никакая простуда, начали задумываться. Но не больше.
О знаменитом старце, Порфирии Иванове, никто не знал тогда. Жил, правда, в Киеве один чувак, который в любой мороз ходил босым. Ноги его были опухшими, при ходьбе он опирался на две палки, но брать с него пример не решались. Старший брат, Витя, о котором я расскажу поподробнее, был взрослее нас лет на пять-семь. Помню его уже восемнадцатилетним.
Из-за чудовищного суржика (смешанного русско-украинского языка) и сельского происхождения получил он кличку «Мыкыта», на что реагировал абсолютно спокойно. Отмечу, что Витя с удовольствием находился в нашей компании. И это несмотря на то, что отсидел в зоне за «колоски».
В сёлах голодали тогда нещадно, пухли от недоедания. И вот посылали родители своих детей подбирать неубранные с поля колоски. Советская Фемида была беспощадна и, несмотря на возраст, подвешивала не без удовольствия пойманным свой «червончик» отсидки. Витю как-то отпустили. Повезло, а может, и пожалел кто-то.
По прошествии шестидесяти (Боже мой!) лет многое вылетело напрочь из головы, но несколько эпизодов сохранились в памяти. Питались мы в те времена, чем Бог пошлёт. Да и позже не лучше. Желудки не справлялись с неудобоваримой пищей, пары от переваривания постоянно рвались наружу. У Вити этот процесс был особенно активным. И мы временами использовали его уникальные способности.
На улице Александровской, после носившая названия Кирова, Жданова, а сейчас переименованная в честь украинского военноначальника, Сагайдачного, располагался кинотеатр «Буревестник», в просторечье «Собачья будка». Из-за малой вместительности. Мест на шестьдесят. В зале была небольшая боковая ложа, в которую мы набивались во время экспериментов с участием Вити.
Через некоторое время он начинал выдыхать нижней головой. Первый удар, к своей чести, мы принимали на себя. Потом ядовитые испарения начинали расползаться по залу. И тут к вящему удовольствию Витиных друзей, слышались возмущённые реплики слегка изнеженных, на наш взгляд, зрителей. Соль заключалась ещё в том, что никого нельзя было поймать за… Даже не знаю, как и сказать.
А как-то я встретил его в парадном. Он держал в руках балалайку. Увидев меня, приятель начал напористо бить указательным пальцем по струнам, извлекая душераздирающую, оглушительную мелодию. – Витя, - спросил я, - что ты играешь? - А ты что? Не узнаёшь? Я пожал плечами. – Так это же «Раскинулось море широко», - объяснил балалаечник и загремел дальше. В нынешние времена, слушая некоторых «музык», издающих громкие, беспощадные для ушей звуки, в которых с трудом, а чаще никогда, не услышишь мелодии, вспоминаю Витину игру. Однако, отмечу, что играл он без «фанеры.
Но самый трагикомический эпизод произошёл у нас с Витей на Днепре. Недалеко от места, которое дало название моему опусу. Мы часто купались на правом берегу, возле небольшой пристани, у которой я, было дело, когда-то тонул, но был спасён случайным человеком. О государственной службе спасения на водах тогда понятия не имели, придерживаясь идеи великих одесситов о том, что помощь утопающим дело рук самих утопающих.
До постройки моста на Рыбальский остров (вообще-то полуостров, но так его называли) переправляли бесплатно в большой весельной лодке всех желающих. Тем более там находился завод «Ленкузня», какие-то мелкие предприятия. В один прекрасный день притопали мы с Витей к «Вонючке», переправились на левый берег и пошли купаться на песчаный пляж.
Витя имел на себе штаны и рубаху, по поводу обуви сказать не могу, – забыл. Может, и было что-то. Я лично приканал в одних трусах. Мне двенадцать лет. Какая одежда летом? Зимой носить нечего. Трусы изготовлены были из не рвущегося сатина или ситца, чёрного цвета, длиной до колен. Последний писк моды. Барахтались в воде, естественно, голыми.
Через некоторое время к нам подошло несколько молодых парней. Подшофе. Остудившись в Днепре, они присмотрелись к Вите, а конкретно, к его детородному органу. Витя уже имел опыт любовных игр, верхняя плоть его была обнажена. «А! Обрезанный. Жидок», - решили парни. Кара была незамедлительной. Вначале они замочили его одежду, обваляли в песке и связали тугими узлами. Причём тянули два человека, так что развязать обратно было той ещё проблемой.
Несмотря на оправдания, внешность и произношение Вити, они подвесили ему для порядка некоторое количество тумаков и, войдя в раж, швырнули одежду невинно пострадавшего в воду, где оная моментально утонула. Внимательно осмотрев меня, они пригрозили: «А ты чего с жидами ходишь? Нарваться хочешь»? Я явно не хотел.
Домой мы отправились в наличествующей на нас одежде. Женщины-гребчихи, которые, сидя за вёслами, перевозили на другую сторону, категорически не пустили невезунчика в лодку. Плыл он рядом. Саженками или, как мы называли: «вразмашку». От пристани до дома №39 по улице Нижний Вал, где мы обитали, было около полукилометра.
Вначале он неуверенно попросил у меня трусы на «понос», по выражению тех же одесситов, на что я с негодованием ответил отказом. Время – середина дня. Витя, прикрыв мощной дланью причинное место, при этом из-под ладони выбивались густая растительность, пошёл под смешки мужиков и удивлённые взгляды женщин домой. Я честно семенил рядом, правда, делая вид, что незнаком с ним. Не ржавеет, братья, душевная нелюбовь к пархатым. Их гоняют, а нередко страдают православные.
П.С. Думаю, что Виктор сейчас в лучших мирах. Но какая-то светлая память о нём осталась навсегда в сердце.К своей чести он и словом не обмолвился о том, что мою маму зовут Хая Яковлевна.
12.05.07.