Мне было семь лет, когда я впервые увидела Дженни. Светловолосую, синеглазую, вечно улыбающуюся Дженни, которая вошла в кабинет, крепко держа за руку свою мать. Я узнала в осунувшейся и бледной брюнетке её мать только потому, с какой силой и одновременно бережностью держалась Дженни за её локоть.
Впрочем, тогда Дженни для меня ещё не была Дженни, но очередной девочкой без имени, которые конвейером посещали кабинет моей матери.
Но она уже тогда привлекла моё внимание.
Я отложила белого журавлика, которого так и не доделала на уроке труда, и внимательно уставилась на посетительницу.
У неё был очень красивый голос. Мама, казалось, тоже зачарованная, слушала внимательней обычного.
Вечером я пришла на кухню, забралась к маме на колени и начала расспрашивать. О том, как Дженни зовут, сколько ей лет, почему она пришла, и что мама теперь будет делать.
Она была раздражена.
Но умение контролировать свои порывы и эмоции было одним из самых важных для врача, а потому она ровным голосом отвечала на мои расспросы: сухо и по существу.
Мама никогда не умела рассказывать сказки.
Оказалось, что Дженни недавно исполнилось шестнадцать.
И она была беременна.
Я не совсем понимала, что такое беременность, и как она протекает, но точно знала, что внутри Дженни уже была другая жизнь – маленькая, хрупкая и красивая, как огонёк.
Девушка была очень худой, и ещё я знала, что пока что этот огонёк можно загасить.
Что моя мама может это сделать.
Никогда не понимала. Я ведь тоже была таким огоньком. Зачем нас убивать?
Мама говорила: обстоятельства.
А я рисовала журавлика и упрямо не понимала этого.
Мне было семь лет.
Мне было рано понимать.
Дженни приходила к моей маме каждый день – хрупкая и белая, словно всплеск краски на синей стене кабинета. Они подолгу разговаривали, мама в чём-то убеждала её, от чего-то отговаривала, а я пряталась за ширмой.
Ширма вечно шуршала, и мне было совсем ничего не слышно. Только огромные синие глазищи Дженни были куда ярче обоев.
А она сама – куда белее маминого врачебного халата.
Дженни таяла с каждым днём, и мне это точно не казалось. Я уже умела читать, и когда полезла к маме в стол, узнала её фамилию.
«Дженнифер Уолкер, шестнадцать лет».
Жёлтые карточки всегда забавляли меня. И книги. Я очень любила книги.
Я углубилась в чтение и забыла обо всём до того времени, пока не пришла мама.
Пришлось рассовывать листики по карманам. Маме бы это не понравилось, точно.
– Мама, а что такое «изнасилование»? – спросила я однажды за столом, когда у мамы и папы был выходной.
Родители подавились супом так синхронно, что я поняла, что спросила что-то не то.
В моей жизни так много разных «что» накопилось. Только тогда меня это совсем не смущало.
– Изнасилование — вид сексуального насилия, как правило, подразумевающий совершение полового акта одним или несколькими людьми с другим человеком без согласия последнего, – мама сказала это равнодушно, как будто ответила на вопрос: «который час?».
Я недоумённо уставилась на отца.
– Это когда мальчик берёт девочку и делает ей больно, – сказал он с некоторым усилием. – И после этой боли она может стать мамой.
Кажется, я поняла. Уставилась в суп и не съела больше ни ложки.
Дженни изнасиловали. Ей было больно.
Огонёк в животе – напоминание о той боли.
Если бы я была взрослой, я бы захотела его убить.
За осенью последовала зима, за зимой – весна. Дженни продолжала приходить, иногда – приносить мне конфеты. Она носила просторные футболки, но все видели, что у неё увеличился живот.
Она казалась совсем маленькой, и было такое ощущение, будто она прятала под кофтой воздушный шарик – таким неправдоподобно-большим был её живот по сравнению с ней самой.
Дженни улыбалась. Вымученно.
И приносила мне шоколадки.
Дженни оставила ребёнка.
Огонёк, из-за которого ей было больно.
Я восхищённо округляла глаза и клала руки на её живот. Что-то большое и очень наглое толкало меня в ладонь.
Наглый огонёк!
Дженни смеялась и сказала, что если будет мальчик, то она назовёт его Флеймом.
В конце мая у меня был день рождения. Мне исполнилось восемь, мама пригласила всех моих одноклассников, а я, таинственно понижая голос до шёпота, говорила, что должна прийти моя старшая подруга.
Все слышали о Дженни. Я рассказывала о ней при любом удобном случае, как о легенде, как о сказочном персонаже – о маленькой, хрупкой, но очень сильной и храброй девочке, которая превозмогала любой страх и любую боль.
Мне не все верили. Я была искренне рада, что Дженни придёт. Даже развоевалась, представляя, как тыкну пальцем в нос однокласснику, который дразнил меня полоумной.
Он говорил, что я придумала Дженни.
Сейчас я думаю, что лучше бы так и было.
Мы играли, ели торт и ждали до самого вечера.
Но Дженни не пришла.
Мой день рождения был тридцать первого мая.
Первого июня я увидела Дженни в операционной.
Она была такой маленькой, но кричала так громко, что я подумала, что ей очень и очень больно, и опять разозлилась – огонёк, как ты можешь быть таким бессердечным в ответ на такую доброту?
… Дженни правда громко кричала, а я, прижимая к груди колени, ждала, когда всё закончится. Мама говорила, что потом Дженни станет самым счастливым человеком на земле, и я терпеливо ждала, пока это произойдёт…
… рука Дженни безвольно свесилась с каталки.
Но крика не было. Я знала, что когда появляются дети, они должны кричать, но…
Мама улыбалась как-то криво.
Я тогда не поняла этого, правда. Отчаянно верила, что у Дженни всё хорошо, она же такая храбрая и сильная, она же теперь самая счастливая – и я счастлива за неё была, конечно!
Мама сказала, что Дженни уехала, и что у неё всё хорошо.
«Может быть, вы когда-то и увидитесь», – сказала она тихо, потрепав меня по голове.
Прошло много лет.
Я ждала – когда же?
… мне шестнадцать. Я люблю читать мамины карточки – у неё для врача на удивление понятный почерк. Истории болезни бывают интересны, особенно если учесть, что после окончания школы я хочу пойти по её стопам.
Теперь карточки не жёлтые, синие. Ясное дело, что попавшиеся мне листки яичного цвета не могли меня не заинтересовать.
«Дженнифер Уолкер, шестнадцать лет.
Умерла при родах».
Моя мама – акушер-гинеколог.
И раньше она мне не лгала.
Я глотаю слёзы и клянусь, что никогда не стану врачом.