Глава седьмая
Знаете, что самое неприятное в общении? Когда в нём кроется множество ожиданий на твой счёт, голубых мечтаний и надежд, а ты даже не знаешь об этом. Разговариваешь с человеком, выслушиваешь его, спишь с ним, а он считает, что через пару лет ты подаришь ему другую жизнь, и ни словом об этом не обмолвится. А потом ты даже не поймёшь, за что на тебя злятся. Вы поняли, я про свои отношения с женой. Нам просто нужно было больше разговаривать. Она не говорила – я не спрашивал, и никто не знал, о чём думает вторая половинка, вернее, просто не интересовался. А ожидания… ожидания были у каждого. Я ждал, что она будет со мной всегда, при любых обстоятельствах. А жена ждала перемен, которые я не смог приблизить.
Так что же у нас было в конце? Ничего особенного, я продолжал жить на её зарплату, не испытывая никаких угрызений совести на этот счёт, и добросовестно занимался поисками работы, которую так и не мог найти. Это продолжалось несколько месяцев, и в конце концов, в один прекрасный день мне объявили, что я неудачник и тряпка.
- У тебя хватает совести жить на мои деньги! Сволочь. Хоть бы грузчиком пошёл, или курьером, белоручка.
- Ну ты же знаешь, моё образование…
- Да я устала уже про это слушать! С твоим образованием никуда не берут, почему ты не озаботился вопросом добычи денег?
- Я хожу на собеседования. Я...
- Да толку абсолютно никакого нет от твоих собеседований! Нам есть нужно сейчас, а не когда там твою гениальность признают.
Мне было стыдно, но в то же время упрёки серьёзно злили, и я завёл стандартную волынку о том, что меня нисколько не понимают.
- Нет уж, Серёжа, я отказываюсь понимать, что за полгода ты не принёс домой ни одного заработанного рубля. Я не хочу жить с мужчиной, которого мне нужно кормить, поить и одевать. Я женщина, в конце концов, я хочу нормальную семью, с маленькими детками, но с тобой это невозможная роскошь. Ты даже ни разу не спросил, хочу ли я ребёнка.
- У нас нет денег на ребёнка.
- Вот именно, чучело! И я не могу создать семью с человеком, который не может и не хочет воспитать со мной ребёнка.
А дальше я привычно отмалчивался, пока через два дня просто не обнаружил, что из квартиры исчезли всё её вещи, а на кухонном столе сиротливо лежали три тысячи рублей, вместо прощальной записки и долгих объяснений. Словно жалкая и невыносимо обидная индульгенция. Я был уверен, что она меня любит, но потом её чувство ко мне выродилось в низкосортную жалость, смешанную с презрением. Каким же надо быть глупым, чтобы этого не заметить! А прощальные деньги, это как пилатовское умывание рук при честном народе, и признание собственного бессилия что-либо исправить. Ты дурак, я билась с тобой полгода, но ничего в итоге сделать не получилось. Прощай. Примерно так это звучало, но всё было бы не так жестоко, если бы рядом с деньгами лежала записка с объяснением, проклятиями, оскорблениями… Но не было ничего, будто я недостоин даже прощального слова.
Врать не буду, искал где только можно, позвонил всем её подругам, которых знал, даже отважился съездить к её родителям в далёкий областной город. Без толку, меня бросили окончательно и бесповоротно, не оставив ни одного хлипкого мостика в прошлую жизнь. Так нельзя делать, так нельзя поступать с людьми, даже если они чудовищно надоели, или поступали неправильно с вами. Каждый имеет право на своё прощение и последние слова.
И это меня очень надломило, я на время потерял всякую мотивацию что-либо делать, предпочитая этому бездумные прогулки в парках, где по неведомому стечению обстоятельств можно встретиться с ней. Чтобы вы поняли – с того времени у меня развилась потребность прогуливаться в местах большого скопления народа. Потому что каждый взгляд в толпу – это надежда, что в ней мелькнёт милое желанное лицо, и я наконец поймаю её, остановлю, и задам все накопившиеся вопросы. Ведь когда грубо пренебрегают эгоцентричным человеком, это всегда очень больно, как бесконечная пытка. А тут есть вера в неожиданную встречу, и с ней как-то легче жить и дышать.
Но все эти прогулки выбили меня из нормального течения жизни, я даже не всегда успевал приехать на собеседование, потому что опять показалось, что вон та блондинка на эскалаторе, едущая в противоположную сторону – она, и нужно быстрее кидаться в погоню. Чаще всего я просто терял из виду объект преследования, но иногда, нагоняя, в последнюю секунду понимал, что передо мной не тот человек. Благодаря моей осторожности серьёзных конфузов удавалось избежать.
И что в итоге? Я просто гонялся за своим оправданием, за прощением, за доказательством того, что хоть я и брошен, но я нормальный человек, который докажет ей, как она сильно ошиблась. Не любовь двигала мной, которая испарилась под жжением быта и серых будней, а уязвлённый эгоизм, и чтобы понять это, мне прошлось пройти все круги тихого помешательства. Сначала гнев, потом грусть, а после невыразимое отчаяние и апатия.
Но сейчас всё прошло, а вернее, законсервировалась где-то глубоко в душе. И иногда, при неосторожном ходе мыслей, старые раны вновь вскрывались, и боль снова возвращалась, но с каждым днём это случалось всё реже и реже. Время не лечит, вопреки всем доводам и мудрости, время консервирует. И ты даже не можешь предугадать, каким образом выплеснется эта затаённая боль. Беспричинным гневом, когда трудно отдавать себе отчёт, что не эта долбанная маршрутка взбесила, которая ушла в самый неподходящий момент, а твой старый изъян закровоточил именно в этот момент. Редуцированная злоба, что выходит на внешние раздражители. Так я и жил всё это время, озлобленно и одиноко.
До того момента, когда буквально в несколько дней жизнь поменялась, но об этом я уже рассказывал, вы всё знаете. Теперь можно смело переходить к описанию новой главы моего существования, которая началась под блеск дорогой плитки, приятный запаха дорогого кожаного кресла и стойкой уверенности, что повезло именно сейчас. А закончилась прологом этой книги и эпилогом, где я поставлю финальную точку в этом фарсе. Если хотите, могу открыть секрет – эти строки пишутся исключительно в рабочее время, в моём кабинете, где мне просто нечего делать, а финальные главы будут дописаны в моём жилище. Но это так, безобидное отступление, извиняюсь за него.
Я рад, что смог по возможности объективно и беспощадно для себя рассказать о расставании с женой. Сразу стало как-то легче на душе, будто ужасно сложный экзамен миновал. Ну да, действительно сложно признаться себе в своих слабостях и комплексах, а уж тем более вынести их на всеобщее обозрение, пусть и с отложенным эффектом. Но я смог, и горд этим. Смотрите все, какой я слабак и неуверенная в себе тряпка.
Губернаторский ужин уже завтра, все приготовления выполнены, речи прорепетированы, и делать в кабинете совершенно нечего. Осталось только придумать, куда пойти вечером, и главное, с кем. Ни приятели, ни новые коллеги ну никак не подходили для послерабочего досуга, и я, почти не колеблясь, набрал номер Толика, который он предусмотрительно записал на листке из отрывного календарика.
Из трубки послышался его усталый голос, но он быстро оживился, узнав, кто ему позвонил.
- Конечно приезжай, Серёга, я дома, свободен.
- Буду минут через 40.
- Давай, жду.
Уже несколько дней я не виделся с этим семейством, и, признаться, уже успел по ним соскучиться. Даже не знаю, нормальна ли такая тяга к практически незнакомым людям, но от предвкушения простого и приятного общения у меня поднялось настроение. Хотелось поделиться новостями, в какой-то степени похвастать своим нынешним положением, принести гостинцев, которые я накуплю на выданный сегодня щедрый аванс. Да вообще потребность в том, чтобы тебя выслушали, поистине двигает этот мир, порой заставляя людей совершать великие поступки (конечно, не в моём случае, но всё же).
Перед уходом я сделал стандартный визит вежливости к Георгию, узнал, нужно ли что ещё сегодня, и когда получил отрицательный ответ, стал аккуратно отпрашиваться.
- Конечно, без проблем. Помнишь, у тебя завтра встреча?
- Помню, я к ней готов на 100%.
- Хорошо, отдохни.
Прекрасно! Я не пошёл, я помчался в свой район, по пути забежав в супермаркет и накупив там два увесистых пакета продуктов, один себе, что поменьше, а другой соседям. Как никогда хотелось сделать кому-нибудь приятно, радость переполняла, и расстояние от магазина до подъезда показалось ничтожным, которое я быстро миновал на автомате. Открываю домофон, поднимаюсь по ступенькам, лифт, квартира, звоню в дверь. Не нужно заходить домой, лучше сразу в гости.
- Кто там? – раздался по-обычному недовольный голос Фроловны.
- Серёжа, сосед сверху.
- Припёрся-таки. Ну заходи.
Отворился засов, и показалась свирепая гримаса пенсионерки, которая будто не собиралась пускать меня в квартиру, перегородив проход своим массивным телом.
- Что в пакетах? Водка?
- Ну что вы, нет, продукты.
- Давай сюда – и она буквально вырвала оба пакета, и только после этого освободила пространство для входа. – Я наготовлю, а ты приходи к нам есть. Дверь на засов закрой.
- Но… Один я домой несу.
- Ты глухой? Я приготовлю, а ты приходи есть, и на завтрак, и на ужин. Что один там живёшь, как затворник, к нам приходи.
Тут уже в коридоре появился Толик, и быстро оценив ситуацию, потащил меня на кухню, здороваясь на ходу. Там уже стояли тарелки с едой, графин с цветной жидкостью, то ли морс, то ли компот, приборы. Надо признать, к моему приходу достаточно тщательно подготовились, но Фроловна тут же, при мне, выгрузила содержимое пакетов в холодильник, а потом удовлетворённо закрыла дверцу, чуть ли не нахально заглянув в глаза.
- Ну, сынки, я с вами посижу, не будете же старуху гнать?
- Не будем, мам, посиди – равнодушно ответил Толик, будто и не заметив моего кислого выражения лица.
Я привычно негодовал, но тихо, бессловесно, как ребёнок, которого обидели взрослые. Всё-таки нужно иметь достаточно специфичный характер, чтобы выносить выходки Фроловны. Но, стоит заметить, не смотря на грубость, прямолинейность и её манеру общения с небольшим налётом хамства она была крайне харизматична, какой-нибудь театральный режиссёр мог бы вдохновляться её статностью, пусть и простецки обычной. А всё дело в странном сочетании элементов характера: неуёмной веры в жизнь и солидной порции бытового цинизма. Сидеть рядом с ней – это как оказаться сразу и на земле, и на небе, и конечно, в таком дезориентированном состоянии вряд ли многие почувствуют себя комфортно. Но этот парадокс и делал пожилую женщину крайне заметной личностью, что даже раздражение и неприязнь не могли оттенить самый банальный интерес к человеку.
- Ты чего расстроенный, как кишка на скрипке? – Фроловна уселась на табуретку, и, видно, готовилась расспрашивать меня.
- Да устал немного, всё-таки работа…
- А я когда работала, всегда весёлая была, потому что дело делала, работу работала. Никогда не могла сидеть сложа руки. Это этот, отпрыск, посидит, три раза за день позвонит по объявлениям, и дальше диван продавливает.
- Мам, а больше и нет. Ты хоть знаешь, что у нас кризис, и работы почти не осталось? – включился в разговор Толик.
- И что, что кризис? Хлеб пекут и улицы метут даже в кризис ваш!
- Ты ничего не понимаешь, мам.
- Но этот же смог устроиться – пенсионерка пальцем показала на меня. – Я видела, раньше шлялся по улицам, бездельник, а теперь вона, посмотри, какой деловой стал! Утомился.
- Мне просто повезло – отрешённо вставил я.
- А чтобы повезло, надо делать что-то. Чего не едите?
Возникла пауза, и зазвенели столовые приборы. Эх, умеет же Фроловна готовить, всё как и в прошлый раз было божественно вкусно. Но ту тональность, что принимал наш безрадостный разговор, было не так просто выносить. Я же ещё не решился рассказать начистоту, что за работа, и какие функции я исполняю на фирме, да и не хотелось получить выговор от бойкой старушки. И так на душе неспокойно, не хватало ещё пережить тут очередную эмоциональную бурю.
- А вообще, ленивые все стали. Пешком не ходят, всё на автобусе да на машине, книги не читают, а в этих проводах слушают, как они… наушники.
- Мама, это называется прогресс, наука упрощает жизнь. Современность дала нам много преимуществ по сравнению с другими эпохами.
- Да к лешему вашу современность – махнула рукой Фроловна, а я сразу вспомнил видео из интернета, где бабулька выгоняла монтажников интернет-провайдера с чердака, не давая установить оборудование. «Интернет? Да он нам на фиг не нужон, интернет ваш».
- Ну как же, - возразил я. – Отказаться от современных лекарств, вакцин?
- Да и без них народ бы жил! У нас в деревне все в бане лечились, клюкву пили, горчичники ставили, и всё было нормально. А вы чуть что, так таблетки жуёте, стоит только сопле потечь. Так что не говори мне про лекарства.
- Ну а транспорт?
- Да к лешему ваш транспорт! И пешком можно, и на метро. И так уже о машины во дворе спотыкаешься, понаставили, ходить негде. Да и в машинах сидят все хилые, или, наоборот, с пузом до колен.
- Мам, да ты сама не маленькая.
- А я старая, мне 75 лет, мне можно.
Ужин был уничтожен достаточно быстро, и пенсионерка, почти не прерывая нашей беседы, убрала пустые тарелки со стола и стала наливать всем чай.
- Вы, современные – продолжала женщина. – В вас человечности мало, вы безразличные и ленивые. Да слабые, ни грамма самоотверженности, по трудным дорогам не ходите. Вон, кто у нас молодые политики? Всё ворьё, идут работать на государство, чтобы миллиардеров (ударение на а) плодить, кто деньги наши утащил. А менять никто ничего не пробует, все подстраиваются, адаптируются. Ну и зачем тогда твой прогресс нам, а, Толька? Зачем нам жизнь улучшать, если жизни то нету?
- Есть, мама. Не все же подонки, есть честные люди, кто не опускается до этой скверны. Если бы я в махинациях начальства участвовал, глядишь, и не сократили бы.
- Ну да, главное, человеком остаться. А то там – она подняла палец вверх – с нас за всё спросится.
«За всё спросится», - эхом отдалось у меня в голове, и от былого приподнятого настроения не осталось ничего, только пустота и странная отрешённость от происходящего. Я буду сочинять какие угодно небылицы о своей работе, лишь бы не говорить на этой кухне всё, как оно есть на самом деле. Потому что мне и так тяжко на душе, чтобы ещё навалилось чужое осуждение. Зря я сюда пришёл.
- Тебя там что, пытают на работе? Опять погрустнел – продолжала допытываться Фроловна. И я чуть не ответил да.
- Отчётности много, расчётов, аналитики. Да вы не переживайте, всё нормально.
- То-то оно и видно. Может, вина налить?
Внутренний протест на алкоголь пропал так же быстро, как и возник, и лёгкий кивок головы обозначил моё полное согласие плыть по течению, что бы мне ни предлагали – рюмку водки или привлекать ворованные деньги. Я на всё согласен, я всё переживу, под всё адаптируюсь. Наливай, старуха, будем пить, а завтра я опять пригублю бокал на губернаторском вечере, и не раз.
Чокнулись, выпили. В голове сразу как-то помутнело, захотелось спать, но хозяева не выпускали меня от себя, и целый час мы болтали о всяком разном. Фроловна поведала о своей нелёгкой жизни, что родом она с Полтавы, рано стала сиротой, и сама поступила в институт на доктора, да так всю жизнь и проработала в поликлиниках. Я не выдержал, и тоже рассказал о своих приёмных родителях, о том, как это тяжело жить без родных, и пенсионерка сочувственно покивала головой, и сказала, что всё у меня наладится. А Толик молча наполнил бокалы опять, игнорируя мои слабые протесты.
- А мне иногда казалось, что сиротой лучше, особенно в детстве – и он игриво посмотрел на мать, тепло, но издевательски улыбаясь.
- Вот помру, будешь – ничуть не обидевшись, сказала женщина. – Может, правда я что не так делала, раз ты такой непутёвый вырос.
- Да всё хорошо у меня, просто временные трудности.
- Дай Бог.
И всё-таки, застолье получилось душевным, и вышел я за порог умиротворённый, даже немного радостный. Естественно, приглашение на завтра мне было озвучено раз пять, и я пообещал, что приду, хотя сразу предупредил, что по работе могу задержаться. Не знаю, как и сколько там будет всё идти у губернатора, ни малейшего представления. И когда я поднимался на свой этаж, с первой же ступеньки понял, что напился. Меня шатало, ноги плохо слушались, и неимоверных усилий стоило выбраться на ровную местность, достать ключи и отворить дверь в своё жилище. Вот так вот, трезвенник под давлением обстоятельств уходит от своих заветов. Что вообще со мной происходит?
Несколько минут, и я был готов быстро заснуть на давно не стиранной простыне, укрывшись старым покрывалом, среди разбросанных вещей, складов пустых пластиковых бутылок, и под аккомпанемент поющего кухонного крана. Быстрее, закрыть глаза, провалиться в сон, чтобы больше не видеть всего этого убожества. Не понимают они, что бегу я от него, и что ради этого я готов заниматься любой мерзостью, чтобы хотя бы на время вырваться из этой клоаки. А иначе останется только свести счёты с жизнью, и упокоится на кладбище для безродных.