Наступило . Перестали передавать сводки с фронтов Великой войны. В города и села стали возвращаться мужчины, участвовавшие в ней. Мы, жившие в глубоком тылу, не видели, сколько их и как они погибали в боях. Но здесь мы увидели, сколько и как их было искалечено.
Много появилось инвалидов, особенно бросались в глаза те, у кого не было обеих ног. Специальные коляски для них тогда еще нашей промышленностью не выпускались, и они делали сами то, что могли. Обычно это была плоская небольшая доска на четырех маленьких колесиках, в качестве которых использовались шарикоподшипники с разбитых и механизмов. Они за культи привязывали себя к этой платформе, в руки брали деревянные скобы, и. опираясь на них, передвигались по земле.
Тяжелее всего им было подниматься и выбираться из вагонов трамваев и пригородных поездов: они брались руками за один из поручней и. как по канату поднимались вверх или опускались вниз. При этом никогда не просили окружающих помочь им. И даже если им предлагали ее, они отказывались, отвечая с некоторым раздражением:
- Не надо, я сам.
В этом сказывалось их нежелание выглядеть беспомощными. Я никогда не слышал, чтобы они жаловались на судьбу, а к своей инвалидности относились с грубоватой иронией.
Те из них, у кого пенсия была невелика (бывшие рядовые и сержанты), старались помочь семье какой-нибудь подработкой. Многие становились чистильщиками обуви, работали в основном в районе вокзала, у кинотеатров, некоторые на толкучках продавали нехитрые поделки собственного изготовления. Никто из них не попрошайничал, хотя те, кто умел, играли на баянах или трофейных аккордеонах.
Некоторые инвалиды от постоянных болей и тяжелых условий жизни начинали пить. Я видел, как сравнительно молодая женщина везла по нашей улице на двухколесной повозке безногого мужа, видимо домой. А он, полураздетый, с багровым от алкоголя лицом, лежа играл на баяне и пел скабрезные частушки. Кто-то из прохожих пошутил:
- Да выбрось ты его в канаву! Зачем он тебе такой.
- Ну да! Не для того я ждала его четыре года, чтобы выбрасывать! Другие подберут. А что выпил, так к завтрашнему дню протрезвеет
Война калечила не только тела людей, но и их психику.
Молодой офицер вернулся с фронта, женился на красивой девушке. Сначала все было хорошо. Но затем жена и теща стали упрекать его в том, что он слишком мало делает для семейного благополучия: денег мало приносит, жена плохо одета, а он целыми днями на службе. Его объяснения о том, что он не один такой, сейчас всем трудно, на жилье – еще очередь не подошла, в расчет не принимались: другие вон, добиваются и им дают.
Скандалы учащались, напряженность нарастала. И однажды офицер не выдержал – выхватил из кобуры пистолет и двумя выстрелами уложил обеих. Опомнившись, он позвонил в комендатуру и сдался приехавшим без какого-либо сопротивления.
Я стоял в толпе людей, наблюдавшим за происходящим. Видел, как выносили тела убитых женщин и положили в открытый кузов автомобиля. Одеты они были в приличные и, на мой взгляд, красивые платья, обе невысокого роста и достаточно полные. Меня поразило то, как вибрировали их тела при движении автомобиля по неровностям дороги – как будто они были сделаны из резины и наполнены водой.
Мне было очень жаль этих бедных, глупых женщин. Жаль было и офицера, который вернулся с войны живым, а теперь мог получить высшую меру наказания – расстрел.
Но, это все – темная, жестокая сторона влияния войны на человека. Была и светлая.
В 1945-м году из вооруженных сил было демобилизовано 3,3 миллиона военнослужащих, а всего за период до 1948 года – 8,5 миллиона человек. Много новых людей пришло на предприятия, в органы местного самоуправления, в школы, милицию. Они, прошедшие суровую школу войны и фронтового братства, обладали, в большинстве своем, обостренным чувством справедливости, товарищества, бескорыстности, стремлением помочь слабым.
За годы войны, когда милиция была крайне малочисленна, расплодились воровские и разбойничьи шайки, стали вести себя нагло и самоуверенно. О «черной кошке» я услышал почти сразу по приезду в Новосибирск, когда о фильме «Место встречи изменить нельзя» и речи не было. Видимо, этот бандитский кураж и желание запугать людей распространился на многие города. Они грабили запоздалых прохожих, вламывались в дома и квартиры, но излюбленными объектами их нападений были небольшие магазины и склады. Тем более, что охранялись они чаще всего пожилыми людьми, инвалидами и женщинами. Бандиты не щадили никого, и их действительно боялись.
Но, как только ряды милиции пополнились фронтовиками, усилились военные гарнизоны, этому отребью был дан решительный бой. В нашем городе, вдоль берега реки Оби, было построено большое количество частных домов. Многие из них – без разрешения городских властей, они не имели ни номеров, ни названия улиц потому этот район получил прозвище «Нахаловки». Там легко было укрыться тем, кто не дружил с законом. Когда милиция вместе с военными стали проводить там зачистки, то обнаруженные запасы ворованных вещей и продуктов вывозили оттуда машинами. Спрятано это все было в тайниках, оборудованных в двойных стенах построенных там домов и сараев. Многих бандитов и их пособников арестовали. Разговоры о черной кошке вскоре прекратились.
С первого сентября 1945 года я начал учиться в 5-м классе мужской средней школы № 10, которая находилась недалеко от театра «Красный факел». Это было большое кирпичное здание с просторными и светлыми классными комнатами. Теперь нас учила уже не одна учительница, а по каждому предмету – своя. Наши отношения изменились. Если до этого наша учительница была почти как второй отец, которая знала , чему и как нас научить, то теперь перед нами появлялся специалист, который раскрывал нам тайны природы и человеческих знаний, в какой-то одной, определенной области. Но появилась и еще одна учительница, которая интересовалась нашей учебой по всем предметам, и помогала, как могла – классный руководитель.
В нашем классе это была Зинаида Феофановна, учительница ботаники, которую я вспоминаю до сих пор с самым теплым чувством. По сути, она стала для меня второй матерью, тем более, что у первой просто физически не хватало времени на все, что было необходимо мне, как школьнику – подростку. Классная учила меня не столько тому, как надо правильно учиться в школе, сколько тому, как надо правильно жить: как вести себя в различных жизненных ситуациях, что хорошо, а что - плохо, всегда интересовалась нашими семейными делами, следила за тем, как я был одет и обут. И, хотя я не очень любил ботанику, но очень старательно учил ее, чтобы не огорчать Зинаиду Феофановну и иметь пятерку по ее предмету, как и по другим, более интересным.
Наконец-то я попал в хорошую школу, к хорошим учителям и потому учился с удовольствием и вполне успешно. Вскоре, по результатам учебы я стал лучшим учеником в классе. Надо сказать, что тогда это слово «лучший» или «первый» никто не употреблял, просто это знали все, знал и я, но совершенно этим не гордился, поскольку считал, что если можешь учиться отлично, значит должен это делать. Если у других это не получается, значит они не могут, либо из-за отсутствия способностей, и таких надо жалеть и помогать им, либо из-за безответственности, которая проявляется как лень или безалаберность, неорганизованность, и таких надо вразумлять, мягкими или жесткими мерами, в зависимости от характера и уровня сознания. Эти педагогические нюансы я осознал значительно позже, а тогда мною руководила больше интуиция.
В шестом классе у нас появился новый ученик по фамилии Медведев, кажется его звали Мишей. Он был невысокого роста, с огненно – рыжими волосами, конопатый, с несколько раскосыми зелеными глазами и сильно выдающимися вперед зубами, по национальности – еврей. Миша был очень подвижен, напорист и совершенно не имел понятия о скромности. Он очень смело говорил о таких интимных вещах, о которых мы и думать не смели. Увидев нашу стенную газету, которая называлась «За учебу», он тут же переставил местами буквы «уч» и «за» и громогласно стал читать вновь придуманное название. Для нас это было дико, но одергивать его никто не стал. Все ребята нашего класса быстро усвоили, что если кто-то осмеливался сделать ему замечание, или начинал возражать, то тут же в ответ получал такой залп всяких словесных мерзостей, что пропадало всякое желание делать это еще раз.
Но учился он хорошо. Знания у нас с ним были примерно одинаковыми, но его активность подавляла не только меня, но и многих других, и потому он стал считаться в классе абсолютным лидером.
Пусть не подумает читатель, что вследствие уязвленного самолюбия уже тогда у меня могла зародиться нелюбовь к евреям. Ни о каком антисемитизме тогда и речи не было. Провозглашенный в Советском Союзе принцип равенства наций и интернационализма не был пустой декларацией. Он был принят подавляющим большинством наших людей, стал нормой отношений.
Правда, в отношениях взрослых к евреям чувствовался оттенок добродушной иронии, но не более того. Это проявлялось в некоторых анекдотах, шутках, частушках. Вот в таких, например, - того времени.
Песенка на два голоса:
- Мы смело в бой пойдем…
Евреи: и мы за вами…
- И как один умрем…
Они же: мы не туда попали!
Или на вопрос, что такое сверхшум? Ответ гласил: еврей на войну собирается.
У людей каждой национальности есть свои особенности, которые общепризнаны на основе практики жизни: немногословие прибалтов и скандинавов, яркая эмоциональность южан, экономность, переходящая в скупость белорусов, шотландцев, болгар – габровцев.
Одной из особенностей евреев считается их панический страх перед угрозой смерти. Поэтому во время войны они преимущественно находили службы или профессии подальше от передовой: корреспондентами, артистами, медиками, работниками тыловых органов –продовольственных, вещевых, технического обслуживания.
Те, кто непосредственно участвовал в боевых действиях, относились к ним с пониманием: ну что с них взять, люди они нервные, чувствительные, слабые. Однако, все это я узнал гораздо позже, а в то время к евреям, как и к людям других национальностей, я относился не хуже и не лучше, чем к себе самому.
Учился в нашем классе другой мальчик-еврей, по фамилии Вейшторт: тихий, спокойный, с внимательным взглядом серых глаз, обрамленных густыми ресницами. Мы с ним очень подружились. Когда по программе физики стали изучать электричество, оба увлеклись идеей создания электромоторов. К сожалению, мне удалось достать только электрическую батарею, больше ничего не было. И тогда Вейшторт подарил мне изготовленный им ротор – моей радости не было предела! Остальное я быстро доделал и мы с удовольствием наблюдали, как работает наше изобретение.