На ночь Макс всегда открывала окно. А весна пахла дымом. Вернее, дымом пахли вечера весной.
Ей снилась золотая долина, полная огромных сиреневых цветов. Было так сладостно вдыхать жизнь полной грудью. Макс чувствовала себя невесомой.
Утро наступило как откровение. Как маленький подарок мира. Макс улыбнулась в переполненную светом и свежестью комнату. Ночь в небе…
День тек, как золотой мед, сладкий до приторности, обволакивал, наполнял душу чем-то неясным.
Возвращаясь домой, Макс отказалась от привычного маршрута и свернула во дворы. Здесь царило какое-то особое радостное спокойствие. Кое-где на веревках сушились простыни и пахло порошком. Шаги, будто подхваченные, раскатывались звонко и таяли в сине-золотых тенях. «Я бы шла так целую вечность, – подумала Макс. – Пока не обошла бы всю Землю. Двор сменялся бы двором. Ведь дорога бесконечна».
К бабушке она больше не ходила. Тайна, скрываемая где-то в глубине души, боялась посторонних глаз.
Макс думала о Борисе – вечерами, сидя на балконе, и по дороге из школы, и в светлых классах над ничего не значащими учебниками. Книга сменялась книгой, а Макс думала о Борисе.
Она снова встретила его в свой день рожденья. Тетя Тоня невыразительно улыбалась и желала, желала… Ксения недавно сделала мелирование и не могла думать ни о чем другом. А он смотрел сквозь Макс. У него были прохладные пальцы – поздравляя, он пожал ей руку – и черные глаза. И он хотел рисовать небо – больше Макс ничего о нем не знала.
За столом было уже полно гостей. И надо было срочно сказать что-то такое, чтобы он заметил ее.
За последние три дня Макс уже пережила всю гамму чувств и десять жизней – с ним, без него, в драмах и мелодрамах. И все время над собой смеялась – это был ее стиль.
– Проходите мыть руки, – предложила она тоном настоящей хозяйки и протянула Борису полотенце.
Мама раскладывала по тарелкам мясо под сыром, папа разливал шампанское. А бабушка во главе стола смотрела, как всегда, проницательно и наверняка уже обо всем догадалась. Макс краснела.
А потом ее глаза встретились с невидящим взглядом Бориса, и слова нашлись сами собой – странные, незначительные, но как раз те, чтобы он, наконец, посмотрел на нее.
– Сюрреалисты, – сказала она, – это очень много красок – я узнала, – но все равно не хватит. Небо не рисует никто.
У нее были рыжие кудри и веснушки по всему лицу, и вздернутый носик. Она ощутила это все под его взглядом, будто обожженная.
– Тогда ты будешь первой, – сказал он.
– Я не рисую. Я играю.
– Тогда будешь играть небо, хорошо?
«Всю жизнь» – хотела она сказать. Но вокруг было столько людей. И она слегка кивнула, будто он спрашивал ее о чем-то не имеющем значения.
Неожиданно в комнате воцарилась тишина. А потом они услышали эту песню. И звуки лились из приемника – горькие, безысходные, раздирающие что-то внутри.
– Песня нашей молодости, – заметила тетя Тоня. – Наташ, ты помнишь?
– Никогда не слышала, – пожала плечами мама.
– «Moonlight in vodka» – «Лунный свет в водке», сказал Борис. – Так она называется.
– Макс, ты ведь учишь английский? – спросила тетя Тоня. – О чем здесь?
– Я учу французский.
Играть небо? Для этого мало клавиатуры. Но Макс пыталась. Весь вечер. Хотя бы подобрать несколько подходящих звуков.
А когда в следующий раз она шла из школы, Борис уже ждал ее на заветном мостике. Ничего не сказал, просто пошел рядом. Она сняла с плеча сумку и протянула ему.
– А я сегодня видела такую собаку возле нашего дома… Вся белая и с длинной мордой. Я кормила ее булкой. А она поцеловала меня в щеку.
– Бездомная?
– Нет… А зовут ее Яра.
– Яра – это весна, – произнес Борис задумчиво. Настя, что тебе снится?
– Цветы, – сказала она коротко. И заглянула ему в глаза.
– Вот держи, – он отвел взгляд, порылся в карманах и протянул ей диск. – Та песня. Мне показалось, тебе понравилась.
– Да, только пробирает… до костей… Как зубная боль.
– Значит, настоящая музыка.
– Лунный свет в водке – это так холодно…
Макс улыбнулась. «Это будет наша песня» – решила она про себя.
И потом еще долгие недели они просто бродили по вечерним улицам, взявшись за руки, и говорили: о весне, о книгах, о звездах.
Зацвела, наконец, сирень.
– Макс, что с уроками? – осведомилась мама.
– Да по-прежнему… Весна…
– Настя, – если уж мама обратилась к этому имени, предстоит серьезный разговор.
Последние дни Макс почти себя не помнила – горела, как в бреду. Вся жизнь сводилась к получасу после школы, когда Борис встретит ее где-то в море шагов и перекрестков. Остальное время можно было мечтать, уплывая безудержно вверх, как воздушный шарик, наполненный гелием. Что-то безысходное виделось Макс в таких шариках. Они были подвластны одному единственному стремлению к свободе. А попытки удержать их у земли, причиняли боль им. Но, в конце концов, свобода побеждала. Шарик взмывал в небо.
– Настя, что происходит?
– А происходит?
– Явно. Влюбилась?
Макс слегка удивилась такой маминой проницательности.
– Почему бы и нет?
– Да на здоровье! Но я же тебя знаю с твоей непримиримостью…
Ничего мама не знала. Даже представить себе не могла всю глубину этой самой непримиримости.
– Ну, ты хоть уже с ним целовалась? – спросила бабушка.
– С кем? – Макс не покраснела вопреки собственным ожиданиям, но на всякий случай отвернулась.
– Не придуривайся только, ладно?
– Бабушка, а ты его видела?
Та фыркнула.
– Вот приведешь – увидим.
– А если не понравится?
– Я все равно буду «за».
На этом и сошлись. Спокойнее и проще, когда знаешь, что на твоей стороне всегда кто-то будет.
– Макс, – сказала тетя Тоня, выглядывая из маминой кухни однажды вечером. – Ты просто цветешь вся.
Если уж и она со своим бухотчетом в голове это заметила, пора принимать меры. Борис о тете Тоне никогда почти не говорил, но Макс чувствовала все сама: и бухотчет, и бигуди по утрам, и постоянные разъезды по подругам. Просто потому, что сейчас у нее обострились все чувства, включая шестое, седьмое и дальше, до сорок пятого.
– Теть Тонь, вы так говорите… Я старшим не грублю, школу не прогуливаю…
– Ну, смотри. А то я знаю, чем в твоем возрасте это заканчивается.
«Я знаю, я знаю, уж я-то, кто, если не я»… Макс поморщилась. Взрослые…
– А здесь совсем рядом есть озеро, – сказал Борис, когда они уже почти подошли к дому Макс.
– Прям-таки озеро. Болотце… Когда мне пять лет было, мама еще прогоняла, чтобы мы с друзьями не купались там. А теперь туда уже никакими пряниками не заманишь. Сдох Бобик.
– Посмотрим?
– Ну, если вам так хочется…
Они остановились на берегу и уставились на бегущую по воде рябь.
– А Олька, моя подруга, вон на то дерево залезала, – указала Макс. – Причем, она была в босоножках на каблуках.
Но Борис молчал, и она заглянула ему в глаза, уже совсем привычно, вопросительно.
– Настя, – сказал он. – Я вот только сейчас задумался…
– Я тоже залезу! – воскликнула Макс с преувеличенным рвением, чуя надвигающуюся неприятность. – Держите-ка мою сумку!
Дерево склонялось над самой водой, так что по стволу даже пройти можно было при желании. А уж залезть на него не представляло никакого труда. Но то ли у Макс кружилась голова, то ли просто был не ее день, она не добралась и до середины ствола, когда сознание будто выключилось. Потом стало очень темно и холодно. А потом – сильные руки и солнце в глаза.
Он вытащил ее из воды и не знал, что делать дальше. У Макс стучали зубы, ее можно было отжимать, как тряпку.
Мама даже ничего не спрашивала, увидев на пороге мокрую Макс. Так что той пришлось самой объяснить:
– Мам, я в воду упала.
– Чего еще было ждать? – махнула мама рукой. – В ванную!
Сидя в горячей воде, Макс настороженно прислушивалась к себе. Что-то переломное случилось в их с Борисом отношениях. Только если при первом повороте она ясно поняла, в чем дело: влюбилась, окончательно – то теперь еще не представляла, что произошло. А произошло вот что.