Незабвенный кот

 
  Кота Ваську домой принесла я.

  Мне тогда только что исполнилось восемь. Жили   с  соседями  на  первом  этаже.

  Меня  послали в магазин за хлебом.  Поодаль от двери Васька старательно вылизывал свой хвост. Торговка семечками,  видя  мой интерес, сказала, что  кончик  хвоста  оторвался,  прищемленный дверью магазина.

  В одной  руке буханка хлеба,  под мышкой кот.
Я заранее приготовилась к борьбе, подозревала, что  отец  не  обрадуется.  Соседи  и  мама  были неопасны, я знала: их  легко  удастся  уговорить.

  Воскресенье - все дома.

  Отец едва взглянул:

- Немедленно унеси эту гадость!

  Мама  взяла  хлеб, и теперь я уже двумя
руками прижимала "эту гадость" к груди.

  Болезненно  переживая  разочарование
в  добром  сердце  отца,  возмущаясь,
стыдясь его жестокости, я не послушалась:

- Раз ты такой, бери и сам выбрасывай!
- Нет, ты принесла, ты и уноси!

  Я отказалась.

  Но он был "не такой". Пожал плечами:

- Делайте, что хотите!

  Отец обращался не только ко мне, но и к маме, и  к  соседям. Сердце  у него было доброе, и хотя он  считал  животных   носителями  "заразы"  и очагами  инфекции,  но  "ликвидировать"  кота,  собственноручно выбросив его на улицу, не мог.

  Консилиум  (отец  в нем не участвавал) обследовал нового члена коммуналки, и
бухгалтер  Владимир Иванович объявил:

- Кошка!

  Кот  ел и спал,  спал  и ел.  По  нужде он сигал в форточку, возвращался через дверь. Постепенно из тощего, жалкого подростка кот превратился в толстенное бревно.  Соседка  предположила,  что скоро будут котята. Как я обрадоалась!

  Мама сказала, что кошки носят три месяца, но прошло  гораздо  больше!  Я  решила  спросить гостью, мамину сотрудницу:

- А сколько месяцев кошки беременные ходят? Почему котят все нет?

  - Какие котята, вы что, это кот! Просто
вы его до безобразия раскормили.

  Васька ел все:  щи,  борщи,  хлеб.  Воровал  все,
что плохо лежит.  Но  толстым  быть  перестал - стал шлющим. Альфа-самцом нашего двора. Бойцовым  котом.  Он  возвращался  из  загула
еле  держась  на  ногах,  со  впалыми  боками.
Мама  наливала  ему  борща,  он ел, валился, как подкошенный, и беспробудно спал больше суток.

  После окончания кошачьих амуров Васька превращался в нежного, ласкового, поющего котика.

  Я его обожала - кот снисходительно терпел.

  Он любил  маму.  По утрам  в  хорошую  погоду, задрав  хвост  трубой, Васька, провожая маму на работу,  шел  рядом.  Все  привыкли.  Если  мама болела, а  позволяла  она себе  лечь  в  крайнем случае,  редко,  он  устраивался  под  кроватью сначала  на  голом полу,  потом  я  стелила  ему газету.  Кот   не  ел,  не  пил,  не  ходил  по нужде. Когда,  наконец,  он  выходил  и  возвращался 
к  обычной   жизни,  это  означало,   что  кризис  миновал,  и  мама  поправляется.

  Васька  ловил  мышей,   иногда  несколько  за
ночь, складывал  их нос к носу,  хвост к  хвосту
под кроватью  и  гордо  вел  маму, дав ей утром умыться, к своим  охотничьим  трофеям.  Мама, кривя душой,  Ваську  хвалила - ей  было  жаль маленьких мышек.

  Кот наш прожил семнадцать лет.