Так беззаботно можно было прожить жизнь. Но май подходил к концу, с ним и весна. А в июне самые запутанные вещи никогда не кажутся вполне простыми.
И однажды Антонина нашла у мужа в кармане кружевной платочек с вышитыми маками и ничего ему не сказала, потому что даже она, со своим бухотчетом, не могла не замечать всего, что с Борисом происходило. А сказала она маме Макс, подперев щеку рукой:
– У моего кто-то есть. Даже и не знаю, что делать… – и добавила уже со слезами в голосе: – Наташ, я никогда не думала, что у нас такое будет! Ведь пятнадцать лет… И никогда ничего…
Наташа достала из холодильника коньяк и спросила:
– Ты ее видела?
– Да нет… – Антонина всхлипнула. – Но он… Уже месяц… Сам не свой… Пропадает где-то… А теперь вот я нашла… – она не договорила, потому что было, в общем, неважно, что именно она нашла.
И Наташа обняла ее, и сказала, что все мужики, разумеется, сволочи, и долила коньяку, и предложила закрыть на все глаза – может, пройдет, а потом – поговорить с Борисом начистоту, а потом – послать все к чертовой бабушке и съездить на море.
А Макс совсем потеряла голову. Ей было хорошо целоваться с Борисом на каждом углу, и приходить в темную Ритину квартиру, и потом, вернувшись домой, играть небо, как она и обещала когда-то Борису: всю жизнь. Играть небо. У нее наконец стало получаться.
А потом разразилась самая настоящая гроза, которая должна была рано или поздно разразиться. И тут уже даже Ритина квартира не спасла.
Какая-то подруга Антонины увидела Бориса с Макс на какой-то из их солнечных улиц и сообщила Антонине, что это – рыжая девочка, и ей на вид лет пятнадцать – не больше, и мужики, бесспорно, просто с жиру бесятся.
Когда Борис вернулся домой, Антонина уже плакала, плакала, не могла остановиться. И у нее были очень красные глаза.
– Я все понимаю, – кричала она. – Но чтобы Макс!.. А у тебя дочка!.. Я про себя молчу!..
Борис присел рядом с ней на край кровати. И бесполезно было говорить, что, может, Макс- именно та, и он – именно тот. Это звучало бы глупо, Борис сам не поверил бы себе.
– Тонь, – сказал он. – У нас с ней все серьезно. И я не знаю, что делать.
Его жена вытерла глаза рукавом халата.
– Ты вообще, задумывался? Она же еще школу не закончила… А у тебя – дочь…
– Я не знаю, что делать, – повторил он.
Хлопнула дверь – вернулась Ксюша.
– Мама, папа, привет! – крикнула она из прихожей. – Там та-ак жарко! А у Ромки новый телефон.
Борис обреченно подумал, что Макс никогда не говорила про телефоны. Скорее всего, не знала ни одной модели.
– Я согрею ужин, – сказала Антонина, вставая.
Ужин? Борис тоже вскочил.
– Сколько можно? Всю жизнь – оладьи, шмотки, новые телефоны… А как ты жить дальше собираешься? Как мы жить собираемся, мне интересно!
– А что там интересного? – Антонина пожала плечами. – Я поговорю с Наташей. У Макс это подростковое и очень быстро лечится…
– Да?! – заорал он, как еще никогда в жизни не орал. – А у меня?!
– Мама с папой снова ругаются, – философски заметила Ксюша, включая музыку в своей комнате.
– А у тебя, – сказала Антонина, – это тоже лечится.
Он вышел из осточертевшей квартиры, хлопнул дверью. Надо было ехать к Макс. Самому поговорить с Наташей? Или просто забрать Макс к Рите? На ночь. Или на неделю… Но у него дочь. Которая красит губы красной помадой и слушает жуткую музыку. И у него жена. И он годится Макс в отцы, а Наташа – почти что его подруга.… И что он ей может сказать? Как он должен ей в глаза смотреть, по-хорошему? Он не знал. И поэтому поехал не к Макс, а к Рите, которая, к счастью, оказалась дома.
– Хочешь, я поговорю с ней? – предложила сестра.
– С Антониной? – уточнил Борис.
– Ну, и с ней, и с Макс, и с Наташей…
– Это такой бред, и выпутываться поздно. А мне каждую ночь снились цветы…
Выпутываться было, конечно, поздно. Макс сидела на диване и кусала губы. А мама кричала и боялась замолчать хоть на секунду, потому что плохо представляла, что Макс может сказать. Но та не пыталась оправдываться и только смотрела в одну точку. Грохотал гром – это не могло не случиться.
– В общем, ты с ним больше не видишься, – заключила мама, ободренная молчанием Макс. – Это пройдет, и все будет нормально.
Это не пройдет, знала Макс, и нормально уже не будет.
Летом так невозможно жарко. Особенно – в тесной комнатке на седьмом этаже. Даже, если окно открыто. А под потолком беспрестанно жужжат мухи. Макс думала, что теперь всю жизнь будет ненавидеть лето.
Борис приехал к ним на следующий день утром. Мама не предложила ему пройти, он начал свой разговор прямо в прихожей. Макс сидела на полу под дверью в своей комнате, и до нее доносились не слова, а только интонации. Этого хватало вполне.
– Настя, – позвала, наконец, мама.
Макс посчитала до пяти и вышла.
Борис выглядел несчастным. Девушка закусила губу.
– Настя, – сказал он устало, – ты сама понимаешь...
«Я же тебя люблю» – хотелось ей сказать. Но это были такие банальные слова. А здесь стояла мама. И у Бориса тени под глазами. Макс всегда замечала какие-то ненужные мелочи. Они казались самыми важными. Из мелочей складывался ее мир. Как калейдоскоп. Или как кубик Рубика...
– Прости меня, – попросил Борис. – Нам лучше никогда больше...
Макс прислонилась к стене, спиной чувствуя вишневые веточки на обоях. Никогда... На нее накатило безразличие.
– Привет Рите, – сказала она.
Борис ушел. Мама ушла тоже, потому что не могла встречаться со стеклянными глазами дочери.
Вечером в гости заглянула бабушка.
– Ты знаешь? – осведомилась Макс.
– Наташа звонила утром.
– Что делать?
Бабушка была единственным человеком, который мог знать ответ.
Она взяла Макс за руку.
– Помнишь про затмение? – спросила она.
– Что?
– Тень скрывает солнце. И тогда всему миру кажется, что жизнь закончилась, потому что исчез свет... А потом тень уходит...
Макс высвободила руку.
– Настя, у него же семья.
Ночью она наглоталась таблеток. Думая о самоубийстве, она всегда удивлялась, зачем делать с собой какие-то ужасные вещи, если можно так – выпить таблетки и заснуть. Теперь, запивая пригоршни белых кругляшек, она ни о чем не думала. От люстры на потолок ложилась тень. По-мышиному скреблись электронные часы. У таблеток был привкус детства. Хорошо бы вспомнить о чем-то, пока не поздно. Макс села на пол, обхватив колени руками. Вот что, оказывается, значит «за пределом отчаяния». Раньше ей представлялось пустое серое небо или белые больничные стены. А оказывается, за пределом отчаяния – это на полу в ее собственной кухне.
У Макс были рыжие волосы и веснушки по всему лицу. Ее мир складывался из мелочей. Картинка рассыпалась…