На фотографии Юрий Петрович Любимов с женой .
«Рассказы старого трепача»
http://coollib.net/b/270923/read
Когда у меня появилась необыкновенная возможность выбрать театры, в которых надо было создать передвижные библиотеки, я немедленно выбрала два театра, бывшими главными театрами в моей жизни. «Таганку» и «Театр на Малой Бронной». Это театры, разных направлений. Но каждый спектакль, поставленный Юрием Любимовым и Анатолием Эфросом, открывал по-новому жизнь, отвечал на волновавшие вопросы. Помогал «больше увидеть окружающий мир и найти себя в нем». 1975 года я бывала на каждом спектакле «Театра на Таганке».
Всегда была уверена, что история жизни каждого человека - частица истории всей страны. Это касается абсолютно любого из нас, а уж если узнать историю жизни Юрия Любимова, то узнаешь не только историю страны, но и тайны, скрытые от многих людей. Любимов пережил все, что выпало на долю его поколения
Родился он в знаменательный год 1917. Пережил репрессии родственников и участие в войне. Закончив ФЗУ на Таганке, он стал электромонтером, собирался в Энергетический, но случайно увидел объявление о приеме в театральную студию…
Я медленно читаю книги. Начав читать книгу удивительного, талантливого, неповторимого и любимого мною режиссера Юрия Любимова, была поглощена ею полностью. Радовалась даже некоторым повторениям, иногда небрежности текста.
Разговорная интонация книги даёт возможность живо ощутить художника, одного из гигантов мирового искусства ХХ и ХХI века.
Открывается книга посвящением:
«Посвящается моей жене Катерине и моему сыну Петру».
ТЕТРАДЬ, ОБОСРАННАЯ ГОЛУБЯМИ. (Все вразброд, как вспоминалось, так и писалось.)
Откуда этот заголовок? Мастер писал под ореховым деревом, посаженным еще дедом. А над ним летали голуби.
Воспоминания известного режиссера, художественного руководителя Театра на Таганке охватывают около восьми десятилетий. Он пишет в своей тетради, обращаясь к пятилетнему сыну. Петр родился, когда отцу исполнился 61 год. По форме это беседы с сыном. Для читателей приведу одно короткое письмо, прочитав его, станет понятен стиль книги.
26-го ЯНВАРЯ 85 г.
Пишу тебе, дорогой Петя, один в Лондоне. Жду гостя Геннадия Рождественского, его вместе с твоим папой и Альфредом Шнитке заклеймили по доносу Жюрайтиса, дирижера Большого Театра, которого принимал Геннадий в стажеры…
Посвящается А. С. Пушкину — сопровождавшему меня всю жизнь.
Ночь. Звук обострен.
Он бьет, как звон
Тик, так…
Тик, так…
«Тут прошлое меня объемлет живо».
«Жизни мышья беготня,
Что ты хочешь от меня».
Снотворное. Стакан. Таблетки…
Пора вставать, работа.
Прокормить, Петр, Катерина, мать
Мне надо, новый театр достать.
Таганки нет. Ну да, там — он
Толя Эфрос
Зачем в чужой пришел ты дом
И врос? Вот в чем вопрос.
«На дне» — как автобиография.
Вам создана живая фотография.
Простите рифмы.
Ритмы.
Все со сна.
Не дерево!
Бес-сон-ница!
Мне не до сна.
Обругали всех нас в «Правде», потом был создан гнев народа, потоки писем. Захочешь — разузнаешь, об этом много писали. В Москве был анекдот. В «Правде» нет известий, а в «Известиях» нет правды. Интересно, когда ты вырастешь, останутся эти растреклятые газеты или нет? Одному в квартире Славы (Растроповича .М.У) без вас скучно невыносимо. Премьера «Бесов» все приближается. Сегодня первый раз прогнал спектакль и то не до конца. Но ты все равно… лучшее мое созданье!»
Как видите, и стихи писал этот одарённый БОГОМ художник. Он никогда не был борцом. Все его желания сводились к театральному искусству. «Я считаю, что главное — это жизнь человеческого духа, только надо найти форму театральную».
Написаны беседы в хронологии событий. Воспоминания начинаются с детства: о своих родителях и родителях родителей.
Еще во время финской войны Любимова призвали в армию. До этого он обучался в театральном училище. И когда Юткевичу наряду с другими поручили подобрать исполнителей в Ансамбль КГБ, а Ансамбль создавался по поручению Берии, Юткевич узнал талантливого юношу и по его предложению Юрий Петрович работал 8 лет в Ансамбле.
Это была совсем не простая служба. Уже на солдатских курсах почувствовал юный артист дедовщину, жестокость и тупость офицеров, карцер за малейшее ослушание. Но характер свободного человека, чувство юмора и самоиронии сопровождает его всю жизнь. А талант режиссёра заставляет видеть происходящее профессионально.
Рассказывает Юрий Петрович о нескольких случаях из этого периода. Читает он раздобытый том Шекспира «Хроники».Читает, устроившись на табуретке ( к кроватям подходить не разрешалось), вокруг него солдаты. Подходит командир «— подошел, полистал грязными лапами заскорузлыми и сказал: «Шекспёр!.. Устав надо читать!» — и книгу взял, и сунул мне устав. И у меня с ним как-то не сложились отношения. Но, конечно, я вскакиваю: «Слушаюсь!» — как положено, — но он невзлюбил меня — то сортиры чистить пошлет, то казармы мыть».
Вспоминает он и карцер. «Не помню, тогда десять суток губы давали или пятнадцать. Это такая дыра бетонная, окошечко с решеткой, койка, которая пристегивается — в шесть утра подъем — и она прихлопывается к стене. А пол обливают водой, чтоб ты не мог лечь на пол. Но ребята во дворе работали и мне совали или хлеба кусок, или еще чего-нибудь. Даже когда начальники отворачивались, миску супа горохового. Так что ничего. Но в общем-то, сурово. Чирьями весь покрылся от холода. Посидишь там — много передумаешь».
Лучших из лучших собрал в свой Ансамбль Берия. Люди были образованные, талантливые. «Привезли откуда-то, бедных — Вольпина и Эрдмана после их скитаний, когда чуть ногу не отняли у Николая Робертовича. С Вольпиным они чего-то рыли, в каких-то были третьесортных войсках, самых последних, и поэтому они последние и тащились, когда войска отступали. Их привезли в ансамбль, наверно, по совету Юткевича, который первую программу ставил большую.
Эрдман и Вольпин были солдатами. Но им отдельно выделили особое привилегированное помещение — комнатку. Вот где Эрдман и сказал: «Я сочинитель, вы хоть бы мне какую-нибудь шинель приличную принесли». И где-то мы ему достали генеральскую шинель. Он ее надел, и там зеркало было. И вот он себя оглядел в зеркале и сказал: «Ну вот, мне кажется, за мной опять пришли».
«Юткевич ставил с ансамблем одну программу, Рубен Симонов — другую, Охлопков — третью. А всего три, кажется, программы поставили. Руководил нами Тарханов. Касьян Голейзовский танцы ставил, Шостакович музыку писал». В общем, ансамбль был — что надо!
Но кончились курсы. Стали Ансамбль посылать с выступлениями.
Войну Любимов встретил на границе. Последним составом, уже под бомбежкой немцев, Ансамбль возвращался. Станцию вблизи Таллина бомбили. Состав был перегружен. Состав тоже обстреливали. Он остановился у поля. На глазах совсем маленькой девочки убили мать. Девочка кричала, Юрий Петрович взял девочку и побежал с ней в поле. Довести до Москвы её он бы не смог. По дороге сдал в каком-то городе в детский дом.
В ржаном поле Любимов увидел такую картину: Ползет довольно полная дама, и, когда самолеты пролетают, она от страха подолом закрывает голову, и вот такая задница в голубых трусах наших до колен. А пожилой человек в панике ее хлопает дрожащими руками и говорит:
— Закрой, десант высадят! — без юмора совершенно.
Послали маленькие фронтовые бригады в ополчение.Надо было сделать небольшую программу. Любимов создал первую небольшую программу из «Анекдотов о Суворове», куда входили забавные анекдоты, лермонтовские и пушкинские стихи.
Его зоркий глаз режиссера отмечал мелкие детали всех эпизодов, в которых он участвовал. Наверное не раз в его театральной деятельности воспоминания об этих сценах возвращалось в его сознание.
Вот он среди ополченцев, которые от танков должны были защищаться «коктейлем Молотова». Инструкция к коктейлю: «Танк пройдет, в задницу брось, и танк загорится» А танки применяли очень простую тактику. Когда на окоп наступал танк, он одну гусеницу выключал и так крутился, чтобы сесть в окоп и размолоть солдат.
«И я первый раз в жизни видел, как бледнеют люди, когда у человека вся кровь отливает от лица. Страх. Я бы никому не поверил, если бы сам не видел. Вот танки показались и пошли. И я вижу, как у некоторых людей вот так пол-лица совершенно белое, а остальное красное все. И потом дальше кровь отливает. В общем-то страшно, некоторые же не выдерживали и бежали. Медвежья болезнь начиналась. Страх. То же самое при бомбежках».
Вот страницы о Ленинграде, куда попала в блокаду бригада артистов. «Это было ранней весной. Ходили по улицам несчастные дистрофики, опухшие от голода люди, — а город ведь все время обстреливали — и мы видели, как они по стенке шли и уже не реагировали, а мы вздрагивали — все-таки снаряды летали. Можно одной фразой сказать: «Врите что хотите, и все равно, чтобы вы ни выдумали, реальность была страшней. Вы не выдумаете таких ужасов, которые были». Я видел, как мужичонка привез на какой-то кляче остатки еды из деревни. И он, извиняюсь, чуть отошел помочиться. И налетела какая-то дикая орда совершенно голодных людей и разорвали лошадь. И он стоял и плакал".
Или страшные дни в Сталинграде. Библейская картина, описанная Любимовым, навсегда остаётся в душе… «В это время Константин Симонов отхлопотал меня, и я начал сниматься в фильме «Дни и ночи» у Столпера. По-моему, он даже до Берии дошел, потому что был высочайший указ меня отпустить на съемки. Я играл капитана Масленникова. Мы на пароходе жили в разбитом Сталинграде. Помню, снималась сцена с пулеметом — из разрушенного здания я стреляю из «максима» холостыми, строчу, а из-за угла идет колонна пленных немцев, там уже работали пленные. И они с перепугу, увидя ствол и стрельбу, все полегли. Они-то ведь не знали, думали, их привели на расстрел. И это все вошло в картину».
Но война давно закончилась. Наконец, распустили Ансамбль. Любимов возвращается в театр. Дальше интереснейшие воспоминания о первых театральных ролях, О современниках - великих артистах, о создании театра на Таганке.
О каждом отдельном спектакле рассказывает Любимов. О причинах его зарождения, об этапах создания, об отношении декораций и света, музыки и поэзии, об артистах, о поисках формы, о человеческом духе.
Вот он рассказывает о первой постановке Брехта. Он впервые показал его в России, сначала в училище, потом в театре.
Скопировала короткую страничку об этом.
«Когда студенты спели «Зонг о баранах»:
Шагают бараны в ряд,
Бьют барабаны,
и второй зонг особенно:
Власти ходят по дороге…
Труп какой-то на дороге.
«Э! Да это ведь народ!»
— эти два зонга я смонтировал, у Брехта они разные. Публика стала топать ногами и орать: «Пов-то-рить! Пов-то-рить! Пов-то-рить!» — и так минут пять, я думал, училище развалится.
Я перепугал всех и первым я перепугал Юзовского — он был одним из переводчиков «Доброго человека…». В свое время он был проработан сильно — как космополит выгнан с работы… И очень образно об этом рассказывал: «Первым умер телефон», — никто не звонил.
И тут он так испугался, что прижал меня в угол, весь бледный, трясется: «Вы ничего не понимаете, вы безумный человек, вы знаете, что с вами сделают — вы даже не представляете! Если вы не уберете эти зонги, то хоть снимите мое имя с афиши, чтобы не было видно, что это мой перевод!..» На меня это произвело очень сильное впечатление: человек старше меня, очень уважаемый — и такой страх. Так же был напуган властями и Шостакович — смертельно их боялся».
Горькие страницы посвящены изгнанию из СССР. О возвращении и связанных с ним событиях, о новых работах. О задуманных спектаклях, которые не удалось осуществить.
Перед читателями появляются близкие друзья Владимир Высоцкий, («Владимир Семёнович Высоцкий, — убежден Любимов, — мог родиться и встать на ноги только в этом театре», потому что «его окружали лучшие поэты, писатели, музыканты и философы».
Николай Робертович Эрдман - писатель, Пётр Леонидович Капица - учёный, Давид Львович Боровский - художник, Альфред Гарриевич Шнитке - композитор, Сергей Иосифович Параджанов и многие другие. Довольно много зная об этих людях, не могла оторваться от страниц, рассказывающих о них.
« Сергей Параджанов, У меня более интересные отношения были с Сергеем Параджановым. Это личность своеобразнейшая. Во-первых, конечно, это необыкновенный по самобытности талант. Даже трудно сказать, что вот весь его талант это именно кино. Нет. Потому что он разносторонне одаренный человек.
Я помню, как мы сидели — я забыл даже, в каком ресторане — и сидел напротив Андрей Тарковский. Сергей изрядно выпил, пошли мы вниз, он взял боты и встал в фонтан. Боты ему гардеробщик дал, и он стоял в этом фонтане. А когда мы спускались, то увидели. Потом стали все снимать, прибежала дирекция — ну, в общем, это был его театр.
У него в лагере Бориса Годунова играл начальник лагеря.
Или как он в лагере с огоньком подметал. Начальник, который ходит и наводит порядок, говорит:
— Как ты работаешь? Я тебя отправлю в карцер. Надо с огоньком! — и показал, как надо. Сергей взял спички, поджег эту метелку и начал мести. Тот орет, пересыпая матом! Сергей рапортует:
— Выполняю ваше приказание. С огоньком мету.
Они подумали, что он идиот, и оставили на время его в покое.
Вся его жизнь — это сплошной театр. Веселый, озорной, хулиганский.
Любимов был точкой притяжения для зрителей, для актёров, для необыкновенных друзей. Он объездил мир, в силу сложившихся обстоятельств. Разлука с семьей, скитания, жизнь на чемоданах. «Я, как бродяга, летаю по Европе… Нам надо жить всем вместе, а не мотаться мне по миру одному, старому дураку».
С болью и страстью говорит он о врагах и недругах, мешавших работе. Не будь их, сколько бы он успел сделать?! «Даже вспоминать противно, — пишет Юрий Петрович, — на что истрачено время. Я мог бы сделать в два раза больше спектаклей…
Сколько у меня уходило времени на препирательство, сколько это унесло нервов, здоровья и просто сколько актеров могли бы сыграть и не сыграли роли из-за того, что закрывали спектакли, мешали работать». И о задуманном, но несвершённом, несостоявшемся он сожалеет.
Рассказывает подробно режиссер об отношении к бутафории, объясняет причины.«Наш театр не старается сделать вид, что он не то, что он есть на самом деле. Мы откровенны со своим зрителем. Мы сразу предлагаем ему условия игры, как в народном площадном театре. Если на сцене и происходят превращения, то на глазах у зрителей, как бы с их участием.»
И снова - обращение к сыну.
«P.P.S. Будапешт, 5.1998 г. Перечитал тетрадь, обосранную голубями. Тебе 18, мне 80. Вот уж не ожидал от Господа такой милости — дожить до такой глубины. Прочел фразу из письма тебе от 24-го ноября 84 г. Болонья: «Пушкин играл большую роль в жизни твоего папы». Задумался: теперь, уверен, ты прочтешь книгу по-русски и полюбишь Александра Пушкина. А я вспомнил, как в одно из посещений его квартиры на Мойке, где он бедный умирал от раны в живот и сильно мучился, меня директор провел в подвал, открыл сейф и показал его кольцо. Он носил его на большом пальце. Я с благоговением взял кольцо — он разрешил померить. Теперь будь внимателен, сын мой. Я смог надеть кольцо только на ноготь мизинца. Вот какая была маленькая рука у нашего гения, а сколько силы, умения, отваги, мужества. Полюби его, Петр.»
27-го НОЯБРЯ — БОЛОНЬЯ 84 г.
Об этом свободном, страстном, великом человеке можно говорить без конца. У России есть кем гордиться. Читайте, гордитесь, эту книгу не охватить в одном обзоре.
Владимир Высоцкий "Ах, как тебе родиться пофартило..."(запись 17 октября 1977г) к 60-летию Ю. П. Любимова