Дуреть от любви? Эта вещь ни в коем случае не была знакома Регине.
Девочку вырастили, как и полагает преемнице большой корпорации, будущей владелице огромного состояния – холодной, резкой и прагматичной. Вместе с этим – циничной и бездушной.
Регина не сходила с ума по пустякам, да и по значащим вещам тоже не собиралась. У неё никогда никого не было, и она никого не хотела рядом с собой видеть. Друзей, домашних животных…
Больше всего на свете Регине не хотелось влюбляться.
Она не оглядывалась на отца. Шагать – значит, шагать. Молчать – значит, молчать. Улыбаться – значит, демонстрировать белоснежно-пустую улыбку всему миру.
Регина не боялась отца.
Ей просто было выгодно жить по указке.
Просто не хотелось жить в принципе.
Любить сволочь, ещё более сволочную, чем она сама, Регине не хотелось уж тем более. И к чёрту, что восемнадцать через неделю, и что детство утекло через пальцы, и что пора оттаять и хоть к кому-то привязаться – всё к чёрту!
Регина смотрела в пустые, равнодушно-насмешливые глаза сына отцовского партнёра по бизнесу и холодела с каждой секундой.
– Это мой сын, Владислав, – улыбнулся мужчина; кажется, добродушно.
– Влад, – повторил парень, беря её за руку.
– Регина, – сухо ответила девушка, цепко следя, как он прикасается губами к её руке.
Приветственный жест, не более. Нет резона дёргаться, и вырывать руку резона тоже нет.
Влад смотрит насмешливо-хитро. Так, что ей хочется банально дать ему по морде.
Регина пьёт кофе и смотрит в чашку, краем уха слушая отцовские разговоры об акциях и новых кампаниях, которые можно провести, чтобы привлечь покупателей.
Её тошнит от маркетинговых зарисовок.
От чёрных глаз – тошнит.
Влад сидит напротив, с другой стороны стола, с расчётом, чтобы она его не достала, и смотрит.
Регина не может вымолвить ни слова, и встать из-за стола, с грохотом отодвинув стул, она тоже не может. Ей кажется, будто её раздевают и имеют прямо на столе, при всех, она кричит, вырывается, царапается, но никто даже не собирается ей помочь.
Ей хочется сжаться в комочек и забиться в угол; хочется, чтобы Влад перестал смотреть. Она тянется, чтобы пнуть его, словно по ошибке, но не достаёт.
Как в мультике.
«У меня такие короткие, маленькие лапки».
Регина упрямо продолжает смотреть в чашку. И безнадёжно ждать, когда же всё это закончится.
Когда гости уходят, «всё» только начинается.
В кабинете отца просторно, но темно, чёрный интерьер давит, с таким расчётом, чтобы стало отвратительно пусто и захотелось убраться поскорее.
Люди соглашались на всё, чтобы больше сюда не возвращаться.
Отцу нравилось.
Регине было всё равно.
– Мы хотим, чтобы моя компания и компания Лавицкого стали едиными.
– Ты спрашиваешь у меня совета?
Отец смеётся. Громко, долго, пока истеричный смех не переходит в надсадный кашель.
Регина бы давно отправила его в психушку, потому что сейчас он мало напоминает адекватного человека, и не делает этого только по одной причине.
Ей не жаль его. Никогда и ни за что.
Регина не хочет становиться следующей сумасшедшей.
Ненормальной в своей абсолютной нормальности.
– Чтобы объединиться с чистой совестью и уверенностью, что кто-то из нас не кинет кого-то, мы решили закрепить наш союз.
– Поцелуем? – не удерживается от колкости Регина.
– Вашим союзом.
Регине всё равно, что с ней будет. Она привыкла жить по указке, потому что так удобнее.
Она привыкла не читать книг и не смотреть в окно, чтобы у неё не появилось собственного мнения.
Чтобы ей не захотелось того, чего у неё никогда не будет – свободы.
– Ты выходишь замуж за Влада на следующей неделе. У тебя нет выбора, и истерики мне закатывать не надо. Пойди в комнату и подумай о том, как казаться счастливой.
– Не нуждаюсь в советах.
Регина не умеет чувствовать себя счастливой.
Не хочет уметь.
Ей и в серости нравится. Что-то в ней есть… особенное.
Что-то, что – ничего.