Начало августа 2010 года было просто сумасшедшим. Природа, неизвестно по какой причине, словно сбилась со своей отлаженной давным-давно программы. Она обжигала всё и вся внизу, иссушая жизнь на поверхности планеты, одиноко вращавшейся в глубоком космосе, во всем богатстве и разнообразии её проявлений. Под Москвой горели, скорее бесконечно тлели, торфяники. Причём, поскольку они были скрыты усохшей травой и опавшими раньше времени листьями, то тлели себе внутри под тонким слоем корней и растений. Продукты горения постепенно скапливались, повышая давление, и, когда оно становилось избыточным для какого-то одного конкретного участка поверхности, вонючая гарь со свистом и шипением вздымалась над лесом, а частично остыв, она стелилась по мхам и лишайникам, покрывающим огромные пространства древних болот. Пожарные бригады прорывались к затерянной деревне. Вертолёту в удушливой мгле и при отсутствии даже малейшего пятачка сухой и прочной поверхности приземлиться для оказания помощи погибающим жителям затерянной деревеньки было просто невозможно.
Александр разрубил ножом-мачете засохший клубок ветвей и сухостоя, он раздвинул две образовавшиеся половины и выглянул…
- Гефестион, я пришёл. - Молодой, ладно сложенный мужчина с белокурыми вьющимися локонами легко и, вроде бы, совсем без усилия откатил в сторону огромный бурый валун, прикрывавший малозаметный вход в пещеру.
– Все наши друзья уверены, что я умер. Что я последовал в царство мёртвых вслед за тобой, о мой друг Гефестион. Пускай они прозябают в пирах и разврате. В обогащении, лжи и интригах. Но мы же не будем жить такой жизнью? Мы же решили, не так ли?..
– Конечно, о великий Александр. Мы отправимся с тобой за пространства земли Скифов. Туда не понадобится брать с собой фалангу, ощетинившуюся копьями-сариссами, закованную в броню и марширующую тяжёлой поступью. И конница царских этеров тоже не понадобится там, о великий Царь. Тот раб, купленный мною несколько лет назад на Вавилонском рынке, много раз чертил мне подробный путь. И я теперь легко даже сам могу его найти. Он рассказывал, что люди, проживающие там, не ведают между собой, что такое ложь. Они почитают за высшее счастье творить добро по отношению друг к другу. Шесть дней в неделю они напряженно трудятся на благо общины и на будущее детей, а на седьмой день труд в их понимании становится недопустимым, и они читают свою главную – святую книгу, которая содержит ответы на любые вопросы. На все вопросы, которые только могут возникнуть у человека.
- Гефестион, как только Паллада выступит на чёрном небе, когда всё вокруг погрузится в нежные объятья Морфея, мы выступаем. Скажи этому рабу Элиэзеру, чтобы он готовил всё необходимое. И да будут к нам милостивы Олимпийские боги. Хотя нет, Элиэзер же объяснил, что милостив к нам может быть только Он! Всевыш-ий!
Александр снял свой тяжёлый шлем и, задумавшись о чём-то своём, закутался в алый, с золотой оторочкой, плащ. Блики на стене пещеры словно бы прыгали в нетерпении, подстёгивая идущее объективно с неизменной скоростью, неумолимое время. Но оно шло, никуда не спеша, длинным устремлённым в бесконечность караваном, оставляя позади барханы дней и дюны событий.
…Раскаты грома перекатывались по ночному осеннему небу. Вспышки светильников молний выхватывали из непроглядной темноты притулившиеся на полянке дремучего леса несколько небольших слегка покосившихся избушек. Они стонали и скрипели под бешеным напором порывов сумасшедшего ветра. Стена дождя с громким стуком обрушивала на крыши домов бегущие потоки воды, которая с пеной и удовлетворённым урчанием прокладывала себе путь.
Под широким, землистого цвета навесом сидели два совершенно типичных мужика в белых косоворотках навыпуск и домотканых заношенных портках. С боков у них свисали кисти белых верёвочек, а на головах лежали маленькие чёрные ермолки.
- Гефестион, прочитай мне письмо, которое привёз Элиэзер на этот раз.
- Слушаю и повинуюсь, о великий Царь.
- Гефестион, я же много раз объяснял тебе, что все эти вычурные титулы остались в далёком прошлом! Ты что, разве не понял меня до сих пор? - Брови блондина по привычке гневно сошлись к переносице. Лицо заострилось и приняло вид приготовившегося к стремительной атаке сокола. - Прости меня, о велик… то есть, мой друг Александр. От любой многолетней привычки очень и очень трудно избавиться, даже если к этому искренне стремиться. Так сказано в священном свитке Торы. А как ты, Александр, знаешь, там нет ни одного слова, которое не являлось бы абсолютной истиной.
Дождь всё лил и лил. За стеной низвергающихся с небес хлябей не было видно ни зги. Только периодически вспыхивали размытые пятна там, где сверкала на самом деле ослепительная молния.
- В письме, о мой друг Александр, – произнёс, поёжившись с непривычки, Гефестион, - сказано, что твои соратники – энтархи перессорились и передрались, пытаясь поделить бескрайнюю империю. Рвут её, как вороны, стремясь получить больший и жирный кусок. Птолемей сумел забрать Египет и вроде очень этому рад. Антипатр подмял под себя всю Грецию, включая Македонию, и уже несколько раз, правда, безуспешно, посылал убийц в Пеллу к твоей матери – царице Олимпиаде. - Смотря вдаль затуманенным взором, поправив сползшие домотканые штаны, Александр поднял ладонь, властным жестом остановив Гефестиона.
- Друг мой, как это далеко, как мелко… странно, быть может, но меня все эти дрязги совершенно не интересуют. А вот тот факт, что недельную главу Торы я пока что не прочитал, тяготит меня очень. Ну-ка, открой мне, пожалуйста, эту – текущую главу. Рав давеча объяснял нам, что…
С гиканьем и свистом отряд, состоящий из нескольких десятков всадников в полурубашках-полухалатах, подпоясанных кушаками, налетел на полянку, на которой расположилась деревня. Самое большое здание, просмолённое и за лето сильно высохшее, заполыхало алыми языками нетерпеливого огня. Странно это было видеть, ведь только недавно низвергался бурный ливень. Но… к моменту нападения словно бы какая-то высшая сила выключила программу “дождь”. И вот теперь самое большое здание, а это была синагога местной общины, стало с воем и рассыпавшимися искрами исчезать в огне и дыму. А всадники огромными крылатыми тенями из стороны в сторону носились по деревне. Они кололи пиками и рубили боевыми топорами всех и вся. Эти всадники были… местными жителями. Они жили неподалёку и частенько, по погодным условиям или ещё каким горестям, не могли себя прокормить. Вот тогда они тоже приезжали сюда, но с просьбами, а не пиками… Они ненавидели живущих в этой деревне чужаков. Ненавидели их за то, что те жили, всегда улыбаясь друг другу. Помогая в трудах земных и трудах духовных. Ненавидели даже за то, что когда в трудные периоды обращались к ним за помощью, то всегда и легко получали её. Эта жгучая ненависть копилась в их сердцах. Раздувалась нарывами клеветы и беспардонной лжи о том, что чужаки якобы убивают для своих праздников младенцев и употребляют их кровь. Вот и сегодня кузнец Владимир Пукин-сын прибежал ночью, размахивая рукавом от детской рубашки, смоченным кровью, и рассказал, что они видели с отцом-Пукиным, как в синагогу поволокли юродивого смеющегося ребёнка...
Александр и Гефестион успели облачиться в доспехи и сражались, стоя спиной к спине. Золотой шлем бывшего царя сверкал, отбрасывая всполохи кострищ, которые полыхали там, где совсем ещё недавно стояли маленькие опрятные домики. Снопы блестящих искр взвивались и уносились в закопчённое чёрное небо. Бегавших в разные стороны жителей деревни кололи острыми пиками, как куропаток, а они старались спрятать кто за пазухой, а кто в подполе, домашние, без вычурных украшений, свитки Торы…
Гефистион судорожно дёрнулся: пика проткнула его горло, и он сумел прохрипеть: ”Прости, о великий Царь… то есть, друг Александр…”. И, подхваченный двумя проносившимися всадниками, исчез в темноте.
Александр сражался совсем один с наступающими на него со всех сторон врагами. Такого не было за все годы его богатой на сражения и битвы жизни. Всегда рядом свита, всегда рядом друзья. Конь Буцефал… Он понимал, что огромный боевой опыт позволит продержаться достаточно долго, но… чем всё закончится рано или поздно, было совершенно ясно. Александр опёрся на свой тяжёлый, омытый кровью погибших врагов меч. Поднял к верху глаза и… "Барух ата адонай элокейну мелех аолам…" - громким сильным голосом разнеслось над пожарищем. Хлюпнуло болото, поднялся огромный пузырь и, лопнув, выпустив сернистый зловонный газ, поглотил одинокую молящуюся фигуру.
…Пожарные бригады прорывались к затерянной деревне. Алексадровка ещё была не уничтожена безжалостным огнём, разносимым ветром, и люди делали всё, что только можно, чтобы попытаться спасти её жителей. А вот расположенную неподалёку, тоже посреди леса, Гефестионовку спасти даже и не пытались. Бесполезно, за какие-то минуты выгорела до тла!
Вертолёту в удушливой мгле и при отсутствии даже малейшего пятачка сухой и прочной поверхности приземлиться для оказания помощи погибающим жителям затерянной деревеньки было просто невозможно. Александр Соловейчик разрубил ножом-мачете засохший клубок ветвей и сухостоя, он раздвинул две образовавшиеся половины и выглянул… Хлюпнуло болото, поднялся огромный пузырь и, лопнув, выпустил сернистый зловонный газ. На поверхности, покрытой тонким зелёным мхом и коричневыми лишайниками, лежала истлевшая фигура воина в изумительной красоты панцире ручной чеканной работы, ножных и ручных доспехах. Рядом валялся ярко сверкающий золотой шлем с двумя белыми перьями, по бокам инкрустированный драгоценными каменьями. А на светло-коричневом черепе с пустыми провалами глазниц, гордо, уверенно и нерушимо, возлежала ермолка, бездонная в своей бархатной черноте, как безлунная ночь…