Во второй половине 40-х годов от станции Чу, через безводную пустыню Мойынкум, японскими солдатами, захваченными в плен на Дальнем Востоке, была проложена узкоколейная железная дорога. По этой узкоколейке вывозился саксаул, которым отапливался частный жилой сектор городов и посёлков и, на котором жарился обалденно вкусный шашлык. Саксаул заготавливали те же японцы. Перед тем, как побывать в краю саксаульников, барханов и непролазных зарослей индийской конопли, я служил в рядах Советской Армии совсем недалеко от родины этих бедолаг. Расстояние от Алма-Аты до Владивостока 7445 км, плюс около 500 км от Алма-Аты до райцентра Фурмановка, что в Мойынкумах, плюс 1063 км от Владивостока до Токио. Сумасшедшая цифра получается! - как говаривал Аркадий Райкин. Девять тысяч километров!
Я окончил биологический факультет, стал зоологом и неоднократно работал в Мойыкумах. Насыпь узкоколейки с её разъездами и тупиками служила нам отличным ориентиром в любое время дня и ночи. Местами на ней ещё оставались полуистлевшие шпалы, местами попадались искорёженные рельсы, ржавая кабина от "студебеккера" - в песках каждая железка ориентир. 156-й разъезд служил как бы узловой станцией этой мини магистрали. Здесь же, на большом ровном участке пустыни, находился лагерь военнопленных, магазин и медпункт. А южнее, перед грядой барханов я видел многочисленные холмики – могилы пленных японских солдат. Я знал несколько участков с таким кладбищами. Как всякие кладбища, они навевали печаль и наталкивали на размышления о перипетиях людских судеб. Там, в пустыне Казахстана, около безымянных холмиков у меня и родилось это стихотворение:
156-й разъезд
Здесь раньше был разъезд узкоколейки,
Теперь – такыр и домик у колодца.
В сороковых людей здесь не жалели,
Ни русских, ни казахов, ни японцев.
Здесь рвали жилы, саксаул ломая,
И за колючей проволокой спали,
И, как грибы в песках в начале мая,
Могилы у разъезда возникали.
Людей здесь били люто, непрестанно,
Шаг в сторону – и выстрел из нагана.
Как это было страшно! И, как странно -
Японцы мрут в пустыне Казахстана.
Я представляю, как им трудно было
Жизнь доживать под автоматным дулом,
А после только холмик над могилой
Под молодым побегом саксаула.
И в девяностых я их не жалею.
Не нужно было приходить незванно.
Уже пол сотни лет их кости тлеют
В такыре у сыпучего бархана.
Стою один на пятачке унылом,
Шальная мысль в Японию уводит:
А есть ли там казахские могилы?
И, если есть, то кто на них приходит?