Где моя дочь?

 Порой возникает желание исказить память о событиях прошлого, чтобы сделать её не столь мучительной.
Дэниел Уоллес
*
Я приехал в клинику-санаторий неделю назад. Ничего особенного в эти дни не произошло, если не считать апрельских причуд переменчивой погоды: вчера было жарко как в июне, а сегодня к вечеру – холодно как в феврале. Я охотно принимал целебные ванны, ходил на гидромассаж, занимался в фитнес-студии, в свободные часы гулял в парке, кормил оленей, по вечерам купался в бассейне, после чего закрывался в номере отеля и писал роман; иногда брал в руки книгу и бездумно сидел с нею в большом и красивом зале-форуме перед искусно устроенным бассейном со стекающей по каменным плитам говорливой водой.

Весь сегодняшний день мне было по особенному одиноко и  тоскливо. Сидя в плетёном из бамбука кресле, я смотрел на льющуюся воду, разглядывал лениво плавающих в прозрачной воде декоративных рыбок, изредка обводил скучающим взглядом форум, наполненный вечерним освещением ламп, неумолчным журчанием и плеском воды,  а также ровным гулом голосов – там и тут, поодиночке и группами, сидели за столами и ходили между ними пациенты клиники и их посетители. Работал буфет. Кто-то лакомился мороженым, кто-то уплетал кусок торта, пили соки, кока-колу, кофе и безалкогольное пиво. Игроманы и завсегдатаи интернета  оккупировали компьютеры в библиотечном углу, там  слышался звон падающих монет в прорези копилок. В другом углу представители исламского мира сражались в домино и нарды. За соседним с ними столом шестеро немцев играли в карты. Справа женщины вязали тёплые шарфы и косынки. Поодаль несколько мужчин спорили о политике.
 
Всё было как всегда.

Некоторое разочарование в людях удерживало меня от новых знакомств. Мне хватало общения в столовой, в собеседованиях с врачами, на занятиях спортом, в очередях и на прогулках. Но сегодня был явно не мой день...

По примыкавшему к форуму широкому, длинному и ярко освещённому проходу шёл Виктор Берн. Несколько раз я встречал его на лекциях по распознанию стресса и способам ему противостоять. На практических занятиях по психодиагностике люди часто не могут сдержаться и проговариваются о личных проблемах. Виктор оказался замкнутым внутри себя, мне о нём ничего особенного не было известно. Ему было далеко за пятьдесят лет, он давно не работал, были у него какие-то проблемы в семье – вот, пожалуй, и всё, что я о нём знал к этой минуте. Внешне он был опрятен, почти всегда ходил в лёгком спортивном костюме, везде и всюду появлялся быстро и тихо, один, в толпе не прятался, был общителен, вежлив и учтив, долгосрочные контакты не завязывал, в разговорах с женщинами вспоминал жену.

Вчера вечером я сидел на этом же месте, читал книгу, как вдруг услышал русскую речь. Подняв глаза и чуть повернув голову влево, увидел двух женщин, занимавшихся вязанием. Юные бабушки выглядели замечательно и речи о болячках не вели. Забыв обо всём на свете, они живо судачили о мужчинах, об их семейном долге. Русская речь в Германии звучит так же часто и непринуждённо, как польская или турецкая, и я уж было снова погрузился в созерцание форума, как вдруг явственно услышал имя уже знакомого мне человека.

   – Его зовут Виктором Берном, – с ударением и переходом на долгое "э" – Бэ-эрном –  сказала женщина в полосатом, под матросскую тельняшку, джемпере и тёмно-синем трико, в очках с золотистой оправой. – Говорят, – продолжила она, – совсем дошёл человек – потерял покой и сон...

   Около сорока лет я был женат на замечательной женщине, другие женщины в плане интимном меня интересовали как далёкие и холодные звёзды на ночном небосклоне, а мужчины не интересовали совсем.

– А что с ним? – быстро спросила другая, в пёстрой лёгкой блузе и джинсах, продолжая нанизывать петли на длинную спицу.

– Да кто его разберёт? – пожала округлыми плечами первая.

– Какой он из себя? Его тут нет?..

Поправив очки на носу, первая подружка сделала попытку рассмотреть людей в зале, это ей, по всей вероятности, удалось, поскольку ответила она уверенно:

– Нет, не видать. Он, знаешь, такой...

– Какой?..

– Загадочный. Я бы сказала, сердечный, много переживший...

– А! Я знаю, о ком ты – тихий такой, добрый, а улыбнётся и всё – таешь!..

– О, даже так! Уж не влюбилась ли ты в него, дорогуша?

– А что нам, долго ли, умеючи?..

Они весело захихикали, стали о чём-то перешёптываться, а я, отвернувшись, задумался о чём-то своём, не придав значения словам пустомель.

Берн приближался к повороту в форум неспешной походкой; интраверт, он был сосредоточен на какой-то мысли и, я видел, намеревался пройти мимо – в руке держал пустой стеклянный графин, который хотел наполнить минеральной водой из источника, устроенного в холле примыкавшего к форуму здания. Поймав мой взгляд, Берн слегка улыбнулся и кивнул в знак приветствия.

Для меня это был знак действовать. Тоска одиночества в толпе и вдруг разыгравшееся любопытство подняли меня, я пошёл к нему, надеясь разнообразить пустой вечер проникновением в чужую тайну. Для чего мне это было нужно? Я этого ещё точно не знал. Во мне,  вероятно, проснулось любопытство исследователя душ человеческих, захотелось прояснить загадку мужчины, о котором судачат женщины. Возможно, появилось смутное желание облегчить душу мучающегося человека, открыв в нём шлюзы, сдерживающие поток откровения. Я по себе знал: уйдёт эта тяжесть, и жизнь покажется лёгкой, радостной, появятся планы на будущее. Впрочем, я не лекарь, и простого любопытства во мне всегда больше участия к чужой судьбе, когда своя "ох, полным-полна моя коробушка, есть в ней ситец и парча...".

Берн увидел, как я поднялся из кресла и направился ему наперерез, замедлил шаг, наблюдая за тем, как я лавировал между столами и людьми, определяя уровень агрессии в намерении малознакомого человека приблизиться к нему. После бесед с психиатрами нервы пациентов оголялись и искрили коротким замыканием, отчего вдруг, словно из ничего, возникали острые конфликты. Буквально сегодня в столовой молодой парень чуть не избил соседа по столу за неосторожно оброненное слово. В глазах Берна уже читался вопрос, какого лешего мне от него нужно и кто я вообще такой.

– Вечер добрый, Виктор! За водой или по воду? – шутливо заговорил я, прямо и открыто рассматривая его глаза, лицо, демонстрируя дружелюбный интерес к его личности.

– Вечер и вправду хорош, Тони. По поводу воды, – улыбнулся он. – Ведь без воды и ни туды, и ни сюды.

– Ну пойдём, я тоже напьюсь, а то дневную норму не добираю.

Мрачное настроение за видимым легкомыслием и показной весёлостью не спрятать. Глаза Берна, серо-голубые, усталые, с болезненной поволокой, по-прежнему смотрели изучающе, серьёзно, настороженно. Набирая воду в одноразовый пластмассовый стаканчик, я заметил, как Берн вдруг пытливо, будто собираясь о чём-то спросить, поймал мой взгляд. Ему явно не хватало смелости на поступок. Если я отвернусь и уйду, ничего не произойдёт.

– Об этих источниках много пишут, – заговорил я, давая ему время решиться.

– Да, вода целебная, – эхом отозвался Берн, борясь с искушением повернуться и уйти.

Завязавшееся общение нужно было чем-то скрепить. Я глянул по сторонам, увидел кофейный автомат и пустые, обтянутые мягким красным бархатом белые лавки и журнальный столик в просторном углу. По вечерам здесь гомонили турецкие женщины, сейчас они общались в форуме.

– Присядем? – предложил я.

– Давай! – согласился он, переходя на "ты".

– Ты давно здесь? – перешёл на "ты" и я.

– Третий день.

– А я – седьмой. Одному тут скучно.

– Да... – неопределённо протянул он.

Предложить Берну кофе из автомата я не спешил – кофе любит не каждый, кроме того, от угощения незнакомого человека он наверняка бы отказался, сославшись на вечернее время или отсутствие желания. Я только собирался решить эту задачу, как на моё везение из-за угла вышла и к нам направилась пожилая монашка в чёрно-белом одеянии, перед собой она несла столовый серебристый разнос с чашками горячего ароматного кофе и стаканчиками чая, вазочками с кубиками сахара-рафинада и пакетиками молочка. Был канун Пасхи, в связи с устоявшимися религиозными традициями служащие Христу угощали людей в клинике, расспрашивать о деталях посвящённую Богу нонну не хотелось –  воспользовавшись моим отвлечением на другой объект, Берн мог потихоньку встать и уйти. Общинники лучше кого бы то ни было знают, как здорово разряжает нервозную обстановку кофе или чай, как эти ароматы, тепло и сладости располагают к разговору по душам. Без жеманства, но с благодарностью мы взяли чашки. Берн, как и я, предпочёл чаю кофе. Не произнеся ни слова, монашка с улыбкой ангела и любовью в глазах по очереди кивнула каждому из нас и неспешно удалилась.

– Надо же, стоило подумать о чашке кофе, как его тут же принесла эта монашка! – воскликнул, не сдержав удивления, Берн. – Как тут не верить в чудеса?..

– Действительно! – я, как и он, был под впечатлением удивительного совпадения мыслей, желаний и случайностей. – Меня, признаюсь, даже потянуло к ней на исповедь!..

– Понимаю, – кивнул Берн, опуская в чашку кусочек сахара. – Жизнь без исповеди невыносима.

– Кем ты был в России? – спросил я, собираясь держать свой интерес на раскрытии его тайны.

– Я из Казахстана, – ответил Берн. – Был журналистом областной газеты. Теперь – безработный...

– Тогда мы с тобой одной меткой мечены – я, к несчастью, писатель! – в моём голосе прозвучало больше радости, чем печали.

– Вот как? – удивился Берн, вглядываясь в меня с большим интересом. – О чём же ты пишешь?

– О судьбах российских немцев. Пишу мало...

– Почему?

–  Меня занимают не банальные житейские истории. Прототипы – реальные люди. В последние годы произошёл сбой, я зациклился на личных воспоминаниях, застрял, как говорится, в прошлом...

– Понятно. Со мной та же катавасия...  – Он зачем-то глянул по сторонам, а помолчав, тихо спросил: – Твоих героев могут узнать близкие и друзья, но большинство людей никогда не узнает, с кем они живут рядом, так?..

– Да, так оно и есть: я не раскрываю имён.

– А хочешь, я расскажу тебе одну историю, которая произошла со мной против моей воли? Пусть не сейчас и не завтра, когда-нибудь ты вспомнишь её и напишешь рассказ. Я даже разрешаю тебе пофилософствовать, главное – постарайся на совесть, договорились?..

Я обомлел от подъёма настроения, сдерживая эмоции, глухо сказал:

– Договорились. Я готов выслушать тебя.

И тут он, собираясь, наверное, с мыслями, умолк. Молчал и я: не каждому дано уметь рассказывать так, чтобы с самого начала понимали  с полуслова и не переспрашивали потом.

– Знаешь ли ты, что такое амнезия? – вдруг спросил он, взглянув на меня в упор.

– Амнезия? – непроизвольно повторил я. – Это потеря памяти.

– Верно. Так вот, у меня, оказывается, избирательная амнезия...

– Что значит – избирательная?

Берн вдруг поднялся и пересел на другую лавку. Его напряжённый взгляд устремился мимо меня. Я оглянулся. Он обозревал пустое фойе здания и главный вход в клинику. Он, без сомнения, кого-то ждал, и этот кто-то мог запросто прервать наш разговор.

– Это частичная потеря памяти, – ответил он, коротко посмотрев на меня. – Некоторые события, угрожавшие жизни, мозг, заботясь о собственной безопасности, на время блокировал. Потеря памяти произошла внезапно и незаметно для меня и моего окружения. По крайней мере, никто не напоминал о забытом так, чтобы память мою пробил электрический разряд. Теперь-то я знаю: есть в этом мире люди и события, о которых все помнят, но в общении со мной старательно обходят стороной, не желая, наверное, сделать мне больно, избегая споры, ссоры, обиды...

– Да, я слышал о таких историях. Подсказка судьбы – сейчас я читаю шпионский роман об агенте, потерявшем память после травмы головы. Разговаривать вот так, с глазу на глаз,  с человеком, который потерял память, не приходилось. Как же тебе удалось узнать о том, о чём ты, судя по-всему, забыл? Родные заметили? Или сам?..

– Родные слепы как кроты. Я сам догадался. Не так давно воспоминания стали проявляться как негативы из архива старого фотографа. Я стал задумываться, сопоставлять факты и события... Оказалось, в моей жизни произошли такие встречи с людьми, по которым невозможно было не догадаться о том, что эти люди знают меня лучше, чем я знаю себя сам. Они помнили то, о чём забыл я!..

– Погоди-ка, Виктор, в мире немало аферистов. Зная о твоей проблеме, тебя могли, просто-напросто, разыграть!.. Ты, случаем, не получил наследство богатой тётушки?..

Он снова контролировал взглядом стеклянные входные двери и передвижение людей на стоянке автомобилей. Уличные фонари едва пробивали густые вечерние сумерки и падающий крупными хлопьями снег. Мания преследования или ожидание важной встречи нервировали Берна.

– Нет, наследства я не получал. Хотя ни в чём не уверен! – горячо сказал он. – Я не могу отличить реальность от чьих-либо вымыслов, понимаешь?

– Да, разобраться тут сложно. Без консультации врача не обойтись.

– Перед поездкой в клинику я прочёл об амнезии несколько научных статей и решил поговорить здесь с психоневрологом...

– И что он сказал?

– Не он – она. Со мной работает фрау Лазаренко.

Я молча кивнул: та же Лазаренко и несколько врачей, занимавшихся моей историей, упражнялись в заполнении бумаг, до исправления моей ситуации добраться им было некогда. Завтра утром, в девять часов, я должен идти к Лазаренко на приём, и новая беседа мне вряд-ли поможет.  Поэтому  кивок выдал мой скепсис, что называется, с головой.

– Самое трудное для нас было – определить, когда, при каких обстоятельствах потеряна связь с событиями прошлого. Я последовал советам врачей и по годам записал перенесённые болезни и памятные психические травмы. Лазаренко изучила их. Веришь или нет, а – молодец! – до встречи с ней никто в моей судьбе заинтересованного участия не принимал, диагноза не ставил и психиатрическую реабилитацию не планировал. И вот сегодня...

– Сегодня ты вспомнил того, кого высматриваешь сейчас?..

– Да!.. Н-нет, сегодня произошло невероятное  – я вспомнил!.. А жду я другого человека. Это друг моего детства, Вилли Гунст. Он живёт в этом городе. Мы не виделись лет двадцать, если не больше. Здесь живёт и моя первая любовь – женщина, которая ушла к другому...

–  Вышла замуж за твоего друга?

– Нет. Вилли её дядя. Я не её хочу видеть. Я хочу понять, почему она ушла. Вилли ничего не станет о ней рассказывать, но я сумею понять то, о чём он промолчит.

Берн говорил откровенно и прямо. Он доверял мне. Это позволило спросить о главном:

– О чём же ты вспомнил сегодня? И почему говоришь так...

– Как?

– Безрадостно.

– Потому что это очень больно!.. – в новом порыве горячности воскликнул он и тут же, следуя профессиональной осторожности, осёкся. Шлюзы твёрдого характера этого человека по-прежнему сдерживали напор тёмной массы пережитого. Я надавил:

– Что именно?

– У меня есть дочь, понимаешь?.. – грудь его содрогнулась от сдержанного рыдания, глаза мгновенно увлажнились, слеза капнула на грудь, он шмыгнул носом, быстро-быстро заморгал, справляясь с сердечной слабостью.

Я, признаться, не понял, как соотнести переживаемый Берном психологический шок с известием о дочери. Связь, несомненно, существовала. Только какая?.. Не сказав ни слова, я откинулся на спинку лавки, сделал задумчивую паузу, и снова кивнул, на этот раз лёгкой мимикой лица показывая реакцию изумления и вопроса.

*

Когда мне нужно найти решение сложной проблемы, я вечером, засыпая в тёплой кровати, стараюсь удержать в уплывающем сознании основную мысль. Сосредоточенность выстраивает хаос из обрывков воспоминаний, дум и фантастических картин в стремительный поток, набирающий скорость перед погружением в сон; поток суживается, отметает лишнее и, наконец, превращается в подобие стремительно летящей к цели кометы. Энергетический сгусток ядра — решение проблемы. Если достанет воли и концентрации усилий, решение вспыхивает отчётливо, как суперновая звезда в космосе. Иногда это всего лишь одно-единственное, ключевое слово подсознания, содержащее ответ на вопросы сознания.

Примером осознанной работы мозга в состоянии сна могут служить художественные произведения писателей. Не случайно отдельные творческие люди работают ночами. Это и одиночество, и возможность сосредоточения, и погружение в творческий процесс, когда, как во сне, человек отключается от реальности, уходит в глубину подсознания, живёт и следует мысли. Я пользуюсь этим методом, когда нужно понять не только себя, но и мотивы поступков литературных героев. Тогда я перевоплощаюсь в их образы и могу понять всю гамму испытываемых ими чувств.
«Виктора подставили!..» – пронзило вдруг меня, и с этой догадкой я ушёл в подсознание, чтобы из миллиардов событий моих предков, записанных в моих генах текстом живых чувств и перемешанных до высшего, почти неуловимого для меня, порядка, извлечь то, что объяснило бы мне эту догадку... И почему сложнее простого для меня ничего нет?.. Надо всю эту сложность развернуть на простые составляющие... Концентрируя мысли на Берне, я вдруг задумался о себе, с тем и заснул...

*

...В списке поступивших на заочное отделение Сибирского государственного университета значилась и моя фамилия. Только у других абитуриентов возле фамилий значились инициалы, а у меня, как всегда, по-особенному – Тони Браун. Будто не могут отличить имя от фамилии... Шёл 1988 год — третий год горбачёвской перестройки, и меня, русского немца по натуре и происхождению, факт приёма в университет обрадовал несказанно. А ещё я был счастлив, увидев в списке друзей — Ваньку Горемыкина и Степана Колоду, с которыми познакомился, подыскивая жильё. Об ужасных последствиях этого знакомства я тогда и предположить не мог. А произошла эта история так...

*

   – Присоединяйся к нам! – узнав о проблеме квартирования, радушно предложил мне Степан – здоровый, откормленный барнаулец, сын главного инженера завода-гиганта – флагмана, простите за штамп, тяжёлой промышленности Сибири.

   – А где вы остановились? – спросил я, с грустью помня о ничтожной сумме денег в  кармане и дорогих номерах гостиниц областного центра, где, как мне казалось, останавливались лишь торговцы фруктами Кавказа да сынки обеспеченных родителей.

   – В гостинице обкома партии! – развеселился Ванька, крепыш, земляк знаменитого сибирского писателя, кинорежиссёра и актёра Василия Макаровича Шукшина. – Дешевле мест нет!

   – Кто же меня туда пустит? – недоумённо воззрился я на товарищей, понимая комичность своего положения. – Брони-то у меня нет!..

   – Детям танкистов броня не нужна! – захохотал Степан, от доброты душевной заключая меня, недотёпу провинциального Энска, в объятия. – Ты парень компанейский, я пробью место для тебя! Будем до конца жизни вместе! Ну, по рукам?..

   Раздумывал я не долго: приютившие меня родственники жены отнеслись ко мне тепло, но обстановка в семье была напряжённой – прошедший горнило Чернобыля глава семейства, электросварщик Антон, пил, избавляясь от радиации, пил ежедневно, видеть, а тем более участвовать в его «беседах по душам», мне не хотелось. Не потому, что я такой уж весь из себя правильный, просто я уже знал, что от студенческих пирушек уйти мне не удастся, а их мне хватит с лихвой.

   – По рукам! –  согласился я.

   И мы заключили дружественный союз студентов-заочников, действующих журналистов области: Ванька работал фотокорреспондентом многотиражки «Сибирский рабочий», Степан занимал пост инструктора горкома комсомола, курировал молодёжные издания, пописывал художественные интерпретации отчётов вышестоящему начальству, а я... После десятка лет посменной работы во вредном производстве химзавода и перенесённой операции на лёгком меня «выставили» за ворота предприятия, компенсировав мои заслуги перед обществом и поощрив активную гражданскую позицию рабкора заводской многотиражки в борьбе за справедливость и правду переводом в городскую газету «Энские новости». Там я развернулся во всю мощь молодой энергии и провёл несанкционированное журналистское расследование квартирных махинаций коррумпированной советской власти, городского комитета КПСС и отдельных сотрудников милиции.

   – Ну давай, рассказывай, чем расследование завершилось! – через полгода, приехав на сессию и встретившись в гостинице, смакуя пиво с сушёной рыбкой и тасуя карты перед игрой в покер, донимали меня расспросами неунывающий Ванька и задумчивый от природы Степан.

   Отвечал я охотно:

   – Материалы расследования редактор «Энских новостей» клал под сукно, центральные издания, такие, как «Известия», спускали мои очерки в обком КПСС, откуда в Энск летели сперва грозные депеши, затем — крутые комиссии совпартконтроля, отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности, других, не ведомых мне, контролирующих организаций. Меня самого сотрудники КГБ взяли в обработку в духе «молодого строителя коммунизма». Громом среди ясного неба для всех прозвучал голос центральной немецкой газеты «Нойер Вег» –  «Новый путь», находившейся под патронажем национального отдела ЦК КПСС — она опубликовала мою статью!..

   – Этого не может быть! – отказывались верить друзья. – И что ты собираешься делать дальше? Это ведь прямой путь на свалку истории!..

   – Да бросьте вы! – хохотал я, не в силах избавиться от романтики нового, демократического ветра, шумевшего в голове. – Всё будет как надо!.. События развиваются стремительно и ошеломляюще для Энска и области: первый секретарь горкома партии вместе с председателем горисполкома Совета народных депутатов и их приближёнными отстранены от занимаемых должностей, уже назначены выборы новой власти! – восторженно отвечал я. – Перестройка, гласность, народная демократия – всё в действии!..

   Ванька со Степаном глядели на меня раскрытыми от изумления и непонимания глазами как на умалишённого. Я, признаться, не думал тогда о том, что отслуживший в роте кремлёвских курсантов Ванька и зомбированный коммунистической пропагандой комсомолец Степан служили «локомотиву» партии и потихоньку работали против меня. Мне, восторженному романтику, казалось, что друзья думают и поступают в жизни точно так же, как думали и поступали молодые умы современности, и даже что я во многом до них не дотягиваю.

   Потом Советский Союз приказал своим республикам выживать в одиночку, КПСС была распущена, КГБ официально отказался от слежки за личностью, уволил лишних сотрудников, преобразовался в ФСБ РФ –  Федеральную службу безопасности Российской Федерации... Ванька, прозванный Горемыкой, по-прежнему щёлкал фотоаппаратом, а Степан, потеряв кабинет в горкоме комсомола, ходил тёмным как туча, злым и озабоченным. Нам было его искренне жаль.

   – Не вешай носа, Степан! – ободрял его я. – Попроси у отца денег, открой газету – народ политизировался, ему сейчас газеты и журналы – воздух свободы!..
 
   – Да я не столько о своём будущем переживаю, сколько сердце моё болит за тебя, Тони Браун! – как-то раз, вернувшись со студенческой вечеринки в изрядном подпитии, ответил, отводя взгляд в угол комнаты, угрюмый донельзя Степан. – На днях в здании бывшего обкома партии состоится закрытое собрание партийных и советских боссов, руководителей крупнейших государственных организаций, фабрик и заводов, будут «прихватизировать» общественную собственность... Мне, по слухам, дадут заводик по производству канцелярских товаров или одну из прибыльных газет... –  сделав значительную паузу, он добавил: – Вместе с типографией. Но дело не в этом...

   – А в чём?.. И с чего это вдруг у тебя стало болеть сердце за меня? Без работы я не останусь: мои статьи печатают на первых страницах центральных изданий!..

   – Дурак ты, Тони, вот что я тебе скажу! – серьёзно сказал Степан, на этот раз прямо и неотрывно глядя мне в глаза, будто желая запомнить произведённое впечатление для своих интерпретаций.

   – Это почему же? – ошалело улыбнулся я, догадавшись, впрочем, о том, что мой товарищ кроме своего, обеспеченного, будущего, успел узнать и о брошенных в кулуарах обкома картах моей несчастной судьбы.

   Несмотря на опьянение, мыслил Степан трезво.

   – В эйфории успеха не видишь, как злые волки обложили твой стан!.. Не сегодня – завтра от тебя даже белых косточек не останется! Бежать бы тебе куда подальше, да толку-то — всюду найдут!..

   Мести отстранённых от власти, но не потерявших влияние в своей вотчине я ждал и был к ней морально готов. Герцен, Некрасов, Добролюбов — мои кумиры. И я тогда уже знал,  где брал материал для  «Записок из сумасшедшего дома» Достоевский. Не знал я только, кто, когда, где и чьими руками организует мне оперативную подставу.

Я вгляделся в глаза Степана. Увидел в них смятение, боль и страх.

   – Ты должен открыться мне, – твёрдо сказал я, гипнотизируя его страх. –  Иначе сердце твоё при трагическом известии о друге не выдержит — тебя хватит апоплексический удар. Заклинаю тебя: скажи, что они задумали?..

   Степан взволновался сверх меры, заметался по комнате как по тюремной камере, железная дверь которой пока ещё стояла раскрытой настежь, но была готова захлопнуться тяжёлой рукой вертухая. Остановившись передо мной, Степан быстро, с саднящей болью в глухом, подавленном голосе, спросил:

   – Кто в Энске удержал власть до выборов мэра города?..

   Меня прошиб холодный пот:

   – Ещё до выборов мэра кандидат от демократов был убит, власть подхватил подполковник Федотов, председатель местного управления ФСБ, а что?..

   –  А то, что его сын –  Игорь Федотов, –  мой шеф, он же первый секретарь ушедшего в подполье горкома комсомола, – соображаешь?..

   Соображал я легко. Первый секретарь горкома КПСС уже давно имел на меня «зуб»: его дочь, преподававшая в музыкальной школе, ещё в молодые годы влюбилась в меня по самое не могу, я её игнорировал, разглядев несерьёзность намерений экзальтированной женщины. А тут — разгромная статья в центральной печати и отстранение от должности!.. Наверняка он пригласил к себе на обед старого друга, подполковника Федотова, выговорил ему всё, что думал о его профессионализме, о дружбе и верности идеалам, и в качестве компенсации за нанесённый борзописцем ущерб потребовал сурово меня наказать. Федотов поднял личное досье журналиста и обнаружил, что автор крамолы – студент заочного отделения журналистики местного университета. Просматривая список группы  журфака, он увидел две, очень знакомые ему, фамилии из города, где в органах безопасности и комсомоле начинал работать сын Игорь. Ему-то отец и поручил провести оперативное мероприятие по наказанию того, кто не только осмелился, но и блестяще провёл операцию по устранению руководства города. Такое было не под силу даже западным спецслужбам.  В разговоре с сыном они наверное обсуждали принцип подборки журналистов области. Основа его — безупречная лояльность человека. Лояльность и управляемость. Слова о моральной и нравственной чистоте — для трибунных речей перед одураченным народом. Федотовы знали другое: легко управлять таким человеком, который совершил в жизни тяжёлый проступок. Власть обещает о проступке не вспоминать при условии безупречной службы на благо... Дальше — снова только высокие слова, привычные для дураков. Федотов вспомнил проступок Степана Колоды?.. Все они были из одной шайки-лейки, понятно, а чем это грозило мне и моему «стану» – семейному очагу? Чтобы предупредить насилие и расправу над родными, надо мной, нужно знать намерения обозлённых чекистов... Я растерянно пожал плечами и с глупым видом, совершенно искренне, произнёс:

   – Соображаю, но не совсем...

   – Тогда я вынужден напомнить тебе профессиональную обязанность отделения КГБ, теперь уже бывшего, в Энске, как и всех сотрудников государственной безопасности бывшего СССР, –  охранять деятельность органов советской власти и их главного органа — КПСС! И в первую очередь  — деятельность главы города!.. Ты, надеюсь, был в курсе, против кого расследование затевал?.. Ты, по большому счёту, нанёс невосполнимый урон партии!.. Благодаря тебе и таким, как ты, всё и рухнуло в тартарары!..

   – Нет, Степан, не мы виноваты в кризисе партии власти. Если бы не тотальная жадность чиновников, не коррупция, не враньё, коим вместо хлеба и правды пичкали народ, они бы подправили перекосы-перегибы, да и царствовали себе спокойно дальше. Но... впрочем, что тебе объяснять, когда всё и без того ясно? Дельцы втайне от народа поделили его достояние, осталось, как ты говоришь, закрепить формальности...

   – Не только. Игорь Федотов требует, чтобы я устроил ему встречу с тобой. Встречу, которую ты вряд-ли переживёшь!..

   –  Ни фига себе!.. –  присвистнул я. –  И ты не можешь послать его куда подальше?..

   – Не могу!.. –  едва не прорыдал Степан, корёжась в конвульсиях чувств, разогретых алкоголем и моими вопросами. –  Не могу!.. Энск требует отмщения!.. И потом, если я не организую встречу, меня не допустят к разделу общественного пирога, понимаешь ты это?!.

   – Ого! Значит, цена мне — заводик или газета с типографией в придачу? И ты готов дать мне, твоему другу, цену неразменного пятака?

   – Там даже не типография – целое книжное и газетное издательство! – обиделся на пятак Степан. – И вообще, в бизнесе друзей нет!..

   – Ах, ну тогда ладно, дорогой ты мой друг или, вернее сказать, недруг, порадовал ты меня, – это всё же издательство, и даже целое! – а то, понимаешь, неравноценен я канцелярским скрепкам!.. –  И вдруг –  осенило: – Постой, если учесть методы чекистов, то, посулив пряник-издательство за помощь в наказании борзописца, кнутом в их руках для твоей спины должен быть аргумент горячее пряника, так ведь? Чем они тебя зацепили, чем управляют? Ты, похоже, дёргаешься на крючке наподобие пескаря премудрого.

   Степан был в горячке откровения и я не боялся надавить больше нужного мне. Кроме того, я знал болевые точки людей. Знал, в какое направление запустить бешено работающее мышление.

   В глазах Степана появился лихорадочный блеск впадающего в панику человека.

   – Мне светит тюрьма! – с отчаянием заговорил он. – Несколько лет назад Федотов-старший курировал областной железнодорожный узел, там случилось несчастье – машинист поезда задавил бросившегося на рельсы подростка. Мальчишка оставил предсмертное письмо, в котором обвинил меня в его изнасиловании, понимаешь?..

   – Я, честно сказать, офигел!..

   Готовясь к сдаче курсовой по русской классической литературе, я, буквально накануне, прочёл вымышленную историю, рассказанную профессором, кажется, Висковатым, историю, которую профессору якобы поведал в порыве откровения сам Фёдор Михайлович Достоевский, о том, будто писатель имел интимную близость с двенадцатилетней девочкой, которую привела к нему в баню гувернантка. И эта история, направленная на подрыв психики и имиджа писателя, дошла до наших современников спустя более сотни лет!.. Худые сплетни живучи!.. Делясь сокровенным, Степан призывал меня понять ситуацию. И почему, подумал я, Степана не могли подставить под уголовную статью, чтобы, освободив от тюрьмы, манипулировать им в интересах подлых дельцов и больной на всю голову Системы?.. Однако понимать его я отказывался. Эти новости, одна за другой, раздолбали мой мозг напрочь.

   – Так ты, что, педофил, получается?!. – только и смог выдавить я из перехваченной неприязнью и омерзением глотки.

   – Да какой, к чёрту, педофил!.. – тихим криком вырвалось у Степана. – Мы любили друг друга, понимаешь?!. Если бы ты прочёл то письмо, увидал бы, с каким чувством было оно написано, с какой безнадёгой – у нас ведь к этому как относятся? – приговор сокамерников и – в небеса!.. Ну вот он и решил – под поезд, чтобы не мучиться!..

   Степан обеливал свою чёрную душу, душу дьявола: несовершеннолетний мальчишка был им изнасилован — об этом написал сам подросток, об этом же проговорился Степан.

   Кровь ненависти прилила в мою голову. Появилось желание вцепиться в глотку этой сволочи, вырвать судорожно дёргавшийся кадык...

   – И кто же тебя, душегуба окаянного, от петли спас? Отец, поди?..

   – Да, он.

   – И он завод  получит?

   – Он уже в министерстве...

   – Во как!..

   – Меня заставили работать на них!

   – И сделали исполнителем их воли?..

   – С элементами мужеложества, – с отчаянием обречённого раскрывался здоровый, как бык, слуга дьявола. – Но поступить с тобой не честно я не могу!.. – взлетел над пропастью смертного греха протестный голос. – Ты друг, хороший человек, я не могу!.. – возглас прервался судорожным порывом рыдания.

   – Тамбовский волк тебе друг!.. А Игорь Федотов, стало быть, требует?..

   – От исполнения того, что он требует, я отказался.

   – Да? И что?..

   – Помнишь, я приставал к тебе с просьбой помериться силами, побороться?..

   – Мы в разных весовых категориях, – это во-первых, во-вторых, у меня нет на физическую борьбу элементарного — здоровья. В детстве ты пил моё молоко!..

   – А Ванька нас в тот момент, когда я тебя повалил, заскочил в комнату и щёлкнул фотоаппаратом. Между нами было договорено...

   – Борьба не мужеложество!.. – возмутился я.

   – Ну, это под каким соусом подать! – возразил Степан. – Федотов, правда, тоже усомнился и попросил сына разобраться.

   – Если вы со мной что-нибудь сделаете и я останусь жив, маски с вас слетят – попомните меня!.. – пригрозил я, понимая, каким подонкам наступил на горло. Самое страшное – их всесилие и безнаказанность. Убить одного — ничего не сделать. Вскрыть всю подноготную — подписать приговор себе и родным.

   – Да кто тебя станет слушать! – вскричал Колода, также готовый броситься на меня с кулаками.

   – Я выберу момент, чтобы ударить наверняка, – не отступил я. – Пусть даже через пару десятилетий. Терпения мне хватит!..

   – С этим надо что-то делать, идиот!..

   – Что ты, инструктор горкома комсомола, педофил и гомик, можешь предложить достойного?

   – Это ты с Федотовым разговаривай, объясняй, если сможешь. Задача поставлена одна: опустить тебя ниже таракана, жрущего наш пирог. Да ты что, совсем опупел, не соображаешь: насмешки и презрение будут преследовать тебя по пятам!.. Ты будешь изгнан отовсюду, куда придёшь!..

   – Я выберусь. Как Достоевский. Потихоньку-полегоньку, шажок за шажком. А вы сдохнете, подавившись лишним куском, или передушите друг друга за пятак!..

   – Лирика и волосы!..

   – Ты лучше скажи, что из себя представляет Игорь? Он что, действительно хочет замараться в истории с журналистом? Не боится, что я оставлю послание потомкам?.. Моя смерть ляжет на вашу совесть несмываемым позором, вы будете прокляты и уничтожены!..

   – Какая, нахрен, совесть?!. Игорь страшный человек, но я передам ему всё, что ты сказал. Пусть решает!..

*

   Интерес к продолжению обучения в университете у меня, разумеется, пропал. Журналистика – профессия увлекательная, если занимаешься ею с замечательными людьми, которые вызволят тебя из любой беды. Я мечтал стать собственным корреспондентом немецкой газеты или специальным корреспондентом общероссийской газеты с правом бывать в горячих точках планеты. Ясно, что без поддержки редакции соваться в пекло африканских революций или ближневосточных войн глупо. Ещё хуже служить подонкам, тем более — жить с ними в одном номере гостиницы. В Колоде с Горемыкой я разглядел врагов. Настроение моё резко упало. Я стал лихорадочно думать, как выбраться из вонючей ямы.

   Вскоре объявился Игорь Федотов. Колода, организуя неожиданную встречу, в принципе, поставил меня перед ним как перед фактом так, что избежать знакомства или подготовиться к нему я не сумел. Произошло это в один из вечеров, в ресторанчике на центральном проспекте города, неподалёку от гостиницы, рядом с областным управлением госбезопасности. После памятного  разговора с Колодой я стал жить как на вулкане, нервы мои были натянуты до гула басовой гитарной струны, всюду я ждал подвоха и подставы, но и бросить университет немедленно, уехать домой я тоже не мог — не хотел перетягивать события ближе к родным. Опасный водоворот разборок втянул бы их в воронку страстей непреодолимой силой. Я должен был разрулить ситуацию здесь и как можно скорее.

   Колода угощал Федотова-младшего с угодничеством раба. Хотя Игорь пришёл, когда мы уже сидели за столом. При виде его мой мозг озарился бордовым заревом тревоги, а следом завыла и сирена смертельной опасности. По описаниям Колоды это был человек-оружие – владел боевым искусством единоборства, искусством выживания в чрезвычайных ситуациях, имел, вроде бы, и лицензию на применение оружия. По виду комсомольский вожак был сравним с античным легкоатлетом, выглядел воспитанным, интеллигентным и решительным. Словом — не подарок. Я подумал о том, что из этого ресторанчика меня вывезут за город и спрячут моё бездыханное тело очень глубоко. По стране счёт погибших в бандитских разборках людей приближался к миллиону. Спасти мог только случай или искусство моей защиты. Я вспомнил китайские стратагемы – военные хитрости восточных мудрецов. Употребление спиртного в определённых количествах снимает напряжение и отключает чувство опасности. Оно и сближает людей. Но есть предел, за которым человек превращается в зверя. Сыграв на противоречии между добром и злом, мне, слабому, можно выиграть, воспользовавшись силой третьей стороны. Я поставил себе задачу ослабить то чувство, с которым приехал сюда Федотов. А ещё – обратить внимание гуляющей в ресторанчике публики на нашу компанию. Лишние свидетели в таком деле не мешают, они – спасают... Я подозревал, что публика в заведении собралась ещё та – годы наступили бандитские, лихие, денег у народа не было, но сами деньги не вывелись — они звенели в других карманах, просились погулять от души...

   Что я сделал? Когда лица моих «друзей» раскраснелись и подобрели, я пошёл танцевать с юной, стройной и гибкой блондинкой, первой, без сомнения, красавицей заведения, предметом восхищения мужчин, внутренние карманы пиджаков и курток которых солидно оттопыривались «береттами» или «макаровыми», а также пачками «зелёных»... И я шепнул в розовое ушко, что я — залётный, а мои товарищи — телохранители...

   – Вы мне нравитесь, – манерно, нараспев, сказала она, незаметно, как ей казалось, подав какой-то знак своим дружкам, – и я могу пойти с вами. Где ваша хата?..

   – Моя хата через дорогу отсюда, в обкомовских номерах, – ответил я, давая понять, под чьей «крышей» флиртую тут с ней.

   Минут через десять я увидел, с каким почтением подскочил к нам официант...

   – Что это с ним? – разинул рот Колода.

   – Принимает за неизвестных, но очень знаменитых, – довольно усмехнулся я. – После моего танца с красоткой братва готова ринуться в бой!..

   Федотов из ресторанчика сразу же уехал домой. Он проникся уважением ко мне и даже не злился на Колоду. Надо ли говорить, что в ту ночь я спал совершенно спокойно?..

   – Игорь понял, что ты не гомик и не дурак, – на следующее утро, похмеляясь баночным пивом, унимая лютую головную боль и суматошно прыгающее сердце, сказал Колода. Подумав, добавил: – Но Федотов-старший не успокоится, так что жди новых приключений!..

*

   Скрепя сердце отпуская меня на сессию, редактор «Энских новостей» потребовал, чтобы из сибирской столицы я вернулся с материалом для газеты.

   – Не всё же ребятам отдуваться за тебя! – безапелляционно аргументировал он своё заявление в ответ на мои возражения и ссылку на чрезвычайно высокую нагрузку — мне предстояло сдать несколько курсовых работ и устных экзаменов.

   Задолженностей у меня не было, учился я не сказать хорошо, но и не плохо, учитывая, что все работы делал сам, никому ничего не платил и платить не собирался. У меня не было богатых и влиятельных родителей или, на худой случай, покровителей — везде пробивался самостоятельно. Впрочем, требования на кафедре были не высокими, и нам, учившимся «без отрыва от производства», многое сходило с рук. На экзамене по зарубежной литературе я, например, с успехом путал образ красавицы цыганки Смеральды из «Собора Парижской богоматери» Виктора Гюго с образом несравненной Мерседес из «Графа Монте-Кристо» Александра Дюма. Пришлось пообещать редактору «порыть копытами»...

   Странным образом мне об этом обещании напомнил Колода.

   – Отличную зарисовочку можно «нарыть» в общежитии, где живёт Валька Санников, наш сокурсник, – заявил он. – Ты приезжий, а Валька тут как рыба в воде — нарисует, что надо...

   Шли последние дни сессии после трёх с половиной лет обучения. Я уже принял решение... Но оставить газету сразу не получалось — чтобы прокормить семью, нужно было сперва найти альтернативную работу. К началу 90-х годов предприятие, на котором работала жена, сократилось до уровня забулдыжной шарашки, заработную плату не выдавали месяцами, ответственность за троих детей с меня никто не снимал.

   Валька Санников был весёлым балагуром, заводилой, писал заумные стихи, любил женщин как освобождённый из каторги Достоевский или, лучше сказать, свободный рязанский парень Сергей Есенин. Они были похожи до удивления. С единственной разницей – Валька был женат на милой учительнице младших классов. Они поженились недавно, детей завести не успели, но мечтали, мечтали не без успеха – Юлька ходила в школу на третьем месяце беременности.

   Валька был отличным парнем, я любил его как брата. Я, правда, и в нём жестоко ошибся — он был уже в сговоре со Степаном, а значит, ему было наплевать на братские чувства. Он, разумеется, был всегда рядом, был рядом и в этот раз.

   – Тебе нужен современный герой? – булькая смехом, немного картавя и шипя как поляк, хотя был русским до мозга костей, спросил он, глядя на меня подёрнутыми тоской глазами. –  Соорудим!.. Героиню не хочешь?..

   Я вспомнил, как Колода с Горемыкой донимали Вальку подколами насчёт обещанной им по пьяне вечеринки с девочками лёгкого поведения. В областном центре махровым цветом распускалась всякая дрянь и нам, журналистам, хотелось быть в курсе всего, а некоторым и попробовать в натуре. Искал же я не развлечения пресыщенной похоти, а настоящей любви, такой, чтобы... и на всю жизнь!.. Неосторожная связь с лицом противоположного пола немедленно оказалась бы козырной картой в руках врагов, искавших повод меня унизить, опорочить, растоптать. Порочная связь была мне невыгодна с любой стороны. Я, к тому же, оставлял себе шанс не потерять детей, которых любил как отец.

   Тоска в глазах Валентина насторожила меня. Суть похода к героине будущей зарисовки показалась подозрительной. Выяснить подоплёку можно обычным вопросом. И я спросил:

   – На водку складываемся или ты ставишь?..

   Пару дней назад, до встречи с Федотовым в ресторанчике, я вместе с Колодой ходил на блошиный рынок, где продал банку растворимого кофе цыганам, чтобы выручить деньги на вечер. Комсомолец стоял в сторонке и, я видел, его нервировала моя торговля с горластой бабой, одетой в длинные, до пят, и широкие, как степь, цветные юбки. Он боялся быть замеченным знакомыми, боялся быть опущенным в их глазах до уровня барыги. А я придерживался финансовой независимости, продавая, когда нужно было, свои вещи, только бы не упрекнули в халяве... Не знал я тогда, что деньги на «героиню» выделил папа Игоря, а мои поползновения им всем были до фени!..

   – Клади, сколько можешь, и всё будет пучком!.. – вмешался Колода. – Я сало из дому прихватил — пару дней проживём.

   –  Ну, положим, на воде и хлебе до конца сессии как-нибудь дотянем, а там видно будет, –  вздохнул я, хорошо зная, что сало у Колоды лежит для отмазки, сам же он был частым гостем пельменной, крутился в буфетных и закусочных, по вечерам пропадал в ресторанах города. – Что за героиня у тебя там, Валентин?

   – Художница, первый курс института культуры, рисует — загляденье!.. И судьба у неё необычная — сам увидишь.

   – Хорошо, когда мы её увидим и где?

   Валька переглянулся с Колодой и Горемыкой.

   – Завтра я возьму вас из универа с собой, прямо к ней и поедем.

   – Ну, завтра, так завтра, –  думая о задании редактора, ответил я.

*

   В общежитие приехали вчетвером: Валентин, Степан, Ванька и я. Меня везли в ловушку – на интервью с девушкой я мог поехать один, а тут — целая кодла, да ещё с водкой, булькавшей в кейсе Валентина. Предыдущую ночь я не сомкнул глаз – строил одну догадку за другой, пытался анализировать разрозненную информацию, замеченную в полутонах нервозного поведения Степана, в многозначительных обменах взглядами, полуфразами, намёками, которыми он общался с Ванькой и Валентином. В образе неизвестной художницы виделась негласная помощница Игоря Федотова, эмансипированная, предельно наглая, активно работающая в постели за вознаграждение женщина-горизонталка, женщина-сексот, или просто женщина-червячок на крючке агента ФСБ. Студентке первого курса института культуры, если ладить с математикой, должно было исполниться восемнадцать лет. Безбашенных девочек в таком возрасте хватает. Хотя её, скорее всего, использовали втёмную. Вполне возможно, что даже Игорь о ней ничего не знал, а вся эта «операция» задумана и осуществляется Степаном, отрабатывающем долг подполковнику ФСБ. Всё это предстояло выяснить на месте. Я бы никуда не совался, если бы не предупреждение Степана о том, что Федотов-старший без отмщения меня не оставит. Подсознательно жила надежда собрать аргументы для будущего противостояния ублюдкам на суде совести.

   Чувство опасности в игре против сексотов, которыми, без сомнения, были мои «друзья», держало уровень адреналина в крови на высокой отметке. Своё возбуждение я выдавал за естественное волнение перед встречей с творческим человеком, чья психика должна быть утончённой и потому тщательно закрытой от влияния внешней среды. Меня, правда, удивляло  согласие девушки накрыть «поляну» мне и друзьям Валентина. Успокаивало, впрочем, представление о глупой молодости в общежитских условиях, где, как известно, всякое возможно.

   Однако то, что я увидел, переступив порог комнаты, в которой жила девушка, поразило моё воображение и многое открыло: во-первых, она, сидя на стуле возле кухонного стола, задвинутого в угол, навстречу гостям не поднялась – одета она была в мужскую рубашку и... кроме белоснежных узеньких трусиков ничто больше не прикрывало наготу стройных девичьих ног, отливающих матовым глянцем в свете солнечного дня, наполнявшего через большое окно средних размеров комнату; во-вторых, сумбурный гомон гостей и их приветствия были встречены холодным, отрешённым, будто сосредоточенным на воспалённой мысли стойко вынести выпавшее на её долю несчастье ради своей, очень высокой и светлой, цели; в-третьих, на столе, если не считать обычных предметов, таких, как облезлой хлебницы, фарфоровой солонки и пары пустых банок, гранёного стакана и графина с водой, –  ничего не было – гостями мы явились незваными!..

   Последний факт меня устраивал – в любой момент можно повернуться и уйти. И пока Степан с Ванькой о чём-то препирались, я, толкнув Валентина локтем в бок, потребовал объяснения.

   – Она немая, – буркнул Валентин, выкладывая на стол провизию и водку. – Сейчас всё сами организуем...

   Судьба девушки стала проясняться. Она, вероятно, уступила требованиям Валентина о встрече со мной в обмен на что-то такое, чем козырнул он. Я слышал о связях Валентина в институтских кругах, среди нас поговаривали о забронированном для него местечке преподавателя философии на университетской кафедре, поэтому решил, что девочка купилась на обещания прохвоста и бабника. Лишь по прошествии многих лет я узнал, что в предыдущие дни девушку насиловали эти трое, ломая врождённые упорство и достоинство, превращая в рабыню удовлетворения мужских сексуальных потребностей и в жертву оперативного мероприятия по наказанию борзописца, перешедшего дорогу сильным мира сего... Позже Валентин не справится с тяжёлыми воспоминаниями, с судом совести, потеряет место на кафедре, попадёт в психушку, выйдя из неё, запьёт... И я угодил бы в эту ловушку в качестве насильника художницы, будь наивным дурачком, каким казался всем, кто ставил себя выше других.

   Но судьба девушки и замысел подонков не раскрылись мне сразу. Поначалу я пребывал в замешательстве и даже растерянности, и выглядел наверное очень глупым, поскольку не поверил Валентину, посчитал, что меня разыгрывают, втягивая в непонятную интригу. И только несколько раз обратившись с вопросами к девушке и не получив ответа, стал понимать — либо она действительно была глухонемой, либо её опоили дурманом, либо, сохраняя достоинство в непростой для неё ситуации, ни на какие контакты с нами она попросту не шла. Иногда казалось, что в действии был весь этот набор.

   А за столом уже вовсю хозяйничали суетливый Ванька, задумчиво-хмурый Степан и оживлённо-весёлый Валентин. Суть их разговоров, подколов и смеха до меня не доходила — я был сосредоточен на постижении многих, непонятных мне, явлений. Мне захотелось бежать отсюда, куда глаза глядят. Но девушка, ледяная ко всем, в том числе и к Валентину, и, пожалуй, к нему даже больше, чем ко всем, вдруг озарилась сомнением в отношении меня, ей, вероятно, показалось, что я не враг ей, и пришёл сюда, будучи обманутым ими так же, как она. Я уловил её короткий, быстрый, пытливый, старавшийся постичь происходящее и проникнуть в мои мысли, взгляд. Она словно хотела о чём-то спросить, что-то сказать, объяснить. Мне показалось, что она знает об организованной западне больше, чем мне представлялось раньше. Но рассказать об этом, когда они здесь, не может. Я решил во всём играть по их правилам, а там дождаться момента, когда они оставят меня наедине с девушкой – им ведь только это и было нужно, –  рано или поздно, они уйдут в комнату к Валентину или в явочную комнату для сексотов, я же, как смогу, расспрошу девушку обо всём и попытаюсь выбраться из западни вместе с ней. В борьбе против зарвавшихся подонков мне нужны были веские факты и живые свидетели. В крайнем случае они, посчитав дело сделанным, оставят её в покое. Входить в интимную близость с ней я и не думал. Случись такое, меня немедленно повязали бы и доставили в камеру следственного изолятора, откуда очень скоро  дорога привела бы на зону.

   – Пей, Тони Браун, пей, чего ты не пьёшь? Или брезгуешь?.. – как сквозь толщу воды дошёл до меня голос Колоды, уже опрокинувшего пару стопарей. – Стакан один на всех, а мы, мушкетёры, все за одного!..

   – Или на одного, – зло усмехнулся я. – Ладно, наливай, так мне легче будет...

   Ванька настороженно взглянул на меня:

   – В каком смысле?..

   – В прямом... Кто-то обещал интервью, а затеял пьянку. Может, скажете для начала, как зовут эту девочку, работы её хотелось бы посмотреть... О чём расскажу в зарисовке? О том, как Валентин привёл меня в бордель, где вместо девочки по вызову оказалась мисс Целомудрие?..
 
   Валентин заперхался, но выдавил:

   – Алёна... Кхе-кхе... Алёной её зовут, она из деревенских, из ваших... фамилия... Да зачем тебе фамилия?.. А рисунки... – он живо привлёк внимание художницы, изобразил в воздухе квадрат, размалевал его крест-накрест сильными мазками, она поняла и вытащила из-за спины альбом с рисунками. – Смотри!..

   От стола пересели на кровать, Алёна начала показывать рисунки. Я не знаток в искусстве изображения мира красками, но обомлел, увидев то, чего ни разу не видел до этого – фантастические картинки богемного мира, изумительно красивые, изящные, выполненные цветными карандашами, фломастерами и тушью!.. На одном из них за кулисами театра были изображены девушки, готовые выйти на сцену и станцевать канкан.

   – Вся проблема в том, – пояснил Валентин, – что стать полноценной студенткой института она, в связи с её недостатками, не может. Просто не поймёт, что говорят преподаватели на лекциях...
 
   – Ты же сказал, что она студентка первого курса! – рассердился я.

   – Нет, она только приехала поступать, абитуриентка...

   – Я не вижу недостатков! – оборвал его я. – Только достоинства!.. Обучение можно построить путём наглядной передачи информации, объяснения предмета рисованием... Её мышление, возможно, отличается от нашего, но оно ничем не хуже!..

   И вдруг на меня накатило лирическое настроение, эйфория радости распустила крылья за спиной, да так широко и мощно, что я, воспарив над мрачным бытием, заговорил стихами, пришедшими на память:

   «Рисунок… Женщины. Канкан.
   Всего на миг они застыли.
   Уже звонок на выход дан…
   Они уйдут на сцену. Или…

Едва притих шумевший зал,
Ловивший тела откровенья,
Что жадно взглядами искал
Для жадной похоти мгновенья…

   Прямоугольный лист. Картон.
   И в краски жизни миг уложен.
   Взлет, униженья, радость, стон…
   Рисунок. Как тот вид тревожен...“

   – Ты пишешь стихи? – по-дурацки заржал Ванька.

   – Кому читаешь – она не слышит!.. – ревностно заметил Валентин.

   – Это не мои, – ответил я Ваньке. – Их написал полковник милиции Владимир Макарченко. – Не слышит – исправимо... – сказал Валентину. – Напишу в альбом...

   – С ума сошёл? – испугался Валентин. – Это ведь улика против тебя!..

   – Этого я и хочу! –  заявил я. – И когда меня возьмут, я сдам вас с потрохами.

   Не знаю, откуда, быть может, из кошмарного сна, из смешения прошлого и настоящего, но будущее мне было известно: Алёна пойдёт в милицию и напишет заявление об изнасиловании тремя журналистами. Укажет меня в качестве косвенного свидетеля — я догадался, что они отобрали у неё одежду и спрятали, чтобы она не вышла из комнаты, не позвала на помощь. Она отсюда не выйдет, но выйду я, выйду вечером, и когда девушка из соседней комнаты спросит, что происходит в комнате Алёны, я попрошу не терять времени понапрасну, немедленно позвать наряд милиции, который дежурит неподалёку — милиционеров я видел из окна девятого этажа. Степан обратится за помощью к Игорю Федотову и тот замнёт дело. Степан будет прессовать девушку до тех пор, пока она не возьмёт деньги в качестве компенсации за моральный ущерб, а в придачу –  гарантию учёбы в институте культуры, а друзьям он будет хвалиться, будто заплатил ей за сексуальные услуги. Страдания совести Валентина после психушки будут вознаграждены выпуском сборника стихов издательством Колоды. Меня издавать перестанут вообще. Более полугода менты будут вытягивать из меня последние нервы, дабы в Германии, куда я увезу спасать семью, у меня не появилось желания мстить... Словом, всё будет вывернуто на изнанку и благочестие будет погребено под тяжестью смертных грехов, а пока...

   Близость полуобнажённого молодого женского тела, его волнующий запах, тепло и доступность разволновали кровь, я почувствовал острый приступ желания слиться с Алёной в эротическом экстазе, взять её тут же, на этой кровати. Я ещё контролировал свои мысли и действия, поэтому услышал быстрый шепоток Горемыки в сторону Колоды, не спускавшего с меня пристального, будто испытывающего, взгляда:

   – Шпанка загуляла!..

   – Заткнись, дурак!.. – зло сверкнул очами Колода. – Испортишь концерт!..

   Вчера Горемыка проболтался. Я с Валентином нашли его во вшивой забегаловке, в приличном подпитии, мрачным, как утёс Ермака. Обнимая меня, кремлёвский курант, как мы его звали, утирая слёзы и сопли, поведал о подлости друзей, которые в водку капают шпанскую мушку — сильнейший возбудитель сексуального влечения мужчин. Это был, вроде, особый, новый какой-то настой казахстанского жучка, противостоять которому невозможно. Говоря языком медиков, человек, принявший дозу возбудителя, растворимого в любом напитке, перестаёт контролировать собственные действия, пребывает в искажённом сознании, становится безвольным объектом использования лицом противоположного пола. В европейских судах множество дел по «изнасилованию» женщин рассыпается в прах, если мужчине против его согласия был дан возбудитель. Ванька хотел рассказать нам всё, что знает о подлости друзей, но прилетевшая от Валентина оплеуха отшибла пьяную память и больше на эту тему он не заикался.
 
   Сейчас я понял, откуда во мне вдруг проснулось зверское желание положить Алёну на обе лопатки – в поданный мне стакан с водкой кто-то подмешал чёртово зелье!.. Для того и пересели они на кровать, чтобы я оказался рядом с девочкой! В сексуальной грамоте я не был силён, но знал, что возбудитель начинает действовать не сразу, иногда — через час, а то и больше. Но я-то был молод, здоров, и почти четыре недели как из дома!.. И я так и не узнал, о чём хотела рассказать мне Алёна!.. Нужно было срочно гнать парней из комнаты. Несколько минут я угрюмо искал повода выставить их за дверь.

   – Ты чего это нос повесил?.. – удивился Степан. – Выглядишь как дистрофик на помойке. Может, мы вам тут мешаем? Так ты скажи!..

   Я молча поднялся с кровати, подошёл к окну, распахнул створку, сел на подоконник, посмотрел на тротуар, на растущие вокруг деревья, и негромко, но так, чтобы Степан услышал, произнёс:

   – Убирайтесь отсюда вон! Или я спрыгну из окна!.. Фокус вам не удался. А чтобы вы её не тронули, я не выйду отсюда до утра. Утром мы с Алёной отсюда уйдём. Ты меня понял, комсомолец?..

   На совести Колоды была смерть подростка. Он панически боялся нового самоубийства человека, так или иначе пострадавшего от него.

   Изобразив оскал зверской улыбки, он менее чем за минуту вытолкал своих подельников за дверь. Закрывая её с обратной стороны, зло предупредил:

   – Не зарывайся: мы – свидетели! Мы тут будем, рядом, бежать не удастся!..

   – И не подумаю, – ответил я. – Я просто завалюсь спать! Только в туалет схожу...

   Дверь закрылась. По коридору протопали шаги и стихли возле лифта. Через пару минут ушёл и лифт. Я посмотрел на Алёну. Она, будто подчиняясь неизбежности, разобрала постель и легла, накрывшись лёгким одеялом. Меня она будто и не видела. Зато я снова увидел полуобнажённое девичье тело и возбуждающее воображение интимное место в белоснежных трусиках!.. Закрыв окно, я сходил в туалет, вернувшись в комнату, разобрал постель на другой кровати и лёг. И тут она, решительно отбросив одеяло, села на край кровати, поглядела на меня и... нырнула ко мне!..

   Удивлённый, я движением головы и бровями спросил, чего она хочет. Взволнованная, мимикой лица и жестами она стала быстро-быстро объяснять мне, что я попал в капкан, должен бежать отсюда, иначе бандиты либо убьют меня, либо упрячут за решётку.

   – А что будет с тобой? – спросил я.

   Она, очевидно, читала мою речь ещё и по губам.

   – Если ты уйдёшь сам, меня они не тронут, –  понял я.

   – Куда же мне идти? Колода всё продумал: в обкомовскую гостиницу без него, да ещё выпившим, не пустят. И ключ у него!..

   – Валентин живёт на шестом этаже, комната номер тридцать шесть, жены нет дома – то-ли в больнице, то-ли уехала в деревню к маме. У него и заночуешь!..

   – А что, отличная идея! Так и сделаю...

   – Можно, пока они вернутся, я побуду с тобой?

   – Но ты ведь сказала, что если я уйду сам...

   – Да, но будет лучше,  если они увидят нас вместе, успокоются. Не волнуйся, на тебя я не заявлю. Я так от всего этого устала!..

   Через несколько минут в комнату вошли Колода, Горемыка и Санников. Увидев нас в одной постели, удовлетворённо разулыбались, попятились обратно.
 
   – Валентин, – остановил я Санникова. – Если позволишь, я переночую у тебя.

   – Поговорить не с кем?..

   – Ну вроде того...

   – Хорошо, приходи. Только я дома не один – сестра жены гостит. Старшая. Она одна, ей скучно, будет рада общению.

   – Вот и договорились! Прямо сейчас и приду. А ты, Степан, и ты, Иван, где будете спать?..

   – Найдём, где! – заверил Колода.

   – И я – там же! – засмеялся Горемыка.

   Они ушли, а я, одевшись, попрощался с Алёной и отправился искать комнату Валентина. Возле лифта увидел несколько молодых крепких парней в пятнистой униформе отряда милиции особого назначения. Они прочесывали одну комнату за другой, кого-то искали. Им, подумалось мне, нужен был только я. Сердце моё, и без того разогретое действием возбудителя и женским телом, окатило нехорошим предчувствием и оно заработало с бешеной скоростью, когда же приблизился к первому, размерами тела и ростом внушающему священный трепет, менту, я был уже на грани обморока.

   – Кто вы такой и что делаете в женском крыле общежития? – смерив меня острым взглядом, спросил милиционер, на вид лет тридцати. – Предъявите документы!..

   – Оставь его, сержант! – раздался знакомый, с хрипотцой, голос.

   Подняв голову, я увидел кряжистую фигуру лейтенанта милиции Андрюхи Серова, однокурсника, жившего в этом же общежитии и работавшего командиром отряда ОМОН, вышедшего навстречу мне из открытой двери комнаты напротив лифта. Моему изумлению не было предела. Получалось, сокурсники по университету, мои бывшие друзья, все как один были задействованы подполковником Федотовым и его сыном Игорем в операции по «мягкому исполнению» борзописца!..

   – Привет, Андрей! – криво улыбнулся я. – И ты здесь?..

   Глянув на меня повеселевшим взором светлых глаз, Андрей вздохнул так, будто нашёл пропавшего сына, бывшие в его лице напряжение и сосредоточенность поиска разгладились, он протянул мне свою крепкую, мозолистую ладонь.

   – Здорово, Тони, я на службе!..

   – Там всё в порядке, – обернувшись назад, кивнул я одурманенной головой. – Ты ведь здесь неспроста?..

   – Отойдём в сторонку, – негромко сказал Андрей и, жёстко взяв меня под локоть, вывёл на лестничную площадку.

   Несколько дней назад преподаватель немецкого языка не принял у меня зачёт. Оказалось, он доводился Андрею родным братом. Я этого не знал, поведав Андрею, после ночной службы зашедшему к нам в гостиничный номер состирнуть футболку и давануть подушку пару часов, остававшихся до очередного экзамена, о том, что преследования Федотовых меня уже достали, что я, вернувшись домой, в спешном порядке начну готовиться к выезду в Германию на постоянное место жительства. Немецкий язык я знал неплохо, и знания эти собирался подтвердить за рубежом.

   – А что мне остаётся делать? – возмущённо говорил я, не находя поддержки.

   – Всё правильно, – ответил он. И было не понятно, одобряет он моё решение о бегстве или целиком и полностью стоит на страже интересов власти.

   – У меня приказ – никого из комнат не выпускать, а тебя, когда выйдешь, задержать, – заговорил Андрюха. – Я знаю, что тебя подставили, поэтому готов помочь...

   – Кому помочь? – снова не понял я. – Если им, то пожалуйста!.. Одно тебе скажу: не купился я на соблазн, хотя от возбуждения скоро чокнусь!..
 
   – Хорошо. Верю. Ты сейчас куда идёшь? Если что – моя кровать в твоём распоряжении. Живу один, до утра не вернусь...

   – Спасибо, Андрей, но я уже договорился с Валентином, прилягу у него.
 
   – Понял. Ну иди, и спокойной ночи!..

   Ночь обещала кошмары улицы Вязов. Другого выбора не было. Хотя нет, был – выйти на улицу и стать жертвой пьяной компании дегенератов, поджидавшей за углом, управляемой, естественно, моими врагами. Совсем недавно, перед моим отъездом на сессию, в реанимацию соседнего с Энском города с тяжёлыми переломами костей и отбитыми внутренними органами, прямо с вокзала, был доставлен мой друг по переписке Феликс Теске, делегат съезда, тренер по туризму, патриот Алтая, просто хороший человек, вся беда которого заключалась лишь в том, что собрался он  навестить меня, навестить и передать из Москвы материалы по истории российских немцев. Немцы тут были не при чём, Степан Колода, сдавалось мне, пресекал любые нити, ведущие к карьерному росту или упрочению моего положения среди друзей и коллег. Бабья натура Колоды не держала оперативных тайн Игоря Федотова или он меня специально запугивал – этого я не знаю и, наверное, не узнаю никогда...

   Я смотрел в лицо Андрею и верность его делу справедливости восхищала меня.

   – Спасибо. Я не думал, что ты настоящий друг!..

   – Иди, давай!..

   – Ладно, всего тебе!..

   В органах внутренних дел Андрюха Серов начал работать с 1993 года, когда понял, что его борьба за социальную справедливость в мелких газетах равна нулю. Из Пресс-службы МВД области он перевёлся в ОМОН. Через пару месяцев Андрюха примет участие в особой командировке в зоне осетино-ингушского военного конфликта, будет брать Грозный,  получит медаль «За отвагу», вернувшись домой, узнает, что от него ушла жена... Веря в идеалы добра и справедливости, он примет приглашение бургомистра области и станет его личным телохранителем, но от снайперской пули наёмного убийцы не спасёт... Боевой офицер снова выйдет на фронт журналистской борьбы, однако вскоре умрёт от рака и флейта его, на которой он играл на студенческих пирушках, умолкнет навеки, похороненная рядом с ним. С нашего курса университета в мир иной по разным причинам уйдут ещё трое студентов-заочников... Узнаю я об этом уже за границей, куда Андрюха успеет пробить мне дорогу, наведя порядок в визовом отделе паспортного стола Энска, танцевавшего под дудку всё того же Федотова-старшего.

   Я вошёл в лифт и, не глядя на себя в зеркало, спустился на шестой этаж. Нужную комнату нашёл без труда. Постучав, услышал приятный женский голос:

   – Войдите, открыто!

   Очень трудно охватить одним взглядом незнакомую обстановку помещения, находясь под воздействием «спецсредств», и особенно трудно, когда перед мужскими глазами появляется женщина. Я старался смотреть ей в глаза, сам же внимательно разглядывал невысокую, ладненькую фигурку, угадывал скрытые линии и формы тела, ловил носом, как изголодавшийся зверь, тонкие, волнующие, возбуждающие воображение запахи, и, конечно же, замечал в глазах доброту и приветливость, однако уже через секунду не помнил их цвета, поскольку не находил в себе смелости смотреть в них без опасения потянуться душой и телом к этой милой женщине, да простит меня тот, кто, не понимая меня, ищет предлог упрекнуть в аморальном поведении и крамольных мыслях. 

   – Здравствуйте... Понимаете, я...

   – Да, да, Валентин предупредил, что вы придёте... Вы проходите, присаживайтесь... Чаю хотите?.. А может, кофе?..

   Я был согласен на всё, лишь бы добраться до постели и забыться коротким сном. Выпил я немного, был, скорее, трезв, чем пьян. При низком артериальном давлении рюмка водки выводит меня из меланхолии, я становлюсь живым, искромётным весельчаком. Пройти и присесть можно было только на стул возле стола. Рядом огромным кораблём у причала стены, завешанной ковром, покоилась застеленная розовым покрывалом кровать. Верх её упирался в высокий, до потолка, стеллаж с книгами, с обратной стороны, похоже, заставленный посудой и прочими, нужными в доме, вещами.

   Поборов заминку, я махнул на всё рукой:

   – А, давайте!..

   Она взглянула на меня с усмешкой:

   – Чего давать-то, чаю или кофе?..

   На столе я увидел электрическую плитку и крошечный заварной кофейничек. А вдруг, подумалось мне, чайник у них, в противоположность кофейничку, литра на три?.. Это сколько же мне тут сидеть придётся?..

   – Кофе. Крепче спать буду!..

   – Кофе бодрит.

   – А меня усыпляет!.. Простите, я не представился...

   – Я вас знаю.

   – Хм... Очень приятно, а вы...

   – А я, скажем так, из рода Капулетти, породнившегося с вашей кузиной. Ангелику не забыли?..

   – Ангелика, моя кузина, ничего не рассказывала о роде Капулетти...

   – Ну да, а из рода Рама вы кого-нибудь знаете?..

   – А, ну так и надо было сказать: из рода Рама!.. А то я голову сломал, вспоминая то, чего не знаю!.. Как же вас зовут, прелестное дитя, откуда появились здесь и что вас сюда привело?

   – Эй, Тони, вы забыли, что вы гость?

   – Так и вы, говорят, птичьи права получили?

   – И всё же я тут за хозяйку!.. Да вы не обижайтесь, это я так, шутки ради... Я Мария Рама, из Карповки, моя сестрёнка, жена Валентина, заболела, нужно помочь...

   – Похвально. А муж?..

   – В Москву подался. Кандидатскую защищает...

   – Несчастный!..

   – Чего это?..

   – Ему, должно быть, одиноко без вас!..

   – А вам одиноко?..

   – Очень. Друзья предали...

   – Несчастный!..

   – Чего это?..

   Рассмеялись в два голоса. В это время вошёл Валентин.

   – А у вас тут весело! Познакомились, значит?

   – Да мы, оказывается, люди свои! – сказал я, радуясь смене тревожной обстановки в комнате Алёны на почти домашнюю здесь.

   – Мария, а почему на столе нет водки? Что есть в печи – на стол мечи! О чём говорили, о чём смеялись?..

   – О несчастной доле мужицкой, – нарезая ветчину на закуску, сказала Мария. – Одиноко им на сессиях, понимаешь!.. А сами-то неизвестно где и чем занимаются!..

   Валентин, доставая из морозильной камеры холодильника запотелую бутылку водки, причмокнул толстыми губами:

   – Как это, неизвестно, как это, где и чем?.. – он подмигнул мне так, чтобы это было заметно и ей. – Изучаем концепцию пьянства по теории господина Колоды! Вот здесь, – похлопал он по бутылке, – кроется суть человека, веками постигаемая! Мария, смотри! – пробочку с хрустом свинтишь, разольёшь по рюмашечкам, поднимешь её, игривую, тост произнесёшь, чокнешься с другом, выпьешь одним глотком, и почувствуешь, как в тебе другой человек просыпается, новый, настоящий, искренний, не гадкий, а добрый и внимательный – вот она, суть твоя!.. – тут он вспомнил о чём-то, поставил бутылку на стол, направился к двери, оправдываясь на ходу: – Вы тут, ребятки, без меня не скучайте – ждут меня дела великие, непотребные, не в силах я их моим товарищам оставить, так что... звиняйте!..

   – Когда вернёшься? – Мария выразительно посмотрела на тикавшие на стене часы: – Вечер на дворе, седьмой час!..

   – Да ладно, к ночи обернусь! – беспечно заверил он. – Если что, меня не ждите – устраивайтесь как дома!..

   – Вот это номер! – воскликнул я, удивлённый форс-мажорными обстоятельствами. – И что мы теперь будем делать?..

   – Водку пить и разговаривать, что же ещё? – удивлённая не меньше моего, однако сохраняя достоинство хозяйки, произнесла Мария. – Смотри, Тони, пробочку с хрустом свинчиваем, разливаем по рюмашечкам...

   – Наливай, родимую! Мне, выпившему, с тобой, трезвой, неловко беседы вести, а выпьем вместе, паритет между нами и установится.

   – За что пить-то будем, Тони? За знакомство, что-ли?..

   – За него, Мария! И чтоб пусто всем было!..

   – Давай!..

   – Давай!..

   Выпив, набросились на деревенской засолки огурцы, холодец, ветчину и голландский ноздреватый сыр.

     – Мария, а ты, вообще, по жизни чем занимаешься?..

   – Учительница начальных классов и воспитательница детских дошкольных учреждений. А ты... Я читаю твои статьи по немецкой тематике и думаю, до чего же ты наивен!..

   – Мы все такие. А ты в движении немцев за автономию участвуешь?..

   – Конечно. Недавно в деревне проводила опрос населения по вопросу образования немецкой национальной автономии. Учёные изучали возможности создания немецких районов и даже целого округа...

   И тут мы нашли с ней общий язык...

   После второй рюмки Мария скрылась за стеллажом и переоделась в новое платье. Красное, короткое, облегающее стройное тело, с глубоким декольте спереди и вырезом сзади. На шею повесила серебристое с красными вкраплениями камушек колье, в уши вдела серёжки. Чёрные лакированные туфельки на каблучке придали шик и блеск всему. А ещё она взбила тёмно-каштановые волосы в причёску «я упала с сеновала, меня милый подхватил». Включила магнитофон, нашла Тото Кутуньо. Она вела себя как дома и знала, что делала. Можно потешить самолюбие и сказать, что я был искусным соблазнителем и неотразимым как испанский мачо – сексуальным, брутальным и умным мужиком, но это неправда — в действительности я был более чем обыкновенным.

   Пленённый женским очарованием, вызванным к жизни романтическим вечером с заблудившимся мужчиной, очарованием, использовавшим, как мне кажется, моё состояние ради своего, минутного, счастья, я пригласил её на танго и она с радостью легла на мою разгорячённую грудь, внутри которой гулко и часто билось растревоженное сердце. Мысли о женском коварстве, о женщинах-агентах, о запасном варианте Колоды меня уже не беспокоили, я плыл по течению роковой судьбы как муравей на щепочке в водах бурного весеннего ручья, однако в отличие от мудрого насекомого меня моё будущее в этот вечер не волновало. Я только подумал, так, между прочим, что и в этой бутылке водки была намешана шпанка.
   Танцевали допоздна. Потом...

   – Мария, – сказал я, цепляясь за свои принципы, – если ты понесёшь, я хочу, чтобы ты родила. Рождённое от любви дитя получит жизнь. Жаль, что тебе придётся растить ребёнка без меня — я ведь женат, имею троих детей – дочь и двух сыновей, бросить их не смогу – это невозможно, поскольку...  – ну ты сама понимаешь!.. Сейчас ты сделаешь выбор. Я не буду вмешиваться в твою семейную жизнь – отравлять чужое счастье – занятие недостойное. Ты замужем, счастлива, этот вечер забудешь как дурной сон... Об одном прошу: расскажи ребёнку правду, когда он вырастет!..

   Потом... я позвал её и она пришла.

   Мария сделала свой выбор – через девять месяцев родила дочь.

*

   В третьем часу ночи меня, пробудившегося ото сна, острой болью в самое сердце пронзила возродившаяся из пепла былых пожарищ память – история была в реальности и я – отец этой девочки!.. Сильнейшее волнение охватило меня при мысли, что я об этом уже давно знал, но почему-то всегда забывал!.. Забывал не из прихоти, не из трусости, а из-за проблем с головой, с памятью!.. Это просто ужас какой-то!..

   В девять часов утра я сидел перед Лазаренко, молодой, лет двадцати пяти, полной, в тугих джинсах и свободном свитере, подвижной, переполненной здоровьем и счастьем, улыбающейся и любезной до тошноты, в её маленьком, уютном кабинете, и пытался понять, в каком направлении она меня ведёт, какую цель преследует, расспрашивая о том, что же конкретно я вспомнил в прошедшую ночь.

   – Скажите, а вы помните, кто и когда, при каких обстоятельствах сообщил вам о дочери? Что стало с Марией? Она живёт с прежним мужем?..

   – Кто и когда? Хороший вопрос... – и тут я задумался, а нужно ли ей знать всё? На два последних вопроса ответа у меня вообще не было. Немцы прагматичны и сухи, наша жизнь, то есть жизнь людей из России, из глубины Сибири, им непонятна, чужда, неинтересна. В голове психолога выстроен план работы со мной, и её первая задача – сделать из меня циника, который махнёт на своё прошлое рукой, лишь бы выжить в мясорубке воспоминаний, эмоций и нападок со стороны тех, кто не понимает и понимать не собирается, более того, рад посмеяться над моими проблемами, дабы показать своё превосходство...

   С того вечера я не видел Марию больше двух лет. Хотя нет, вру – зимой 1993 года я её видел. После проводов братьев Флигемаус на ПМЖ в Германию моя кузина, та самая Ангелика, забрала меня с женой и детьми к себе на ночлег. Жила она в маленькой деревеньке за Усть-Петровском, всего в пяти километрах, и добрались мы туда на стареньком миниавтобусе Ильи — мужа Ангелики. Во время проводов сестра несколько раз заводила разговор о родственнице Ильи, о Марии, которая около двух месяцев назад родила девочку, очень похожую на меня. «Вот приедем, ты сам увидишь и убедишься!..» – повторяла она.

   Меня грызли сомнения: во-первых, вечер с Марией хотя и запечатлелся в моей памяти, но продолжения не имел и иметь не мог – содержать любовницу я не собирался; во-вторых, я сам просил Марию родить ребёнка, если она понесёт от меня, как знать, быть может, новорожденная действительно моя дочь?.. в-третьих, меня снедало любопытство... Я понимал, что придётся объясниться с Марией и, что самое неприятное, - с женой!.. Прятаться в кусты я считал позорным для себя, несмотря на то, что сама история была классической оперативной подставой, мастерски проведённой силовыми структурами и сексотами. Я оправдывал себя неординарной ситуацией, попасть в которую мне довелось против своей воли. Впрочем, ни тогда, ни сейчас мой лепет о подставе вряд-ли кто принял или примет за чистую монету, услышав рассказ о том, что, дескать, я, подлец, соблазнил невинную (хороша невинность – через пару часов знакомства легла в постель к женатому мужику!..), обманул её, бросил с ребёнком на произвол судьбы, и ещё пытаюсь её очернить, а себя оправдать!..

   В деревне Ангелика с Ильёй уложили детей спать,  а нас усадили за стол, подали жареную с мясом картошку, наполнили рюмки водкой... И тут дверь открылась, в клубах морозного пара вошла Мария. Я не узнал её. На вошедшей было одето зимнее пальто, а я помнил красное платье, я видел лицо женщины, которое ничем не напомнило мне Марию – роковую и романтичную... В тот момент мне вдруг показалось, будто между Ангеликой и Марией существовала предварительная договорённость насчёт меня. Это мои предположения, как было на самом деле, я не знаю. Просто я до сих пор не уверен в том, что обе Марии – та и эта — одно и то же лицо. Не знаю, как там у кого и как бывало, а у меня было и есть так: Марию в женщине я не узнал. И отказался идти к ней. Во мне уже поселился страх вляпаться с этой женщиной в ещё одну неприятную историю, в результате чего и в угоду кому-то я должен был потерять семью...

   «Ну с какой стати я, выпивший, пойду пугать ребёнка?..» – сказал тогда я.

   А утром мы уехали домой.

   Марию я увидал снова десятого июля 1995 года. В алтайский Славгород и Немецкий национальный район прилетела делегация Германии во главе с парламентским статс-секретарём МВД Хорстом Ваффеншмидтом. Делегацию сопровождал корреспондент русской редакции немецкой телерадиостанции «Голос Берлина», бывший главный редактор московского немецкого еженедельника «Реабилитация» Стас Барде. Была и руководитель российского отдела по делам немцев-переселенцев  при Федеральном ведомстве Ирма Кнауб.

   Стас Барде – мой бывший шеф, поскольку я работал собкором в Алтайском крае от «Реабилитации». Меня уволили из редакции в день встречи с Ваффеншмидтом. Без работы я не остался, устроившись в региональную газету. Узнав об этом, Стас Барде поинтересовался, как мне удалось пережить такой удар. И тогда я рассказал ему всё, что со мной произошло. Он выслушал меня очень внимательно и пообещал рассказать мою историю Хорсту Ваффеншмидту и Ирме Кнауб. Обещание своё он выполнил, поскольку ровно через две недели после их отлёта пришло из Германии известие о том, что Федеративное ведомство выдало мне и моей семье разрешение на переселение в Германию. Оно взбесило моих врагов, и то, что оказалось возможным сделать в Германии быстро, для меня в России обернулось чиновничьей полосой препятствий длиною в пять месяцев на фоне сплошной нервотрёпки. Выбить загранпаспорта, как я уже сказал, помог Андрюха Серов. Если бы за мной водился хоть самый маленький грешок, помочь мне никто бы не смог. Олухов царя небесного в известных конторах нет.

   Немецкую делегацию плотно оберегали сотрудники служб безопасности, милиции, сексоты из числа журналистов и чиновников, завербованные органами граждане. Повышенная забота о Ваффеншмидте объяснялась просто: партизаны немецкой леворадикальной террористической организации Rote Armee Fraktion – Фракции Красной Армии вели охоту за жизнью этого политика. Четвёртая волна партизан гордилась громкими терактами и убийствами видных политических и общественных деятелей, бизнесменов и банкиров.  В числе партизан была знаменитая на весь мир журналистка Ульрике Майнхоф, был мой однофамилец... Уже в этой связи я был под подозрением у сексотов, чувствовал себя неуютно, а если точнее – испытывал острое ощущение невольного путешествия во времени и остановке в 30-х годах, наполненных страхом сталинских репрессий. В автобусе, отправлявшемся вслед за делегацией в Немецкий район, ко мне подсела «интересная во всех отношениях дамочка». Это была Мария. Чужая, незнакомая женщина. Её интерес ко мне я принял за интерес сексота. На меня накатила злоба. Я отвернулся к окну. Она обиделась...

   Это сейчас я думаю, что это была Мария, тогда же я её снова не узнал. Не узнал не потому, что не хотел узнавать. Всё было иначе. За год до этого, летом 1994 года, в Сибирском онкологическом центре мне сделали операцию на лёгком, к вечеру открылось кровотечение. За три дня меня оперировали трижды, не выводя из искусственной комы. Я потерял два с половиной литра крови, доноров в достаточном количестве не нашли. Заботясь о спасении, мозг высосал из меня все соки, а в критический момент блокировал и память об острой ситуации, воспоминания о которой могли стоить мне жизни...

   Разбежавшись по взлётной полосе аэродрома, самолёт взмыл в воздух, наполнив округу рёвом двигателей. Я стоял на земле, провожая взглядом сверкавшую на солнце серебристую птицу удачи, махая рукой улетающим людям в знак прощания с ними, с верой в душе и надеждой на то, что они вызволят нас из лап обозлённых идиотов. Через пару минут самолёт растаял в дрожавшем мареве жаркого горизонта. Я повернулся к стоянке автомобилей, возле которых кучковались водители чиновничьей элиты. Одна из машин была закреплена за мной. Нужно было возвращаться в город, где ждали неотложные дела.

   – Ну что, проводил друга? – усмехнулся один из водителей, толстый,  с мясистым, красным и потным от жары лицом.

   Общий хохот объяснил мне суть вопроса: Стаса Барде считали гомосексуалистом, а меня, живо общавшемся с ним по своим делам, получалось, приняли за его «друга». Объяснять идиотам что-либо — себе в убыток. У них своя правда. Незыблемая, железобетонная.
 
   – Для разведчика ты слишком глуп, – хмыкнул я в ответ, с вызовом глядя в поросячьи глазки толстяка. – Но ты не расстраивайся, я поговорю с твоим начальником, он научит тебя  родину любить.

   Мужики онемели. Я прошёл мимо них к уставленному напитками и закуской столу, возле которого томилась в одиночестве женщина, приглядывавшая, судя по-всему, за порядком. Вглядевшись, я увидал Марию. Для меня она по-прежнему была незнакомой женщиной, непонятно откуда и зачем здесь появившейся.

   – Ну, выпьем шампанского, закусим, чем Бог послал, да и по домам!.. –  сказал я ей, подходя и осматривая обилие стола.

   – Дочери уже два года, – тихо сказала она, рассматривая меня в упор. – Взглянуть не хочешь?.. Отсюда, по прямой, через поле, недалеко. Или так и будешь меня избегать?.. Меня – это ладно, а дочь-то при чём?..

   Я растерялся. Память попыталась пробить толщу блокады, но у неё ничего не вышло. Я понял, что я – полный кретин, что причина моего состояния известна только этой хрупкой, изболевшейся, судя по смертной тоске в глазах, женщине. Мне бы расспросить её, узнать, что всё это значит, но оскорблённая гордость выпившего шампанского за новорожденную поставила хрустальный фужер на стол и погнала меня прочь.

   Эта женщина стала для меня олицетворением коварства. Я не мог верить ей, видя рядом злых агентов гнилой власти.

   Долгие месяцы борьбы за выезд обошлись мне дорого – на земле предков вместо наслаждения стариной замков и дворцов я вынужден был лечиться у кардиолога и психотерапевта.

   Очнувшись от воспоминаний, длившихся несколько секунд, я взглянул на Лазаренко, терпеливо ожидавшей, когда же я вымолвлю хотя бы словечко.

   – Честно сказать, теперь, по прошествии стольких лет, я вообще ни в чём не уверен. Боюсь, как бы меня не разыграли, дабы потешить своё самолюбие...

   – Кому это было выгодно – разыгрывать вас? – источая мёд, спросила она.

   – Не знаю, – ответил я, не постеснявшись солгать.

   Она пометила в блокноте мою очередную психическую травму, чтобы позже переслать объёмистый медицинский обзор моему лечащему врачу. Я хмыкнул, уверенный в том, что с психотерапевтами обсуждать свои болячки больше никогда не стану – ярлык психа несмываем. Тем более, что мне известен эталон их культуры, измеряемый «читами колбасы». Сегодня утром, часов в шесть, я позвонил Ангелике и прямо спросил, правда ли, что у меня с Марией есть дочь.

   – С какой Марией? – чертыхаясь, что разбудили так рано, спросонья не поняла Ангелика.

   – Ну как это, с какой! – сердито напирал я, – с Марией из рода Рама. Жила с тобой в одной деревне. Ты ещё, когда братья Флигемаус проводы делали, позвала меня с женой и детьми посмотреть новорожденную! Забыла?..

   – Ничего я не забыла! – врубилась в мир Ангелика. – Я позвала тебя к нам, потому что вам негде было ночевать! У тебя, дорогой братишка, одна дочь, другой нет. Оставь эту затею!..

   – Как это нет? – возмутился я. – Мне Мария сама говорила!..

   – А ты уверен, что это была Мария?..

   Вот как раз в этом я не уверен до сих пор. Однажды, уже здесь, в Германии, в дверь квартиры позвонили. Дома я был с женой вдвоём – дети давно разъехались по другим городам, без предварительного уведомления никогда не приезжали, да и с уведомлением приезжали всё реже, в последний раз младший сын навестил нас пару месяцев назад, средний не был уже больше трёх лет, дочь тоже... Неожиданный визит – это либо почтальон с посылкой от друзей, или мошенники из числа тех, кого выставляешь за дверь, а они влезают к тебе обратно через окно.  Мошенники раздражали часто, управы на них не было. Оставалось одно – узнав причину беспокойства, молча проглотить её и без реверанса захлопнуть дверь.
 
   В коридоре, за порогом квартиры, стояли две женщины, одетые по ненастной погоде. Одна, невысокого роста, хрупкая, в моём возрасте, настроенная решительно, и другая  – молодая, симпатичная, злая до ужаса.

   – Узнал? – без обиняков и в упор спросила старшая.

   В них было что-то неуловимо знакомое.

   – Да, узнал, – на всякий случай сказал я, пытаясь хотя бы догадаться, кто же они такие. – Что вы хотели?..

   Старшая проговорила что-то невразумительное, что именно, я не расслышал, да и вряд-ли бы понял. Это близких своих я могу понять с полуслова, да и то не всегда. Чаще всего жена, обращаясь ко мне с просьбой или вопросом, вынуждена повторяться, прежде чем до меня дойдёт, что ей от меня нужно. Я всегда нахожусь в плену своих мыслей, освободиться от них сразу не получается. И в этот раз, глядя на женщин, я не смог понять, кто они такие и что им нужно.

   – Вырви у него с головы волосок, – сказала вдруг старшая. – Отправим на выяснение отцовства.

   – Кто вы? – изумлённо спросил я.
 
   – Что, испугался? – усмехнулась она.

   – Да пожалуйста! – хмыкнул я. – В случае чего я обращусь в полицию и перепроверю ваши претензии ко мне.

   – Тони, кто там? – громко, из зала, спросила жена.

   Вырвав из моих кудрей волосок, женщины исчезли.
 
   – Кто был? – спросила жена, выглядывая в коридор.

   – Если бы я знал, кто!.. – искренне ответил я, хотя мысль о Марии, о дочери пронзила мозг острой занозой. – Нет, чтобы объяснить, кто, откуда, зачем... Откуда я знаю, кто они и откуда?..

   Все эти детали я рассказал проснувшейся Ангелике.

   – Не бери в голову, Тони, – сказала она. – Сейчас так много мошенников! Ты стал известен, престижные литературные премии получаешь, вот и стали у тебя «дети лейтенанта Шмидта» появляться. Ты Нину Байрон знаешь? Знакомая моя. Так вот она пошла в гости к подруге, задержалась там, а в это время её дочери, которая оставалась дома одна, позвонили мошенники и сказали, что мама сбила на дороге девочку, которая жива, только сильно ушиблась, и что мама девочки, чтобы не обращаться в полицию, потребовала деньги – несколько тысяч евро, представляешь?.. Дочка Нины собрала все деньги, что были дома, вышла на улицу, чтобы отдать тем, кто подъедет, но Нина, сердцем почуяв тревогу, распрощалась с подругой и прилетела к дочери первой!.. Та — в крик и слёзы, дескать, мама, как ты могла, ты ведь чуть не убила ребёнка!.. А Нина — ни сном, ни духом, понимаешь?.. Кое-как разобралась, дочку успокоила, мужу на работу позвонила... Короче, мошенники те, увидев маму рядом с дочкой, смылись... И ты не бери в голову.!..

   – Ну как же так, я ведь не против, чтобы у меня была ещё одна дочь! Мы бы с ней поладили. Я вырос без отца и знаю, как это...

   – Тони, брось ерундой заниматься! У тебя есть дочь, единственная. Да и вообще, мы нашим детям нафиг не нужны. Что, скажешь, не так?..

   Я тяжело вздохнул:

   – Похоже, что так. Наверное поэтому мне не хватает детей...

   – Успокойся и живи для себя. Им надо будет – вспомнят...

*

   Лазаренко напомнила о себе, захлопнув блокнот и посмотрев на меня так, будто говоря, что моё время истекло, беседа окончена. Я поднялся с кресла и, пожелав ей успеха в работе, покинул кабинет. Проходя по коридору к своему номеру в отеле, заглянул в форум. Две, уже знакомые мне, кумушки сидели на прежнем месте, судачили, вероятно, о мужчинах, об их семейном долге. Мне захотелось узнать, о чём конкретно они говорят. Вдруг подумалось, что, узнав их мнение, я буду знать, что обо мне думает Мария с дочерью. Я сел в бамбуковое кресло и навострил уши. Несколько минут прошло, но я так и не понял, о чём конкретно они болтали. По освещённому коридору, как и вчера вечером, шёл Виктор Берн. Рядом с ним шла молодая симпатичная девушка. Сердце моё ёкнуло и забилось раненой птицей: не дочь ли мою нашёл?.. Ну вот взял и разыскал!..

   – Женщины, – обратился я к соседкам, – не подскажете мне, кто этот человек? – и кивком головы показал на Виктора Берна.

   – Это Виктор Берн, – охотно ответила, повернувшись ко мне, женщина в золотистых очках. – Мы уже выяснили – он психотерапевт. Очень хороший, все его хвалят. Лечит, между прочим, гипнозом. Если хотите, я познакомлю вас...

   Если бы гром разразился под сводами форума, я бы не испытал такого шока, как от услышанного сейчас.

   – Что с вами? – испугалась женщина. – Вам плохо?..

   – Да нет, ничего!.. – пролепетал я, поднимаясь из кресла. – Я сам... – и направился наперерез Берну.

   Завидев меня, он развернулся навстречу мне, подобрался, готовясь отразить удар – словесный или кулачный – всё равно. Остановилась и его спутница. Огромное сходство с моей дочерью наполнило меня решимостью разрубить гордиев узел неведения немедленно, с единственным исключением – без кулачного боя. Он ведь, Берн, всё правильно сделал.

   – Я всё понял! – сходу начал я, не дав ему времени на размышление. – Вызвали воспоминания гипнозом!.. И эта девушка!..

   – Эта девушка, – перебил Берн, – моя дочь. Познакомьтесь!..

   – Ваша?.. – ниагарский водопад моих чувств сковал якутский мороз выдержки Берна.

   – Да, моя. У вас, судя по всему, всего одна дочь, поверте мне!.. Извините, мы спешим. Вечером я к вам зайду и всё объясню...

   Они стремительно удалялись от меня по светлому коридору, как удаляется несбывшаяся мечта о счастье. Опустошённый, я долго стоял на месте, забыв, куда шёл и что мне было нужно. Мозг плавился жгучим вопросом: «Где моя дочь?..»