Глава 1
Поезд нехотя, как-то устало, замедлял свой бег у вокала. Паровоз еще резво подавал гудки, чтобы его заметили, оценили, что он дошел и останавливается, вынырнув из холодной ночной серости. Вагоны скрипели от мороза, долгого пути и были покрыты инеем, поэтому казались заиндевелыми, какими-то заскорузлыми. Наконец состав замер без сил, оставленных на длинных верстах пути, сразу появились проводники в форменной одежде, а на перрон стали выходить первые пассажиры.
Князь, подполковник Антон Горчаков, сидел у окна, пытался рассматривать вокзал, встречающих, приехавших, вглядываясь в их лица, пытаясь найти знакомых. Но стекла окна поезда были подернуты легкой ледяной коркой и практически что-либо увидеть за ними было невозможно. Он был, казалось, всецело занят этим делом, чем вызывал недоумение у попутчиков.
-Господин подполковник, приехали, – напомнил ему молодой поручик, щеголеватый, в мундире лейб-гвардейского гусарского полка.
-Благодарю вас, поручик. Жаль покидать этот райский уголок. Вас встречают?
-Никак нет. Я двое суток назад убыл по службе, так что мои соскучиться еще не успели.
Он посмотрел на черную повязку, перекинутую через плечо подполковника и поддерживающего его руку, добавил:
-Разрешите вам помочь одеться.
-Не смею вас задерживать, поручик. А за заботу благодарю. Нужно привыкать к своим силам и возможностям.
Горчаков поднялся от окна, остановился перед поручиком, последним выходившим из их купе, ожидая, когда будет простор для одевания. Рука еще довольно основательно давала о себе знать. Он был высок, строен, с безупречной военной выправкой, которая бывает у людей, привыкших к плацу с детства. Эту стать уже ничем не исправить, она украшает человека и всегда предательски выдает в ее хозяине военного. Он был широкоплеч, под мундиром чувствовалось сильное тело, неторопливые движения подчеркивали мощь, готовую взорваться в любую минуту. Так двигаются только хищники, знающие себя цену.
Дверь в купе была открыта, мимо проходили спутники по вагону, спеша к выходу. Неторопливо тащились гражданские или, как их презрительно звали военные, «шпаки», плыли еще довольно сонные дамочки, но уже привычно постреливающие глазками в мужчин, было много армейских мундиров – примета военного времени. Потом поток стал реже, готовый вскоре совсем исчезнуть.
Подполковник потянулся за шинелью, чтобы одеться не торопясь, без сочувственных взглядов и вопросов о помощи, когда в коридоре послышался какой-то шум, который приближался к его купе. Он обернулся на этот звук и увидел, как в проем двери всовывается голова, усатая, с большими черными глазами, губами, роскошным носом. Между последними располагались ухоженные, пышные усы, гордость их обладателя. На голове была черная папаха, с красным малиновым верхом, крест - накрест прошитым белым кантом. Весь облик выдавал, что хозяин верхней части тела был большой любитель жизни, вина и, конечно же, женщин. Голова секунду оценивала обстановку и вдруг завопила, ибо возглас, который появился из ее уст, по-другому не назовешь.
-Сюда, он здесь, - и все это имело тело, которое ввалилось в купе.
Это был среднего роста мужчина, немного полноватый, в зимней шинели с башлыком, перетянутой ремнями, с погонами штабс-капитана. Ему было около тридцати лет, он был подвижный, живой, казалось, что его переполняет энергия и он искал, в какое русло его направить.
-Мишка, черт, ты откуда? – только успел спросить Горчаков, как уже очутился в объятиях капитана.
-Эй, дорогой, зачем поминаешь чертей на святки?
Но подполковник вскрикнул от боли - объятия друга были бесцеремонны, и очень болезненные.
-Антоша, извини дорогой. Я не хотел причинять тебе боль. Прости. Болит еще? – суетился Михаил вокруг приехавшего.
В купе не спеша вошел еще один офицер, с такими же погонами, как и у первого. Он был такого роста, как и подполковник, но тоньше, изящнее, манеры выдавали породу. Но самое главное было его лицо. Оно было спокойным и бесстрастным, даже можно сказать безразличным к происходящему. Казалось все, что творилось вокруг, не имело для него ни малейшего значения. Такие лица бывают у дипломатов, политиков и… игроков. Он, казалось, был затянут в футляр, эмоции уже давно покинули его и только хорошо знающие люди могли заметить, что он не равнодушен, нет. Зрачки жили настоящей жизнью, они то расширялись, то сужались в зависимости от обстоятельств. Сейчас они были расширены.
-Здравствуй, Антон. Как доехал? – и медленно снял перчатки.
Он подал руку приехавшему. Кисть тоже была под стать хозяину: равнодушная, холодная и какая-то безвольная. Но Горчаков знал силу этих рук, умение держать и обращаться со многими видами оружия, с всякими хитрыми механизмами, которые он поправлял, отчего его и прозвали «золотые руки». Затем штабс-капитан на мгновение приобнял подполковника за здоровое плечо; в этом было все: верность другу и радость встречи.
-Как вы узнали, что я приезжаю? – Антон смотрел на офицеров. - Ведь помнится, я никому не писал, думал, что еще буду лечиться.
-Э, не забывай, где мы служим. Да ты просто не знаешь. Сергей, в силу военного времени, своих рук и умения, теперь служит на важном государевом посту: в инженерных войсках - отвечает за связь. Несколько звонков в лазарет, где ты лечился, небольшая просьба и вот мы здесь. Где твои вещи? – засуетился Михаил.
Он подхватил нехитрый багаж, выглянул в коридор и крикнул:
-Эй, любезный, подойди сюда, - к двери в купе подошел носильщик.
Сергей помог Горчакову одеться и они двинулись к выходу. Михаил важно шел впереди, расчищая дорогу. За ним следовал, слегка прихрамывая, подполковник, замыкал шествие равнодушный штабс-капитан. Так они прошли вокзал и вышли на привокзальную площадь.
Идти было трудно. Ноги в сапогах скользили, того и смотри, можно упасть. Раненая нога заныла от нагрузки, а рука на косынке под шинелью, давно пульсировала болью. Горчаков стал заметно отставать от идущего впереди Михаила. Сергей понял его состояние, взял его под здоровую руку и совсем замедлил движение. На привокзальной площади полно было извозчиков, то и дело мимо проносились сани с лихачами, слышалось: «Поберегись!». А Михаил вел их куда-то прочь от саней.
-Князь что, заблудился? – пытаясь превратить свое состояние в шутку, спросил Горчаков.
Он был потный, на лице испарина, противная слабость подкатывала, вызывая предательскую дрожь в коленях. Он вдруг почувствовал, что еще немного такого пути и он упадет. Но движение по скользкой дороге закончилось, Антон увидел, что стоят они у автомобиля.
-Да, снова сюрприз. Еще один подобный и я снова буду в лазарете, - отметил он про себя.
Двигатель работал, за рулем восседал шофер. С трудом Горчаков втиснулся в это чудо прогресса, мокрый от боли и слабости.
-Правы были доктора, что не хотели отпускать домой, - снова подумал он.
Автомобиль тронулся, клаксоня на мелькающих перед ним извозчиков и зевак. Выехали на Невский проспект и покатили по укатанной дороге.
-Куда тебя зацепило, Антоша? – спросил Сергей.
-В левую половину тела. Рука и нога. С ногой в порядке, иду на поправку, а вот с рукой не совсем. Осколок сидит где-то на сосудах и нервах, доктора боятся оперировать. Говорят, что могу без руки остаться, если что-нибудь заденут во время операции.
На лице Сергея не дрогнул ни один мускул, а вот Михаил тараторивший без умолку, сочувственно закивал, на какое-то время замолчал, чтобы вновь залиться соловьем.
-Э, успокойся друг. Я найду тебе лучших докторов. Да, ты их знаешь. Правильно думаешь, - не давая сказать слова, тараторил он. - Это молодой барашек, хорошее вино и обязательно, слышишь, обязательно женщины. Все сразу забудешь. А помнишь, как мы тогда … - и он утонул в воспоминаниях.
Тряская езда казалась бесконечной. Горчаков уже пожалел, что уселся в этот рыдван пыток. Гораздо приятней было бы скользить сидя в санях, ловить свежий ветер в лицо и куски снега из под копыт лихого коня. Все это Михаила показуха, встретить друга не как-нибудь, а на моднейшем, на сегодняшний день, транспорте.
Но всему приходит конец и когда уже казалось, что его никогда не будет, он вдруг настал. Антон с трудом вылез из машины у родительского крова. Это был двухэтажный особняк, с расчищенным от снега парадным крыльцом, ухоженный, какой-то надежный, бесконечно родной, что так вдруг захотелось его обнять, даже комок к горлу подступил.
-Да, нервишки у тебя стали пошаливать, Тоша, - пронеслось в голове.
Михаил скрылся в парадном и тут же из него выскочила, широко раскинув руки, Авдотья. Это была дородная женщина, около пятидесяти лет, опрятная, со следами былой красоты. Она даже не накинула на плечи теплой одежды, платка и как была простоволосой, в домашнем переднике, тапочках бросилась к нему. Она молча припала к подполковнику, казалось, что только силой можно ее разъединить. Он тоже обнял дорогую ему женщину и не в силах согнуться, целовал ее волосы. Она тихо шептала:
-Сынок, мой сынок вернулся, - гладя по пустому рукаву шинели.
Горчаков, когда одевался, прятал раненую руку под шинель, лишние движения при облачении в одежды вызывали боли в плече. Так поддерживаемый сбоку Авдотьей он подходил к двери, где уже стоял детина огромного роста, косая сажень в плечах, с лицом, густо заросшим по самые глаза, черной цыганской бородой. Это был Тихон, муж Авдотьи.
Антон не мог говорить, спазмы горла душили его, а в глазах стояли слезы. Подойдя к Тихону, он лишь кивнул, поднял на него глаза и тот все понял. Он просто обнял их обоих своими огромными ручищами, на секунду замер, затем пропустил в парадное. Затем подошел к авто, взял багаж и направился к двери. Сергей безучастно стоял в стороне и только по зрачкам можно было догадаться, что эта встреча растрогала его. Тихон, все также молча, открыл дверь и посмотрел на Сергея, приглашая того войти.
В парадное выходило несколько дверей, у которых стоял домашняя челядь, а прямо перед дверью располагалась лестница, по которой не торопясь спускался в генеральском мундире, в лентах и орденах высокий старик. Он замер на последней ступеньке, а Антон мягко отстранил Авдотью и попытался вытянуться, но видно это у него так плохо получилось, что генерал быстро подошел к нему, взял в руки его лицо и трижды расцеловал.
-С возвращением. Очень ждали тебя, да все были в неведении. Спасибо твоим друзьям, настоящие офицеры. Рассказывали мне, где ты и что с тобой, - старик говорил невпопад.
Горчаков понял, что старый вояка не менее его взволнован, поэтому исчезла стройность речи, ее содержание. Он говорил много, чтобы скрыть свою растроганность, показать которую не хотел. Но следом спускалась по лестнице высокая пожилая женщина, в юбках, кофтах и чепце. Это была сама княгиня Наталья Степановна. Она также стала целовать приехавшего, приговаривая:
-Антошенька, детка, слава Богу, вернулся живой.
На лестнице остался стоять только одетый Михаил, им с Сергеем еще следовало быть на службе.
Дед, наконец, справился с собой и по - военному четко скомандовал:
-Все, хватит сырости. Смеяться надо, а вы слезы льете. Господа, почему вы не снимаете верхней одежды? – обратился он к офицерам.
-Служба зовет, Петр Николаевич. Нет времени, – ответил Михаил.
-Благодарю вас, господа офицеры, за радость, которую вы доставили в мой дом. А вечером жду вас на ужин, уважьте старого солдата, не откажите.
-Обещаю, после службы будем у вас. А за сим разрешите покинуть вас, – Михаил и Сергей кивнули генералу и на секунду задержались около Антона.
-Девочек не желаете, сударь? – прошептал Михаил.
-Желаю, но только не сегодня. Да и не знаю, открыт ли черный ход, - также шепотом ответил подполковник.
Михаил, шумно гогоча, с безмолвным Сергеем покинули дом.
К Антону стали подходить домочадцы, слезы женщин и поздравления с возвращением мужчин в конец утомили не совсем здорового князя.
-Позже, позже. А сейчас в постель, в постель, - видя его состояние, решительно скомандовала Авдотья.
Старый князь только крякнул: поделом тебе старому дураку, столько видел раненых на своем веку, а не догадался, что внуку тяжело. Тихон бережно расстегнул шинель, помог ее снять, перебросил руку подполковника за свою шею, бережно повел его на второй этаж. Авдотья, как наседка, прокладывала дорогу.
-Авдотьюшка, веди его сразу в спаленку, - давала указания княгиня.
Антон не сопротивлялся, да и зачем. Он дома. Теперь можно расслабиться, тем более после дороги, особенно Мишкиной колымаги, сил у него не осталось.
Вошли в комнату. Авдотья взбила подушки, а Тихон бережно опустил Антона на кровать.
-Ты приляг, отдохни сыночек. А я сейчас приготовлю тебе ванну, да сама вымою все твое тельце, - приговаривала она.
Хотелось рассмеяться, но не было сил. Мужчине скоро двадцать шесть лет исполниться, а с ним обращаются как с ребенком. Но для нее он навсегда им останется.
Антон не помнил своей матери, она умерла при родах. Она дала ему жизнь, но взамен потеряла свою. Таковы все матери, не задумываясь, они ради дитя идут на все. Его вскормила Авдотья. Она тоже родила первенца, с трудом ребенок появился на свет. Вот она то, будучи с обильным молоком и выходила обоих младенцев. Но горе приходит всегда, когда его не ждешь. Не прожив и года, младенец умер, причинив много горя матери. Больше детей у нее не было и всю свою нерастраченную материнскую любовь она перенесла на Антона. Наедине она его называла сыночек, а он ее матушкой.
Отца Антон помнил всегда в мундире кавалергарда, от него обычно пахло оружием, лошадьми и чувствовалась сила военного, не привыкшего к сантиментам офицера. Он быстро продвигался по службе, не потому, что был карьерист.
Он рано влюбился и сразу женился, что бывает крайне редко в этой ветреной, до боли обидчивой среде офицеров. Потеряв любимую женщину при родах, больше не вступал в брак, и казалось, потерял интерес к женщинам, полностью предоставив себя службе. Когда случилась русско – японская война, он - полковник, добровольно ушел на фронт и сложил голову под Мукденом. О его храбрости ходили легенды, возможно, он искал смерти на поле брани, пытаясь встретиться с любимой, да упокой его Господи.
Раздался стук, после разрешения в спальню вошел Тихон.
-Авдотья все приготовила. Давай помогу тебе, Антоша, - они обращались с ним, как и прежде, будто с маленьким.
Антон оперся на Тихона и покорно пошел за ним. Ванна была деревянной, огромной. Воду грели дровами, но это происходило быстро: в печь был вмурован огромный котел, полный воды и она всегда была горячей, много ее нужно для хозяйственных нужд, стирки. Тихон помог подполковнику раздеться, но нижнее белье он не снимал, стеснительно посматривал на Авдотью.
-Сынок, ты что, меня стыдишься? Я уже старуха, а ты мой сынок, да к тому же раненый. Тихон, снимай с него исподнее. А теперь, осторожно сажай его в купель.
Она командовала Тихоном, мыла Антона, пробовала на ощупь раны и качала головой.
-Боже мой! Ну, кто придумал эти войны, как они калечат людей. Проводили здорового молодца, а вернулся весь пораненный.
Она осторожно мыла больное плечо, видя, как Антон морщиться от боли, старалась меньше причинять неприятностей. Затем с помощью Тихона он выбрался из ванны, где ждала его с простынями Авдотья. Она промокала его тело, помогала одеться. Антон вспоминал, как его мыли в лазарете, там тоже ухаживают за раненными сердобольные женщины, но их старания далеки от Авдотьиных.
Затем он был уложен на кровать, укрыт теплым одеялом и вскоре уснул. Проснулся он от тишины. Дверь комнаты была плотно закрыта, на прикроватном столике стояло в кринке молоко, как раз такое, именно в этой посуде он и любил. Он взял здоровой рукой кринку и отпил. Вкусно. Только теперь он почувствовал себя дома: покой и уют. Словно за ним наблюдали, дверь тихонько открылась и заглянула Авдотья.
-Ты покушаешь, сынок, - тоном, не допускающим возражения, сказала она.
Следом вошел Тихон, неся поднос с домашними яствами. Он поставил ношу на столик, вопросительно посмотрел на Антона.
-Может подать домашней наливочки?
-Нет, не сейчас. Вечером будет ужин всей семьей, тогда и успею, - ответил тот.
Он знал, что дед не любил выпивших раньше времени. Придет час, угощайся сколько хочешь, считал он.
Антон, с помощью Тихона, уселся, немного перекусил. Аппетита не было. Может сказалась дальняя дорога, усталость последних недель или боль в ране. Снова появилась испарина на лице, слабость. Поел и ослаб. Да, такого с ним раньше до ранения не было. Как еще умудрился доехать до Петербурга, хотя от лазарета и недалеко, но повезло, добрался. Зря он отказался от сопровождающего, только сейчас это понял.
Авдотья смотрела на него, горестно вздыхала. От нее не укрылась испарина лба, она старательно и как нежно промокнула лицо. Тихон вновь помог ему прилечь.
Вновь открылась дверь, на пороге стоял дед, в домашней одежде, но бодрый, прямой и суровый.
-Как себя чувствуешь, подполковник? – нарочито по-военному спросил он.
-Благодарю, ваше высокопревосходительство, хорошо, - в тон ему ответил Антон, пытаясь сесть.
-Лежи, лежи. Для тебя это лучшее лекарство, - дед махнул рукой.
Тихон пододвинул стул и старый солдат уселся. Поговорили о театре военных действий, дед поругивал своих коллег – генералов, помянул великого князя Николай Николаевича. Потом спросил:
-Антон, в каком мундире ты будешь вечером. Ведь на ужин приедут твои друзья.
-Можно я одену гимнастерку. Даже царь-батюшка в ней хаживает.
-Не возражаю. Где она? – он повернулся к Авдотье.
Та вынесла гимнастерку, со всеми наградами. Дед привстал со стула.
-Ну, спасибо, внучек. Уважил старика, очень уважил. Знал, что нашу кровь не посрамишь, но Орден Святого Георгия! От всего нашего рода благодарю тебя. Жаль, что мать и отец не дожили до этого дня.
Он поднялся со стула, взволнованный и чтобы скрыть это, добавил:
-Пойду я, распоряжусь и прослежу, чтобы все было хорошо.
Тихон с Авдотьей также пошли по делам. Антон встал, прошелся по комнате. Слабость стала меньше, да и боль немного утихла. Затем вышел в коридор. Внизу слышался голос деда, отдающего команды на кухне, хлопали двери, все суетились. Наверху было безлюдно.
Он подошел к соседней двери, толкнул ее. Дверь послушно открылась. Он с волнением вошел в комнату. Это был его кабинет. Дед выделил ему комнату для занятий, когда Антон стал камер-пажом самой государыни. Здесь он готовился к экзаменам, здесь бывали пирушки с друзьями, когда не было деда. Здесь же проводил время с первыми женщинами, также в отсутствии генерала.
Комната была в самом конце коридора, располагалась поперек здания. У нее было три окна, одно выходило на улицу, другое расположенное строго напротив первого, выходило во двор, третье – в сад. Что было в этой комнате раньше, никто не знал, настолько она была неприспособленной для жилья. Длинная, узкая, с тремя окнами – трудно было вообразить что-то из нее сделать путное. Поэтому дед так легко отдал ее внуку под «кабинет». Но одно несомненное достоинство она все же имела. Из нее был черный ход к двери ведущей во двор. Сколько эта дверь помнит приключений!
Антон, прежде всего задрапировал окно выходящее во двор, повесив во всю стены тяжелую портьеру из плотной ткани. Отдернув ее до половины, можно было увидеть тяжелый щит из толстенных досок, с нарисованными красками кругами. Этот щит служил для метания в него любых острых предметов. Но когда задергивалась портьера, на ней был виден рисунок всадника в полном вооружении. Под этой занавеской лежала кошма, стояло ведерко с различными камнями.
Около двери была шведская стенка, а напротив ее стояла тахта покрытая ковром. Над ней висело оружие: две шашки, сабля, пара старинных пистолетов. У окна, выходившего на улицу, стоял стол, несколько стульев, справа – шкаф с книгами. Скромно, по-спартански - просто и удобно. Горчаков прошелся по комнате, все было, как и прежде, чувствовалась заботливая рука Авдотьи. Он подошел к портьере, взял ведерко с камнями, поставил его на стол. Затем взял камень и бросил его в голову нарисованного всадника. Он не заметил, попал ли он в цель, боль в противоположном плече резанула так, что перед глазами поплыли разноцветные круги.
-Да, рановато тебя заниматься этими забавами, - подумал он и присел на тахту.
Послышались голоса, открылась дверь и в сопровождение Тихона вошел полковник в голубом мундире жандарма. Он был среднего роста, упитан, с быстрыми, умными, немного колючими глазами. Полковник сразу направился к Горчакову, который поднялся навстречу.
-Здравствуй, дорогой Антон. Петр Николаевич прислал за мною, сообщить о твоем возвращение. Сказано, что ты не совсем здоров, раны не зажили.
-Здравствуйте, дорогой дядюшка Андрей. Вы не меняетесь, такой же бодрый вид, только погоны другие. Поздравляю! – Антон был искренне рад приходу гостя.
-А, пустое. Расскажи лучше о себе, - и он бережно помог Антону сесть.
Это был его дядя по материнской линии Пустовойтов Андрей Афанасьевич, которого он очень ценил за живой ум, порядочность, несмотря на то, что тот носил мундир жандарма. Кавалергарды стеснялись подобных знакомств, но Горчаковы привечали многочисленную родню покойной матери Антона, не видя ничего предосудительного в том, по какому ведомству служит человек отечеству, да и родственников не выбирают.
Привилегированные гвардейские офицеры немного сторонятся жандармов потому, что считают их доносчиками, ищейками. Но все знали, что поступить в жандармский корпус непросто. Было очень много претендентов и условий, а наиглавнейшими считались – потомственное дворянство, обязательное окончание военного или юнкерского училища по первому разряду, с последующей выслугой офицером до шести лет, чистый послужной список и отсутствие долгов. Затем проводился тщательный отбор, экзамены, четыре месяца длились курсы и только потом, по истечении определенного времени, зачисление. Антон, окончивший Николаевскую Академию Генерального Штаба перед войной, находил схожесть в отборе претендентов.
-Дядя Андрей, не желаете немного выпить? – Антон смотрел на полковника, большого любителя этого действа.
-Не спеши дорогой племянник. Петр Николаевич не любит тех, кто употребил до стола. Я свое успею еще взять, – затем прошелся по комнате.
Он остановился у стола, посмотрел на ведерко с камнями и спросил:
-Ну как, что-то получается? – и он показал на мишень.
-Да ничего. Пока из-за боли трудновато что-либо сделать. Думаю, Ван мне поможет, у него столько рецептов мазей.
-Я что-то слышал, кажется, его уже нет на свете.
Антон поднялся, затем выглянул в коридор и велел позвать Тихона.
Тот вскоре явился, молча, вопросительно смотрел на князя.
-Тихон, что Вана не стало?
-Да, ваша светлость. Осенью представился от старости. Петр Николаевич просил не говорить, чтобы не расстраивать вас, – при посторонних он выдерживал этикет.
-Очень жаль, хороший человек был, упокой Господь его душу, - сказал Антон грустно и перекрестился.
Он отпустил Тихона и снова устроился на тахте. Пустовойтов подержал камушки в руках, заем стал кидать их в цель. По тому, как он это делал, князь определил, что тот тоже занимается этими тренировками.
-Полковник, я вижу, вы хорошо швыряете камушки. Давно ли?
-Ну, не только кавалергардам это дано. Кстати очень хорошо расслабляет, думается при этом легко, а уж о пользе и говорить не приходится.
Антон встал и подошел к полковнику. Он обнял его здоровой рукой и сказал:
-Умнейший человек вы у меня, дядюшка. За что я люблю тебя и уважаю.
Тот на мгновение сжал его руку выше локтя, посмотрел и произнес:
-Спасибо, Тоша. Помни, я всегда с тобой.
Раздался стук в дверь, затем вновь появился Тихон.
-Господа, Петр Николаевич просит через полчаса к столу. Что будете одевать, ваша светлость.
Антон извинился перед дядей, пошел в свою комнату.
Старый князь приказал стол накрывать внизу, в зале. Эта огромная комната занимала всю правую половину дома, в ней проводились балы, другие торжества. Сегодня небольшой стол на несколько персон был незаметен, а немногое количество гостей, так называемый узкий круг, терялся в этих просторах.
Присутствующие разбрелись по интересам. Петр Николаевич придирчиво осматривал стол, отдавая какие-то указания Тихону; княгиня Наталья Степановна в сопровождении Авдотьи также старалась примечать все, но не мешать главе дома; офицеры стояли в углу и приглушенно смеялись, рассказывая, как всегда, последние анекдоты.
Когда в зал вошел Антон, все на мгновение смолкло. В дверях стоял высокий, стройный, очень красивый офицер в парадной гимнастерке с многими орденами на груди. Черная повязка, поддерживающая его руку, еще больше подчеркивала бледность лица, делая его каким-то необычным. Он прошел четкой походкой к Петру Николаевичу и шутливо поклонился, давая понять, что виновник торжества прибыл.
Дед засуетился, а затем широко повел рукой, сказал:
-Господа, прошу всех к столу, - и гости начали рассаживаться.
Петр Николаевич сидел во главе стола. По правую руку от него находился Антон, по левую – Андрей Афанасьевич. Затем друг против друга сидели закадычные друзья – офицеры и в конце стола, напротив хозяина, сидела Наталья Степановна. Авдотья стояла за ее спиной, скрестив руки на животе, готовая прийти на помощь по первому зову. Тихон командовал слугами, который подавали блюда, а также следил за напитками на столе.
-Ну-с, с чего начнем сударь, шампанского налить, или чего другого? - дед смотрел на Антона.
-Если можно, лучше водочки, - ответил тот.
-Правильно. Фронтовая привычка, да и сила в ней огромная, - поддержал его Петр Николаевич.
Тихон налил в хрустальные рюмки холодной водки, а Наталье Степановне – славой домашней наливочки.
Князь Петр Николаевич поднялся, крякнул и сказал:
-Господа. Сегодня для меня, для всех нас огромная радость – вернулся мой внук. Идет Великая война и он, предано и верно, сражался за царя, за Отечество. Я рад, что он не посрамил нашего рода и родственников матери своей. Огромное тебе за это спасибо, внучек. Служи так и дальше, на радость всем нам. За князя Антона!
Все встали и дружно выпили. Затем уселись и принялись закусывать. Шум за столом на мгновение стих, чтобы вскоре снова вспыхнуть с новой силой. Затем снова были тосты, пожелания, наставления. Говорили о войне, поругивали генералов, вспоминали те или иные эпизоды баталий, в которых участвовали.
Затем разговор из общего разбился на группы. Полковник и штабс-капитан живо обсуждали достоинства и недостатки английской верховой лошади. Антон посмотрел на Сергея и спросил:
-Серж, как ты? Чем занимаешься?
-Ты же знаешь, мы все вместе ушли на фронт. В резервном полку, где я находился, установили телеграф, работать никто толком не умел и конечно же он сломался. Командир в панике, никто не может отремонтировать, ему грозят карами. Я проявил усердие, попросил показать мне железку. Утром завели в аппаратную, все смотрят на это чудо во все глаза, бояться дышать. Попросил оставить меня одного, покопался и к обеду аппарат был готов.
А здесь из штаба армии приехал инженер – полковник, надо же разобраться со связью, видит - аппарат работает. «Кто это отличился?» - спрашивает он. Ему указали на меня. Забрал он меня с собой. Инженерных частей, как ты знаешь, у нас до войны не было. А сейчас я служу в них.
-А Михаил? Я не успел с ним поговорить, как и с тобой.
-Он попал в тыловое обеспечение. Доставка боеприпасов, продуктов, да мало ли чего нужно фронту. Загружен он больше моего. Еще не известно, где труднее: на фронте или здесь.
-А как твое главное увлечение, Серж?
-Ты имеешь в виду карты? – глаза его впервые за вечер загорелись. – Ты, что хочешь сыграть со мною? – с надеждою спросил он.
-С тобой играть бесполезно, без штанов останешься. Но ты то не бросил это свое занятие? Я волнуюсь, это может погубить тебя.
-Не бойся, Антон. Я постоянно совершенствуюсь. Поправишься, покажу тебе несколько новых комбинаций.
-Последнее. Серж, ты еще не женился?
-Жениться? Сейчас? Не смеши меня Антон. Война на улице, до женитьбы ли. А дамы здесь в столице?! Сам увидишь, во что они превратились. Бросаются на каждого мужика, изменяют мужьям направо и налево. Очень много притонов, где дамы из приличных домов предлагают себя из скуки. Все изменилось, Антон, за полтора года войны.
Князь Петр Николаевич тихонько подремывал. Княгиня уже несколько раз вопросительно смотрела на него, не пора ли им удалиться, пусть молодежь поговорит. Но тот словно не замечал этих взглядов. Первым нарушил плавное течение ужина Михаил:
-Петр Николаевич, Наталья Степановна, господа. Позвольте поднять этот тост за нашего, вернувшегося с войны друга и откланяться. Война, знаете ли, мы себе не принадлежим, - и оба молодых офицера поднялись из-за стола.
Короткое прощание и послышался шум мотора подъезжающей колымаги. Андрей Афанасьевич тоже долго не засиживался, выпив еще пару рюмок водки, также откланялся. Остались только свои. Петр Николаевич приказал сесть за стол Тихону и Авдотье, практически они то и вырастили Антона. Тихон был управляющий поместьями и домами князя, распоряжался разумно, по-хозяйски. Петр Николаевич нес службу в различных губерниях, будучи генерал-губернатором. Наталья Степановна всегда сопровождала его.
-Дед. Что случилось с Ваном? – спросил Антон.
-Осенью представился от старости. Не страдал родимый, не болел. Лег, как всегда спать, а утром не вышел в людскую к завтраку. Тихон с мужиками пошли, посмотрели, а он уже холодный.
-Сколько ему лет то было?
-А кто их считал. Ко мне он пришел, когда ему было около сорока. Упокой Господь его душу. Хороший мужик был.
Все перекрестились и на мгновение в зале повисла тишина. Каждый думал о своем, о бренности жизни. Антон почувствовал усталость, да и рука давала о себе знать. Он поблагодарил всех и испросил разрешения подняться к себе. Тихон и Авдотья помогли ему дойти до спальни, где уложили его в постель.
Он лежал в теплой постели, блаженно вытянув тело. Как это хорошо, быть дома, безмятежно лежать, зная, что никто не потревожит твоего сна: ни противник, с его внезапными обстрелами, ни стоны и крики раненых в лазарете. Вот если бы еще прошла боль в плече, но она словно нарочно, временами так сверлила плечо, что появлялась испарина. Незаметно он уснул.
Глава 2
Антон не помнил своей матери, она умерла при его родах. Сразу после своего рождения он был отдан Авдотье, которая служила в имении Горчаковых вместе со своим мужем Тихоном. Она также родила мальчика, поэтому вскармливала двух младенцев одновременно. Тихон вырос в этом имении, где его родители были сначала крепостными, а после отмены этого права, не захотели покидать хозяев. Он с детства работал в имении, постепенно поднимаясь по лестнице услужения, знал хорошо хозяев, которые ему многое позволяли. Но у него была одна страсть – охота. Дед Антона, князь Петр Николаевич был отчаянный охотник, мог сутками пропадать в лесах, болотах, мерзнуть, голодать, но хоть что-то подстрелить. С ним рядом постоянно находился верный ему Тихон.
После рождения Антона вопроса о том, кто будет вскармливать ребенка не возникло: Авдотья, сильная женщина и с хорошей грудью, сразу согласилась выкормить младенца. Дед, занятый постоянно службой на различных государственных должностях, убыл по назначению. Бабушка, Наталья Степановна недолго находилась с младенцем, она считала своим долгом сопровождать мужа в его делах, быть ему помощницей. Отец Антона, Александр Петрович, также после смерти жены убыл в свой кавалергардский полк, пытаясь забыть все произошедшее. Эти воспоминания и ребенок были тягостны ему, саднили сердце, поэтому он пытался как-то успокоиться, отдаваясь всем своим существом службе. Родственники матери всегда поддерживали с Горчаковыми хорошие отношения, в воспитание мальчика не вникали, оно и понятно, при живом отце ребенок не сирота. Но и без внимания младенца также не оставляли, все-таки это была и их кровь.
Уже к трем годам у Антона, в новгородском имении деда, был целый штат нянек, служанок, другой челяди а, как известно, у семи нянек дитя без глаза. Всем штатом командовала Авдотья, она была кормилицей, второй матерью. Ее собственный ребенок умер в возрасте до года и она любила только своего Тошу, так ласково она называла Антона. Но даже в ее присутствии Антон частенько капризничал, плакал и вся эта рать потакала ему, бросалась выполнять все, что он пожелает. Еще неизвестно, что из него получилось бы к юности, но большую роль в его формировании, как личности, сыграл один человек.
Дед, будучи молодым офицером, служил в одном элитном гвардейском полку, был на хорошем счету у командования. Но в этом возрасте у военной молодежи на уме только подвиги, да болезненное, гипертрофированное понятие о чести, оскорбления находили там, где их никогда не было, упаси бог если кого-то заподозрят в трусости. Смыть позор можно было только кровью и нигде-нибудь, а на дуэли. Дуэли были строжайше запрещены, но это еще больше подогревало молодую кровь, толкало на отчаянные, порою безрассудные поступки.
Так и случилось с молодым поручиком Петром Горчаковым. На одной из вечеринок было выпито много шампанского, кто-то что-то сказал, кто-то чего-то не понял и не к месту засмеялся, вот и повод. Несколько слов брошенных выпившими офицерами, причина дуэли готова. Секунданты, примирения, разные ухищрения не смогли замять поединка, бессонная ночь перед дуэлью и вот они в поле. Но здесь, впервые, у них возобладал разум, оба дуэлянта расхохотались, когда выяснили причину недоразумения, выпили шампанского, постреляли по бутылкам и разъехались на службу. Но всегда находятся доброхоты, история получила огласку и хотя дуэли, как таковой не было, наказание все же последовало: оба офицера были удалены с глаз долой. Горчаков был отправлен на Дальний Восток, а его визави – на Кавказ.
После долгого пути, Петр Николаевич был принят генерал-губернатором. Когда тот ознакомился с бумагами, в назидание другим и с целью обезопасить себя от подобных выходок столичного гвардейца, направил его на границу с Китаем, где в те годы буйно расцвела бандитская мафия и звалась она хунхузами. Часто это была клановая бандитская группировка, а то и просто, беглые китайцы. Были оседлые банды в несколько сот человек, проживающие в труднодоступных участках местности, подобраться туда было практически невозможно. Но существовали и мобильные группы, всего три – пять отпетых грабителей.
Они нападали на склады, обозы, многое другое, чем можно было поживиться. Очень жестокие, они ничего не боялись, у них была круговая порука, ибо отступника ждала смерть. Единственное их уязвимое место было неспособность сопротивляться регулярным воинским подразделениям, потому что каждый мог многое, а в коллективе воевать не мог. Их хорошо били казаки, с детства привыкшие к организации и команде. Вот в один из таких отрядов попал князь поручик Петр Горчаков.
Люди в таких отрядах сходятся очень быстро. Постоянная общая опасность, походы, бои сплачивают их, нет уже деления на титулы, да и не до них здесь. Горчаков, любивший охоту и привыкший к ней, отметил огромное количество зверья вокруг, полноводные реки с большими рыбными запасами, невиданные доселе деревья, кустарники и коренья. Он начал собирать данные о них, их действии, даже отправил несколько своих докладов генерал-губернатору. Одновременно он изучал образ жизни местного населения, язык, нравы и обычаи. Уже через пару лет он мог немного лопотать по-китайски. Знание языка, тактики помогало в усмирении хунхузов и вскоре он был замечен, назначен командиром по уничтожению бандитов.
В свободное время он любил побродить с ружьем, поохотиться. Учитывая общую опасность, он иногда брал с собой одного, двух казаков, но чаще бродил один. Однажды к концу лета, он решил немного пройтись по реке, пострелять уток и осмотреть растительность. Шел долго, открывая для себя интересные чудеса природы, когда за поворотом почувствовал на себе чей-то взгляд. Это выработалось в нем за время пребывания в этих глухих местах, где малейшее изменение чувствительности грозит нападение зверя или человека. Горчаков мгновенно бросился на землю, в траву, срываю с плеча ружье. Тут же просвистела стрела и впилась в ствол дерева. Он тихонько отползал от этого места в кустарник, где приподнялся и осмотрелся. Нападающего не было видно.
Вновь запели птицы на деревьях. Ну, как он мог раньше не заметить отсутствия их пения? Они замолкали только при его приближении. Он подошел к дереву, выдернул стрелу. Она была выпущена впопыхах, даже не смазана ядом. Значит, он кого-то спугнул. Он стал осматривать место, откуда могли пустить стрелу. Ничего подозрительного, только сорока кричала где-то. Горчаков взвел курок и от дерева к дереву подкрадывался к месту, где возможно прятался человек. Он вышел на небольшую поляну, метров десять в диаметре и замер. На земле лежал человек: легкая выцветшая от солнца одежда, длинная коса и между лопаток торчал нож. Рядом лежала котомка, лук и стрелы перетянутые гибким стеблем. Да, он помешал кому-то закончить грязное дело. Он еще раз проверился – никого. Осторожно вытащил из раны нож, человек застонал. Он перевернул его на спину. Бритый лоб, смуглое желтое лицо не вызывали сомнения, что перед ним китаец.
Горчаков снял свой вещмешок, достал фляжку с водкой и влил в рот раненому. Тот закашлялся, но пришел в себя и открыл глаза. Сначала он ими бешено вращал, не в силах понять где, он и что с ним.
-Как тебя зовут? – спросил его Петр по-китайски.
Ответа не последовало. Уже одно это говорило, что перед ним хунхуз. Их пытай, режь, они будут кричать, но ничего не скажут. За каждое неосторожное слово – смерть. Думать нечего, нужно выбираться к реке, она где-то здесь, рядом. Он взвалил маленького, легкого китайца на плечи, подхватил его жидкие пожитки и двинулся к реке. Здесь он положил свою ношу на песок, дал ему воды. Хорошо, что пошел сегодня вверх по реке, теперь можно доплыть до лагеря по течению. Нашел несколько сухих стволов, очистил их от сучьев, связал тростником и вот плот готов. Уложив на него раненого, он забрался сам и длинным шестом оттолкнулся от берега. Течение реки к вечеру вынесло его к лагерю. Сбежались казаки, помогли перенести раненого в палатку, где доктор оказал ему надлежащую помощь.
Раненый медленно шел на поправку, а может делал вид, что у него нет сил. За это время отряд Горчакова разгромил еще одну банду, взял пленных, которых привязывали друг к другу за косы. Говорить с ними было бесполезно, ничего не скажут, да и если скажут – соврут. С ними поступали просто: чтобы не загружать свои тюрьмы, их отдавали властям Китая, которых те боялись пуще огня. Там разговор был короток. Пойманных хунхузов китайские стражники уводили на свою территорию и за первым же поворотом всем рубили головы, которые выставляли в людных местах на шестах, в назидание. Но, несмотря на жестокое наказание, приток желающих в хунхузы не уменьшался.
Раненый китаец вскоре стал выходить из палатки. Горчаков ломал голову, что с ним делать. Отдать его страже Китая не за что, помогли раненому. Да и разбойник ли он? Китаец тоже присматривался к своему спасителю, но взгляд был насторожен, недоверчив. Тогда в один из дней Горчаков подал ему его пожитки, показал в сторону леса и приказал:
-Уходи.
Китаец постоял секунду, схватил пожитки и… исчез. Горчаков сам охотник, много видел разного рода людишек, но чтобы вот так исчезнуть на глазах! Он только присвистнул и пошел заниматься служебными делами. Наступала осень. Ну что может быть красивее этого периода на Дальнем Востоке?!
Горчаков по делам съездил в губернский город, где получил награду и устную благодарность самого губернатора. В приватной беседе тот сказал:
-Когда ты приехал, ну думаю гвардейская штучка, попрыгает, да начнет закидывать меня рапортами о переводе в город. А ты порядок навел на границе. Молодец. Проси чего хочешь.
-Разрешите подать рапорт о поступлении в Академию Генштаба.
-Все-таки покидаешь нас? – грустно спросил генерал.
-В любом случае, я обязательно вернусь сюда.
Он был представлен семье губернатора, здесь и увидел он впервые свою Наталию.
Близилось время возвращаться к месту службы. Накануне он пошел на базар, где были различные диковинные товары. Толкаясь по рядам, он очутился в каком-то тупике китайской торговле. Посмотрел на змей, которых тут же на глазах обдирали и готовили зевакам блюда. В пищу шло все, что двигалось, а о растениях и говорить не приходилось. В углу он заметил сидящую на рваной циновке китаянку, которая гадала по руке. Заметив офицера, она замахала руками, подзывая его к себе.
-Моя твоя гадай, - на скверном русском сказала она.
-Ты обманешь, правды ведь не знаешь, - на таком же китайском ответил Горчаков, чем покорил гадалку.
-Я скажу тебе всю правду. Ты понимаешь меня?
-Если будешь говорить медленно, пойму.
-Тогда дай руку.
Она вдруг стала серьезной и долго рассматривала его ладонь.
-Ты хороший солдат, верный солдат. Будешь генералом, много дел будет у тебя. Ты хорошо относишься к китайцам, спас одного от смерти. Теперь на тебе лежит большая ответственность за его жизнь. Он нужен тебе, скоро он сам придет к тебе.
Сбивчиво она рассказывала о спасенном хунхузе. Он с трудом понимал, что он теперь, по китайским обычаям, ответственен за его жизнь. Тогда Горчаков многого не понял, слаб был его китайский язык, да и старуха почти не знала русского. Он бросил ей монету, хотел уже уйти, но она остановила его и всунула в руку какой-то предмет, сказала:
-Это сыну сына, твоему внуку.
В этот момент речь ее была четкой, русской, понятной. Он даже опешил, чего она морочила голову незнанием языка, но когда он ее переспросил, то в ответ получил набор непонятных слов. Только что услышанную фразу, будто бы произнес кто-то другой. Озадаченный он отошел от нее, затем обернулся, но гадалки уже не было. Он посмотрел на то, что ему вложила в руку китаянка. На кожаном ремешке болтался коготь какого-то зверя, черный, отполированный, с непонятными знаками. Он бездумно сунул амулет в карман, толпа подхватила его и он вскоре забыл о своем маленьком приключении.
Утром он уезжал к месту службы. Переодеваясь, он вынул из кармана амулет и положил его в походный баул. Свой отряд он нашел на зимних квартирах, стояла поздняя осень, дожди сделали дороги непролазными. Ждать вылазок банд не приходилось до холодов, когда станут реки и по ним пойдут обозы. Начнется зимний сезон грабежей и набегов. А сейчас наступил отдых. Изредка он с ружьем бродил в окрестностях лагеря, благо дичи было много. В один из дней, находясь рядом с лагерем, его внимание привлек крик петуха.
-Петух, днем, за лагерем? – недоуменно подумал Горчаков и обернулся.
За спиной стоял тот самый китаец. Он поднял руки, показывая, что пришел с добрыми намерениями и не вооружен.
-Батка, - по-русски сказал он и указал пальцем на Горчакова.
-Возьми меня к себе, буду служить тебе, - по-китайски добавил он.
Он не стал спорить, понимая, что китаец здесь сильнее его, а просто пошел в лагерь. У ворот он обернулся. Китаец стоял рядом, в руке держал гуся. Наверно его он добыл до встречи, а сейчас нес, как подарок к столу. Горчаков сначала хотел прогнать его, но на ум пришли слова старухи – гадалки: «Ты ответственен за жизнь спасенного…», которых до этого ни разу не было в голове, да и про случай на базаре он уже забыл. Так китаец стал его слугой.
Он оказался на редкость сообразительным малым, да настолько, что порою казалось, что он читает его мысли. Стоило только подумать о чем-то, а Ван, так звали китайца, уже стоял с требуемым. Он быстро освоил русский язык, хотя говорил ломано, но вполне понятно. Но особую помощь он оказал как проводник, мгновенно находя следы там, где уже никто не надеялся их найти.
Весной Горчакову пришло разрешение ехать поступать в Академию. Он собрался, простился со всеми, оставил китайца и уехал. Но какое было его удивление, когда в городе у ворот дома, где он квартировал, увидел сидячего на корточках Вана. Оказывается, тот бежал все это время, как собака, за повозкой. Так принято у китайцев. Когда он приказал ему возвращаться назад, Ван упал на землю, с мольбою убить его, но ни прогонять. Так у Горчакова появился верный слуга.
Прошли годы. Генерал – губернатор князь Петр Николаевич Горчаков, вместе с супругой Натальей Степановной, приехали в свое родовое имение под Новгородом на отдых. Ему хотелось увидеть внука Антона, мальчику уже исполнилось три годика. Утром он сидел на балконе, любуясь окрестными видами, покуривая трубку. Рядом находился верный Ван, такой же сухонький, маленький, легонький. Обсуждали детали предстоящей охоты, лето близилось к концу, птицы и дичи в лесах было предостаточно. Напротив его стоял Тихон, он теперь был управляющий поместьем. Внизу слышался хор голосов мамок и нянек, обеспокоенных поведением Тошеньки. Внук задавал всем жару.
-Хочу молочка.
Все бросались за молоком, передавая друг другу.
-Тепленького молочка, - слышался неугомонный вопль чада.
Подавалось теплое молочко. Ребенок бросал кружку на пол и уже орал во все горло:
-Хочу квасика.
И все повторялось сначала.
-Это, что только сегодня он такой? – спросил грозно князь Тихона.
-Нет, всегда, - ответил тот.
-Испортили ребенка бабы. Слышишь Ван? – спросил он китайца.
-Моя все слысу.
Обсуждение охоты продолжилось, но князь был задумчив. Он долго искал решение проблемы воспитания, пробовал различные методы, плоть до наказания, но рев внука, требовшего к себе внимания в конец вывел Петра Николаевича из себя. Перед самым отъездом, так ничего и не придумав, князь вызвал Вана и сказал:
-Ван, дорогой, только на тебя надежда. Сделай из этого чада охотника, мужчину. Загубят его няньки, вырастит слюнтяем.
Ван долго молчал, затем ответил:
-Батка. Моя человек леса, смогу ли я чему-то научить князя? Большой спрос с меня.
-Учить будут его гувернеры. Ты сделай из него не неженку, а охотника. Не приказываю, а очень тебя прошу.
-Я все сделаю, батка. – был лаконичный ответ.
Князь и княгиня уехали. Ребенок утром капризничал, устраивая всей челяди променад с беготнею. Вдруг рядом с ним раздался лай собаки. Он замолчал, стал искать глазами, где же собака. Он долго искал ее, но не найдя, залился слезами еще больше. Но в ответ заржала лошадь, да так естественно, будто на конюшне. Ребенок умолк и заинтересованно уставился в окно, где якобы раздавался характерный стук копыт.
Так продолжалось до вечера. А как только опустились сумерки, предстояла тягостная процедура укладывать малыша спать, была зажжена свеча и на стене вновь появилась собака, которая лаяла или поскуливала, прося ласки. Затем мимо зрителей, а их набилось в комнату много, проследовал весь домашний скот. Антон молчал, а когда обратили на него внимание, то обнаружили его сладко спящим в уголке кроватки. Вновь последовали охи и ахи мамок, нянек, но Ван властно выгнал всех из комнаты, затем отправился искать Тихона. Вместе они внесли старый диван и поставили недалеко от комнаты мальчика. С этой поры Ван спал только здесь.
На другой день он собрал в кладовке все тряпье, нитки бечевки, веревки, паклю, прочий хлам и стал на глазах у ребенка сооружать куклы: мужчин, женщин, детей, животных. В его руках появлялись новые персонажи сказок, он им давал названия и имена. Мальчик смотрел на это чудо, затем потянулся ручонками к хламу и тоже начал что-то делать. У него появлялись какие-то уродцы, но Ван терпеливо показывал и объяснял. Тихон, обеспокоенный тишиной в детской, вошел, присел на стул и с интересом наблюдал, как китаец учит ребенка нехитрым приемам завязывания узлов на тряпках. Но что больше всего поразило его, они говорили только по-китайски. Ребенок, знающий русский язык с горем пополам, произносил уже два – три слова на незнакомом языке.
Теперь в детской установилась тишина, мамки и няньки остались за дверью, а на полу, высунув язык от усердия, их дитя пыталось что-то сделать. Следующим этапом была глина, тряпье надоело Антону. Затем кубики и палочки с постройкой каких-то сооружений, но все сопровождалось китайской речью. Ребенок порою путал русские и китайские слова, но перечить что-то новому воспитателю никто не смел.
Летом в имение приехал дед с бабкою. Он хозяйским глазом окинул все строения, давал указания управляющему Тихону, а затем приступил к экзамену внука. Ван вывел маленького Тошу к деду и что-то сказал ему. Антон подошел к князю и заговорил с ним по-китайски. У деда отвисла челюсть, но он собрался и стал отвечать на вопросы на том же языке, с трудом подбирая слова. Затем погладил мальчика по головке и отпустил его радостного, от дедовой ласки, играть.
-Ну, Ван, удивил. Спасибо тебе, брат. Скажу честно, не ждал. Думал, что ты немного будешь развлекать его, показывая вечерами зверей на стене. Но язык? Он говорит лучше меня.
Ван стоял скромно потупившись. Ему было приятно услышать похвалу от хозяина, но его уже тянуло к маленькому князю. Он был рано оторван от семьи, а так хотелось тепла и ласки, заботиться о ком-то.
-У меня будет к тебе та же просьба. Научи его, что сам можешь и знаешь. Ты понимаешь, что я имею в виду. Всему, а не только охоте. Защите, маскировке, нападению. Он будет, как и весь наш род, слугой царя-батюшке, солдатом. Воину, ох как нужны твои навыки, я уже не раз об этом думал, да что говорить, даже жалел, что у меня не было такого учителя, как ты.
-Нет, не смогу. Это дается только избранным. Он русский, китайскую науку нельзя давать другому.
-Я знал, что ты так ответишь. Сейчас я скажу, почему прошу тебя об этом.
Он рассказал Вану о встрече со старой китаянкой, затем достал из нагрудного кармана амулет, завернутый в чистую тряпочку и протянул его слуге. Тот был бесстрастен, спокойно взял предмет, подчеркивая, что ничто не сможет повлиять на его решение. Он небрежно развернул тряпочку, вдруг побледнел и упал на колени.
-Моя сделает все, как ты просишь, батка. Борони Бог, если я нарушу слово. Он будет воин.
-А что это?
-Это коготь тигра, очень старый, передается только людям-посланникам Бога и вручается им после обучения, - он склонился в поклоне перед амулетом.
Дед пробыл в имении долго, но дела службы его торопили и он вновь убыл. Иногда приезжал отец. Это был красавец мужчина, кавалергард, он смотрел на сына, но почему-то они не испытывали нежности друг другу. Пробыв в имении немного, он подкидывал на прощание мальчика и уезжал. А Антон все больше привязывался к Вану, хотя первой по значимости для него была Авдотья, со своим молчаливым богатырем-мужем Тихоном. Они очень любили мальчонку, он им платил тем же.
После отъезда деда в имении началась заготовка сена на зиму. Окрестные мужики свозили на бричках сено и его складывали в большой стог. Это было раздолье для маленьких детей: они кувыркались в сушеной траве, прыгали и постоянно играли. Особенно много играли в прятки. Ван сидел, смотрел, как его подопечный неуклюже прятался от своих сверстником и о чем думал. Он дождался, когда водить досталась очередь Антона, подошел и сказал:
-А меня найдешь?
Увидев утвердительный кивок мальчика, он приготовился к игре. Антон старательно отвернулся, произносил скороговорку сколько положено, чтобы все успели спрятаться, а затем принялся искать. Нашел быстро всех, но вот Вана, он, как не старался, найти не мог. Уже его товарищи бегали в округе, не в силах отыскать китайца и пока маленький Тоша не сказал по-китайски: «Выходи», тот не объявлялся. Вдруг один клочок сена поднялся и все увидели Вана. Радости Антона не было границ. Но китаец был сердит:
-Ты слепой, ничего не видишь.
Напрасно Антон доказывал, что он видит очень хорошо. Ван был непреклонен и чтобы доказать ему это, повел его в дом… к кубикам. Он взял три из них, бросил на пол и сказал:
-Смотри. Видишь?
Мальчик закивал головой. Тогда учитель смешал кубики и сказал:
-Положи их так, как видел, - чем поставил ученика в тупик.
Тот быстро разложил кубики, но Ван качал головой. И уже когда мальчик, в отчаянии, решил бросить это занятие, китаец показал, как они лежали. Так началось это учение.
-Ты охотник. Ты все должен видеть и слышать. Зверь видит тебя, слышит, чует. Но ты еще и думаешь, а он нет. Смотри и слушай, как он. Ты умнее, значит, ты победишь.
Второе чему стал учить Антона старый охотник, это имитация звуков. Крики различных птиц, домашних животных всю зиму вырывались из детской комнаты, а когда наступала тишина, можно было видеть, как мальчик раскладывает на полу множество предметов, повторяя прежние их расположение. Он вытянулся, а его походка стала приобретать только ему одному присущие движения: бесшумность, мягкость, неуловимость. Он уже мог спрятаться, но пока не так мастерски, как учитель, но отыскать его, простому человеку, предстояло с трудом.
Когда летом дед пожаловал в свое имение, он не узнал внука. Это был стройный, сдержанный мальчик, с умными глазами, быстрыми точными движениями и хорошо говоривший на двух языках.
-Ну, показывайте, чему вы научились, князь.
Мальчик легко стал на руки и прошел вокруг стола, затем на время исчез за стулом, а когда Петр Николаевич заглянул за него, то не обнаружил ничего. Он с удивлением отметил, что мальчик вышел из-за портьеры окна. Но кульминацией экзамена явилось то, как Ван бросил на стол несколько предметов, быстро их собрал и передал Антону. Тот разложил все вещи точно так, как они лежали.
-Молодцы. Я вижу, что результаты есть. Что думаешь делать с внуком?
Генерал спросил, в надежде, что процесс учебы уже закончен. Он думал, что этого достаточно. Ведь многого старый князь сам не умел делать, да что там умел, он даже не подозревал, что такое возможно. Ван первый понял к чему клонит Петр Николаевич.
-Останавливаться не можно. Он избранник, его надо учить дальше. Много опасностей выпадет на его долю. Коготь тигра говорит об этом, – впервые он говорил запальчиво, путая китайские и русские слова.
Дед раздумывал о чем-то. Он ходил по кабинету, скрестив руки на груди, временами останавливаясь. Затем он спросил мальчика:
-А что князь, нравится наука Вана?
-Да, дедушка, нравится. Это очень интересно.
-Но с этого года я пришлю тебе учителей, будешь учить языки, другие предметы, чтобы продолжить учебу в Пажеском корпусе. Я и твой отец закончили его, а также Академию Генерального штаба. Я очень хочу, чтобы и ты пошел этим путем. Сможешь выдержать такие нагрузки?
Дед говорил с внуком, как с взрослым человеком.
-Я смогу, - был ответ.
-Тогда я не возражаю. Но если ваши занятия, - он остановился, подыскивая слова, – «маскировкой», будут мешать основному делу, я прекращу это баловство.
Теперь начался совсем другой период обучения. С утра и до обеда мальчик учил все что полагается по учебникам, занимался с учителями, а потом продолжал занятия с Ваном. Сначала тот научил Антона бегать. Ну бегать то все дети могут, но бегать на длинные дистанции и в течение целого дня, не каждый выдержит. А затем ...
А затем они начали бросать камушки. Сначала на расстояние и для удовольствия, но Антон понимал, что зря китаец ничего не делает. Так и оказалось. Скоро он поставил тоненький прутик, в который необходимо было попадать. Затем упражнения усложнялись, прутик был замене веткой, и требовалось попасть по команде в нужный отросток. Кульминацией стало попадание в брошенный камень. Внешне это выглядело так: один бросает камень по цели, а другой его сбивает в полете. Все это напоминало трудность попадания в птицу в полете.
В один из дней Ван насыпал немного зерна и приказал подбить прилетевшую птицу. Первыми, как и следовало ожидать, прилетели воробьи. Они беззаботно прыгали, чирикали и бессовестно склевывали зерно. Антон бросил камень в самого наглого и … Стая взлетела, еще камень не приблизился к цели.
-Птица видит тебя, твои действия, взмах и они пугаются. Ты должен действовать незаметно, быстро и точно. Не только с птицей, а всегда, - Ван терпеливо объяснял ученику.
Затем присел за телегу, коротко размахнулся, почти невидимо и первый воробей покатился по земле.
-Не трогай, он живой. Очнется и улетит.
-Действуй всегда неожиданно для противника. Перед этим всегда расслабься и успокойся. Затем максимальное усилие и нападение.
Камни продолжали метаться ежедневно, иногда им появлялась замена в виде рогатки. Но это была детская забава: камни были небольшие и большого урона не наносили.
Следующим видом оружия стал лук и стрелы. Все под рукой: находили подходящую палку, сгибали и натягивали тетиву. Затем из веток делались стрелы и можно было поражать цель на близком расстоянии. Антон понимал, что со временем его обучат главному, а сейчас это наука нужна была для того, чтобы он усвоил одно: из всего можно сделать оружие и поразить врага.
Дед теперь молча наблюдал за обучением внука. Претензий к нему не было: он учился по дисциплинам отлично, домашние учителя были им довольны. Дед взял его с собой на охоту и был удивлен, что мальчик добыл дичи больше его, заядлого охотника. Теперь нужно было готовиться к главному – поступлению в Пажеский корпус.
Но вот поступление состоялось, новый паж учился в самом престижном учебном заведении, но для него настало время постичь самое главное в науке Вана. Мальчику исполнилось десять лет, он уже пойдет по жизни офицером и учитель начал готовить из него именно воина.
Теперь занятия были интересными, насыщенными, им посвящалось лето и свободное время. Начали все с одежды. Она должна быть свободна и не стеснять движения, тем более в момент борьбы. Поэтому Ван сам кроил рубашки и штаны, порой они казались нелепыми, но зато как в них было удобно. Обувь – брался кусок кожи, хитро выкраивался и на тесемочках привязывался к стопе. Движения были мягкими, а главное бесшумными. Иногда изнутри смолой приклеивалась мягкая стелька для тепла. Зимой они сами мастерили из белого холста просторные накидки и в снегу, в трех метрах их было не видно.
Но теперь они перешли к настоящему оружию: сначала к холодному – ножи, топоры, шашки. Затем настала очередь огнестрельного. Оказалось, что учитель знал и умел многое, все это он в полной мере передал своему ученику.
Глава 3
Антон проснулся поздно, возможно сказалась дорога, усталость, поздний ужин. В теле была какая-то тяжесть, разбитость. Он хотел встать, но только немного сбросил одеяло, как его пробил озноб.
-Наверно немного простыл в этом Мишкином тарантасе, - подумал он.
Горчаков немного повернулся и острая боль в левом плече резанула так сильно, что потемнело в глазах. Но встать нужно было. Он с трудом поднялся и прошелся по комнате. Слабость была противной, колени дрожали и он опустился на стул. Приоткрылась дверь и вошла Авдотья.
-Сыночек, проснулся, - и вдруг бросилась к нему.
Она положила руку на его бледный, влажный лоб и заголосила:
-Ты весь горишь. Тихон, Тихон.
В комнату быстро вошел Тихон, а через минуту весь дом был на ногах. Забегали слуги, появился дед, который начал отдавать приказания. Сразу же послали за доктором. Тихон осторожно перенес Антона в постель, а он только тихо просил пить. Дальнейшее Горчаков почти не помнил, он горел, метался в бреду.
Вскоре появился доктор. Он осмотрел рану, сказал, что идет нагноение, а вскрывать гнойник он не может, потому что рядом расположены крупные сосуды и нервы. Нужно время.
Антон погрузился в забытье. Временами ему виделся Мишка, везущий их всех на своем автомобиле, но вдруг впереди появилась пропасть, они стали выпрыгивать из машины, а Михаил улетел вместе с машиной в обрыв.
Затем перед глазами возник последний бой, в котором он получил ранение. А дело было так. Потери на фронте был большие, особенно среди офицерского состава. Пополнение происходило за счет недоучившихся юнкеров, унтер – офицеров из солдат, которым спешно присваивали звания, но и их не хватало. Ротмистр Горчаков был переведен в казачий полк, где мало осталось кадрового офицерского состава. Он принял сотню, в нее влилось новое пополнение, в основном необстрелянные, молодые казаки. Одновременно полк принял полковник Рябов, из казаков. Накануне боя им была получена задача: прорвать фронт противника, тем самым обеспечить продвижение пехоты в этот прорыв.
Офицеры долго колдовали над картой, думая, как лучше выполнить задачу. Только Горчаков имел за плечами Академию Генерального Штаба, но простые офицеры относились к этому снисходительно. Командир полка решил провести рекогносцировку местности, для этого выехали в поле. Под прикрытием леса, они осматривали поле, в котором им предстояло атаковать лавою передний край противника. В одном углу поля просматривалась балка, которая делала небольшой изгиб. Горчаков заинтересованно осматривал ее бинокль. Если по ней пройти до середины поля, то потом можно из нее атаковать, меньше времени останется противнику для принятия решения.
-Ну-с господа. Что думаете? – спросил командир.
Он выслушал каждого по очереди. И когда подошел черед Горчакова, он сказал:
-Что думает академия?
-Я считаю, что нужно использовать рельеф местности. Пройти балкой до изгиба и оттуда атаковать. Не дать противнику выигрыш во времени. Тем более, что мы не знаем, что противостоит нам, - словно не замечая сарказма ответил Антон.
-Пусть лучше они знают, что будет противостоять им. Казачья лава.
Недослушав Горчакова, командир тронул коня. Поведение Рябова неприятно задело Горчакова, но это война, а не бал. Офицеры разъехались по своим подразделениям. Горчаков вызвал вахмистра Якименко, приказал еще раз проверить наличие у личного состава снаряжение и ложиться отдыхать. По тому, как неспешно пошел выполнять приказание вахмистр, он понял, что его здесь считают «еще той штучкой», столичным гвардейцем.
Утром полк выстроился для атаки на опушке леса. Сотня Горчакова располагалась на фланге, ближе к балочке. Он еще раз осмотрел своих казаков, вглядываясь в их мрачные, немного свирепые усатые, а иногда и бородатые лица. Все как обычно: ремешки фуражек под подбородком, чтобы не потерять их во время бешеной скачки, серые длиннополые шинели, пики с треугольными околышами, длинные шашки в ножнах на боку, казачьи карабины за плечами. В строю было тихо. Только незначительные фразы в полголоса между собой, да иногда всхрап и ржание лошадей нарушали эту тишину. Не было того возбуждения перед атакой, которым пытаются скрыть страх, неизвестность боя. Скорее присутствовало какое-то равнодушие, высокомерие перед противником, неизвестно, чем вызванное: ранним утром, ровным полем, а может своим новым командиром. Это все настораживало и пугало Горчакова, который воевал уже не первый год, знал и бывал в атаках в конном строю.
Прозвучала команда приготовиться к атаке, затем весь конный состав на мгновение замер, чтобы через минуту сорваться в бешенный карьер. Антон мчался одним из первых во главе сотни, хотя устав приписывает быть замыкающим, наблюдать за боем и подавать вовремя команды. Уже проскакав треть этого длинного поля, он вдруг понял, почему было все так необычно: противник не стрелял. Раньше едва увидев конный строй, а особенно казачью лаву, начиналась бешеная стрельба из всех видов стрелкового оружия. Противник страшно боялся кавалерию русских, особенно казачьи полки. Он уже потянулся рукою за шашкой, когда грянул залп орудий. Били прямой наводкой по идущей в атаку коннице. Столбы разрывов мгновенно покрыли все поле. Атака моментально захлебнулась: нестись навстречу смерти, быть пушечным мясом никто не хотел и дикий страх погнал людей обратно. Это не в пехоте, когда можно залечь, окопаться, получить передышку, потом оглядеться, принять решение и отдать соответствующую команду. Всадник на коне, поэтому у него теплится надежда, что он успеет убежать от смерти, забывая, что он прекрасная цель для противника. И точно – вокруг засвистели пули, начали биться в предсмертной агонии люди и кони.
Горчаков направил коня к балочке, там можно укрыться, спрятавшись от смерти. Основной огонь велся по центру атакующих, во фланг стреляли меньше, но это в первые минуты. Немного погодя, офицеры противника увидят это и перенесут огонь в сторону балки. Он уже находился у укрытия, оставалось метров пятьдесят и он нырнет в эту земляную щель, когда увидел стоящего, опирающегося одной рукой на карабин вахмистра Якименко, а другой умоляюще протянутой к бегущим. Люди проносились мимо, страх был так высок, что побороть его не было человеческих сил. Увидев Горчакова, вахмистр опустил безнадежно руку и отвернулся.
Антон направил на него своего коня, осаждая на полном скаку. Что послужило этому, он до сих пор не знал: эта обреченность при виде столичного гвардейца, а может презрение - мол, свои бросили, а что ждать от этого фрукта.
Конь, бешено перебирая ногами, замер на мгновение рядом с казаком. Горчаком скатился с лошади, только выкрикнул:
-Куда ударило?
-Нога. Конем придавило.
-Ложись поперек седла, - он подхватил вахмистра за ремень и бросил в седло.
Теперь бегом в балку. Бешено перебирая ногами, они добежали до спасительной выемки в земле. В ней уже было много конных и спешившихся казаков, они освобождали место для других, ныряющих сюда. Горчаков на мгновение замер, пропуская вперед коня с ношей, когда недалеко, в нескольких метрах вырос куст взрыва. Его оглушило, больно ударило в руку и он, теряя сознание, упал в балку.
Очнулся он быстро. В голове шумело, перед глазами плыли круги. Рядом хлопотал казак – санитар. Кто-то подводил коня, чтобы его, как вахмистра уложить поперек седла и вывезти, до своих позиций было уже недалеко. Говорили в полголоса, еще не прошел ужас, да немного было неловко от пережитого страха, паники. Лежать в седле было очень неудобно, нарастала боль и слабость, но довольно быстро они оказались под сенью леса, где их ждали пластуны с носилками. Затем его перенесли в лагерь, наложили повязки.
Он лежал на повозке, готовый к отправке в тыл, в лазарет. Вдруг над повозкой склонился казачий полковник, с бинтами на голове. Это был Рябов.
-Как чувствуешь себя, есаул? – назвал звание на казачий лад, словно подчеркивая этим, что теперь он свой.
-Готов снова в строй, господин полковник.
-Верю. Но сначала, брат, подлечись. Как он нас, а?
-Кто бы мог подумать, - слабо ответил Горчаков.
-Молчи есаул, ты был прав. Мне жаль терять такого офицера. Ну, Бог даст, свидимся, - и он пошел в голову обоза.
Горчакова доставили в лазарет, который располагался в прифронтовом городке, где была тишина, покой и только обилие военных выдавало, что рядом шла война. Он лежал в офицерской палате на шестерых, ранения были всякие. Напротив него лежал поручик с ранением в живот, он тихо стонал и постоянно просил пить. К утру он затих, затем пришли санитары, накрыли тело простыней и вынесли вперед ногами. Все как-то прозаично, обыденно. Война.
Уже на другой день в палату заглянула чубатая голова Якименко, он обвел глазами раненых и на костылях подошел к Горчакову.
-Здравия желаю ваше благородие.
-Якименко! Ты как здесь оказался? – Антон был рад своему сослуживцу.
-Лечусь. У меня перелом ноги, вот гипс наложили. Вы уже встаете?
-Некому помочь подняться. Видишь, здесь все лежачие, - он оперся на здоровую руку, - помоги, брат.
-Сейчас, я только костыли поставлю.
Якименко присел на край койки, потянул Антона за здоровую руку, посадил.
-Не спеши, не спеши вашбродь. Посиди чуток, пусть голова пообвыкнет к другому положению.
Горчаков сидел, хотя в первый минуты было в голове муторно. Пот покатился по лбу.
-Я, пожалуй, прилягу, брат.
Он медленно, с помощью казака опустился на подушку и закрыл глаза.
-Я побегу, отдыхайте. Чуток погодя забегу к вам еще.
-Спасибо, браток.
Молодой организм с каждым днем брал свое, наливаясь здоровьем и уже довольно скоро, он поддерживаемый Якименко, начал ходить по палате. Затем он встал самостоятельно, опираясь на костыль казака, прошелся до двери. Антон тут же послал санитара в лавку, чтобы тот купил ему палку.
На другой день, с утра, забегали санитары, сестры-милосердия, врачи наводя лоск в палатах среди раненых. Ждали прибытие какого-то важного чина из штаба фронта. Молодой генерал приехал строго в назначенный срок, что-то спросил у доложившего ему начальника лазарета и направился сразу, минуя другие палаты, в ту, где находился Антон. Он прошел прямо к койке Горчакова, остановился и смотрел на раненого, одетого в казенный халат, офицера.
-Ротмистр Горчаков. Осколочное ранение левого плеча и бедра. Выздоравливает, - доложил врач по форме.
Антон скользнул глазами по мундиру генерала, выделялся мальтийский крест их пажеского корпуса, затем на правую кисть руки с кольцом, где при ближайшем рассмотрении можно было прочесть надпись: «Чист как золото, тверд как сталь». Точно такие же знаки отличия имел и Антон. Затем он перевел взгляд на лицо генерала. Знал ли он его? Конечно. Перед ним стоял бывший камер-паж самого государя-императора, а нынче генерал-майор Петр Рыбинский, выпущенный несколькими годами ранее его.
-Ошибаетесь, дорогой доктор. Генерального Штаба подполковник Горчаков перед вами. Со Станиславом тебя и званием, Антон.
-Спасибо Петр, - с дрожью в голосе ответил Горчаков.
Выпускники пажеского корпуса могли говорить друг другу «ты», не зависимо от звания, должности и возраста.
-Будешь отмечать, не забудь, кто тебя первым поздравил и выпей за нас. А теперь извини, дела.
Генерал пожал руку и проследовал дальше, строго по протоколу, исключение было сделано своему товарищу – кадету. Он быстро убыл, началась обычная работа. Антон проследовал на перевязку. Уже сидя на стуле в перевязочной, он услышал разговор двух сестер-милосердия на француском языке.
-Генерал приезжал, многих наградил.
-Тише Лиз, нас могут услышать.
-Кто? Этот красивый есаул. Да он не знает ни одного слова по-французски.
Антону стало немного обидно, появилось легкое желание подразнить дам.
-Конечно, не знает. Только в подлиннике читает Вольтера, а там другой язык.
Девушка залилась краской, другая спешно добавила по-русски:
-Вы ее простите. Мы же не знали…
-Все в порядке мадмуазель, - Антон остановил девушку.
Перевязку закончили в полном молчании, было немного неловко. Антон вышел в коридор, где его ждал Якименко. Лицо последнего сияло, улыбка была до ушей.
-Поздравьте меня, вашбродь.
-С чем?
-С Георгием и производством в офицеры.
Они отошли в место, где никого не было.
-А теперь доложите по форме, - сказал Антон.
-Господин подполковник. Хорунжий Якименко, прибыл по случаю производства и награждения.
Он уже знал о повышении в звании Горчакова.
-Хорунжий. Это твое первое офицерское звание и его требуется обмыть, таков закон.
По тому, как замялся слегка растерявшийся казак, Горчаков понял, что с деньгами у него туго. Да и откуда?
-Пойдет со мною. Мне необходимо отметить и свое звание тоже. Я даю денег, ты ищешь помещение. Слушай, в перевязочной две милые дамы, покажи свою казацкую удаль, может отпразднуем вместе с ними.
-Слушаюсь, вашбродь.
-Отставить хорунжий. Ты теперь офицер. Как тебя зовут?
-Ефим Якименко.
-Меня зовут Антон, вот и познакомились хорунжий. А теперь давай, действуй, покажи донской напор и хватку.
Лазарет был переполнен. Раненых отпускали для лечения на квартиры, кроме того были устроены так называемые земские лазареты, где долечивали ходячих больных. В армии наступало медленное выздоровление, а в болезнь ее бросил бездумно руководивший верховный главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич.
Длинный, худой он всю жизнь пробыл инспектором воинских частей, отсюда и была у него чрезмерная подозрительность. Особенно излюбленными приемами было делать подчиненным каверзы, гадости с целью выявить тот или иной недостаток. Но если в мирное время это куда еще не шло, то в военное лихолетье за это приходилось рассчитываться человеческими судьбами. И, конечно же, особенно страдали от этого господа офицеры. Попробуй, докажи такому вот инспектору, что без надлежащей подготовки к бою, победы не одержать. Следовало обвинения в трусости, какая-то подозрительность и провинившийся старался кровью смыть незаслуженную «провинность», ложа свою и множество чужих жизней на поле боя.
Не зря у него была кличка, нет не прозвище, ибо оно дается человеку, а именно, как у животного, кличка - «Лукавый». Богат русский язык. Можно сначала подумать, что эта обидное слово от хитрости великого князя. Но все было гораздо глубже и чудовищнее. Лукавым на Руси издревле называли черта, за его дьявольские, по своей сути, дела.
Главнокомандующим стал сам Государь, дела в армии пошли на поправку. Появились мысли у генералов, хотя на нижних командных должностях еще сохранились ура-командиры. Из-за одного такого и находился на лечении Горчаков.
Бедная русская армия. Самая боеспособная, хорошо вооруженная, обученная, она казалось, была брошена на заклание грядущим событиям. Особенно отличались кавалерийские части, основная ударная сила любой армии тех времен. В русской армии обучение происходило этому ремеслу с детства, да и корни тянулись с древности: от гуннов, скифов, монгольского нашествия. Это были воины - всадники, быстрые, дерзкие, не знающие страха и пощады.
Затем эти традиции разбавило казачество, где удаль соседствовала с рвачеством, получением прибыли. Сначала это были беглые холопы, прятавшиеся от своих господ, но с духом рабов. Затем появилось целое сборище пьяниц, гулящих людей, которые избрав себе атамана грабили в округе, а когда размеры этого «войска» становилось угрожающим и в округе нечего было пропить, шли в поход «за зипунами», угрожая целым народам. Их приручали, но как можно положиться на аморального человека, который блюдя свою выгоду предавал, это становилось нормой. Их подводили под присягу, но для них это был пустой знак.
Так продолжалось не одно столетие. Всегда казачьи войска отличались дерзостью, беспощадностью, но духом молодечества считалось получение определенной прибыли и дохода.
Хорунжий появился к вечеру. Он сиял, лицо его выражало высшую степень удовольствия.
-Антон Александрович. Я договорился с девушками, они будут нас ждать. Продукты и горячительное закуплено, доставлено по адресу. Они живут недалеко отсюда, снимают квартиру. У них, по-моему, есть постоянные кавалеры, артиллеристы, но они убыли на какой-то смотр. Да еще. Я зашел на склад, там мой земляк командует. Он выделил нам с вами обмундирование, а погоны я купил по дороге.
Ефим положил на край койки сверток, затем вышел в коридор и вернулся с сапогами.
-Вот, переодевайтесь. Да, я зашел к начальнику лазарета, сказал, что нас сегодня не будет. Немного сопротивлялся, но отпустил до утра. И еще. Последние дни я гуляю здесь. Подготовлен приказ перевести меня для долечивания в родные края.
-Поздравляю.
Горчаков начал переодеваться. С трудом натянул на больную ногу сапог, но с остальным справился спокойно. Ныла лишь раненая рука. В коридоре натянул на себя мерлушковый полушубок, заботливо припасенный Ефимом и фуражку. Морозы стояли еще не сильные, только снег белел на ветвях и домах. Извозчика поймали быстро, благо их ошивалось во множестве у лазарета.
Домик, в котором жили сестры милосердия, был действительно недалеко. Вошли в сени, Ефим шел впереди, показывая путь. Большая комната была чисто убрана, посередине стоял стол, уставленный яствами. Рядом стояли обе дамы. Без халатов, в платьях, с прическами они казались красавицами, а может, сказывалось длительное отсутствие женского пола. Немного смущаясь, громко разговаривая, чтобы скрыть это, все расселись вокруг стола. Ефим уже познакомился с дамами, теперь церемонно представлял их Горчакову. Одну, которая приглянулась Антону, звали Анна, другая была Лиза. Затем он представил дамам Горчакова, выпалив полный титул.
-Вы что, настоящий князь? – спросила наивная Лиза, чем вызвала у всех смех.
Это разрядило обстановку, мужчины принялись ухаживать за дамами. Вскоре Ефим что-то нашептывал Лизе, она постоянно смеялась, а затем они потихоньку куда-то исчезли. Антон и Анна молчали, было как-то неловко. Куда делась та былая непринужденность, с которой он так легко обращался с дамами света. Сейчас глядя на него, было трудно поверить, что это блестящий кавалергард, который мог охмурить любую даму, замести ее в укромное место, где мог делать с ней, все что угодно. Что-то случилось в этот вечер. Возможно, у него незначительно ныло плечо, а может неизвестно откуда взявшаяся грусть. Они молчали.
-Анна, идемте на улицу. Посмотрим ночь, снег. Я давно не был на воздухе, хочется подышать.
Они набросили на плечи что-то теплое и вышли на крыльцо. Была прекрасная ночь. Тихо падал снежок, дышалось легко и свободно. Они говорили о чем-то, но Горчаков уже подумывал о возвращение в свою палату, ведь достичь непринужденности не удалось. Вдруг рядом залаяла какая-то собачонка. Но в ответ она получила такой же лай. От удивления она присела, а дама, стоящая на крыльце закрутила головой, пытаясь найти другую собаку. Она не могла поверить, что так искусно передает звуки ее спутник. Перебранка скоро закончилась полным поражением животного, которое постыдно бежало с места сражения.
-Как вы ее!? – со смехом сказала Анна.
-Пусть знает свое место.
-О чем вы с ней беседовали?
-Она многое мне рассказала об обитателях этого дома.
-А можно полюбопытствовать, что именно? – заинтересовано спросила дама.
-Что здесь часто бывают офицеры, иногда с цветами и шампанским. Что вы часто подкармливаете ее, даже иногда пускаете погреться, рассказывая о своем одиночестве. Ведь вы одиноки, не так ли? – Антон развернул девушку к себе лицом и увидел глаза полные слез.
Он нежно стал целовать эти глаза, лицо, пока она не стала отвечать на его поцелуи.
-Пойдемте в дом, стало прохладно. Вам нельзя долго быть на морозе.
Утром за Антоном заехал Якименко и они отправились в лазарет. Горчаков переговорил с начальником этого заведения и ему было разрешено проживать на квартире до излечения. Но когда он заикнулся о выписке и отпуске домой, доктор замахал руками, говоря, что рана не зажила, осколок еще блуждает и при неосторожном движении, может возникнуть сильное кровотечение.
Ефим уезжал. Они вновь собрались в том же составе, но уже на квартире, снятой Горчаковым. Утром они простились с Якименко, немного всплакнули женщины, мужчины крепко пожали друг другу руки и жизнь разлучила их.
Теперь Антон ездил только на перевязки, а потом целый день проводил дома, изредка выходя на прогулки. Вечером к нему приезжала Анна, чтобы провести с ним вечер, еще раз поправить повязки и остаться на ночь. Только однажды он подъехал на извозчике к лазарету, на крыльце стояли Анна и незнакомый артиллерийский поручик. Увидев Антона она смутилась, слегка покраснела и потупила глаза. Поручик небрежно отдал честь, в ответ Горчаков кивнул и проследовал в перевязочную. Вечером Анна появилась с виноватым видом в апартаментах Горчакова. Антон сделал вид, что ничего не произошло.
-Понимаешь, этот поручик, я встречалась с ним до тебя. Он пришел проститься со мною, их завтра отправляют на фронт. Пожалуйста, не злись.
-Ну, какое я имею право на это. Глупо. Ведь все было до меня.
Вот и наступил сочельник. Антон купил елку, игрушки. Анна с Лизой установили и украсили зеленое чудо, теперь в квартире стало еще праздничнее и уютнее. Он заказал через посыльного много вкусностей, хорошего вина. Вечер удался. Сидели долго, вспоминали ушедший год, Ефима. Лиза его начала забывать, теперь у нее был новый воздыхатель, жизнь продолжалась.
После сочельника, он почти ежедневно заходил к начальнику, просьба была одна: отпуск для лечения по месту жительства. И вот наконец медицина сдалась. Он ехал домой.
Прощание с Анной было тяжелым. Она плакала, причем не притворно, как поступают в таких случаях, а слезы лились рекою. Он ее успокаивал, было видно, что она искренне к нему привязалась. Он подарил ей на прощание красивое ожерелье.
Лихорадка у Антона не проходила, даже наоборот, он худел и постоянно находился в беспамятстве. Врачи только разводили руками, они уже вскрыли гнойник, но гноя вышло немного, а состояние прогрессивно ухудшалось. Постоянный бред, высокая температура, лихорадка с ознобом верно вели его к смерти.
На домашних трудно было смотреть, все осунулись. Авдотья не сомкнула глаз за эти дни, высохла и почернела. Она проводила все дни у постели или стоя на коленях в углу под образами, молилась. Но сегодня утром она решительно сказала вошедшему Петру Николаевичу:
-Все. Хватит мне ваших докторов. Они ничем помочь не могут. Тошенька умирает. Я приведу своего доктора, - она повернулась и вышла из комнаты.
Кто был в комнате только пожали плечами, ведь перебывали все светила тогдашней столицы, дать что-либо путное они не смогли. Антон по прежнему горел, метался, что-то бормоча. Сиделка, которую оставила после себя Авдотья смачивала полотняные салфетки и клала на лоб больного.
Но вот послышались шаги. В комнату к Антону вошел мужчина в сопровождении Авдотьи. Чуть выше среднего роста, прямые черные волосы, такая же борода и глаза, на слегка бледном лице. Взор был пронизывающий, властный, неземной. Такие глаза бывают у властных личностей, обладающих огромной внутренней силою, они отражают то, что принято называть магией, могуществом. Он был одет в белую шелковую рубаху навыпуск, подпоясанную черным шнурком, черные брюки и сапоги. На вид ему было около пятидесяти лет. Походка была уверенная, основательная и в то же время, какая-то легкая, как у ходока, привыкшего к большим переходам.
Человек молча прошел к кровати и посмотрел на больного. Сиделка испугано вскочила и отошла в угол комнаты. Все присутствующие, а это были Петр Николаевич, Тихон, Наталья Степановна вопросительно смотрели на этого, мягко говоря, странного человека. Он громко сказал:
-Господи боже наш, благослови и помоги, - и начал читать молитву, быстро, привычно, но четко и властно.
Антон затих, заостренные черты лица как-то разгладились, исчезло страдальческое выражение. Он затих. Капли пота постепенно исчезали с его бледного чела, а тело вытянулось и расслабилось.
Человек окончил читать молитву и обратился к Авдотье.
-Ты вот что, мать. Принеси ка мне чистый таз, да побольше белья, а лучше простыню, которую можно порвать. Мужчин прошу помочь мне. Снесите с него рубашку, под левое плечо поставьте таз. А теперь отойдите и не мешайте.
Он провел рукою несколько раз над плечом больного, всматриваясь в рану, взгляд был острый, напряженный, казалось, он резал тело и проникал глубоко, далеко, туда, куда не мог проникнуть хирургический инструмент. Вдруг из раны полился гной, жидкий, с сукровицей. Он стекал в подставленный медный таз и ясно послышался звук упавшего на дно металлического предмета.
-А вот и виновник болезни выскочил. Теперь, мать, давай белье.
Он разорвал простыню и большими салфетками стал осторожно протирать плечо, выдавливая кое-где затеки гноя. Таз быстро наполнялся. Использовав несколько салфеток, человек приказал убрать таз, на рану наложил простую, незамысловатую повязку и приказал:
-Будешь менять ее, мать, если промокнет. Чем больше выйдет, тем лучше, - он не стал уточнять чего именно, итак понятно.
Затем он разогнулся, поправил на Антоне крестик и посмотрел на Петра Николаевича.
-Я – Распутин. Слыхал, небось, о таком? А где тот амулет, который дала тебе китаянка для него? Быстро найдите, он где-то здесь, - Авдотья метнулась в другую комнату.
-Чего раньше не прислал за мною, князь? Генерал, а сплетням веришь. Так можно было и внука потерять. Но не время ему еще уходить, не время.
Вбежала Авдотья, держа чистую тряпочку, в которую был завернут коготь тигра.
-Вот он, батюшка!
Распутин взял ремешок, на котором висел черный изогнутый и отполированный до блеска коготь, надел его на Антона.
-Большая сила в нем. Пока не снимал, цел был. Через неделю пришлете его ко мне, на Гороховую. Прощевайте.
Старый князь пытался всунуть в его руку купюру, но получил отповедь.
-Раньше надо было думать. А денег твоих я не возьму, лечение еще не окончено. Выполните то, что я сказал, благодарите эту сердобольную женщину, - он указал на Авдотью и скрылся за дверью.
Все было настолько необычно, неожиданно и загадочно, что все еще долго находились в каком-то ступоре. Пришел человек, прочел молитву и произошло чудо: рана разверзлась, выплеснула осколок, которого так боялись врачи. Есть от чего призадуматься.
Антон пошел на поправку, да не просто пошел, а полетел, как будто у него выросли крылья. Он только смутно помнил о том, что он видел в бреду. Вот мчится поезд, удар, боль в ногах, и он, как будто женщина, беспомощная и разбитая. Он где-то видел эту женщину. Затем вспышки, разрывы, рушатся колокольни церквей. Вот Царица, спокойная, величественная, такая, какой он увидел ее в первый раз. Какая-то смутная опасность грозила ей, которая разрослась до огромных размеров.
Что способствовало быстрому выздоровлению: молодой организм больного, команда, данная ему Распутиным, а может оберег, одетый на тело Антона - сказать трудно, но уже через пару дней он встал с постели, прошелся по комнате и с удовольствие самостоятельно покушал. До этого его кормила с ложечки Авдотья. Затем проковылял в свой кабинет, немного побросал камешки здоровой рукой, затем попробовал это сделать, с великой осторожностью, раненой конечностью. Боль присутствовала, но была далекой и тупой. Это обнадеживало и вдруг захотелось быстрее стать здоровым.
Вечером этого же дня было много посещений: сначала на автомобиле прикатили друзья-товарищи Михаил с Сергеем, с их шутками, подначивание. Затем заехал Андрей Афанасьевич.
-Вижу, вижу дорогой племянник тебя в лучшем здравии. Сегодня расскажу всем родичам, что наша кровь поборола окаянную хворь, - витиевато начал он.
Антон обнял его и расцеловал. Он всегда рад был видеть этого умного, глубокого человека.
-Пойдем в кабинет, дядюшка. Немного поговорим, да и есть там недурной коньячок. Как относится к этому секретная служба?
-Не возбраняет, а скорее наоборот.
Они вошли в кабинет. Пустовойтов уселся в кресло, а Антон на правах хозяина достал бутылку и подал гостю.
-Дядя, помоги разлить по рюмкам, рука сам видишь, еще не совсем здорова.
Сидели и потягивали шустовский напиток.
-Дядя. Здесь говорят, был сам Распутин и он поднял меня с постели. На фронте я наслышан был разного о нем. Мне дорого твое мнение об этом. Можешь ты сказать что-то по этому, не нарушая служебной тайны?
-Был он в нашем поле зрения недолго. Патриот. Предан Царю и Отечеству. Сила в нем огромная, направлена на сохранение монархии. Вот это-то некоторым высоким персонам в мире не нравится. В виду полной его благонадежности, он наблюдается нами только с целью его безопасности.
-А что говорят, пишут о нем.
-Гадость. У нас, ты же знаешь: чем необычнее человек, тем больше на него льют грязи. Мы даже знаем, откуда ветер дует. Но сделать пока ничего не можем, других забот полон рот.
-А почитать можешь дать что-нибудь? – Антон смотрел на дядю.
-Завтра утром, по дороге на службу, доставлю тебе любопытное чтиво.
Они еще долго сидели и говорили. Вошел дед, расцеловался по-родственному с Пустовойтовым, приглашая его отужинать с ними. Но Андрей Афанасьевич откланялся, ссылаясь на то, что, как хорошего семьянина, его ждут к ужину дома.
Утром Антону в кабинет Тихон внес ворох газет.
-Был полковник Пустовойтов, просил передать почту, - неопределенно сказал он и удалился.
Горчаков засел за газеты. Они, как будто сговорились, поливали помоями, небылицами, пикантными подробностями «старца» Григория, а одна договорилась до того, что Распутин предстал сексуальным монстром. И о, ужас. Он состоял в интимной связи с самой царицей. Антон еще раздумывал, стоит ли встречаться со своим спасителем, уж больно каверзная у него репутация. Но после статьи порочащей светлое имя его Царицы, камер-пажом которой он был, которую чтил как мать и боготворил, решил для себя, что будет до конца драться за нее. Теперь он ждал назначенного срока, когда можно будет предстать пред очи загадочного человека, которого так ненавидели одни и привечала царская семья.
Глава 4
Был морозный субботний день. Антон с утра немного позанимался своею раненою рукою. Движения постепенно восстанавливались, хотя боль присутствовала. Рана становилась чистой, розовой на перевязках, а теперь он уже проводил их лишь один раз в день, гноя почти не было. Он чувствовал, вот еще немного и он будет здоров.
Что бы он не делал, его мысли были заняты Распутиным. Он даже его не видел, только по рассказам домашних мог судить о его необычных способностях, а прочитанное в газетах создавало другой образ, противоположный, противоречивый и вот эта двойственность суждения о человека, как внутренний зуд, донимал его, выводил из себя. Он отметил, что даже стал немного раздражительнее, а это нехороший знак. Даже на фронте он был более спокойнее, чем сейчас. Внутреннее предчувствие, смутное ощущение какого-то большого события, которое вот, вот произойдет, перевернет не только его жизнь, но и всего человечества, не покидало его.
Он швырял камешки больной рукой, пока боль не разрослась до того предела, что вытеснила нехорошие думы. При этом он отметил, что его рука наконец-то действует. Правда, ножи швырять в цель было еще трудно, но появилась уверенность, что скоро это пройдет.
Ближе к вечеру появился князь Михаил Кипиани, в мундире, благоухающий, радостный и полный задора. Казалось, что это единственный человек, который никогда и нигде не унывал, а мысли его были только о женщинах и вине. Он прошелся по комнате – кабинету, чего-то там пошвырял, заглянул, с присущей ему бесцеремонностью, в бар, где стояли разнокалиберные бутылки и зацокал языком:
-Нет, дорогой, как ты живешь? Ты посмотри, что ты пьешь, да? Смирновскую водку, шустовский коньяк, это разве напитки, да? Не могу оставить друга в такую минуту в беде, в великом заблуждении. Сейчас посмотришь, что я тебе приготовил для выздоровления, – и он крикнул в коридор.
-Заноси, да.
Вошел его вестовой, сначала внес небольшой бочонок, а затем большую бутыль, которую почему-то называли «четверть». Возможно, потому что емкость у нее была два с половиной литра.
Антон сидел в кресле, наблюдая за хозяйскими потугами Михаила. Сколько он его знает? Да уже многие годы. Они встретились в десять лет, когда их, мальчиков, привезли взрослые поступать в Пажеский корпус. Было очень необычно, все страшно волновались. Еще бы нет. Решалась судьба всей жизни, ведь от поступления зависело многое. Как поступишь – интерном или экстерном, с кем проведешь эти годы в стенах воронцовского дворца на Садовой двадцать шесть определяло всю жизнь. А все зависело от того, как ты подготовлен, что знаешь. Немалую роль в этом решало социальное положение родителей, родственников. Маленький Миша был родственник самого князя Багратиони, того самого, героя отечественной войны. Да и деды с отцами многого достигли на службе Отечеству. Кроме того, после окончания Пажеского корпуса его питомцы занимали важнейшие государственные посты, как военные, так и гражданские. Они выбирали себе в помощники, естественно, выходцев из того же гнезда, откуда вылетали и сами: знали – свои не подведут. Конечно, были отступники, но это было исключение из правил, казус, удар по престижу всех и отступника ждала кара, где смерть считалась менее тяжелым наказанием. Самым страшным было презрение братства, нежелание подать руки, холодно брезгливое отношение, как ко мрази.
В первые дни, после того, как Миша выдержал испытания, его начали третировать, слегка поколачивать. Боже упаси кому-либо об этом сказать! Лучше сразу уходи из корпуса, стукачей и ябед здесь не жаловали. Круговая порука. Тайну друга могли нести до гробовой доски и это была норма.
У них отличались два двоюродных брата Рябушинских, родственники промышленников, о богатстве которых говорили в свете. Большие увальни, немного нагловатые, с круглыми сытыми лицами, взглядом из подобья, они выглядели угрожающе. Воспитаны были в духе неприятия иноверцев, поэтому с первых минут объектом их нападок стал маленький ростом Миша Кипиани. Ночью Антон проснулся от всхлипываний. Он огляделся и увидел, как под одеялом сосед тихонько плачет. Он похлопал по плечу, звуки прекратились. Тогда он похлопал еще раз и из-под одеяла вынырнула кудрявая голова грузинского мальчика.
-Ты что, почему плачешь? – спросил Антон.
Тот испугано замотал головой и накинул одеяло на голову. Звуков больше не было. На другой день он заметил заплаканные глаза соседа справа, им был Сережа Вокенфельд.
-Кто тебя обидел? – ответа не последовало.
Вечером подошел Рябушинский, ткнул пальцем в одного, затем в другого и показал на умывальник. Все последовали в указанном направлении. Антон последовал за ними, через некоторое время. В умывальнике, на четвереньках стоял грузин и немец, на них восседали оба Рябушинских и объезжали свои «владения». Антон врезал по морде сначала одному, другому и началась свалка. Прибежал дежурный воспитатель, мальчишек разогнали, но они издали показали кулаки Горчакову. В субботу было увольнение домой. После многих придирок со стороны старших, их, наконец, отпустили. Дома Ван осмотрел своего воспитанника, только спросил:
-Сколько их было?
-Двое.
С этого дня и началась его боевая подготовка. Уже через несколько недель братья были биты, низвергнуты, а Антон приобрел на всю жизнь друзей. Братья Рябушинские, Матвей и Николай, к концу учебы отличались своею порядочностью, верностью в дружбе. Антон давно был дружен с ними, а с Матвеем даже вместе были камер-пажами самой Царицы.
Осенью пятнадцатого года австрийцы неожиданно перешли в атаку и отрезали русскую конницу, в составе до полка, от основных сил. Была слышна перестрелка, весть об уничтожении или сдачи в плен, была вопросом времени. Ротмистр Горчаков долго осматривал местность, кругом болота, да лес. Затем упросил командира своего полка, разрешить вывести попавших в беду из окружения. После долгих препираний, он во главе небольшого отряда казаков, ночью вышел на окруженных. Первым кого он встретил был его товарищ, ротмистр Матвей Рябушинский.
-Это кого здесь нелегкая носит? У нас уже все закрыто до утра, все выпито, а цыгане укатили в табор, - шутливо приветствовал он Антона.
-Как они могли забыть тебя здесь, медведя косолапого? - ответил Антон, намекая на его богатырскую силушку.
-Как прошел, ведь кругом болота?
-Потом расскажу. Где командир?
-Он перед тобой. Ротмистр Рябушинский, старший по званию из оставшихся в живых офицеров.
-Послушай Мотя. Я прибыл за вами и думаю, до утра уйдем. Сюда, когда добирались, шли медленно, осторожничали. Отсюда пойдем быстрее, дорогу знаем. Раненых много? – Антон перешел на деловой тон.
-Далеко идти? – спросил кто-то из собравшихся вокруг офицеров.
-Напрямую – рукой подать, а незаметно, как мы прошли – километров с пяток. Командуйте, ротмистр Рябушинский.
Вышли на русские позиции быстрее, чем думал Антон, еще затемно. Когда рассвело, Рябушинский затащил Антона в палатку, где сидели все вернувшиеся офицеры, налил водки и сказал:
-Я знал, что за нами придут свои. Но был уверен почему-то, что если это случится, то это будешь ты. Мой однокашник, господа, ротмистр князь Горчаков. За него.
Через два месяца этого веселого богатыря не стало. В конной атаке Матвей Рябушинский был убит.
Антон смотрел на то, как Михаил пытается приладить к бочонку кран. Это у него плохо получалось, руки, скажем прямо, у него были не те. Антон с одной рукой не помощник, придется ждать Сергея. Наконец Мишка вышел и через минуту вернулся с Тихоном. Он объяснил суть дела и кран был мгновенно вставлен. Теперь Михаил колдовал над столом, чтобы тот соответствовал субботнему вечеру холостых мужчин.
Антон знал своего друга с детских лет, хотя они считали себя в десять лет, в момент поступления в корпус, взрослыми. Михаил рано начал увлекаться женщинами, возможно в этом была повинна горячая кровь, а может это было самоутверждение: был с женщиной – значит мужчина. Он и сейчас постоянно с ними. Сколько их у него? А кто считал. Он готов волочиться за любой юбкой, а когда достигнет желаемого, женщина становится ему не интересна. Но в дружбе он был верен и надежен, на него всегда можно было положиться.
Пришел Сергей, Серж Вокенфельд. Он был затянут в мундир с немецкой аккуратностью, он него веяло ароматом дорогого парфюма. Холодный, невозмутимый, с бесстрастным лицом и незаметными движениями он напоминал больше машину, чем живого человека. Антон знал, почему и как он этого достиг. После катания на нем Рябушинских, он проникся к Антону почтительностью, уважением и полным доверием. У Сержа были «золотые руки», он мог починить любой механизм, разобраться в самых сложных и замысловатых хитросплетениях техники. Но была и всепоглощающая страсть – карты.
У Антона с детства была выработана прекрасная зрительная память, что в карточной игре имеет огромное значение. Он мог заметить то, что другой никогда не замечал, особенно, если это касалось карт. Поэтому Серж и избрал его шутливым партнером, как в последствии стали говорить «играющим тренером», для отработки карточных приемов. Здесь нужно было довести действия до автоматизма, чтобы их не могли заметить и пресечь, а это грозило большими неприятностями в карточной игре. Антон играл так же хорошо, как и Серж, но одного в нем не было: азарта, куража.
Граф Вокенфельд проводил много часов за картами, гибкие пальцы, казалось, были без костей. Колода в его руках была, как живая и он делал с ней все, что хотел. Но были еще и эмоции. Антон не знал, как и каким образом он уговорил Вана дать им уроки безразличия, подавления мимики, быть полностью равнодушным, подчеркивая это всем своим видом в любой экстремальной ситуации. У обоих это неплохо получалось, но Серж избрал этот образ на всю жизнь, чтобы не выдавать себя в карточной игре, ибо без нее он не видел смысла жизни. Он подчинил все своей страсти, как музыкант или художник относился к этому творчески, постоянно совершенствуясь. Вот и сейчас, едва войдя в кабинет, поздоровавшись, он начал искать новую колоду карт. Антон и Михаил знали, в кармане у него всегда есть распечатанная, но он уже к ней привык, теперь необходимо что-то показать и отработать на незнакомом приборе.
-Антон, посмотри некоторые приемы новой игры, она сейчас модна во всех светских салонах.
И началось обучение. С больной рукой Антона, это плохо получалось, да и не было никакого желания играть, но не обижать же друга. Михаил немного поиграл, но в силу неумения, отошел к столу, где были расставлены вино и закуски.
-Мы сегодня будем пробовать лучшее кахетинское вино? – он начал разливать его по бокалам.
Уселись за стол. Вино действительно было превосходным, пилось очень легко. Затем Антон пододвинул набор трубок и папиросы. Каждый мог выбирать себе, что хотел. Миша достал из брюк свой знаменитый портсигар, открыл его и начал всех угощать своими папиросами. Антон взял портсигар - настоящее произведение искусства. Это была старинная работа, сделанная из прекрасной толстой кожи с теснением, а самое главное на его крышке был вензель из двух замысловато переплетенных букв КК, что означало князь Кипиани. Он передавался по наследству, теперь пришла очередь Михаила владеть им и получена была эта ценность в день окончания Пажеского корпуса.
-Сколько раз рассматриваю эту вещь и не перестаю восхищаться тонкостью работы, - говорил Антон, любуясь старинной кожею.
-Нравится? Дорогой Антон. Я подарил бы тебе его, но не могу. Фамильная реликвия, передается от отца сыну.
-О чем ты говоришь? С меня сам знаешь, какой курильщик, - все знали, что он курил мало.
-Господа. Меня мучает один вопрос: кто такой Распутин. Он практически спас меня от смерти, доктора оказались бессильны, а смотри, как получилось. Я остался жив. Посмотрел газеты и что про него пишут - уму непостижимо. Поэтому ваши суждения о нем для меня важны.
В комнате повисло молчание. Потом осторожно высказался Михаил:
-Он необычный человек, мамой клянусь. Помогает очень многим людям запросто, за так. Мне приходилось встречаться с ним в некоторых компаниях, обычный русский мужик, но глаза… Его взгляда я не выдерживал, он пронизывает, проникает в душу и поэтому кажется, что он видит тебя насквозь. Пьет в обществе, но не много. Я выпиваю больше. Не курит, не переносит табак. Но женщины. Ох, уж эти женщины. Они готовы отдаться ему на любых условиях, без условий, хоть где и хоть когда. Эх, мне бы вот так, - Миша размечтался.
-Нельзя, Миша, тебе много женщин, надорвешься, будешь болеть, - Серж произнес, переглянувшись с Антоном и оба рассмеялись.
-А ну вас, - Миша обиделся.
-Знаешь Антон. Я сам видел его лечение. После окончания Пажеского корпуса, вы знаете, я ушел в Михайловское артиллерийское училище, а затем служил в одном полку. Знаешь сам, артиллерия – бог войны. Был у нас капитан, как-то на стрельбах сдетонировали несколько снарядов. Естественно взрыв, вопли. К счастью раненых и убитых не было, все только отделались испугом. Но у капитана возникло на этой почве заикание. Где только он не лечился, куда не ездил – результат один: продолжал заикаться наш капитан. Но вот появился Распутин, что-то там поколдовал, пошептал и заговорил наш заика нормальным голосом. Этому я сам очевидец. Много он чего лечит, к нему очередь огромная целый день. К Гороховой подъезжаешь - запружено экипажами зимой и летом. Лечит самого царевича Алексея, вхож в царскую семью.
Серж замолчал, собираясь с духом. Казалось, он раздумывает, рассказать о своем каком-то открытии приятелям. Видно решившись, он произнес:
-Антон, ты помнишь графиню Измайлову? Да, ту самую, бывшую фрейлину Александры Федоровны. Поэтому, я знаю о твоем отношении к ней, хочу спросить, могу ли я продолжать? – в комнате повисла напряженная тишина.
-Продолжай Серж. Все давно перегорело, остался только пепел и его уже давно развеяло ветром времени. Это было увлечение юности.
-Так вот. Графиня Измайлова после многих шумных романов, вышла замуж за отставного генерала Бармина. Он, согласно долго прожитых лет и опасного климата столицы, находится безвылазно в своей деревне, а у нее здесь самый модный светский салон, где можно встретить всех более – менее известных личностей: писателей, поэтов, Великих князей, членов Государственной Думы, послов. Вот однажды, а мы с Михаилом имеем доступ к этому дому на правах твоих друзей, встретили там Распутина. В красной рубахе навыпуск, в сапогах он чувствовал себя немного скованно, но коль он представитель народа, то и откалывал номера по-народному. Хозяйку он окрестил «кумой», многим гостям давал смешные укороченные имена. И знаешь, мы потом с Мишкою их вспомнили, они точно подходят к обладателю. Вот тебе и простачок.
Но не в этом дело. Усадили его играть в карты, хотя он отказывался, ссылаясь на неумение играть. В игре он чем-то неуловимо напоминал тебя, но не это меня поразило. Мне показалось, подчеркиваю, мне только показалось, что он читает мои мысли, знает, что я сделаю в следующее мгновение. А ты знаешь, что с такими играть себе дороже. После первого прогона, я сослался на насморк и покинул стол. И вот покидая эту компанию, я поймал его взгляд, понимающий и… благодарный. За что он хотел меня отблагодарить, не пойму. Но к концу игры, он оставил их всех на мели.
Пишут о нем многое, в основном плохое. Но понимаешь какая вещь, когда читаешь о нем не покидает ощущение того, что кому-то это надо, что это проплачено. Да кстати. Тот вечер был описан во всех подробностях во всех значимых газетах. Но… Но как? Распутин в красной рубахе пил и ругался, а потом начал играть в карты, он шулер, ибо разделал под орех всех сидящих за столом. Затем собрал всех присутствующих дам, рассказывал им непристойности и только присутствие членов царской фамилии, уважение к хозяйке дома, остановило «настоящих» мужчин от того, чтобы не выкинуть его на улицу.
Он замолчал, затягиваясь папиросой. Михаил постучал вилкой по бокалу, призывая к вниманию.
-Господа офицеры. Други мои. А ну их к черту все эти светские интриги, давайте лучше выпьем за нас, за наши дела, пожелаем себе хороших дней, молодость так скоротечна. Я сейчас разолью вино по кубкам и произнесу настоящий грузинский тост.
-Наш друг в ударе, - громко сказал Серж.
Антон понимал, что друзья хотят таким образом отвлечь от воспоминаний о том сладостном, мучительном чувстве под названием любовь. Кто его не испытывал? Таких не найти. Сейчас он боевой офицер, видевший не один десяток смертей и сам лишавший жизни других, до сантиментов ли ему? Ан нет. Душа вздрогнула при упоминании имени одной дамы. Нет, далеко не так, как раньше, когда только намекнут о ней, а уже сердце колотится в бешеном ритме, того и смотри выскочит, побежит навстречу грезам. И хочется этого сладострастия еще и еще, поэтому и продолжается разговор, но обязательно с возвратом на ее имя.
Мишка заворачивал свой тост, начиная с глубин древности, а значит это будет продолжаться очень долго, можно выспаться, что и делали в хорошо выпившей компании, чтобы проснуться к окончанию словоблудия уже трезвым.
Антон вспомнил, как это происходило. А начиналось все прекрасно. Последний год учебы в Пажеском корпусе. Происходил отбор лучших по учебе и другим критериям. Ему, вместе с Матвеем Рябушинским, предстояло стать камер-пажами самой действующей императрицы Александры Федоровны.
На одном приеме они были представлены царице, она милостиво посмотрела на них, сказала несколько подобающих случаю слов, все по этикету. Но на Антона она посмотрела как-то по-матерински, заботливо и нежно, возможно потому, что уже была наслышана о его потери матери, а может ему это показалось, просто он хотел увидеть в ней свою мать. Этим он был покорен и она осталась на всю жизнь для него Царицей.
Вокруг нее цветник из прекрасных женщин, с не менее громкими именами. Но одна запомнилась больше других – Татьяна Ивановна Измайлова. Высокая, очень красивая, знающая себе цену светская львица, она выделялась своею вызывающей, броской красотою, легкой дерзостью по отношению к мужчинам. Уже на первом приеме, она немного дольше задержала на нем свой взор и, хотя она была старше его на целых семь лет, он погиб.
Да, у него уже были женщины, романы, но разве можно их сравнить с этой, снискавшей себе славу покорительницы мужских сердец, дамою. Нет. Уже скоро она могла делать с ним, что хотела. Для нее это была забава, она оттачивала свое мастерство, совершенствую его, как на мужчинах любого возраста, так и на желторотых птенцах. Несколько поцелуев в укромных уголках и вот кульминация: любовь на этой тахте. Казалось, он потерял голову, не ел, не пил, искал встреч только с ней. Друзья были встревожены и снова «умная китайса Вана» помог ему. Он варил целый день какую-то настойку, а затем силою приказал ее выпить. Антон после этого спал двое суток, а когда проснулся, все произошедшее казалось таким далеким и ненужным.
Как это было. Он вдруг поймал себя на том, что может спокойно думать о том вечере. Даже после китайской настойки, думы о том мгновении вызывали учащенное сердцебиение. Сейчас он смотрел на тахту, свидетельницу их бурного свидания и был спокоен.
Была зима выпускного класса в пажеском корпусе. Они сопровождали Александру Федоровну на благотворительный вечер, после окончания церемонии ему, Рябушинскому и придворным фрейлинам разрешено было остаться для танцев. Он весь вечер искал Татьяну, а еще больше того мгновения, чтобы остаться наедине. Он дрожал от волнения, в коленях была слабость.
Но Измайлова в этот вечер была увлечена новым партнером, шляхетским кавалером паном Юрием Ольшанским. Среднего роста, белокурый, кряжистый он порхал среди дам, казалось, не замечал графини Измайловой. Он откровенно презирал все русское, старался говорить и вести себя как француз. На беду сюда, на этот бал приехала прекрасная пани Володыевская, молодая, красивая женщина. Как? В центре медвежьей страну, лапотной, отсталой, презираемой паном Юреком, где местные женщины не достойны его внимания, он увидел этот цветок совершенства, соотечественницу. И конечно же, не оставил ее без внимания.
Измайлова на мгновение забыта и все силы брошены на демонстрацию европейского этикета, причем это получалось настолько тупо в исполнение поляка, что многие откровенно смеялись. Подражательство всегда хуже оригинала, пани первая заметила глупость и неуклюжесть пана, пыталась его остановить. Но в силу своей ограниченности от природы, поляк расценил это как новый вид флирта и вскоре над ним стали все откровенно смеяться, поглядывая на первую даму с которой он прибыл. Этого Измайлова выдержать никак не могла. Она задыхалась от бешенства, а увидев влюбленного в нее по уши Горчакова, прошипела:
-Немедленно увези меня отсюда. Я не хочу быть здесь ни минуты.
-Сейчас, - не помня себя от радости, произнес Антон.
-Но куда? – желторото спросил юноша.
-Да хоть куда, - она пылала в негодовании от его бестолковости, - хоть к себе.
Дама, его прекрасная дама просит увести ее к себе. Тут любой потеряет голову. Он провалился в сон наяву. Антон и потом с трудом вспоминал подробности вечера от такого свалившего на него счастья. Он выскочил на улицу. Лихача он поймал быстро, влетел в прихожую, а она уже выбегала на улицу. Быстрее, быстрее от этого позора, так ее еще никто не отбрасывал.
-Тупой, зажравшийся пшек, - губы сами шептали непристойности.
Антон усадил ее возок, накинул меховой, овчинный полог на колени и крикнул:
-Гони.
Он чувствовал себя взрослым мужчиной, ему казалось, что он похитил эту восхитительную даму своего сердца, за ним будет погоня и он, ценою своей жизни, будет защищать ее. Так, по крайней мере, он мечтал по ночам, лежа на своей койке в корпусе. Он припал губами к ее руке, затем как безумный начал целовать ее. Она сначала слегка отворачивалась, но бешенство унижения постепенно затухало и теперь она думала о мести. Это первый ее этап, ночь с сосунком. Пусть мальчик повзрослеет, на нем она отыграется за этот злополучный вечер, ну а секс… Он дает хорошее расслабление и успокоение.
Домчались быстро, сказалась бумажка, которую Антон подал вознице.
Татьяна тихо сказала Горчакову:
-Не отпускай лихача. Мы продолжим нашу ночь в других местах.
Вот и дом. Он трясущими руками открыл дверь, ведущую к нему в кабинет и по скрипучей лестнице провел ее туда. Помог сбросить пальто, разуться и вновь принялся целовать ее лицо. Она подыграла ему, покорно подставляла себя для освобождения от одежды, а когда упали на тахту, с притворной страстью отдалась. Затем медленное, холодное одевание, с командами:
-Застегни там. Почему ты такой бестолковый?
И снова ночь. Бешеное катание по ночному городу, его горячие поцелуи и ее холодность. Она уже устала, ей просто хотелось спать. Раздражение на грани бешенства от тупого поляка, слюнявая любовь желторотого кадета утомили ее, хотелось послать всех подальше и в кровать. Поэтому она приказала:
-А теперь ко мне домой.
Антон чуть не выпрыгнул из саней от услышанного. Значит будет продолжение у нее дома. Но когда они остановились у ее крыльца, он услышал холодное:
-Прощай. Все было хорошо. Провожать не надо.
Она выпорхнула из возка, добежала до парадного и скрылась в нем. Он ничего не понял. Сначала подумал о том, что чем-то ее обидел, хотел броситься за ней, снова целовать ее, шептать нежности, а когда решился это сделать, за нею закрывалась дверь. Он ехал домой подавленный, растоптанный, счастья близости померкло. Он упрекал, корил себя за то, что он чем-то ее обидел.
Антон встретил ее спустя некоторое время, а когда попытался с нею заговорить, она обдала его такой холодностью и презрением, что он больше к ней не подходил. Это была школа взросления.
Затем последовало окончание корпуса, производство в офицеру, служба в кавалергардском полку. Он уже сам, искушенный, опытный, вел себя с женщинами не хуже ее поступков с мужчинами. До него доходили слухи о том, что за какую-то провинность она была отдалена от двора, вышла замуж за старика. Но первая бурная любовь, оплеуха, унижение слегка бередили его душу. Не сильно, а так, чуть-чуть.
Михаил заканчивал свой всеохватывающий тост, в длинными отступлениями и массой примеров, Сергей сонно водил глазами, Антон улыбался нахлынувшим воспоминаниям юности. И вот наконец долгожданное:
-Так давайте же выпьем за нашу нерушимую дружбу, за нас, господа офицеры.
Они тут же вскочили, послышался звон бокалов, а затем дружно выпили до дна.
-Антон, скажи честно, шевельнулось в тебе хоть что-то, когда заговорили о графине Измайловой, - спросил Кипиани.
-Шевельнулось братцы, но… как-то вяло, - и они заржали как стоялые жеребцы.
-Я предлагаю тост за то, чтобы где бы мы не были, всегда помнили о том, что есть друзья, и клянусь, по первому зову друга, прийти на помощь, - все снова встали и выпили за этот тост Сергея.
Затем тосты следовали один за другим, вскоре трудно было понять, кто что говорит. Михаил сбегал во двор и на улице послышался звук мотора. Прощание грозило затянуться, но Антон, слегка покачиваясь, проводил гостей до машины. Вернувшись, он сразу отправился спать.
На другой день он проснулся поздно. Слегка шумела голова от выпитого накануне вина, но в целом чувствовал он себя сносно. Рука почти не беспокоила. Он прошел в кабинет, хорошенько размял тело, особенно руки и начал обычные упражнения с бросания камней в цель. Немного отвык от долгого перерыва, но вскоре втянулся. Затем отодвинул тяжелую портьеру, закрывающую стенд для метания ножей, взял заостренные звездочки и начал их швырять в цель. Потом настала очередь ножей, причем он кидал их с обеих рук. Левая - еще побаливала, но по сравнению с тем, что было раньше, это казалось шалостью. Усталый, он опустился на стул и вдруг вспомнил, как вот эта, Вана нехитрая премудрость, не однажды спасала ему жизнь.
Он поступил в Николаевскую академия генерального штаба после трех лет службы в кавалергардском полку. Сколько офицеров поступало в это заведение, но не всем посчастливилось в нем учиться. Конкурс и отсев претендентов был огромен. Экзамены шли по двенадцатибальной системе и чтобы быть слушателем, необходимо было получить, как минимум, десять с половиной балла. С ним учился штабс-капитан Увалов Тимофей, огромный сибирский медведь, с умными глазами и охотник с детства. Он окончил Омский кадетский корпус, юнкерское училище и служил на Горькой линии. Как следопыт, он прекрасно ориентировался на местности, а когда им совместно выпал черед производить рекогносцировку и составлять план местности, они даже соревновались. Оба получили высокие отметки, благополучно закончили академию. Но вот это соперничество в ориентации сделало их друзьями.
На фронте Антон случайно встретил Увалова на переднем крае, в окопах. Тот служил в пехоте, а конница была расположена сразу за ними. Столкнулись совсем неожиданно в штабе дивизии. После дружеских похлопываний, выяснилось, что они соседи. Увалов пригласил его вечером к себе в землянку на ужин. Вечером Горчаков отпросился у своего начальства, сказав, что идет «на чай» к пехоте, отправился в офицерскую землянку. Они немного посидели, выпили, поговорили. В землянке было сыро, смрадно, накурено и Антону захотелось на свежий воздух. Стояла поздняя осень, он набросил шинель на плечи и вышел за дверь. Вот здесь и сработало звериное чутье, которое так старательно закладывал в него Ван. Его пронзило от опасности вокруг и толком еще не осознав откуда она исходит, он отбросил высоко шинель в одну сторону, а сам присел и откатился в другую, вынимая из кобуры наган. С бруствера на шинель скатился человек, Горчаков прыгнул на него и ударил рукояткой нагана по голове. По щели послышались крадущиеся шаги, но человека видно не было. Он направил ствол револьвера в сторону звуков, доставая левой рукой звездочку для метания. И вовремя. Над бруствером показалась голова, шепотом зовущая по-немецки:
-Курт, Курт. Ты где?
-Я здесь, - ответил Антон и метнул в голову звездочку. Из-за поворота окопа на него мчалась еще фигура, медлить было нельзя и он выстрелил в бегущего. Окоп в мгновение ока ожил. Широко распахнулась дверь землянки, выпуская полуодетых офицеров, из нор выползали солдаты. Дали огня.
Антон восседал на здоровенном солдате в маскировочном костюме, когда того перевернули, то увидели австрийца, медленно приходящего в сознание. Рядом лежал, раненный Горчаковым в грудь, его товарищ. С бруствера окопа втащили убитого в голову еще одного австрийца. Звездочка попала ему прямо в глаз.
-Ну, ты брат и везуч. Они наших часовых сняли ножами, ждали офицера в плен.
Доставили пойманного австрийца в штаб. Вскоре Горчакову присвоили очередное звание.
Он отдохнул и вновь принялся за тренировку. Какое-то чувство подсказывало ему, что этим искусством еще долго придется заниматься. Но это была тренировка для рук. А мозг сверлила одна мысль:
-Кто ты есть, господин Распутин?
Глава 5
Антон подъезжал к дому на Гороховой шестьдесят четыре, где жил его спаситель – Распутин Григорий Ефимович. Сказать о том, что Горчаков выполнял его наказ: показаться ему для дальнейшего лечения можно было бы с большой осторожностью. Человек, прошедший через огонь фронтов, видевший не один десяток смертей, в том числе и свою, вряд ли будет выполнять чьи-то приказания не связанные со службой, да еще от гражданского лица, тем более с такой репутацией. Антон прекрасно отдавал себе отчет в том, что эта встреча будет иметь последствия, может бросить тень на него, кавалергарда, бывшего камер-пажа самой императрицы. Но он уже давно отверг мнение света, которое зачастую было слишком надуманным и далеким от истины, к тому же сейчас были другие времена.
В мире творилось что-то необъяснимое, казалось, что он постепенно сходит с ума и проявляет это своею распущенностью, цинизмом, глубокою безнравственностью. Но не это было главным в желании увидеть человека со столь противоречивой натурой, нет. Было какое-то необъяснимое желание рассмотреть вблизи его, прикоснуться к чему-то таинственному, неизведанному, манящему и то же время пугающему. Так часто бывает, когда знакомишься с чем-то презренным, отвергнутым, падшим, может потому что запретный плод всегда слаще, или это связано с известным человеческим любопытством: а что там за гранью дозволенного.
Он еще издали увидел дом, построенного в стиле эклектика, в пять этажей, с аркой главного входа посредине и балконами над ней в виде башен. Вокруг стояло много саней и возков, в арку то и дело ныряли какие-то люди, а другие выходили оттуда. Часто останавливались роскошные экипажи и из них выпархивали знаменитые на весь город особы.
Горчаков приказал вознице остановиться чуть поодаль от главного входа, не хотелось быть откровенно замеченным, хотя ощущение, что за происходящим вокруг ведется наблюдение, не покидало его. Он не спеша пошел по стороне нужного ему дома, чтобы нырнуть под арку, а дальше идти так, как объяснила ему Авдотья. Приемная была на первом этаже, перед ней и внутри толпились люди всякого сословия. Иногда в приемную выходил служка, чтобы записать вновь прибывших, произвести отбор. Он вопросительно посмотрел на Горчакова.
-Раненый в плечо офицер пришел для повторного осмотра, - сказал ему Антон.
Служка скрылся за дверью, чтобы тут же появиться, выпроваживая какую-то женщину.
-Вас отец Григорий просит войти, - сказал он, пропуская в другую комнату Антона, несмотря на протесты присутствующих.
Комната была небольшая, чистая. У окна, выходящего во двор, стоял стол, за которым сидел сам Григорий Распутин и с интересом смотрел на вошедших. Служка сразу скрылся за ширмою, натянутой в углу комнаты, а Антон остановился у порога. Хозяин и гость молчали. Первый продолжал рассматривать своими пронизывающими, цыганскими глазами, которые излучали непонятную силу, Горчакова, отчего того немного даже познабливало. Второй пытался сопротивляться этому воздействию, с трудом сохранял спокойствие и невозмутимость. Это продолжалось какое-то время, но первым не выдержал хозяин.
-Ну, и зачем ты пришел? – сказал Распутин.
Злость охватила Антона. Действительно, какого черта он приперся сюда, к этому хаму. Рана заживает, рука действует, чего еще нужно? Показать результат его работы? Да тот плюет глубоко на тебя. Офицер хотел круто развернуться и уйти.
-Погодь, Антон, не гони лошадей, еще успеешь. Я посмотрел на тебя, ты наш, с характером. Молодец, не дрогнул. Проходи, я посмотрю все ли зажило, - Григорий встал и направился к Горчакову.
Это был мужчина сорока с лишним лет, чуть выше среднего роста, с прямыми, темными, расчесанными на пробор волосами и с такой же бородою. Одет был в белую, вышитую по вороту рубаху, подпоясанную черным шнурком с кистями, в черные брюки заправленные в сапоги. Лицо продолговатое, немного скуластое. И глаза. Они были карими, но иногда казались немного светлыми и излучали силу, мощь, которая пронизывала любого насквозь. Трудно было выдержать такой взгляд, человек который пытался это сделать ощущал себя неуютно, появлялось какое-то смутное беспокойство, потеря воли, было желание спрятаться от него, закрыв свои глаза.
Распутин подошел к Горчакову. Рядом с Антоном он был значительно ниже ростом. Григорий провел рукой, не касаясь одежды Антона, по плечу и произнес:
-Ну вот и ладно. Немного осталось и забудешь о своем ранении. А теперь пойдем со мною, разговор имею к тебе.
Антона коробило бесцеремонное отношение к нему, а также манера обращения. Он уже хотел отказаться, развернуться и уйти, когда услышал:
-Не обижайся, что вот так к тебе обращаюсь, без всех этих выкрутасов ваших. Ты - человек, рожденный по подобию Бога нашего, содержишь частицу Его, а значит и обращаться к тебе нужно на «ты». Сам когда молишься Богу, то говоришь ему «ты», а не «вы», потому что Бог один, а нечисти много. Вот отсюда и величаю тебя так. Меня зови просто: Григорий, или Григорий Ефимович и говори мне «ты». А сейчас пойдем со мною.
Он приказал служке на сегодня прием прекратить и направился к двери, ведущей вовнутрь дома. Они поднялись на второй этаж, где располагалась квартира Распутина, вошли в просторную прихожую, где Антон сбросил верхнюю одежду. Затем хозяин провел его в гостиную, усадил за стол. Распутин достал из шкафа графин с водочкой, крикнул вглубь, чтобы принесли закуски и уселся сам.
Вошла молодая девушка, поздоровалась, поставила нехитрую снедь на стол и удалилась. Григорий разлил водку по рюмкам, поднял ее, дождался, когда гость поднимет свою, чтобы чокнуться, произнес:
-Со свиданьицем, - и опрокинул сосуд.
Затем стал шумно заедать выпитую жидкость, пренебрегая каким-то там этикетом.
-Ты пей, здесь все по-простому. Как… - он на мгновение замолчал, подбирая выражение, - как на фронте, хотя там я, каюсь, не был.
Горчаков выпил. Водка была хороша. Не спеша он стал закусывать. Пока он не мог понять, зачем хозяин его привел к себе.
-А пригласил я тебя к себе вот почему, - словно прочитав его мысли, продолжал Григорий.
-Поговорить хочется, да ты такой же, как и я. Но об этом потом. Скажи мне служивый, как ты относишься к войне? – и он вновь пронзил его глазами.
Антон помолчал, вспоминая свои дни на передовой. Холод, кровь, грязь, отсутствие элементарных удобств – это все на втором плане. Главное в том, что тебя могут убить или ранить, покалечить и как результат, постоянная оглядка, опаска. У некоторых это перерастает в страх, который испытывают все, особенно во время атаки. Затем следует подсчет потерь убитыми и ранеными. Но не это важно, а то, что эта война бессмысленная, ни кому не нужная.
-Плохо. Да и кто может к ней относиться по-другому? – ответил Антон.
-Э, не скажи, брат. Есть и очень много, кто хочет этой бойни.
-А сам ты Григорий Ефимович за войну?
-Да побойся Бога. Собрали миллионы здоровенных мужиков и давай колошматить друг друга. Зачем, во имя чего? Хозяйство стоит, семьи осиротели, кругом разор. Спаси Господи, – и Григорий перекрестился.
-Тогда наверно за это ратует Государь?
-Он был и остается ярым противником войны. Но вот сделать ничего не может, - задумчиво ответил Распутин.
Помолчали. Хозяин наполнил еще раз рюмки, чокнулись и молча выпили. Затем Григорий сказал:
-Послушай мою сказочку, Антон. В одном лесу было много зверья, но главными, как всегда, были Лиса, Волк и Медведь. Жили они, не тужили, да вот вышла между ними размолвка. Лиса, как всегда, всем заправляла, а Волку вдруг это не понравилось и он решил поставить Лису на место. А та возьми, да пригласи на свою сторону Медведя, хотя до этого много раз ему козни строила. Вот и начали они Волка лупить, но на этот раз тот был зол и тоже кое-кого в свою компанию взял. Но помехой в этой сваре оказался, как всегда, самый сильный – Медведь. Он с Волком и его друганами один справится, а значит Серому нужно искать мира. Лиса знает, что если эти двое замирятся, то ей придет конец: волчара порвет ее в клочья, да и не умеет она драться так. Она всю жизнь хитростью лес делила и правила им. Смертельная опасность висит над ней. Вот и поет она Михаилу лестные песенки, на его горбу выезжает. А кончится война, она его покинет, так уже не раз бывало. А здесь и сказочке конец, а кто слушал молодец. Давай за хороший конец сказки выпьем.
Антон понял намек Григория, что тут хитрого: в этой войне увязли Россия с Англией и Францией с одной стороны и Германия с Австро-Венгрией с другой. А ведь все правильно подметил этот «выходец из народа».
Выпили, вкусно кушали поданной снедью, уютно молчали.
-Только вишь какое дело. О народе никто не думает, нет. Все эти великие и невеликие князья, графья, прочие министры гнобят народишко. А он живой, умный, все подмечает, да на ус мотает. Но ждет его великое страдание, такое иго, о котором еще не слыхивали.
-Теперь можно и пророчествовать, выпито немало, - подумал Антон.
-Пророчествую не только я один, на Руси были и есть людишки видящие прошлое и будущее, - начал Распутин, словно мысль была высказана Горчаковым вслух.
Он в изумлении уставился на Григория, боясь произнести что-то.
-Не смотри на меня так, я фокусы не показываю, а дело говорю. Был на Руси монах Авель, в миру Васька Васильев, так тот предсказал смерть самой Екатерины Великой, среди полного ее здоровья. Ну, у нас с такими поступают просто: хватают и в острог, да на Соловки. А ведь случилось все по евонному, умерла Императрица, Царство ей небесное. Много чего напророчествовал тот монах, последнее было завещание нашему Государю, которое было вскрыто через сто лет после кончины Павла первого. Грядет жидовское иго.
Антон помнил тот день. Они только что поступили в Пажеский корпус, еще года не проучились и были свидетелями того, как камер-пажи собирались сопровождать царя и царицу в Царское село. Все были веселы, нарядны. Камер-пажом государя императора был Петр Рыбинский и уже значительно позже он поведал о том, что после прочтения завещания государь был грустен.
-Об этом многие прозорливцы ведали и предупреждали. Но я хорошо помню, что говорил Иоанн Кронштадтский. Началось с того, что генералы свергли Царя – Помазанника Божьего. Он видел, как дрались белый и красный кони. Красный конь растоптал белого и смешалось все вокруг в народе, вылезли самые низменные стороны его, которые превратили в добродетель. Сын пошел на отца, отец на сына, брат на брата. Потомки знатных фамилий шли на панель, предательство, клевету, пытали себе подобных. Потом появились птицы с железными носами, которые с воздуха несли смерть, а землю люди затянули железной паутиной. А всем правил Жид, он был кругом и так продолжалось сто лет.
-Григорий, ты видел отца Иоанна?
-Да. Когда я пришел впервые в Петербург, то сразу направился в церковь на богослужение, благодарил Господа за то, что позвал меня сюда, а я благополучно добрался. Там я и увидел святого отца Иоанна. Посмотрел он на меня своими синими, пронизывающими глазами и сказал, чтобы я подошел к нему после службы. Тогда то он мне и поведал, что я есть странник, а когда узнал, что я пешком ходил в Афон, а потом в Иерусалим, сказал, чтобы я написал об этом книгу. Я выполнил то, что он говорил.
-Григорий, ты написал книгу? – изумленно спросил Антон.
-Грамоте не обучен, но Господь помог. Я говорил, а человек записывал и так написал две книги. Вот первая называется: «Житие опытною странника». Вторая вышла позже.
Антон сидел слегка ошеломленный. Он представлял себе, согласно прочитанной публицистике, этакого хама, пробравшегося в царскую семью хитростью, сеющего разврат, крамолу. А на поверку оказалось, что полгорода исцеляется у него, да еще человек побывал в святых местах и книгу об этом написал. Не станет так просто отец Иоанн Кронштадтский привечать кого попадя, он людей видел насквозь.
Григорий своими острыми глазами посмотрел на Антона и сказал:
-Охолонь малость. Не ждал ты того, что увидел, не ждал. Думал Распутин живет по фамилии своей, какое прозвище – таков и человек. Ан нет. Я простой мужик, от сохи, не скрываю этого. Ну, а кому понравится, что вот такой человек из гущи народной, вхож в царскую семью? Нет, шалишь, без колдовства здесь не обошлось. Вот и травят они меня на все лады. Ну и пусть им. На все воля Божья.
-Так выходит, что там написано – неправда? – спросил Антон.
-Почему неправда? Есть кое – что из того, что было. Вот смотри, сейчас мы сидим, выпиваем, беседуем. Дома только мои домашние, они и слова не скажут о делах моих. Ничего предосудительного в том, что мы встретились нет. Допустим, об этом пронюхал писака, расскажет все по правде, а кто его читать будет? Никто. И начинает он выдумывать. К Распутину пришел офицер, они устроили пьянку, вызвали женщин и началась оргия. Это слабая статейка, бывают еще и под заказ, там найдешь все пороки.
-А в отношении женщин тоже неправда?
Григорий хитро улыбнулся.
-Ты пытаешь меня, как в синодском суде. Дважды меня обвиняли в хлыстовстве, но не смогли ничего доказать. Пока ты еще не оправился после ранения, не видел нынешний высший свет, не знаешь до чего он пал. Но я тебе кое-что скажу. Дамы хвастают друг перед другом, у кого сколько любовников. Но ни это главное. Они подчеркивают, кто есть их хахали. А если ты немного известная личность, близок к царской семье, можешь что-то исцелять и на устах у всех, то ты такая приманка для таких дам, чтобы любая потом могла блеснуть в кругу сотоварок, мол соблазнила самого Распутина. Но я то вижу их коварный замысел и на все их хитрости отвечаю своей мужицкой простотой. Хочешь быть униженной, растоптанной, оплеванной так и получи. Пусть свет потешается над тобой, коль потеряла все: честь и стыд. Знаешь Антон, порою кажется, наступил Садом и Гоморра. Мужики в открытую целуются, дамы предлагают себя.
Он замолчал, поднялся и прошелся по комнате. Остановился у окна и смотрел наружу. Затем подошел и снова продолжил разговор.
-Если Господь захочет наказать, он в первую очередь лишает разума. Я не слышал ни об одной войне, которая приносила бы радость. Здесь же только объявили о ее начале и началось. Все массово, с песнями, прибаутками стали военными, но не воевать они собрались, нет. А потому что стало модным быть в военной форме, быть в центре внимания. Патриотизм у них, видите ли, разыгрался. Так идите же в окопы, берите оружие в руки. Ан нет, воюют пусть другие, а мы будем сладкие речи сказывать, да женщин охмурять вымышленными подвигами.
А генералы то наши, генералы. Им подавай только победу, а когда речь заходит о перемирии, дружно орут, что мол крадете нашу победу. Уже уложили несколько миллионов солдат в сырую землю своею бездарностью и еще подавай. Ох и отольются им эти слезы.
Антон вспомнил последнюю свою атаку, где получил ранение. Ведь все так и было: без соответственной разведки, на виду у противника производилась подготовка к бою и как результат – разгром. Это везде так.
-А что государь, об этом не знает? Почему он не прекращает войны?
-Молодец, подполковник. Знает. Но ничего не может. Попробуй он только об этом заикнуться, как великие и невеликие его родственники в один миг на него узду накинут. Он выражает мнение большинства у власти. Он один о народишке то и думает, а вот сделать ничего не может. Да ты вскоре с ним сам поговоришь на любую тему.
У Горчакова глаза расширились от удивления. Вроде бы и немного выпили, а такое говорит. В кругу офицеров, обычно, следовала молчаливая команда: «этому больше не наливать». Кто будет с ним говорить о внутренних делах? Сам государь – император? Что-то ты загнул господин Распутин.
Но выпили то по три рюмки, для мужика Распутина это так, разгон. А для кавалергарда Горчакова и того меньше: они пьют помногу и головы не теряют, потому что язык может намолоть такого, что на другой день или дуэль, или суд чести. Поэтому и тренируются всю жизнь. Но чтобы вот так наговорить!?
-Не удивляйся. Государь и его семья очень одиноки. Великие князья и княгини заняты каждый собой, в тихую примеряют на себе лавры монарха, да бодливой корове бог рогов не дал. С министрами не очень пооткровенничаешь, этикет и обязанности не позволяют. Вот и остается немного друзей, с кем можно по душам поговорить.
-Но есть же мать в конце-концов.
-Не забывай, не мать, а вдовствующая императрица. Она и сейчас дублирует все дела Николая, он для нее не только сын, но и самодержец всея Руси. Интересы государства превыше всего.
-Тогда, что он действительно одинок?
-Но почему же? Рядом его верная супруга, которая делит с ним все радости и горечи, дает советы, жалеет. Нелегкий воз взвалил на себя наш Государь, ох нелегкий.
Распутин ходил по комнате из угла в угол, о чем то думал. Эту привычку думать на ходу, Антон отметил у людей привыкшим к долгим переходам и … у заключенных. Не хотелось прерывать его мысли, но подполковник услышал столько нового, странного, что его теперь трудно было остановить. Он осторожно задал Григорию вопрос:
-А что будет с Государем и его семьею?
-Царь-батюшка наш отречется от престола за себя и сына своего Алексея, в пользу великого князя Михаила, но и тот не захочет править. Наступит хаос, валяющуюся власть поднимет Жид, предаст всю царскую семью жестокой смерти.
Горчаков вскочил на ноги.
-Я офицер, я верен присяге. Как можешь ты говорить такое в моем присутствии. Почему ты не доложишь обо всем государю – императору. Я велю немедленно арестовать тебя.
Распутин улыбнулся, подошел к офицеру и спокойно сказал:
-А другого я от тебя и не ждал. Только ты опоздал. Знает обо всем наш батюшка царь Николай Александрович. И то, что грядет жидовское иго, про лютую смерть свою и всей семьи знает, вперед меня. Любой царь, король или еще кто-то, восходя на такой престол, читает «Книгу Мертвых», где все прописано о том, что и как будет во время его правления. А ясновидящие и пророки? Они давно все предсказали. Ты же помнишь, что я говорил тебе о монахе Авеле? И он тоже предостерегал последнего русского царя. А ты, Антон, успокойся и сядь. Только тебе я это раскрываю, потому что ты один из нас.
Распутин присел к столу, разлил водочку по рюмкам, оглядел по-хозяйски стол, кажется, остался доволен увиденным. Он молчал, не торопил Антона, который также молча переваривал услышанное. Вопросов в голове было так много, что казалось, ответов на них не найти. Все смешалось, полный хаос, мир перевернулся.
-Давай выпьем, дорогой Паж. За встречу.
Антон механически, не думая над словами Григория, чокнулся с ним и выпил. И только после этого до него дошло:
-Откуда он знает, что я был камер-пажом императрицы? – пронеслась мысль.
-Как ты узнал, что я бывший камер-паж Александры Федоровны?
-А ты не бывший, ты настоящий. Разве ты забыл истину Пажеского корпуса: «Бывших кадетов не бывает». Но кроме того ты наш. Ты - Странник.
Теперь голова совсем пошла кругом. Так выходит он еще и Странник. Что это такое, как разобраться в том, что говорит Распутин. Уж на Дьявол им верховодит? Где же истина?
-Не бойся, я глубоко верующий человек, чту Бога нашего. Просто я знаю устройство мира, постепенно и ты это узнаешь. Ты один из нас, со временем ты будешь видеть, прорицать, как и я. А сейчас успокойся и задавай вопросы, которых у тебя появилось во множестве. Я отвечу на все, которые тебя волнуют.
-Почему Государь, зная, что ему грозит гибель, ничего не предпринимает?
-Потому что судьба его такая. Слышал ли ты что-нибудь о судьбе?
-Все это бабкины россказни. Все зависит только от человека. Он что захочет то и сделает.
-Повторяю, - терпеливо, как несмышленышу, объяснял Распутин, - никто, ни здесь, ни там, - он ткнул пальцем в небо, - не сможет отменить один раз предрешенное.
-А в отношении того, что человек все может, это наше заблуждение. Человек ничего не может, даже волос не упадет с головы его без ведома Бога – так записано в Библии. А если ты не веришь, то составь план на день, два и попробуй его выполнить. Не сможешь, ты сам увидишь, как все пойдет наперекосяк.
-Тогда, кто же мы? – пересохшими губами спросил Антон.
-Мы – люди. Мы обрели плоть, разум, а наша душа находится в глубокой оболочке, она может наблюдать за нашими действиями в выполнении задания судьбы, реагировать, но ни как не вмешиваться в наши поступки. Но она может подсказывать разуму только во сне и то в иносказательном виде. Вот от того как она относится к тем или иным поступкам «хозяина» - человека, радуется или скорбит и происходит ее воспитание. Ведь созданная жизнь во многом искусственная, предназначенная для воспитания души и создавали ее мы сами, но когда? А тогда, когда были душами. Вот и не можем мы ничего изменить.
Он вновь поднялся, прошелся по комнате. Затем остановился напротив Антона и сказал:
-Ты учил закон Божий. Иисус Христом своей смертью показал всему человечеству, что тело остается на земле и душа возносится домой, в небо. И второе – помнишь его моление в саду: никто не может изменить то, что предначертано свыше. Третье – каждый должен донести свой крест до Голгофы сам, каким бы тяжелым и ужасным конец бы не был. Вокруг нас идет жизнь и мы принимаем в ней активное участие, несмотря на знания того, что я сказал. Мы – странники, призваны проследить трудности на некоторых жизненных участках пути и помочь Помазанникам Божьим. Ведь они знают о том, что их ждет в конце жизненного пути, а ожидание казни во много раз страшнее самой казни. Они должны достойно пройти этот путь, быть примером другим, ибо они на виду.
Он вновь устало присел к столу. Долго молчал, вертя в руках вилку. Молчал и Антон. Все вокруг потеряло четкость, реальность. Перевернул в один миг в голове Антона мозги Распутин. А может он и в правду диавол?
Хмель вылетел из головы, пить больше не хотелось. И чтобы не молчать он спросил Григория:
-А много нас таких… странников?
-Да, есть еще одна святая женщина, вскоре ты с ней встретишься. Я наделен провидением и способностью целить, все остальное во мне человеческое: ем, пью что хочу, сплю с кем пожелаю, конечно, не в таких размерах, как написано в газетах и почитаю отца нашего – Господа Бога. Она посвятила всю себя только служению Богу и Помазанникам Его. Других в этой стране я пока больше не вижу.
-А кто она? – дрожащим голосом спросил Антон, боясь своей догадки.
-Она – Анна Вырубова, в девичестве Танеева. Она – Друг семьи.
Антон встречал Анну Александровну при дворе, когда был пажом и в дальнейшем, будучи кавалергардом. Постоянные служебные дела во дворце по обеспечиванию охраны и сопровождения Царской семьи делают их постоянными членами этого общества. Анна была среднего роста, немного полноватая, красивая особа, но особую прелесть придавали ей глаза, такие кроткие и наивные, что в них угадывалось что-то детское.
Александра Федоровна изменила ее статус и из фрейлины она стала ее Другом. Но как подозревал Антон, она была не только другом императрицы, но и царя. Перед началом войны они долгое время проводили вместе, чем вызвали ревность Александры Федоровны, охлаждение отношений, но вскоре это было забыто. В январе пятнадцатого года Анна попала в тяжелейшую железнодорожную катастрофу, только благодаря усилиям Григория вернулась к жизни, хотя и осталась калекою на всю жизнь. Она постоянно была с царскою семьей, покидала ее только раз, когда вышла замуж за морского офицера, но после взрыва на крейсере у того было сильнейшее нервное расстройство и как следствие болезни – импотенция. Она развелась и снова в статусе Друга, вернулась в августейшую семью. Сейчас она жила постоянно в домике в Александровской слободе Царского Села, да на своей даче, передвигаясь на инвалидной коляске.
Мужчины снова замолчали, каждый думал о своем. Затем Григорий, в который раз встал, прошел к окну и долго смотрел на улицу. Окна его квартиры выходили во двор, он наблюдал, как в снегу барахтались дети, проходили другие жильцы и о чем то думал. Антон сидел ошеломленный услышанным, оказывается все гораздо сложнее в этой жизни, чем он думал. Царская семья – это тоже живые люди, со своими бедами, интригами, горестями, только они громаднее, чем у простых смертных.
-Но коль все предрешено, то зачем нужны мы, ведь изменить ничего нельзя? – спросил Антон.
-Потому что и свою судьбу нам не изменить, мы обречены на то, чтобы готовиться вместе с царской семьей к катастрофе. Но я тебе не сказал главного: у человека существует выбор в его судьбе, но только один – он может досрочно покинуть этот мир самостоятельно и вернуться назад к себе. Это называется самоубийство, это удел слабых людей и вот почему. За это они будет жестоко наказаны здесь и там. Мы, странники, призваны не допустить этого с нашим царем, не сделать из него посмешище в грядущих поколениях, помочь достойно покинуть этот мир. Ведь перед смертью он будет изолирован ото всех и сам взойдет на свою Голгофу.
Сказать, что Антон был потрясен услышанным от Распутина, значит ничего не выразить. Он был просто уничтожен, раздавлен, размят, как червяк. Единственно, что он мог – это глубоко дышать и молчать.
-Успокойся, я тебе открыл только часть Тайн Бытия. Остальные ты познаешь позже. Я понимаю твое состояние, впервой – оно завсегда трудно услышать такое, - перешел на народный язык Григорий.
-Отдышись, охолонь. Может еще водочки? – участливо спросил он.
Горчаков только покачал головой. Захотелось побыть одному, собраться с мыслями, убежать от этой страшной правды жизни. Быстрее отсюда, домой, домой.
Он встал и откланялся. В прихожей поблагодарил Распутина за лечение, угощение и не торопясь оделся. Хозяин пожимая ему руку, сказал:
-Еще увидимся. На днях я к тебе заеду. Не обессудь и прощевай.
Горчаков вышел на улицу. Холодный, морозный воздух долго не мог охладить разгоряченный мозг.
-Мы живем по намеченному пути. Нет, господин Распутин, я человек и у меня свой путь. Что захочу то и будет. Вот возьму, составлю план на пару деньков и посмеюсь над тобой, - он не заметил, что говорит сам с собой.
Антон поймал извозчика, помчался домой.
Прежде всего, он решил претворить свою идею в жизнь:
-Вечером я буду заниматься метанием, а с завтрашнего утра добавлю к этому и шведскую стенку. Затем обед и прогулка по городу. Вечером снова будет тренировка и немного почитаю, поговорю с дедом и бабушкой.
Он быстро расписал все по часам, радостно вздохнул и пошел слегка отдохнуть. Незаметно он уснул.
Проснулся он от того, что кто-то вошел в комнату и тронул его за плечо. Он мгновенно попытался схватить незнакомца за руку, но поймал воздух. Он расслабился – этот кто-то был свой. Он обернулся и увидел стоящего у кровати Михаила.
-Так ты меня и поймаешь! – улыбаясь, воскликнул он.
-Собирайся, мы приехали за тобой. Хватит сидеть вечерами дома, пора и в свет. Форма одежды, как тогда, в первый вечер, на ужине. Также при всех орденах. Едем в ресторан, – и он выдал известное название.
Антон начал отнекиваться, ссылаясь на здоровье, но был остановлен Кипиани:
-У тебя уже прежняя сноровка и ты хочешь убедить меня в обратном? Поехали, столик заказан.
В кабинете сидел на стуле Серж, он отрабатывал какой-то новый трюк с картами. Все трое оделись и вышли к пыхтящему чуду начала века, под названием авто. На этот раз поездка понравилась Антону, может потому что не так трясло или не было боли. Ресторан виден был издалека по подъезжающим лихачам и автомобилям.
-Сегодня у госпожи Измайловой неприемный день, так что весь город будет здесь, – сказал Михаил.
Уже сидя в ресторане, Антон огляделся. Было много его однокашников и сослуживцев, просто знакомых лиц,. Многие подходили, справлялись о здоровье, все был наслышаны о его ранении и о том, что он спас раненого казака. Откуда это вышло, Антон не знал. С другими он просто раскланивался. Да, Михаил был прав: вся столица была здесь. Вон в углу сидят четверо холодных, чопорных англичан, в серых костюмах.
-Английское посольство в полном составе, - комментировал происходящее Михаил.
Вдалеке проследовал в сопровождении двух министров Распутин, направляясь в отдельный кабинет. Он встретился глазами с Антоном и слегка прикрыл веки, приветствуя его.
-Да он умен и воспитан, - с удивлением отметил Горчаков, - все остальное игра на публику, маска.
Мужчины были многие в форме или в военных френчах. Дамы поражали откровенными туалетами, раскрепощенностью и тем, что не стесняясь рассматривали мужчин. Антон то и дело, ловил откровенные взгляды, но не отвечал, необходимо было оглядеться.
-Вот бы они так посмотрели на меня? – Мишка причмокивал от удовольствия.
-Они уже наверно побывали в твоей постели, - смеясь, сказал Антон.
Вот за столик проследовал высокий, женственный, напомаженный мужчина, в сопровождении такого друга.
-Великий князь Дмитрий Павлович и князь Юсупов, - отметил Михаил.
-Когда уже не будет этих гомосексуалистов здесь? – спросил Серж.
Он был сосредоточен, спокоен, немного холоден. Антон не спрашивал, нужно будет - сам расскажет. Но вот к нему подошел официант, наклонился, что-то прошептал на ухо.
-Извините, господа, но меня ждут, - Серж скрылся в дальнем кабинете.
Антон недоуменно посмотрел на Михаила.
-Будет крупная игра. В прошлый раз он их раздел. Они хотят отыграться.
Великий князь и Юсупов уселись за столик для двоих и сразу же выросла фигура метрдотеля.
-А это Константин Корвицкий, их активный партнер - любовник. Говорят, что он еврей, но кто знает? – указывая на метра, рассказывал Кипиани.
Но вдруг он засуетился, глаза забегали и он в панике прошептал:
-Антон, я погиб. Сюда идет Михаил Михайлович Андроников, грузинский князь. Будет снова просить денег, я ему уже столько дал, а он не вернул ничего.
Андроников был легендарная личность. Когда-то он учился в Пажеском корпусе, но был изгнан оттуда за неуспеваемость и неправильную половую ориентацию. Поэтому ему можно было говорить «ты», хотя этого делать не хотелось. Все голубые прошли через его постель, но он постоянно клянчил денег, за что и приобрел кличку «побирушка».
-Только успокойся, Миша. Когда он подойдет, попроси у него денег первый, скажи, что ты проигрался, - Антон посмотрел на друга.
-Вах. Ты мой спаситель!
Андроников приближался. И когда он подходил к их столику, Михаил, делая вид, что только увидел князя, чертом подлетел к нему, расцеловал и затараторил:
-Дорогой Михаил Михайлович. Вопрос жизни и смерти! Только ты можешь меня спасти! Займи немного денег, пару тысяч рублей, проигрался в пух и прах.
-Но у меня нет такой суммы с собой.
-Я знал, что ты не откажешь, уважаемый. А когда деньги будут? – Мишка дожимал свою жертву.
-Я не знаю, может через день, два… - пытаясь тянуть время лепетал «побирушка».
-Я буду ждать. Ты такой благородный человек. Дай мне знать, когда это случится.
Андроников отскочил от этого просителя, как ошпаренный. Нет, он к ним больше не подойдет. Он огляделся и заметил недалеко столик с двумя странными, так непохожими друг на друга людьми. Один был средних лет, кряжист, белокур, с нагловатым, малоподвижным лицом, по виду поляк – Юрек Ольшанский. Другой – наоборот был изящен, утончен, с великолепными манерами, француз Николя Деманжо.
Серж вернулся поздно, почти к отъезду. Он был холоден и безучастен, но по игре зрачков Антон понял, друг в выигрыше.
-За ужин плачу сегодня я, - сказал Серж.
Антон стал возражать, что он расплатится, но приятель прервал его веским аргументом:
-Ты хочешь, чтобы от меня отвернулась фортуна?
Ох, уж эти мне игроки. Сплошной клубок примет.
Глава 6
Ах, с каким удовольствием люди мечтают и строят планы на будущее. Кажется, ну чего проще, поставил себе цель и достигай ее. Пройдет всего немного времени и вожделенная звезда у тебя в руке. Но нет. Порою уходит вся жизнь, а до заветной мечты, оказывается, человек не только не приблизился, а наоборот, стал еще дальше. И в конце пути всплывают два извечных вопроса: Что делать? Кто виноват?
Оглядываясь назад, вдруг искатель замечает, что не затем он гнался всю жизнь. Счастье было в другом, он прошел рядом и не заметил его. Так и получает ответ, что виноват он, а никто другой. А дальше то делать? Ничего. Просто жить. Он всю жизнь гнался за призраком, а жизнь продолжалась по своим законам, забрасывала его туда, куда он не только не стремился, но и не думал об этом.
И только на склоне лет, тот, кто был более умный, понимал, что не он хозяин своей судьбы, а ее величество жизнь. А его желания так никто и не спросил, он всю жизнь хотел чего-то придуманного. Но это уже в человеке говорит мудрость.
Горчаков проснулся утром. Немного тяжелой была голова от выпитого накануне вечером, да почему-то хотелось поспать. Но он решил доказать своею волею, что он человек, может делать все, что наметил. Подумаешь, байки Распутина. Нет, Григорий Ефимович! Я что задумал, то и сделаю. Начинаю тренировку сегодня.
Было уже по-зимнему светло. Он спустился вниз, попил чаю и пошел в свой кабинет. Еще издали он увидел открытую дверь, а когда заглянул в кабинет, то увидел Тихона и печника, стоящего на коленях, заглядывающего в топку печи. Тихон подошел к Антону и сказал:
-Печь задымила. Сейчас мастер определит причину и будет ремонтировать. Идите к себе в комнату, здесь прохладно, как бы не застудить рану.
Горчаков от досады выругался про себя, пошел бродить по дому. После бесцельного хождения, вдруг захотелось пройтись по улице, по морозцу, услышать хруст снега и провести разминку.
-Не будет по-твоему господин Распутин, я что хочу, то и творю. Вечером будет настоящая баталия с ножами за утро и вечер, - думал Антон, одевая офицерскую бекешу.
Он с удовольствием вдыхал морозный воздух, убыстряя шаг и прислушиваясь к себе. Раненая нога слегка постанывала от такой наглости, но не кричала от боли, а вскоре и совсем смерилась с чудачеством хозяина. Подполковник отметил только то, что покрылся легкой испариной, но это он отнес на счет выпитого накануне, а вот легкая отдышка есть признак застоя, длительного безделья.
-Ничего, погоняю я тебя Тоша, будешь снова как новый, - почти вслух пробормотал он.
И вдруг он услышал громкий, женский возглас:
-Князь Горчаков! Вы ли это?
Антон узнал этот голос и быстро обернулся на него. Рядом с ним остановился возок, из которого выпорхнула сама графиня Измайлова. Да, та самая, большая, хотя и бывшая, его любовь. Она была прелестна и, хотя была старше Горчакова, но выглядела потрясающе.
-Ужель та самая Татьяна? – продекламировал он Пушкина.
Они остановились в двух шагах, откровенно рассматривая друг друга. От Антона не ускользнули несколько морщин, тщательно скрываемые хозяйкой. Время берет свое. Но дама откровенно любовалась высоким, на голову выше нее, офицером.
-Ты очень мужественен и красив. Женщины будут от тебя без ума, - почему-то с горечью сказала она.
-Я так не думаю. Перед тобой старый, израненный офицер, которому нужны покой, постель и прислуга, - притворно сказал он.
-Прислуга, но не та, о которой говоришь ты. Наслышана, наслышана о твоих подвигах. Я все думала, когда твои друзья затащат тебя ко мне на огонек. А ты сам не догадался навестить старых друзей?
-Зачем ворошить прошлое? Столько воды утекло. Ты сейчас дама высшего света, бедный бывший паж тебе ни к чему, - Антону хотелось подразнить ее, прикинувшись все еще влюбленным мальчиком.
-Кто знает? Но друзьями мы точно будем. А старый друг – лучше новых двух. Я хочу видеть тебя у себя. У меня по вечерам собирается весь высший свет, тебе будет приятно увидеть своих старых знакомых, друзей, сослуживцев. Я жду тебя сегодня вечером. Очень прошу – приходи. Придешь? – она говорила искренне.
Известие о том, что там будет много людей, сначала оттолкнуло Антона от приглашения посетить ее дом и он подыскивал предлог отказаться. Она словно заметила это и уже умоляюще попросила:
-Ну, пожалуйста, хотя бы ради нашего прошлого.
-Я буду вечером у вас, - по-армейски четко сказал он.
-Тогда я не прощаюсь. До вечера, - и подала руку, чтобы он помог сесть ей в сани.
Он еще долго смотрел вслед уехавшему экипажу, но не прошлое удерживало его на месте, а другое. Странно, он был равнодушен к этой женщине, чему был очень удивлен, да и чего скрывать, рад. Возможно, сказалось ранение, фронт, видение близости смерти, а может быть быстрая, мимолетная любовь со многими представительницами этого пола, последняя с Анной, когда не предаешься слишком чувствам, а живешь одним днем. Тогда в кабинете, упоминание о Татьяне вызвали легкую ностальгию по прошлому, скорее по молодости и глупости, а вот встреча с ней откликнулась в душе пустотой.
-Перегорел и потух пожар любви, - устало улыбнулся он себе.
Довольный сделанным открытием, он быстро зашагал в сторону дома, где его встретил Тихон, который рассказал, что печь починена, в кабинете тепло. Антон поднялся к себе, отодвинул тяжелую портьеру и с радостью от сделанного открытия, что муки любви прошли, а может от того, что снова наступает привычный, размеренный быт кавалергарда, когда он был обязан появляться в свете и при дворе, принялся швырять ножи в цель.
Вечером за ним заехали друзья. Михаил был как всегда в ударе, в ожидании чего-то большого от вечера, а Серж – привычно скуп на эмоции. Он лишь сказал Антону:
-Телефонировала графиня Измайлова, приказала без тебя к ней не являться. Что это, Антон? Старая любовь не ржавеет? Такого напора я от нее не видывал. Вся речь была очень настойчива и категорична. Да, еще. Как я понял, она через своих влиятельных друзей подыскивает тебе хорошую должность.
Антон был удивлен. Бывшая фрейлина императрицы, а каков размах! Делать нечего, придется ехать. А то будет заказан вход в модный салон его друзьям.
Особняк графини был ярко освещен. У дома было много экипажей, здесь же ютились модные, редкие для того периода, авто. Почти на всех восседали шофера, важные и надутые, как индюки, закутанные по самые глаза в кожу и шарфы, в блестящих кожаных шлемах, которые обязательно венчали ветровые очки. Машины были с работающими двигателями, опасность не завести мотор на морозе была очень высока. Михаил приказал своему водителю также не выключать двигатель и быть готовому к дальнейшим поездкам.
Они вошли в здание. В просторном холле была выставлена вешалка, где принимали верхнюю одежду. У входа топтался человек в ливрее, но каковы его функции Горчаков не понял. Скорее он был задуман как антураж для помпезности. Затем проследовали в огромный зал. Знакомых было множество, как вчера в ресторане. И что самое удивительное, встречались все те же лица. Но вот в глубине зала мелькнула хозяйка, которая привычно раскланивалась с гостями, дежурно и заучено улыбалась, отвечая на приветствия.
Графиню сопровождали два иностранца, такие разные, такие непохожие. Горчаков вчера их видел: француз Николя Деманжо и поляк Юрек Ольшанский. Оба старались привлечь внимание дамы, которую они сопровождали, но было заметно, что оба наскучили ей. Она искала кого-то в толпе гостей, привычно выполняя свою роль. Но вдруг она заметила Горчакова, на мгновение лицо ее просияло, но вновь, усилием воли она накинула на него все ту же маску радушия к гостям. Но только она круто изменила маршрут следования и направилась к троице друзей.
-Я рада видеть вас у себя. Князь Горчаков, господа. Прошу познакомиться.
Француз склонил голову в галантном поклоне, как и полагается по этикету и сказал по-французски.
-Рад встречи с вами. Мое имя Николя Деманжо.
-Я рад встрече тоже, - на безупречном французском ответил Антон.
-А с этим господином, я думаю, вы знакомы, - продолжала Татьяна, - Юрек Ольшанский, потомственный шляхтич.
Мужчины кивком приветствовали друг друга.
-Вы давно не были в свете. Приглядитесь, я вижу много ваших знакомых здесь, а потом я дам вам аудиенцию. Если вы не возражаете, конечно.
Измайлова величественно удалилась, в сопровождении, таких разных типов.
-Она кого играет здесь? – спросил друзей Антон.
Михаил пожал плечами, а Сергей тихо сказал:
-А не все ли равно? Здесь все играют во что-то или в кого-то. Вон смотрите, непримиримые анархисты пьют с эсерами и монархистами. А бывшие народовольцы разгуливают в поисках жертвы. Великие князья чуть ли не целуются с евреями. Игры в демократию, подражание союзникам. А Татьяна выступает в роли радужной хозяйки.
-Нет, дорогой Серж. Скорее она копирует царицу, - подумал про себя Антон.
В другом помещении, поменьше, был накрыт стол с напитками и легкими закусками. Здесь было много офицеров, привычно потягивающих что-то из бокалов, а кое-где уже слышны были патриотические здравицы за войну до победного конца.
Они взяли по бокалу шампанского и отошли в сторону. Постоянно приходилось здороваться, с кем-то перебрасываться словами, но Антон чувствовал, всей своей кожею ощущал, что кто-то неотступно смотрит, наблюдает за ним, но сколько он не пытался поймать наблюдателя, безуспешно. Он допил бокал, очень захотелось выйти из этого вертепа в другой зал.
Там они остановились в углу. Хозяйки не было видно, но вот она вдруг возникла из-за какой-то портьеры, Антон механически отметил эту деталь, а к ней бросились поклонники. В течение вечера он неоднократно ловил на себе ее взгляды, но делал вид, что не замечает их.
Михаил был здесь как рыба в воде. Он мгновенно исчезал, чтобы появиться совсем с другой стороны, веселый, расточающий комплименты и комментарии. Вдруг он заметил Андроникова, который, кажется, забыл о вчерашней его просьбе и двигался за подаянием.
-Антон, он снова идет к нам. Что делать?
-Начни говорить первым. Благодари за то, что он не забыл о твоей просьбе.
Кипиани чертом подлетел к Андроникову и завопил:
-Князь. Я знал, что ты не забудешь о моей просьбе и выручишь меня, - повергая «побирушку» в смятение. Тот все вспомнил и бросился от Михаила в сторону.
-Проклятая забывчивость, - ругал он себя, - этот пустой, как и я.
Антон смотрел на собравшихся, прогуливающихся, беседующих, пьющих гостей и вдруг подумал:
-А ведь это стоит немалых денег. Откуда у графини такое состояние?
-Она, что богата? – спросил он у Сержа.
-Кто? Графиня Измайлова? – он рассмеялся.
-Тогда откуда все это?
-Масонство, я так думаю. Пожертвования.
Татьяну Антон больше в этот вечер не встречал, только изредка мелькала ее хозяйская улыбка в различных залах, да ловил ее взгляды на себе. Оценивающие, иногда призывные, пронзительные. Так осматривают лошадь на рынке цыгане, при покупки чего-то стоящего.
Но Михаил не зря приказал водителю не глушить мотор, вечер задался. Они объехали многие заведения, чтобы усталым, но довольным к утру появиться дома.
Антон подошел к парадному, в окне мерцал огонек. Он постучал и почти сразу дверь открыл Тихон.
-Ты почему не спишь? – спросил Антон.
-Жду, - последовал ответ.
-Как там дверь, которая со двора, помнишь? Не забили ее навсегда.
-Нет. Открывается, да и лестница исправна, - улыбнулся Тихон.
Дело молодое, а главное их любимое чадо пошло на поправку. Антон посмотрел на время, было раннее утро. Он прошел на кухню, очень хотелось есть. Тихон, в исподнем и накинутом на плечи тулупчике последовал за ним.
-Хочется чего-нибудь перекусить, - сказал Антон.
-Я сейчас разбужу Авдотью, она быстренько изладит чего-то.
-Пусть мама поспит. Мы, что сами не сможем найти ничего съестного? Неужели пусто, ничего нет? – Антон смотрел на Тихона.
-Как не быть!? Завсегда все есть. Сейчас сгоношу, пожуем малость, - Тихон сбросил полушубок и загремел крышками кастрюль.
Вскоре на столе появилась вареная картошка, квашеная капуста, холодная отварная говядина. Уселись за стол. Тихон нарезал хлеба и вопросительно посмотрел на Антона.
-Может немного спиртного?
-Нет. За вечер выпили очень много. А вот покушать очень хочется. Составь компанию.
Оба мужчины уселись за стол, неторопливо беря руками куски и отправляя их в рот. Была в этом какая-то близость, жевать вот так, среди ночи, без этикета, по-простому.
Антон поднялся к себе наверх, принялся раздеваться, когда вновь появился Тихон.
-Там Распутин приехал, просит увидеться. Я ему говорю, мол устал барин, а он в ответ «офицеры не устают».
Пришлось спуститься вниз. Распутин сидел на стуле в холле, в своей волчьей шубе, меховой шапке, пронзительные глаза сверкали, ну точно варнак варнаком. Увидев Антона, он сказал, не меняя позы:
-Собирайся больной, поехали на дальнейшее лечение.
Переспрашивать и уточнять, куда и зачем Горчаков не стал, просто одел бекешу, башлык и фуражку.
-Я готов, - и они вышли.
У парадного стоял извозчик, который, как только они сели, лихо тронул лошадь. Вскоре они были на вокзале, уселись в утренний поезд. После некоторого времени пути, в котором Антон сумел задремать, Григорий дал команду выходить. Они вышли на полустанке, пошли через лес по хорошей улице. Вскоре показался дом, зеленый, в два этажа, с верандою и башенкой над крышею.
-Какая-то дача, - отметил про себя Горчаков.
Было уже светло. Очищенная от снега дорожка средь вековых деревьев вела к крыльцу. За дачей просматривался лед залива. Они поднялись на крыльцо, вошли в дверь. В прихожей сняли теплую одежду и прошли в большую залу. Было много окон, которые были расположены напротив друг друга, большая печь украшенная изразцами выступала от стены и ощущение простора.
В углу на инвалидной каталке сидела женщина, за ней стояла прислуга. Свет от окон был так ярок, что рассмотреть сразу, кто она такая было трудно. Но она дала знак прислуге и та подвинула каталку навстречу вошедшим, вывозя ее из тени.
Антон узнал ее сразу, возможно осенила мысль о коляске, но на свету безошибочно определил: перед ним Анна Александровна Вырубова. Слегка полноватая, с круглым лицом, которое светилось добротой и глазами такой кротости, какие бывают у детей. Они были знакомы с тех пор, когда он был камер-пажом императрицы, а она ее фрейлиной. Затем она оставила этот пост, чтобы стать Другом Александры Федоровны. И она оставалась всегда верным другом. Но не преданность привлекала в ней царицу российскую, а ее склад ума.
Большую роль в ее становлении, как друга российской императрицы сыграли высшие, божественные силы. Анна в детстве была набожной, кроткою, послушною девушкой. Ее отец Александр Сергеевич Танеев занимал ответственейший пост главного управляющего Собственной Его Императорского Величества канцелярией, другие высочайшие должности, причем за преданность царской фамилии этот пост переходил членам фамилии Танеевых чуть ли не по наследству. Отец отменно музицировал и писал музыкальные композиции. Анна была приучена к музыке с ранних лет. Но большое влияние на нее оказало знакомство с отцом Иоанном Кронштадтским, который был провидцем, его ясные голубые глаза, казалось, проникали в душу человека. Он посмотрел на девочку, погладил ее по голове и произнес:
-Огромные дела тебя ждут дитя мое, а все из-за большого ума твоего. Ты переживешь великие мучения, нравственные и физические, но останешься чистой и непорочной всю жизнь. Ты – невеста Бога. Пока я жив, я буду с тобой.
В то время мало кто придал значение этим словам. Сказал священник, значит так надо. Но в семнадцать лет с Анной случилось беда: она простыла и заболела. Болезнь протекала в непонятной для медиков форме, ставились различные диагнозы, но больной становилось все хуже. Она потеряла полностью голос, слух, не могла глотать даже воду, не говоря уже о пище. И тогда с трудом она написала, чтобы пригласили отца Иоанна. Тот явился тотчас же. Осмотрел девочку, положил руку ей на голову и вспрыснул святой водой. Анна блаженно вытянулась и уснула, а по утру она была почти здорова. Сначала пила воду, затем стала есть и говорить. Полностью восстановился слух.
И уже тогда ей было видение, что она монахиня, оберегает царскую семью от посягательств на нее темных сил. Затем были сны о том, что в этом мире все переопределено свыше и изменить ничего нельзя, но можно, зная это, облегчить прохождение жизненного пути. Жизнь ставит перед каждым человеком испытания, задачи, но они все решаемые. Только вот решаются они не как кому захочется, а так как требует жизнь. Порою кажется, что решив ту или иную задачу по жизненному требованию, можно рухнуть в пропасть. Но нет! Жизнь делает в этом месте крутой поворот в лучшую сторону.
Много было видено чего, поэтому Анна твердо знала: жизненный путь предопределен, изменить его никто не может, не дано нам, здесь живущим, ибо пришли мы из своего мира сюда добровольно для этих страданий, дабы укрепить свою душу. Только одно позволено человечеству: по воле своей прервать этот, выбранный им самим, путь. Но за это приходится держать ответ перед Богом, а затем отрабатывать этот страшный грех на земле в ужасных условиях.
Она многое знала, эта кроткая на вид женщина, но стальная внутри. Она и прошла через многое. Вышла замуж за морского офицера, но тот был болен после потрясения, случившегося при взрыве на одном из крейсеров. Он то плакал, рыдал, то впадал в дикую раздражительность и агрессию, вызванных небывалыми страхами, от которых потом молча защищался подушками. Она выдержала год этого кошмара, так и не познав близости мужского тела. После развода она вновь вернулась фрейлиной императрицы во дворец, оставаясь внешне такой же кроткой и тихой. Но только Александра Федоровна при более близком узнавании Анны, отметила мужской склад ее ума, государственный масштаб мышления и это сыграло свою роль. Анна Вырубова была освобождена от должности фрейлины ее императорского величества, чтобы стать ее Другом.
Государственный, мужской склад ума сыграл с нею злую шутку. Войны было не избежать и Анна знала, чем это закончиться: крахом империи и гибелью царской семьи. Об этом знала правящая династия, но думала, что гибель грозит лишь царю и царице с чадами, остальные не ведали пути своего, надеясь быть в стороне. Благодаря усилиям Анны в разговорах с императором, удалось отстрочить вступление в бессмысленную бойню на два года, но они постоянно были рядом, чем Анна вызвала ревность царицы. Охлаждение отношений, слава Богу, были недолгими.
И вновь, как и прежде, Анна была рядом с Царицей. Но в январе пятнадцатого года, возвращаясь к себе на дачу, Вырубова попала в железнодорожную катастрофу, долгое время находилась без сознания, почти бездыханное тело лежало в санитарной карете, а голова покоилась на коленях императрицы. И только вмешательство Распутина, который ценой нечеловеческих усилий приказал:
-Анна, открой глаза, - она пришла в себя.
Она долгое время была в постели, у нее были повреждены кости таза, переломы бедер. Но все же ценой неизмеримых усилий она поставила себя на ноги, хотя и ходила, переваливаясь, на костылях. Но чаще она передвигалась в инвалидной каталке. Но и в этом положении она оставалась верным Другом, помощником августейшей семьи.
С Распутиным ее свело заболевание царевича Алексея. В результате родственных браков царских особ по всему миру, у наследника была гемофилия. Это заболевание характеризуется нарушением свертываемости крови, достаточно небольшого ушиба, царапины, чтобы получить массивное кровотечение, иногда заканчивающегося смертью. Это была трагедия для всего царствующего дома, но больше всего ударов получали мать и отец. Анна, как могла, разделяла и облегчала эти страдания.
До болезни царевича Алексея она виделась с Григорием у отца Иоанна, он показался необычным, но слишком мужиковатым. Но когда у царевича возникла опасность для жизни, она телеграфировала Распутину о помощи. Григорий немедля отправил телеграмму со своим благословением, которая была зачитана у постели больного ребенка и он пошел на поправку. Затем Вырубова настояла на том, чтобы Распутин находился рядом, в столице. Теперь он постоянно был поблизости от царской семьи, осознавая, что на нем лежит высокая ответственность за благополучие и здоровье наследника. С Анной у Григория были очень тесные духовные отношения. Такие взгляды и поступки бывают у глубоко, искренне преданных друг другу брата и сестры, порой в них прослеживалось что-то неземное, божественное. Он обладал гипнозом, был прорицателем, ясновидящим и очень хорошо целил людей. Она была очень высоко чувственная женщина, предвидела ход событий, зная о том, что изменить ничего нельзя, но ее исключительный, особый склад ума находил в этом лабиринте единственно верное решение, поставленной жизнью перед государством и его правителем, задачи.
Члены императорской семьи негласно, между собой, Анну называли Нашим Другом, хотя на людях у нее были другие прозвища, которые она сама и придумывала. Григория все величали Старцем. Он в силу своего происхождения, воспитания называл царя с царицей «папой» и « мамой», подчеркивая этим их статус для простого народа, который он олицетворял.
И какие бы темные, нечистые силы не витали над головами Помазанников Божьих, эти двое странников, наделенные сверхчеловеческим даром, были призваны защищать их, готовить к грядущим испытаниям, зная, что остаток своих дней царь и его семья должны пройти сами, без чьей бы то ни было помощи, достойно и как полагается монархам великой державы, с ее исключительным народом. Они зорко выискивали среди живущих на этом свете себе подобных людей, зная, что те посланы сюда с особыми полномочиями. И вот в поле зрения оказался князь Горчаков, он давно проявился у Анны, но она знала, нельзя торопить время, ибо эта категория характерна лишь для обитателей Земли, потому что любым испытаниям положен определенный срок, который невозможно изменить. Нельзя торопить время!
Теперь время Антона настало, ибо скажи ему об этом раньше, он бы воспринял все как мистицизм, насмешку над самостоятельностью человека, хотя сейчас он тоже не совсем готов к новым для него идеям. Требуется время, а оно идет неумолимо вперед и вскоре он так же, как и Анна с Григорием будет читать книгу жизни. Разговор должен состояться сегодня. Анна понимала всю трудность и тяжесть такой ноши, как посвящение новенького. Она помнила, как это проводил с ней подобную беседу, после болезни, отец Иоанн Кронштадтский, как он с трудом подбирал слова из-за необычности миссии.
Антон огляделся. Каталка с Анной остановилась напротив его. Она с трудом поднялась на ноги, поддерживаемая прислугой и Григорием, проговорила:
-Здравствуй Антон. Помнишь ли ты меня?
-Конечно помню, Анна Александровна. Ведь я был камер-пажом при ее светлости Александре Федоровне. А вы были ее фрейлиной.
-Я рада встрече с тобой и не буду этого скрывать, давно ее ждала. Но вот время пришло, мы встретились, - и она протянула руку.
Горчаков взял руку и хотел поцеловать, но Вырубова воспротивилась.
-Нет, нет. Мы все здесь друзья, странники. А сейчас после дороги, холода прошу мужчин к столу.
Она вновь была усажена в кресло. Недалеко стоял стол с холодными закусками и какими-то графинчиками. Григорий привычно налил две рюмки водки, одну пододвинул Антону. Анне он налил взвару.
-С приездом, - сказала Вырубова и все чокнулись.
Хорошая водка растеклась по жилам, стало тепло и уютно. Григорий налил себе еще и вопросительно посмотрел на Антона. Тот отрицательно покачал головой.
-Ну, рассказывай, что нового на фронтах? Как твоя рана, зажила ли? – начала Анна.
Антон посмотрел на нее и подумал:
-Что может понимать эта женщина-инвалид в мужских делах? – чем вызвала у собеседницы легкую усмешку.
Но после его неторопливого рассказа, последовали такие вопросы, что он тут же забыл, кто сидит перед ним. Вопросы были очень необычны, нестандартны, возникало чувство, будто Анна прибыла только что с передового театра боевых действий. Она владела обстановкой так свободно и легко, как своим дыханием. Это поражало: женщина с кроткими, по- детски наивными глазами, сидящая в инвалидной коляске, рассуждала с мужской прямолинейностью, прозорливостью, а что самое удивительное, с предвидением развития событий.
Уже после получасового разговора, Горчаков покрылся испариной, хотя в зале было не жарко. Анна за пояс заткнула бы любого генерала из Генштаба своими познаниями, а о присчитывании ходов возможных действий и говорить не приходилось. Он даже обалдел от этого. Она заметила это, слегка улыбнулась и заметила:
-Привыкай дорогой подполковник. А теперь поговорим о том, чем ты думаешь заниматься в дальнейшем?
Распутин, выпив еще одну рюмку водки, отошел к дальнему окну и любовался видом на Финский залив. Антон немного растерялся, честно сказать, он еще не думал об этом.
-Не знаю. Наверно снова уеду на фронт, как только заживут раны.
-Сейчас есть кому воевать, да и в тылу много болтунов, которым бы не мешало подержать винтовку в руках. Нам нужен специалист в Генштабе. Не возражаешь? – вот так прямолинейно, по-мужски спросила она.
Антон неопределенно пожал плечами. Женщина распоряжается должностями высших армейских органов управления. Абсурд. Это прерогатива императора.
-Вот и хорошо, что не возражаешь. Император будет в курсе твоего назначения. Сейчас поговорим о простых делах насущных.
И в один миг перед Антоном сидела милая женщина, с ясными глазами, которая, как старшая, заботливая сестра стала расспрашивать его о том, как его раны, что кушает, чем занимается в свободное время. Метаморфоза была так разительна, что боевой офицер в который раз растерялся.
-Давайте перейдем к столу. Григорий налей подполковнику водочки, он немного не в себе. Потом чай и скоро будет поезд.
Вскоре начали прощаться.
-Я жду вас в субботу утром князь. Григорий заедет за вами. Пожалуйста, дайте слово офицера, что обязательно будете, - говорила Вырубова, сидя в инвалидной коляске.
-Даю слово, я буду в субботу у вас.
Антон говорил это с трудом. Уж так не хотелось ему тащиться в эту даль, на какую-то дачу, слушать мистические бредни о сотворении мира от двух полоумных представителей человечества, которые величают себя еще «странниками». А может то что он прочитал в газетах о них, будто бы они являются любовниками, делая намек даже на царицу, правда?
-Нет, неправда, - сказала ни к кому не обращаясь Анна.
После этих слов Антон совсем онемел. Он выскочил на свежий воздух, дышал полной грудью, постепенно приходя в себя. Кажется, стало легче. Он осмотрелся вокруг. Рядом стоял Распутин, в своей волчьей шубе и задумчиво ковырял ногой, обутой в сапог, слегка подтаявший снег.
-Отдышался, дорогой князь? Тогда пойдем, надо поспешать. Скоро и поезд будет, - и не оборачиваясь пошел в сторону станции.
Подавленный Антон поплелся за ним. В столицу приехали молча, а у парадного Горчаковых простились сухо.
-Зачем я дал слово? Мог бы отделаться, придумав кучу причин. Как она догадалась, что я так подумал о них? – в голове кружился рой мыслей, одна ужаснее другой.
Он поднялся к себе, вошел в кабинет и с остервенением стал бросать в цель камни, затем ножи и звездочки. А те, как заколдованные, не хотели идти в намеченное место.
-Да успокойся ты, наконец! – приказал он себе.
Антон сел на тахту, расслабился, уронив руки на колени, весь как-то обмяк. Дыхание постепенно становилось редким, неслышным. Бешеный бег мыслей перешел в ленивый, неторопливый шаг.
-А ведь это даже занятно, узнать что-то новое о сотворении меня самого, - под конец усмехнулся он.
Взял в руки пару ножей, они точно впились в то место, которое он наметил.
-Вот так, а иначе нельзя, нет.
Вошел Тихон. Он посмотрел на Антона и спросил:
-Есть будешь, с утра голодный или подождешь ужина?
Но послышался стук в дверь и на пороге появился Пустовойтов.
-Здравствуйте. Земля слухом полнится, что ты уже здоров, посещаешь развлекательные заведения.
-Разве от тебя скроешь что-нибудь, мой дорогой дядюшка? – Антон пожимал руку полковника, намекая на его работу.
-Никогда и ничего, - он внимательно посмотрел на племянника.
Было заметно, что вид последнего ему не очень понравился, но да Бог с ним, переживет.
-Я вот по какому поводу пришел. Вся твоя родня наслышана о твоих боевых подвигах, ранах и хочет тебя видеть в воскресение к обеду. Обед состоится у меня. Как ты к этому приглашению относишься?
-С удовольствием принимаю его, - хотя весь вид Антона говорил об обратном.
-Приглашение князю и княгине я уже сделал, согласие получено. Так-с что жду, мой дорогой племянник.
-Может сейчас поужинаем вместе, Андрей Афанасьевич?
-Просил меня откушать только что и князь. Спасибо. Антон, ты же знаешь мой принцип, ужинать дома. Только в исключительных случаях я ем вечером в гостях. А засим, позвольте откланяться. До скорого свидания.
Проводив дядюшку, Антон спустился вниз в столовую, где сегодня дед разглагольствовал о военных действиях. Антон не доставил деду удовольствия поспорить на тему войны, он был слишком уставшим и потрясенным дневными событиями.