Я не успеваю даже понять, откуда прилетает кулак, просто отлетаю назад как-то комично, врезаясь затылком в зеркало.
Стекло разлетается осколками.
Следующий удар настигает мою скулу.
Я даже шевелиться не успеваю, только дёргаюсь от ударов и пытаюсь удержаться на ногах – их на меня сыплется такой град, что я даже не вижу, кто это и почему.
По лицу меня бьют осторожно, не задевая глаз, носа и челюсти – бьют почти трепетно, так, чтобы синяков осталось как можно меньше.
Ничего не вижу.
Но удары-то я узнала.
Костяшками по скуле, по губам, кулаком в горло – я хриплю, отчаянно пытаясь вдохнуть, но оно не вдыхается ни черта, только слёзы на глазах выступают; сокрушительный удар под рёбра, и я, согнувшись в три погибели, всё-таки падаю на колени – рухнула так, будто ноги подрубили.
Удары продолжаются.
Ногами.
Носком под рёбра меня заставляют лечь; я заторможено чувствую щекой холод бетона, а потом следующие пинки ногами воспринимаются восхитительно остро и горячо.
Я съёживаюсь, хриплю и не плююсь, нет – харкаю кровью.
Я давлюсь ей.
И воздухом давлюсь, потому что дышать не получается – вздохи вырываются из груди с тихим свистом, а этот полустон, полуписк – мой разве?
Я пытаюсь отползти, но тяжёлая подошва припечатывает мой бок.
Мне кажется, или что-то хрустнуло?
Меня методично избивают ногами, а я равнодушно считаю удары.
Один.
Второй.
Пятый.
Четырнадцатый.
Потом меня резко ставят на ноги и толкают на парту – я чуть ли не падаю, не держусь на ногах, сползаю, но меня хватают за ворот испачканной и помятой рубашки, и, насилу усадив на деревянную поверхность, целуют.
Грубо. Язык врывается в мой рот, раздражает, проходится по всем кровоточащим ранкам, по треснувшей губе, крепкие зубы до боли прикусывают кончик моего языка.
Дышать нечем.
В меня вталкивают воздух.
В меня вталкивают смысл.
– С днём всех влюблённых, сука! – с ненавистью рычат мне в губы, проходясь по и без того болящим рёбрам длинными пальцами.
Я через силу улыбаюсь разбитыми губами.
Ублюдок.
Ну теперь-то ты обязан меня трахнуть.