Фламенко

Глава 1.
Кукла в шкатулке
      Листья красиво-красиво спускались на асфальт. Такие безмятежные, красивые листья, отливающие многими оттенками желтого и красного цветов. На моих глазах застыли слезы, и я смотрю на эти листья сквозь решетчатое окно. Опустошение стало частью моей души, я сроднилась с ним. Моя соседка пытается меня успокоить, но мне плевать на ее заботу.
      Серый асфальт, на котором расположились эти багрово-золотистые листья, - это все, чем я могу любоваться.
      Тут теряешь ход времени – такое ощущение, что попадаешь в космос, где свои законы времени и расстоянии. Это серо-черное небо будто полотно какого-то неопрятного художника, который из-за своей неаккуратности заляпал весь пейзаж радостного дня. У меня начинает болеть голова, и я вновь попадаю в прострацию. Именно в ту прострацию, которая пожирает, когда мы теряем что-то. Хочется подойти и извиниться… перед Богом и близкими. Проблема в том, что у меня нет близких.
      Свежесть и холод вечера проникает через это окно, и я наслаждаюсь ею. Все мы почему-то стремимся к теплу, к огню. Древние люди так гордились тем, что добыли огонь - с тех пор мы сами стремимся в ад. А я научилась находить тепло в холоде. Нет, я не попаду в Рай, не попаду в тот прекрасный Сад, но и в Ад тоже.
      Я чувствую, что мои красные и уставшие глаза начинают болеть. Хочется заснуть, но после будет еще хуже. Это как запой – когда спишь, то не чувствуешь боли, и только после пробуждения испытываешь тоже что и во время опохмела – дерьмовое, поганое состояние. Еще целый день жить, вернее, существовать и ждать ночи. Спасительной ночи.
      Листья больше не падают, и мне не зачем наблюдать. Моя соседка заткнулась, а я все еще чувствую головную боль и боль в глазах. Мне даже нравится эта депрессия. Будто она моя старая подруга и молча сидит рядом со мной. Мельпомена моей жизни, как последняя проститутка, села в другой автомобиль, или на другой поезд. Она исчезла. Убежала.
      Я медленно отхожу от окна, чувствуя, как моя соседка не сводит с меня глаз. Я прячу взгляд – не хочу расспросов и не хочу ничего говорить. Молчание мне нравится больше.
      Грязная кровать и холодный пол – мой интерьер. На мне какой-то потрепанный, больничный халат. Было время, когда я была маленькой девочкой и так радовалась цветным платьям, чистой одежде. Сейчас же мне все равно. Абсолютное безразличие ко всему происходящему.
      Я ложусь на спину и смотрю на не менее грязный потолок. Окружающая меня действительность – это зеркало моей души. Я сама заслужила того, что меня окружает. Соседка буянит. Сейчас придут врачи и напичкают ее успокаивающими. Они ведь не знают, что она подсела на эту дрянь. Ей просто нужна доза. А может ее полечат электрошоком.
      Немного хуже, чем умерла. Меня нет. Если я все еще способна мыслить – это не значит, что я жива. Суицидальные мысли пропали где-то месяц назад, и я сейчас абсолютно спокойная. Наверное, я все-таки умерла.
      Если бы у меня был алкоголь или сильная доза героина – я бы не воспользовалась ни тем, ни другим. Мне хочется умереть своей красивой смертью, точно так же, как умирают эти багровые и золотистые листья. Головная боль усиливается. Скоро я соприкоснусь с асфальтом, а потом меня накроют тонны грязного, серого снега.
Соседке ввели успокоительное. Я равнодушно смотрю на нее.
      Когда-то у меня были свои принципы и приоритеты, когда-то я четко знала, что хорошо, а что плохо. Я чтила закон и любила жизнь со всеми вытекающими. Я рисовала на холстах солнечные пейзажи и читала романы Пауло Коэльо, считая их уникальными.
      Потом я умерла. Я поняла, что все эти приоритеты – это все так… мелочно и неуклюже. Как же это неуклюже! Как же это отвратительно – строить какие-то планки, барьеры и соблюдать их. Отвратительно создавать себе кумиров и поднимать их до небес. Отвратительно пытаться найти что-то хорошее в абсолютно омерзительном, отвратительно прощать абсолютных тварей.
      Абстрактность и яркость моей жизни сдохла.
Но в моей голове все еще звучат какие-то стихи; иногда всплывают цитаты из книг Оскара Уайльда и Альберо Камю. Я любила искусство точно так же, как свою гребанную жизнь.
Быть может, я попаду в тот мир, где сохранены все сожженные мосты и потерянные следы. Если я попаду туда, то встречу там свою копию, еще желающую жить. Скажу ли я ей что-то? Попрошу ли остановиться? Нет. Пусть она наслаждается, пока живет.
      Я закрываю глаза, так как невыносимая боль съедает их. Голова не проходит и нужно лишь скорее забыться сном без сновидений. Мне не снятся сны уже давно. Сны создавали иллюзию какой-то жизни, которая полна действиями или бездействиями… Сейчас мне ничего не снится и я потеряла даже иллюзию. Некоторые спасаются огромными дозами опиума, вызывая осознанные сновидения… Счастливые люди!
      Холод проникает к моей коже. Спасительный холод. Моя соседка забыта сном, вызванным успокоительным. Бессонница - вторая моя подруга.
      Вдыхаю холодный воздух, наполняю им свои легкие и снова чувствую эту опустошенность.
      У меня было все: семья, дом, любимый человек, искусство и мои увлечения. У меня была красивая внешность в сочетании с умной головой. Я была горда собой.
      А теперь я в этой психушке, как ненужная кукла, которую засунули в ящик. Теперь я точно не уверена, жива я или мертва, дышу или нахожусь в кислородной маске. Но я точно уверена, что сбегу отсюда. Сбегу, чтобы отомстить за свою поломанную жизнь и умереть до того момента, как упадет последний ало-желтый лист, до того момента, как этот лист накроет слой грязно-серого снега.
Глава 2.
Вдыхая свободу.
      Я открываю глаза… Чувствую тяжесть вместе с диким, пожирающим опустошением. Такое чувство, что в моем сердце штопор. И ощущение, будто я медленно тлею, угасаю, умираю…
      Поднимаюсь и сажусь на край кровати, обдумывая вчерашнюю мысль, посетившую меня перед сном. Месть…. Говорят, что это слово какое-то особенное на вкус. Это ложь. Слова не имеют вкуса, точно так же, как воздух не имеет запаха. Слова вообще не имеют вкуса – это большое заблуждение. Слова несут с собой только эмоции: страх, ненависть, радость, любовь, омерзение. Но в моем случае все по-другому. Месть рождает во мне лишь желание сбежать, рождает цель, к которой я буду стремиться любой ценой. Первый месяц пребывания здесь я пыталась несколько раз сбежать, а потому знаю многие посты охраны, графики их работы. У меня нет гениального плана побега, но я буду действовать не обдумывая – может, так получится.
      Я и моя соседка молча идем на завтрак. Эта еда... Первые дни я давилась, рвалась ею. Мне было омерзительно и противно. Сейчас я не чувствую ни вкуса, ни запаха – мне все равно. Я молча смотрю на людей, которые сидят рядом со мной. Что тут можно сказать? Наша психиатрическая лечебница специализируется на лечении преимущественно женских болезней, но тут есть и парни и мужчины и старики. В тюрьме все невиновные, а мы тут все психически-устойчивые. Моя соседка, к примеру, пыталась убить любовницу своего покойного мужа. Она утверждает, что ее мужа убила именно любовница, но врачи твердят, что она не помнит того, что творила. Сидящий напротив меня молодой человек страдает раздвоением личности. А по правую руку от меня сидит мужчина лет 45, который после возвращения с афганской войны потерял всяческий здравый смысл. Мы все тут адекватные. Жертвы обстоятельств, судьбы, несправедливой Фемиды.
      Я отношу тарелку и иду в коридор. Днем мы можем спокойно гулять по зданию, но не пересекать определенные участки. Некоторым повезло – их выводят на улицу, и они могут наблюдать осень.
      Я медленно спускаюсь по стене и сажусь на пол. Все они что-то говорят и делают, а я не могу ничего. Я замолчала где-то недели три назад. С тех пор от меня не выдавили ни слова. Даже электрошок не помог. Психиатр, мой лечащий врач, умыл руки и взялся за того больного, за которого платят хоть какие-то деньги.
Когда перестаешь рождать слова – уходишь в себя. Я слышу и слушаю только свой собственный, внутренний голос. У меня нет желания что-либо кому-либо говорить. Слова это не самое ценное.
      Врачи суетятся, или делают вид, что суетятся возле нас. Они ненавидят и презирают нас точно так же, как и мы их.
      Я давно не верю в вечную, призрачную, встречную…. Не верю в любовь, в дружбу, в семью… Потерять веру – это самое страшное. Знаете, что значит потерять веру? Пытаться найти хоть что-то, что может помочь вернуть ее, но понимать, что таких аргументов не существует.
      Меня поднимает какая-то медсестра и ведет к дивану. Под ногами холодный, кафельный пол. Драгоценный холод. Она сажает меня на диван и вручает какие-то таблетки. Никто из нас тут не принимает эти колеса.
Пока она отворачивается, я прячу таблетки в диван. Мне нужно лишь дождаться, когда стрелки этих гребаных часов будут на двенадцати. Потом я смогу бежать.
      Рядом со мной садится девочка лет 12 по интеллекту, и лет 25 по телосложению. Она настолько повлечена своей игрой, что не замечает, как забывает про свою монетку, а в моей голове рождается идея. Я беру эту монетку и, сжимая ее в руке, поднимаюсь и иду в свою комнату. Ложусь на кровать и поворачиваюсь лицом к стене. Несколько секунд лежу неподвижно, в ожидании подходящего, нужного момента. Вытаскиваю нож из-под матраса и прячу его под халат. Поднимаюсь и медленным шагом иду к туалету. Врачи заняты очередным буйством моей соседки, и я мысленно благодарю ее за эту неосознанную помощь.
      Я захожу в туалет и закрываю кабинку на штамбель. Вообще-то это служебный туалет, но мне плевать. Я аккуратно становлюсь на края унитаза, чтобы не было видно моих ног. Я достаю монетку и начинаю выкручивать большие гвозди, чтобы открыть вентиляционную шахту. Вообще-то, сомневаюсь, что у меня получится, но лишняя попытка мне не помешает. Лишь разузнаю. Я открутила крышку и отставляю ее аккуратно на пол, беру нож в руку и залезаю. Мысленно говорю спасибо здешним поварам. Я хорошо похудела с их питанием и сейчас легко пролезаю в это. В вентиляции потрясающая слышимость и мне нужно двигаться быстро, но бесшумно. Я вспоминаю, какие красивые вентиляции в фильмах и книгах, но тут они поржавели и сплошь покрыты паутинами и пауками. Мне абсолютно плевать. Когда я выберусь отсюда, то встречусь наедине с городом, мне будет некуда бежать, и я совершенно потеряюсь в лабиринтах улиц, дорог. Если честно, то это не пугает, лишь желание мести придает сил и бодрости. Я натыкаюсь на тупик, но по правую и левую стороны от меня есть два хода. Я замираю, пытаясь почувствовать, что мне твердит моя женская интуиция. В голове звучит первая симфония Мэттью Беллами, и мой разум твердит мне поворачивать вправо. Я аккуратно передвигаюсь, сжимая нож зубами. Зачем он мне – не знаю. Этот нож я воровала три раза и три раза безуспешно. Лишь на четвертый раз все прошло так, как надо.
      Впереди слышатся голоса людей. Я замираю и чувствую лишь собственное сердцебиение и сбитое дыхание. Люди внизу могут легко уловить мое присутствие. Меня запрут в карцер на неделю, а потом будут держать под зорким присмотром, и я еще потеряю месяц, но и губить время тоже нельзя – меня вот-вот хватятся.
      Я начинаю тихо отступать назад. Еще… еще... еще… Мое сердце своим стуком может выдать меня. Я поворачиваюсь и, вопреки предрассудкам, двигаюсь влево. Я не слышу звуков голоса, а потому начинаю перемещаться быстрее и быстрее.
      Я вот-вот притронусь к свободе. К той свободе, о которой обычный человек и не мечтает. Он даже не знает, как она выглядит. У меня есть цель, у вас же, у вас ее нет.
      Обнаруживаю выход. С помощью ножа выкручиваю болты и ногой вышибаю эту решетку. Мысленно шепчу «Не медли», и вылажу из шахты. Перед моими глазами предстает пустая комната, больше напоминающая холодильник. Наверняка, это морг, куда свозят неудачные эксперименты электрошока. Времени на размышления нет. Я ищу что-то, что может мне пригодиться, пока я в состоянии выиграть время. Хватаю какой-то рюкзак и скидываю туда колюще-режущие, нахожу какую-то одежду и переодеваюсь. Сегодня Фортуна улыбается мне; я нахожу обувь, а еще набираю в шприцы разных препаратов и миксую их. Это мое оружие. Одеваю рюкзак на плечи и затихаю. Слышны голоса приближающихся людей. Прячусь за ширму и начинаю считать секунды, хоть бы чуть-чуть себя успокоить. Голоса приближаются, и я слышу звон ключей. Замираю. Чувство, будто я и не дышу. Я не знаю, может я и не жива в самом деле. Почему меня до сих пор не хватились? Лишь крепче сжимаю шприцы.
      Кто-то поворачивает замок. Эти секунды ожидания томительны. Вся моя нервная система счас полетит к черту. Дверь открывается, и в комнату входят два человека. Чувствую спасительный холод и успокаиваюсь.
      Во мне рождаются первые чувства, спустя долгих два месяца. Во мне рождаются самые опасные эмоции, эмоции которые невозможно контролировать: это ненависть и ярость. Я тихо выхожу из-за ширмы и слежу за тем, как эти двое осушают бутылку русской водки. Я приближаюсь и держу два шприца в руках, в любую секунду готовая всадить их в их спины. Выдыхаю и продолжаю тихо наблюдать за ними. Нужно перестать тянуть время.
      Вновь раздается эта симфония, вгоняющая меня в ступор. Мне это надоедает. Она успокаивает меня, успокаивают мою красивую ненависть, которая, перемешавшись с кровью, разливается по всему моему организму.
      Они резко оборачиваются и замирают. Что ж, дальше пути нет. Теперь секунды важнее воздуха. Симфония набирает обороты, и мелодичный голос Мэтью растекается во мне.
      Я с абсолютным молчанием всаживаю шприц тому, кто ближе к нему и вливаю в его организм какую-то дрянь. У него подкашиваются колени, и он начинает кричать истошным криком. Его мышцами овладевают судороги. На меня это действует как успокаивающее. Второй тянется к электрошоку, срабатывающему на расстоянии. Я падаю и перекатываюсь под стол. Всаживаю второй шприц ему чуть выше щиколотки, и его хватают такие же судороги. Спустя несколько секунд они лежат без сознания. Хватаю ключи и электрошок и бегу вон из этой комнаты. Это подземный этаж, а потому нужно найти лифт.
      Не зная дороги, я просто бегу туда, куда несут ноги. К своей долгожданной свободе. Усталость овладевает мною, но я слишком далеко зашла. Нужно было захлопнуть дверь.
      Нахожу лифт и прячусь за стеной. Возле него стоит человек пять, с которыми я не справлюсь. Снова эти гребанные секунды тянутся целую вечность. Сон все сильнее овладевает мною. Снова смотрю на лифт, люди уехали и я выхожу из-за засады, подхожу к лифту и уверенно нажимаю на кнопку, понимая, что мой план провалится с треском, но попытаться стоит. Лифт приезжает и из него выходит человек. Я опускаю глаза и захожу. Нажимаю цифру один, и двери лифта закрываются.
      В моих глазах произошли изменения. Теперь они как разбитые окна. И душа моя тоже сломалась. Ничто во мне больше не способно родить любовь и счастье. Я невиновна и не любите меня, если не хотите. Главное, чтобы успеть до того момента, как на этот чертов город выпадет первый снег.
      Двери открываются, и я лишь вспоминаю лицо того, кто погубил мою ценную и любимую жизнь. Распускается роза ненависти и из ее шипов сочится яд ненависти. Это помогает мне и стимулирует меня на побег. Делаю решительный вдох и выхожу. Стремительным шагом направляюсь к выходу. Надеваю капюшон, который скрывает мое лицо.
      Вот они – двери на свободу. Меня заполоняет желание свободы и жажда мести. Касаюсь дверей и выхожу, слыша, как за спиной начинают суетиться врачи в поисках бесследно исчезнувшей пациентки. Захлопываю за собой дверь и перехожу на бег.
      Спасительный бег, напоминающий скорее утопию, чем реальность. Свежий, свежий воздух и тусклое солнце мой новый интерьер, который украшают лишь эти багровые листья.
      Я слишком долго искала принца, долго вглядывалась в эти уродливые лица. Может он стоял где-то рядом? Теперь не важно. Мое эго хочет чего-то другого. Хватит биться головой. Я не псих, и не герой, просто человек, желающий вкусить запретный плод пьянящей мести. Буду рисовать черными чернилами его жалкую судьбу. Буду его личной революцией.

Глава 3.
Воспоминания.
      Пока у меня есть время – могу еще раз вспомнить свою жизнь с самого начала.
      Я родилась в семье преуспевающей актрисы и ее агента. Вернее, мы родились. Мою сестру звали Кэндис, и она была на несколько минут младше меня. Мы были близнецами. Меня же называли Кэролайн. Я любила свою сестру также сильно, как и на меня. Она называла меня своим Ангелом-Хранителем, а я лишь хотела оправдать ее ожидания и охраняла ее от всяких уродов. Нам не нужны были никакие подруги. Мы доверяли друг другу наши секреты и ни в ком не нуждались.
      Карьера моей матери продвигалась все выше и выше, а отец старался контролировать ее график и выигрывать роли для нее у наиболее перспективных режиссеров. Я и Кэндис были на домашнем обучении, и наши родители приучали нас к искусству с самого рождения. Я нашла себя в философских книгах Оскара Уайльда, Альберо Камю и Пауло Коэльо, нашла себя в живописи, а моя сестра в поэзии, рубаях Омара Хайама и музыке. Она прекрасно играла на скрипке, фортепиано и виолончели. Она была одарённым ребенком. Наши родители любили нас и гордились нашими достижениями, а мы любили их.
      Когда нам исполнилось 12, мы узнали, что у папы рак. Он смело продержался еще год, и когда нам исполнилось 13, он умер. Мама ушла из кино, решив подарить всю любовь нам и тратить время только на нас. Тогда я впервые разочаровалась в жизни. Мы держались и старались не показывать друг другу слез. Я вымещала свою депрессию на холстах, а Кэндис в музыке, наигрывая Реквием по Мечте днями и ночами.
      Мы окончили обучение с красными дипломами. К тому времени мама вернулась в кино, и ее приняли с криками и воплями. Тогда у нее начался роман с ее новым агентом. Кэндис молчала и прятала от меня взгляд. Я старалась не осуждать, но сама уже вновь радовалась солнцу, ведь жизнь продолжается. Спустя два месяца назначали дату свадьбы. Как сейчас помню глаза Кендис, которая безмолвно помогает мне с платьем. Стараюсь ее успокоить, но она уверяет, что все в порядке и пытается натянуть улыбку. Однако я чувствовала ее боль.
      Свадьба прошла громко, и мама была счастлива. Это было видно в ее глазах. Я старалась переубедить Кэндис, но она отнекивалась и уходила. Смерть отца она так и не могла пережить.
      Когда мне исполнилось 19, я впервые влюбилась. До сих пор помню его черные, как смоль волосы, карие глаза и поистине мужественные руки. Мы учились в одном университете и были самой красивой парой. Я окончательно отдалилась от своей сестры. У меня стали появляться друзья, и я была без памяти влюблена в Тайлера.
      Продолжала учебу в университете, не замечая как яркий брак моей матери стал угасать. До сих пор не могу простить себе такую ошибку. Кэндис молчала и училась на кинорежиссера. Она терпела ссоры и скандалы матери с отчимом, которые стали все чаще и чаще происходить. А я ушла жить к Тайлеру.
      Время шло. Я закончила университет. Мне к тому времени исполнился 21 год. Я, Тайлер и наши друзья праздновали мое совершеннолетие. Кэндис сослалась на грипп, но голос у нее и правда был хриплый. Когда праздник был на пике, раздался телефонный звонок, и Кэндис тихо сказала, что мамы нет. Я не помню, что со мной было дальше. Я плохо помню, как добралась до дома и плохо помню похороны своей матери. Я помню только одно: мир вдруг резко потерял краски. Все стало черно-белым, бесцветным и неважным. Мы с Кэндис молча держались за руки и наблюдали за тем, как под землю спускают второго родителя.
      Я забросила друзей, да и звонки Тайлера сошли на нет. Мы с Кэндис наблюдали за закатом, за рассветом, вновь за закатом. Сутки шли медленно и больше ничего не радовало. Через полторы недели отчим нашел завещание, где мать завещала все нам. Он был в бешенстве.
      Дальше все шло будто на быстрой перемотке. Кэндис убиралась в комнате матери, а я - в нашей. Я заметила, как отчим остановился у моей комнаты и стал пристально, с каким-то животным взглядом смотреть на меня. Я бросила коробку и кинулась к двери, а он стал вваливаться в комнату. Я все плотнее надавила на дверь, слушая его матерные речи в адрес всей нашей семьи. Я надавила еще сильнее и дверь захлопнулась. Страх глушил другие эмоции, и я в считанные секунды придвинула кровать к двери. Мое сердце еще никогда так не билось. Стук и крики прекратились, и я вздохнула с облегчением, когда услышала, что он отходит. Тут меня будто холодной водой окатили: я вспомнила про Кэндис. Через пару минут я уже отодвигала кровать, желая помочь сестре. Слезы полились из глаз, а внутри появилась тревога; депрессия вперемешку со страхом и ненавистью полились через край. Я открываю дверь и вижу, как отчим надвигается на мою сестру.
      В тот вечер за окном шел дождь с грозой и молнией. Всегда любила такую погоду, а в тот вечер возненавидела. Я увидела пистолет, лежащий недалеко от двери моей комнаты – я быстро подняла его и кинулась к отчиму. Не помню себя, но помню злые глаза этого ублюдка, помню, что в моей голове разносились слова песни Blackout, помню, что не чувствовала ничего кроме злобы и ярости. Потом я увидела испуганное и заплаканное личико моей сестры. Я не знаю, что он собирался делать с ней, со мной, но я точно знала, что буду делать я. Я навела на него дуло и, закрыв глаза, выстрелила. Я наслаждалась той секундой, когда почувствовала отдачу, значит, пуля уже вылетела и скоро попадет прямо в цель. Когда я увидела, что… что произошло на самом деле – то почувствовала, что умираю. Я попала не в него, а в свою сестру. У меня затряслись руки, а слезы брызнули новым потоком. Оказывается, он отскочил еще когда я целилась, а под прицел попала Кэндис. Не помню себя. Помню адскую головную боль, помню свои трясущиеся руки, помню, как пыталась вернуть ее к жизни и просила прощения без конца. Так я потеряла последнего близкого и родного мне человека.
      Через восемь часов это ублюдок отвез меня в психбольницу и заплатил главному достаточно, чтобы они написали такие бумаги, по которым я была бы полностью недееспособной. Так, он вступил в наследство, а я потеряла все, что у меня было.
      Первые две недели меня лечили электрошоком и кормили какой-то дрянью раз в день, потом меня отправили в карцер на три дня, где я дала волю всем свои эмоциям. Ногтями я царапала ноги и стены, кулаками билась о пол, не чувствуя боли; я кричала истошным криком и чувствовала что начинаю сходить с ума в этой кромешной темноте. После я затихла, и меня перевели в одиночку. Около недели со мной никто словом не обмолвился, а я сходила с ума от тишины, пожирающей и поглощающей. Я учинила свой первый побег, меня поймали, и вновь отправили на лечение электрошоком, снова в карцер. Я кричала и выбивалась, говорила слова проклятья и мата. Я не помню, сколько пробыла в карцере. Помню, что второй побег закончился таким же наказанием, только в этот раз они подставили меня под напор ледяной воды и снова отправили в карцер. Я снова не помню срок пребывания, но знаю, что с тех пор не вымолвила ни слова. Спустя некоторое время меня перевели в обычную камеру, и я стала существовать обычной, тихой жизнью. Врачи ликовали на каждом шагу, что смогли усмирить буйную пациентку, а я запоминала график их работы и размышляла над планом побега.
      Я бегу, не чувствуя ног и сбитого дыхания. Эта сволочь устроила мне кромешный Ад, и я устрою ему такой же. Я уже далеко от того злосчастного здания, но все еще бегу. Бегу! И бегу навстречу своей мести…
Глава 4.
Грабитель моей души.
      Когда я все-таки убедилась в том, что нахожусь на порядочном расстоянии от психушки, я остановилась. Ноги сильно болели, дыхание не могло восстановиться, и я чувствовала, что мне очень – очень жарко. Ненавижу любое проявление тепла. Я оглядывалась по сторонам: спокойные, вменяемые люди, мирно едущие мимо машины, даже голуби тихо ладят свои птичьи дела. Весь мир так и дышит умиротворением и спокойствием. Я вдыхаю свежий воздух, как будто это единственное, что может вдохновить в меня жизнь.
      Спокойно шествуя по улицам, я оглядываюсь по сторонам время от времени и пытаюсь понять, где я нахожусь. Это точно Мистик-Фоллс, но я не могу вспомнить этих улиц. Багрово-золотистые листья падают к моим ногам и тонут в лужах серого асфальта. Моя Муза сегодняшнего дня – месть вперемешку с долгожданной свободой.
      В глазах этого Мира и Жизнь и Смерть без воли, а Ад и Рай ничего не значат. Я знаю, что у этого Мира лицо с огромным шрамом и все желания оборачиваются против нас самих. Мир путает правду и ложь настолько, что мы не можем разобрать, где что. Осколки этого Мира попадут в каждого, как в бедного Кая, но не у каждого найдется верная Герда. Этот Мир существует вместе с Войной, как муж живет с женой. И каждый проиграет этот бой, у каждого один финал. Отпустить бы эту боль, но она часть нас, неотделимая часть. А мы к друг другу идем, думая, что любовь спасет нас, поможет дышать. Как же это ложно.
      Не наблюдая времени и ход своих мыслей, я натолкнулась на человека. Подняла глаза и замерла. Он удивленно смотрел на меня, а я лишь разглядывала его и понимала, что не могу вымолвить «извините», так как не разговаривала уже… не помню, но долго. Человек был опрятно одет, и от него приятно пахло, а я действительно выглядела как узница, бежавшая из приюта, где морят голодом.
      - Осторожно, - промолвил он не очень злобно.
      Я сглотнула и продолжала молчать, смотря на него. Его грозный вид заставлял меня молчать, как в Средневековье подданные молчали перед королем.
      - Вы в порядке? – спросил он, склонив голову на бок.
      Люди продолжали ходить мимо, не наблюдая за нами, что вводило меня в изумление. В психушке каждый второй анализировал, сканировал. Видимо Дарвин прав, и среда приспосабливает обитающих в ней существ. Это забавно. Я усмехнулась. Моя среда – психбольница.
      - Девушка, вам нехорошо? – повторяет он более раздраженно. – Вызвать скорую?
      При мысли о врачах я чувствую тошноту и неприязнь. Отрицательно качаю головой, стараясь заставить себя идти дальше.
      - Я отвезу вас в больницу, - он берет меня за руку.
      Рефлекторно выдергиваю руку и бросаюсь прочь. С ужасом осознаю, что боюсь любого человека, и что не хочу ни с кем разговаривать. Мне нужно место, где я могу остановиться, но подруг у меня нет, а возвращаться к Тайлеру не имеет смысла.
      Пусть я буду девочкой-призраком, о которой говорят, что ее видели, но ни у кого нет реальных доказательств ее существования. Я останавливаюсь в парке и сажусь на одинокую скамейку. Мелкий дождь моросит, заставляя чувствовать холод, что хоть чуточку радует.
      Дети играют, веселятся. Я прихожу к выводу, что детство – это и есть кусочек Рая, за который мы потом расплачиваемся всей жизнью. Головная боль усиливается, а опустошение вновь накрывает с головой, желая спрятаться от внешнего мира – пусть не знает, что я освободилась. Мне плохо, мне некуда и не к кому пойти, я голодна – отчаянье поднимается из берегов. Накидываю капюшон, чтобы внешний мир не знал о моем освобождении. Листья не такие уж и красивые, а эти грязные лужи показывают всю действительность моей души.
      Ложусь на спину на скамейку, поднимая глаза к небу. Знаю, что мои глаза поблекли, и больше не светятся тем молодым блеском, а мне всего 22. Девушки в моем возрасте любят, заводят семьи, а я окончательно разочарована в жизни. Закрываю глаза, позволяя прохладным каплям скользить по моему лицу.
      Я не могу вымолвить ни слова, и даже улыбнуться не могу – не о такой свободе я мечтала. Вспоминаю о рюкзаке и мигом поднимаюсь. Там лекарства, чья-то одежда и все. Ничего ценного я не прихватила и даже денег у этих уродов не стащила. Интересно, остались ли они живы?
      Я все еще хочу есть. Я потеряла все, и мне уже нечего бояться, и потому я поднимаюсь и иду к ближайшему супермаркету. Я давно пала, не стоит себя жалеть. То, что я планирую сделать, намного тяжелее обычной магазинной кражи.
      Открываю стеклянные двери и вхожу внутрь. Прохожу в отдел магазина и, оглядываясь по сторонам, запоминаю расположение поста охраны. Знаю, что турникеты запищат, когда я попытаюсь протащить жрачку, а потому, проходить надо через первый, который наиболее удален от поста и бежать также быстро, как бежала сегодня из психбольницы.
      Прохожу мимо стендов, чувствуя, как желудок скучает по еде. Я боюсь думать о ночлеге и о том, что ждет меня дальше. Знаю, что мой старый дом на сигнализации, и проникнуть не получится. Нужно время, чтобы все продумать, время, чтобы взять дом под наблюдение.
      Я подхожу к отделу фруктов и беру в руку яблоко, прячу его под кофту, не заметно для всех и иду дальше. Иду дальше и беру пачку печенья с полки, снова прячу под кофту. Хватаю батончик баунти с прилавка и стремительно иду к турникету. Сердце бьется, а я высчитываю секунды, чтобы у дверей не было прохожих. Подхожу к турникету и прохожу мимо. Он, естественно, пищит, и охранник поднимается с места. Сердце бьется, я кидаюсь к дверям, замечая, как время вокруг замедляется. Он кричит: «Держите воровку» или что-то в этом роде, а мне совершенно плевать на мнение людей. Я нажимаю на ручку и пытаюсь открыть дверь, но у меня ничего не получается. Оказывается, эта сволочь заблокировала выход. Я в ужасе оборачиваюсь и вижу, как он приближается. Сердце выбивается из груди и все снова смотрят на меня, точно также, когда меня вели в карцер или на электрошок. Слезы подступают к глазам. Сейчас он отправит меня в полицию, а те вернут обратно в психушку. Мне нужно что-то сделать. Я не хочу, не хочу обратно.
      Сердце усиливает свой темп, а он подбегает и влипает мне сильную пощечину так, что мою голову выворачивает вправо. Я медленно спускаюсь по стене, чувствуя, как горит щека.
      - СУКА! ВОРОВКА!! – орет он мне на ухо.
      Охранник грубо поднимает меня и, выворачивая мне руки, достает товар из кофты. Ему прибавят премии, а меня сначала на электрошок, потом в карцер, потом под напор, потом в одиночку – веселый ближайший месяц у меня получится.
      - Отпусти ее, - слышу голос за спиной. Не могу обернуться, так как руки жутко болят и любое движение вызывает острые ощущения.
      - Я отправлю ее в полицию, а те пусть что хотят, то и делают.
      - Я заплачу.
      - А за моральный ущерб тоже заплатишь?
      - За моральный ущерб заплатишь ты, когда я сниму с нее твои побои. Отпусти, я сказал.
      Охранник отпускает, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть своего спасителя. Узнаю в нем утреннего прохожего. Он, не говоря ни слова, протягивает деньги кассиру и, произнеся «сдачи не надо», поднимает товар с пола и вручает мне.
      Во мне рождается благодарность. Единственное чувство, вернее, единственное благородное чувство, которое родилось во мне за последние три месяца. Я обхватываю покупки руками и не могу отвести от него глаз.
      - Ты всегда бежишь от кого-то, - произнес он спокойным тоном.
      Я сглатываю и оглядываю людей, которые все еще смотрят на нас. Я поворачиваюсь и выхожу на улицу. Дождь еще сильнее капает, и я, прячась под навес, засовываю продукты в рюкзак. Через некоторое время выходит и мой спаситель. Он идет мимо меня, а я беру за рукав, заставляя обернуться.
      Он оборачивается. Я тяну ему руку. Он с улыбкой жмет и подходит ко мне.
      - Ты как?
      Я киваю.
      - Ты не разговариваешь?
      Отрицательно качаю головой, опуская взгляд. Я и правда не могу вымолвить из себя ни слова, хоть и хочу.
      - С тобой точно все в порядке?
      Заваливать его своими проблемами не хочется, а соврать я не могу. Замечаю, что наши руки все еще сцеплены. Его взгляд падает на мои запястья, которые все в синяках, костяшки все в царапинах, а ногти содраны до корней. Он хмурится и, поднимает рукав, убеждаясь в своих подозрениях.
      - Что это?
      Я одергиваю руки. Он хватает мою вторую руку и видит тоже самое. Я снова одергиваю руку и прячу их за спину.
      - Кто это сделал с тобой?
      Я молчу.
      - Ладно, тогда я отведу тебя в полицию, и там ты им все напишешь.
      Отрицательно качаю головой.
      - Пошли. Они разберутся, - берет меня за руку и пытается заставить идти, а я вновь выдираюсь и, складываю ладони, подношу к лицу, умоляя не сдавать меня. Он все еще хмурится, а я не могу ему всего объяснить. Может, он уже жалеет, что связался и не знает, как меня оставить.
      Я выдираю руку и поднимаю на него взгляд, стараясь выместить в нем свою благодарность. Начинаю отступать, убирая руку.
      Поворачиваюсь и иду по улице, перебарывая желание обернуться.
      Хочу есть, но пока не решаюсь доставать продукты из рюкзака. Меня кто-то хватает за руку, и я уже хочу выбраться и убежать, но увидев своего посетителя, замираю.
      - Тебе есть куда идти? – спрашивает он поникшим голосом.
      Я опускаю взгляд.
      - Пошли ко мне? Просто,…. – он усмехается, - вернулся только, а оказалось, что меня некому ждать.
      В нерешительности смотрю на него.
      - Я не причиню тебе зла.
      И эти слова, воспоминания недавнего его поступка заставляют меня следовать за ним. Я киваю. Он отпускает, а я молча иду за ним, не зная, правильно ли делаю, что доверяюсь этому незнакомцу.

Глава 5.
Заир
      Цвет. Я никогда не задумывалась об этом понятии, до теперешнего момента. Что есть цвет? Определенный оттенок определенного предмета? Все вокруг разноцветное. Все вокруг имеет свой цвет, а для меня все серое с того момента, как умер мой отец. Потом все стало еще темнее.
      Для чего Создатель придумал цвет? Чтобы хоть как-то разукрасить нашу рутинную жизнь? Или для того, чтобы мы хоть что-то научились отличать, ведь правду от лжи, любовь от притворства, страсть от похоти, - давно разучились.
      Или не умели вовсе.
      Ярко-алый закат создает фон для падения красивых желтых листьев. Это, пожалуй, единственное цветное восприятие для меня. Даже природа умирает каждый год, а эти псевдо психиатры пытались восстановить мою личность. Глупые, какие же глупые люди! Смотришь и поражаешься: как они живут? Они ходят на работу, заводят детей и любовников, строят карьеру – они уже умирают. Как эти листья. Медленно осыпаются. Скоро соприкоснуться с асфальтом, затем их накроет пласт грязно-серого снега, и они канут в Вечность. Умрут, не оставив после себя ничего, кроме ничтожных, им же и подобных детей.
      Моя ненависть не имеет цвета. Всегда думала, что она пурпурного оттенка, но это не правда. У слов нет вкуса, а у ненависти цвета, но я точно знаю, что все мои чувства могут переливаться. Мне нравятся эти переливы: от ненависти к ярости, от ярости к презрению, от презрения к безразличию, от безразличия к… апатии, неприязни и снова ненависти.
      Я пыталась нырнуть в глубины своей души и узнать, познать себя. Но я не могу. Не получается. Я знаю что тут, на поверхности, стоит какая-то металлическая пластина, которая и создает переливы моих чувств, которая не пускает меня внутрь себя. Может это и к лучшему.
      Свежий воздух. Забавно называть его свежим, ведь на самом деле это не так. Этот воздух пропитан выхлопными газами, пылью, грязью. Человечество заблуждается в самых очевидных вещах – что говорить о таких глубоких темах, как Любовь, Мир, Бог?
      Я чувствую, как внутри меня расцветает роза. Красивая роза с ядовитыми шипами ненависти и желания мести. Из нее сочится яд, который так прекрасен на вкус.
      Я снова ушла в потоки своих мыслей, совсем забыв про то, что я сейчас ведома неизвестным мне человеком. Я не знаю ни его имени, ни того, откуда он, кто он и почему помогает мне. Гораздо проще было бы убежать, но сейчас этот человек единственное, что может помочь мне сделать то, ради чего я еще существую. Убью эту мразь и можно волочить свое жалкое существование – я ведь все равно признана недееспособной. Этот ублюдок сам подписал себе смертный приговор.
      Мой спаситель, или лучше – мой временный спаситель подвел меня к небольшому одноэтажному дому и стал доставать ключи из кармана. Я сильно проголодалась, а еще я мечтаю принять единственный доступный для меня наркотик – сон.
      Он открывает дверь и предоставляет мне возможность войти внутрь, но я бросаю на него испуганный, изумленный взгляд и он, как будто читая мои мысли, входит первым. Я захожу следом и закрываю двери. Мой временный спаситель включает свет. Я быстро сняла обувь и жду его приглашения – я не прошенная, но и наглой быть не могу.
      - Пойдем, - он берет меня за руку, что приводит меня в некий страх, или злость, - не уверена. Я не помню когда перестала говорить, но помню, что запретила к себе прикасаться в тот же день. Сейчас нечего строить из себя недотрогу.
      Мужчина проводит меня на кухню и сажает на мягкий уголок. Тут довольно уютно и чисто. Давно я не видела такой чистоты. Мой временный спаситель уходит и через несколько секунд возвращается с ручкой и бумагой. Его намеренья мне понятны, а я теряюсь, что мне делать: рассказать правду или солгать. И в том, и в другом случае ничего хорошего меня не ожидает, и я молча жду его дальнейших действий.
      - Значит так, - начал он, беря табурет и садясь напротив меня, - ты таки не скажешь ни слова? – он вопросительно смотрит на меня. Я опускаю глаза и беру листок с ручкой. Давно ничего не писала, а ведь когда-то была художницей!
      Я пишу ему лишь то, что хотела сказать уже давно. «Спасибо». Пока это единственное, что мне нужно сказать ему.
      - Хорошо. Так, может, попробуешь что-нибудь сказать?
      Но я будто стала нема.
      «Не выйдет. Прости», - был мой следующий ответ.
      - Ладно. Как тебя зовут?
      Я пишу ему свое имя.
      - Клаус, - говорит он и протягивает руку, а я, словно какой-то ребенок, который только что увидел новый для себя предмет – смотрю на руку. Не могу прикоснуться, не могу говорить, - да что ж я за ничтожество! Вместо пожатия пишу: «Не представляешь, как рада нашему с тобой знакомству».
      - Что с тобой произошло? Откуда ты?
      А я не могу ему рассказать правду.
      «Было бы интересно услышать твою историю. Моя слишком мрачная».
      - Моя не меньше, но ладно. Странный вопрос для девушки, которая молчит и боится прикосновений, но я решусь: тебе можно доверять?
      Хочется написать большой ответ про то, что мне некому рассказывать, да и неинтересно, хочется заставить его верить, что я надежна, но слова ничего не значат. Слова – вода, и поэтому я пишу краткое:
      «Да»
      - Меня зовут Клаус Майклсон и мне 31 год. Неделю назад я вышел из тюрьмы, а два дня назад незаконно пересек границу, чтобы добраться до девушки, которая снилась мне каждую ночь, но у которой маленький ребенок и бритоголовый муж. Как я понял, у тебя проблемы полицией, а у меня с законом, поэтому, чтобы там у тебя ни случилось, мне нет смысла тебя выдавать.
      Всегда было интересно наблюдать за людьми, вернее, за брошенными людьми. Они немного другие. Они ни плачут и не поддаются истерикам, не рвут волосы на голове и не хлещу бурбон или русскую водку. Они просто смиряются. Смирение – то, что дано не каждому, и я всегда восхищаюсь такими людьми.
      «За что ты сидел?»
      Он молчит. Видимо ему больно вспоминать, я спешу писать, что не нужно отвечать, но он останавливает и произносит:
      - Автомобильная авария. Я был пьян, и сбил молодую пару насмерть. Семь лет в заточении и никто не ждал.
      «Родители?»
      - Я из детского дома.
      Мне хочется извиниться за свою неучтивость, но я молчу и не шевелюсь, будто боясь лишним движением спугнуть так близко приблизившуюся ко мне птицу.
      Я четко осознаю, чего именно мне не хватает: дыма сигарет, яблок и запаха ментола. Мне нужно именно это, а почему я объяснить не могу.
      Беру листок и черкаю:
      «Боюсь, что прогонишь меня за мою правду, но лгать не хочу. Меня зовут Кэролайн Форбс и я сбежала из психиатрической больницы для того, чтобы убить одного человека»
      Его реакция не совсем такая, какую я ожидала. Он перечитывает несколько раз, а я снова чувствую головную боль. На улицах начинает темнеть, а мне все нужнее и нужнее становится сон и еда.
      - А что у тебя с руками?
      «Привязывали ремнями, когда лечили электрошоком. Знаю, что доказывать то, что я вменяема – пустая трата времени. Если скажешь уйти – я уйду»
      Хотелось бы дописать «позволь только переночевать», но я пока не рискую. Слежу за его поведением. Он украдкой смотрит на мои руки.
      - И куда ты пойдешь? – бросает немного сочувствующий взгляд. Жму печами.
Молчит. Думает. В психушке я научилась не наблюдать счет времени, но сейчас это мучительно долго.
      - У меня есть условие, - проговаривает Клаус после минутной затяжки.
      Хмурюсь. Боюсь, ведь не знаю, чего он потребует. Ладно. Выдыхаю и вопросительно смотрю на своего спасителя, позволяя ему договорить.
      - Можешь оставаться здесь сколько угодно, но! Первое, ты не выдаешь меня, а я не выдаю тебя. Второе, тебе нужно привыкнуть – понимаю, но ты должна заговорить.
      С первым я согласна – хоть контракт подпишу, но второе вряд ли осилю. Это все равно, что пытаться научиться передвигаться на руках, а не ногах.
      - Сегодня можешь пока привыкать, но с завтрашнего дня я хочу слышать твой голос. Тишина меня убивает.
А меня успокаивает. Нахожу я в ней что-то эйфорическое.
      «Зачем ты это делаешь?»
      - Сам не знаю, но…. Почему-то делаю.
      «Мне нечем платить, а тебе трудно с трудоустройством сейчас будет».
      - У меня есть неплохие счета – не волнуйся.
      Клаус замолкает, будто погружаясь в свои переливы чувств.
      Все чувства переливаются. Не бывает резких вспышек эмоций. Все идет плавно и синхронно, как в танце фламенко, который так любила танцевать моя мать, и за которым, с глазами полными восхищения, наблюдали мы.
      Заир. Если забить это слово в поисковик – будет много истолкований, но в основном, Заир – это то, что целиком и полностью занимает наши мысли. Это наваждение. Это непрекращающаяся вереница слов, мыслей посвященных целиком и полностью строго определенному объекту. У героя Пауло Коэльо в одной из его книг - Заиром служила жена Эстер, у старлеток – построение кинокарьеры, у Клауса – его поломанная любовь, не сумевшая преодолеть расстояние и трудности, а у меня - месть. Месть, желание убить – мой личный Заир, и я буду ведома им до того, как упадет последний лист. Мой Заир – хоть что-то принадлежит мне.
      Клаус поднимается и уходит, а я подавляю слезы безысходности и боли. Говорят, что плакать – удел слабых. В пятнадцать лет я тоже училась самообладанию. А сейчас считаю, что слезы – это признак того, что душа еще не очерствела и способна хоть на какие-то переживания*
      Клаус возвращается, а я рефлекторно поднимаюсь.
      - Здесь полотенца кое-какая одежда от…. – запинается, не решаясь произнести имя его девушки, - нее. Тебе нужен душ, еда и отдых. Ванная комната прямо по коридору и налево. Потом покажу твою комнату.
      Хочу написать «спасибо», но Клаус забирает бумагу и показывает мне на душ. Я и правда дико устала.
Теплая, теплая вода. Сейчас я знаю, что иду в разрез своим принципам, но тепло необходимо любому живому существу, в том числе и мне.
      Пятнадцать минут спустя я выхожу из ванной, и мы молча ужинаем. Клаус проводит меня в комнату, а я с удивлением смотрю на мягкую постель и чистые простыни. Для меня это чуждо сейчас, а ведь я была золотым ребенком.
      Лишь когда теряешь все – начинаешь переоценивать мир.
      Я оборачиваюсь и хочу сказать спасибо, ДА! ХОЧУ, но Клауса нет. Он ушел слишком быстро и слишком тихо. Я выключаю свет и, ложась на этот подарок судьбы, терзаюсь своим Заиром: как именно мне попасть в свой прежний дом и как именно убить эту гниду.
********
      - Ты плачешь. Это хорошо. Значит твоя душа не черствая.
Помню Ваши слова. Спасибо.

Глава 6.
Обогащение.
      Я медленно продвигалась по коридорам, чувствуя холод под ногами. Всегда спасалась в холоде, а сейчас чувствую, что этот холод медленно убивает меня. Вокруг мрак, но страха темноты нет. Чего я боюсь? – мне всегда было интересно! Мне нечего бояться – это слегка напрягает.
      Я двигаюсь по этому нескончаемому коридору уже несколько часов. Усталости нет, только внутри что-то предательски щемит. Мельпомена больше не хочет держать меня за руку – совершенно отсутствует желание писать, рисовать свои мечты или желания и это… это ужасно.
      Я приближаюсь и слышу звон, будто одиноко капает вода в кране. Подхожу и вижу зеркало в полный рост человека. Чуть правее расположен кран, из которого и капает ржавая, грязная вода. Смотрю в отражение, но не вижу себя. Подхожу ближе, и начинает проявляться едва заметный силуэт. Еще ближе – еще отчетливее очертания. Прикасаюсь рукой к зеркальной глади, и мое отражение делает тоже самое. Почему же зеркала не отражают наших душ? Было бы забавно увидеть свое настоящее лицо. Тогда бы в зеркала бы не любовались, зеркал бы опасались, видя свое уродливое отражение.
      Приближаюсь еще ближе и закрываю глаза, слушая только эти тихие капли воды в кране. Слез больше нет, и может, я сделала самое сложное в человеческой жизни – отпустила? Нет. Роза ненависти с ядовитыми шипами все еще цветет во мне, а значит я не отпустила. Мой Заир все еще со мной. У меня есть цель, а я желаю ее осуществить.
      Выдыхаю и открываю глаза. Моментальный холод пробегается по всему телу, в горле застревает какой-то комок, я чувствую подступающий, леденящий холод. Перед мной стоит девушка в светло-розовом платье, чистая, опрятная… Это не я… Машу рукой, но она не повторяет моих действий. Улыбается…
      Ужас окончательно сковывает все мое существо, я понимаю, что это мой сестра. Кэндис! Но ведь ты умерла! Тебя убила… я! Холод! Убийственный холод! Я понимаю, что не могу пошевелить и пальцем на руке. Сердце вот-вот вырвется наружу. Меня впервые осеняет вопрос «Где я?», и я с не менее леденящим ужасом осознаю, что не знаю ответа на этот вопрос. Мне страшно! Где же Клаус, который бы, подобно маяку, дал мне спасительный сигнал?
      Нахожу в себе последние силы, чтобы поднять глаза и взглянуть на Кэндис. Она плачет. Из ее глаз текут прозрачные слезы, а лицо не выдает никаких эмоций.
      Из недр своей сущности собираю в кучу последние остатки храбрости и кладу руки на зеркало, хоть чуть-чуть приближаясь к своей любимой сестре. Я так виновата перед ней! Я… Она была всегда рядом, а я лишь отмахивалась от нее рукой.
      Хочу вымолвить ее имя, вымолвить два слова «прости меня», но я не слышу звука собственного голоса.
      Еще попытка что-то сказать – бесполезно, еще попытка – бесполезно. Еще! Еще! Еще! Все венчается полным провалом! Начинаю судорожно бить руками о зеркало, пытаясь уничтожить эту самую ненависть, и ничего! Я кричу, ору, при этом не издавая ни звука.
      - Ты убила меня, - проговаривает она своим тихим голосом. Я замираю. – Зачем ты убила меня, Кэролайн?
      - НЕТ-НЕТ-НЕТ! Я НЕ ХОТЕЛА! – хочу прокричать я, но слова не произносятся, застревая где-то в пустоте бесконечности.
      - Ты так просто забыла меня, Кэрри. Почему?
      Нет, сестричка. Я сбежала из психушки, чуть снова не угадила туда ради мести! Я терпела все унижения, терпела одиночные камеры, лечение электрошоком, напор холодной воды… Нет! Я не забыла, но слезы брызнули и вырвались наружу. Я кричу ее имя, но она лишь молчит и ненавидит меня… Прости меня.
      - Кэндис! КЭНДИС! Я НЕ ЗАБЫЛА, СЛЫШИШЬ? НЕ ЗАБЫЛА! Услышь меня, черт возьми!
      Но вместо того, чтобы услышать, она лишь плачет. Я слышу какие-то душераздирающие крики, и звук приближающихся шагов. Мне больно! Та самая раздирающая, рвущая боль снова вырвалась наружу! Шаги все ближе и ближе, а меня рвет на части от головной и душевной боли! Слезы льются не переставая… Я снова теряю желание к жизни, и нужно лишь вспомнить свою цель… Цель которая поможет мне дальше существовать. Я выпускаю наружу ненависть и обиду. Выпуская наружу ту девушку, которая скорбит, помнит и желает отомстить за все, что в ее жизни случилось. Чувствую, как кровь разливается по моему телу, а холод больше не сковывает движения.       Успокаиваюсь и ровно дышу. Поднимаю глаза на Кэндис.
      - Я не убивала тебя. Это получилось случайно, но я знаю, кто убил меня, и я сделаю все возможное, чтобы отомстить за нашу семью, сестренка.
      Кэндис перестает плакать и кладет руки на зеркальную гладь, через стекло соприкасаясь с моими руками.
      - Враг ближе, чем ты думаешь, - проговаривает она, - и чем дольше ты будешь искать его, тем дальше будешь от самой себя.
      До меня плохо доходит смысл сказанного. Но времени думать нет. Потом подумаю. Где-то вдалеке слышу «Новолуние» Александра Десплата.
      Шаги все отчетливее и я вижу, как мою сестру хватают чьи-то руки. Я снова теряю контроль над собой. Моя сестра брыкается, а звуки фортепьяно лишь усиливаются, будто бы чокнутый пианист окончательно потерял контроль, равновесие. И я теряю тоже. Я снова начинаю беззвучно кричать.
      - КЭ-Э-Э-НДИС!
      Душераздирающий крик. Истерический хохот. Боль. Вода, идущая из крана, уже перелилась через край и вылилась наружу, как мои эмоции. Она медленно стекает на кафельный пол, и я уже чувствую ее. Эту воду. Кэндис исчезла, а я продолжаю долбить это самое зеркало и кричать, кричать, кричать.
      Пожалуйста… Пожалуйста не умирай… Ты умерла уже раз. Не оставляй меня больше одну!
      Вода! Откуда эта вода? Я уже стою по пояс в воде и красными, от слез воспалёнными глазами смотрю сквозь зеркало, пытаясь найти свою сестру. Я не спасла ее первый раз, не спасла второй. Ничтожество. Вода наполняется, и я уже по грудь в воде. По шею. Кричу, но меня никто не слышит. Сильно болит спина, и я делаю последний вдох воздуха, погружаюсь в воды.
      Ничто не способно поддаваться контролю. Любые чувства однажды выльются, как бы сильно вы их не держали… Сдерживать их, контролировать – бесполезно. Просто однажды, когда они польются через край, вы захлебнетесь…
Поэтому торопитесь захлебнуться сейчас, черт вас дери!
      Воздух медленно покидает мои легкие… Как же все просто! Просто умереть…

      Делаю глубокий вдох и, открывая глаза, резко поднимаюсь на кровати. Тяжело дышу и осматриваюсь по сторонам.
      - Клаус! – выдыхаю я и бросаюсь мужчине на шею, сидящему спокойно на моей кровати.
      - Кэролайн? – удивленно произносит мужчина. – Тебе что-то снилось? Ты кричала и плакала… Я хотел было уже разбудить, но ты успокоилась….
      Я отпрянула от него и, наверное, впервые улыбнулась. Голова тяжелая, но как приятно осознавать, что это лишь сон! Будто бы выныриваешь из глубин океана со страшными животными.
      - Стой… ты ведь перед этим… мое имя произнесла?
      Я снова улыбаюсь.
      - Попробуй еще раз.
      Нет никакого сопротивления внутри. Быть может, то была не Кэндис, а я? Та «Я», которая была в депрессивном настроении, а сейчас во мне распустились цветы легкости, пусть и временной.
      - Доброе утро, - проговариваю я, так соскучившаяся по собственному голосу!
      - Вот и отлично! Собирайся. Пора завтракать!
      Он уходит, оставляя меня с собой наедине. Я поднимаюсь, заправляю кровать и нахожу на столе одежду. Интересно, откуда у него одежда? Наверное, мне стоит пасть ниц и благодарить этого самого человека, который не бросил меня.
      Я натягиваю чистую одежду. Это джинсы и футболка. Как же я соскучилась по такой одежде.
      Революция произошла во мне. Еще вчера я ненавидела весь этот гребанный мир, а сегодня могу улыбаться и… говорить! А может этот сон вернул меня к жизни? Но способен ли один сон в корне переменить человека? Я не знаю. Иногда я путаюсь в своих чувствах. Иногда мне кажется, что я в каком-то выдуманном мире, и стоит мне проснуться – я сразу окажусь в нормальной жизни.
      Но этот ад продолжается уже пол года. Сон не может длится пол года. Хотя во сне все кажется реальным.
      Одевшись, я выхожу и иду в ванную. Нужно умыться. Если честно, то боюсь подойти к зеркалу. Я позволяю своим страхам и своим чувствам брать надо мной контроль. Так нельзя. Как бы научиться быть сильнее чувств? Больше не прятать их, но контролировать этот поток, который будто прорывает через плотину?
      В отражении вижу себя. Выдыхаю, наслаждаясь облегчением.
      Холодная вода снимает последние остатки сонливости. Я чувствую, как во мне распускаются другие цветы… Помимо роз ненависти, есть еще пионы благодарности и… любви. Я сильно любила свою семью, чтобы все забыть. Пусть твердят, что слабаки не умеют прощать. Пусть я буду слабачкой, но я не прощу. Никогда. Слишком много боли, которую нельзя просто так забыть. Слишком много ненависти, которую нельзя усмирить. Слишком много роз.
      Вытираю лицо и выхожу из ванной. Оглядываю квартиру. Немного пыльная, но его же только вчера освободили?       Ужас. Какой вчера был напряженный день. Побег, магазин, помощь Клауса…. И что меня ждет сегодня? Завтра? Все дни такие длинные…
      Нахожу кухню. Тут вкусно пахнет, а я впервые чувствую подступающий аппетит.
      - Ты как? – спрашивает Клаус не оглядываясь, раскладывая завтрак по тарелкам.
      - Вспомнила о твоем вчерашнем условии, - проговариваю я, садясь за стол, продолжая наблюдать за ним. Он сдержан, краток… Мне бы его самообладание!
      - Ты справилась намного легче, чем я предполагал. Вчера ты и слова вымолвить не могла.
      - Это сон…
      - Сон?
      Он оборачивается и, ставя тарелки на пол, садится напротив.
      Я так отвыкла от еды, от нормальной еды, что сейчас для меня это кажется немыслимой роскошью.
      - Да… Сон…
      - Что тебе снилось?
      Вечный вопрос соврать или сказать правду снова встает передо мной.
      - Не помню…
      Выбираю первое. Не охота его нагружать своими мыслями, своими цветами. Беру вилку и неуверенно смотрю на яичницу на моей тарелке.
      - Ешь. Тебе нужны силы.
      Роза сильнее впивается в меня. Я чувствую ненависть, которая заполоняет мое хорошее настроение. Подвигаю тарелку и пытаюсь начать есть.
      - Что планируешь делать?
      - Не хочу затягивать, - отвечаю я. – Нужно побыстрее отыскать свой дом…
      - Ты сказала, что хочешь убить кого-то?
      - Да. Но я не хочу делать тебя соучастником. Не скажу и слова.
      - А что будет потом?
      Но я знала ответ на этот вопрос раньше, чем мне его задали.
      - Потом я умру.
      - Самоубийство?
      Его голос спокойный, я бы даже сказала ледяной. Будто мы разговариваем о способе законсервировать помидоры, а не о мести.
      - Нет. Не самоубийство. Это сложно объяснить.
      - А если ты не умрешь. Что тогда?
      - Я умру.
      - Чисто гипотетически?
      - Не знаю…
      - Опустошение, Кэролайн. Сейчас месть – цель твоей жизни, твой смысл. После свершения мести придет опустошение. Ты потеряешь цель.
      - Потеряю своего Заира, - как можно тише говорю я. – Меня больше ничто тут не держит. И никто. Я лишь сделаю то, что задумала. Я даже убегать не буду. Просто останусь. Сама вызову полицию. Меня спеленают, а потом снова отправят в психушку. Меня же признали недееспособной.
      Я взглянула и наткнулась на изучающие глаза Клауса. Видимо, он уже сто раз проклял вчерашний день, когда решил спасти мне жизнь.
      - Ты жалеешь. Я все сделаю сегодня.
      С этими словами резко поднимаюсь.
      - В тебе говорит обида.
      - Во мне говорит ненависть. Это немного другое.
      - Перед тем, как…
      Он тоже поднимается и подходит ко мне. А я ловлю себя на мысли, что боюсь любого физического контакта.
      - Перед тем, как свершишь задуманное… Прогуляйся со мной. Мне не хватает женского голоса. С сокамерниками я всегда был на ножах.
      Пионы распускаются, я вкушаю их аромат. Неопредолимое, необъяснимое чувство благодарности рождается во мне…
      - Хорошо.
      - Только вечером. Сейчас нам лучше не появляться на улице. Наши имена уже, наверное, фигурируют во всех репортажах.
      - Только не мое. Он слишком много заплатил, чтобы мир забыл обо мне. Если он узнает, что я сбежала – будет плохо всем, а поэтому врачи не публикуют мое имя.
      - Мы все-таки дождемся вечера.
      Клаус проходит мимо меня и закрывается в одной из комнат.
      Нам обоим нужно подумать.
      Возвращаюсь в свою комнату. Я закрываю дверь и осматриваю ее. Этот интерьер намного симпатичнее того, что окружал меня.
      Я подхожу к мягкому, новому овчинному коврику и…ложусь на пол, то бишь - на ковер. Белый потолок… Я знаю, чему научила меня псих-больница. Искать вдохновение в белых потолках, как бы сумасшедше это не звучало.
      Откуда мы знаем, что живем? Потому что душим, любим, ненавидим? Потому что ходим в школу или в магазин за хлебом? А может мы во сне? Может мы в чьем-то подсознании – в подсознании вашего друга, например. Может нас вообще не существует?
      Как же избавиться от всего этого мусора в моей голове и найти ответы на свои вопросы?
      Откуда в нас рождается уверенность, что мы любим? Как мы можем вообще любить, если не верим в Бога?
      Мне нужен холст и кисти. Я бы нарисовала… Солнце. Да, солнце… Хотя нет… Солнце не вечно. Вселенная тоже не вечна, если верить тому, что она в скором времени свернется.
      Почему чувства не имеют облика? Я бы нарисовала ненависть. Любовь не вечна – она проходит, но ненависть намного сильнее, и более острыми когтями впивается в душу.
      Кэндис сказала мне, что чем дольше я буду искать своего врага, тем дальше буду от себя самой. И что это значит? Значит, мой враг живет где-то рядом со мной? С прежней мной? А может я не того ищу? Может вначале стоит найти саму себя?
      Вновь эта подступающая головная боль. А еще я хочу спать. Этот сон, да и события вчерашнего дня – все слишком насыщенно.
      Считаю до трех и проваливаюсь в пропасть сна.

      Открываю глаза. Такой глубокий сон. Опять без сновидений. Этот сон… с Кэндис – видимо мой подарок. Манна Небесная. Когда тебе не снятся сны – любой бред начинаешь воспринимать как подарок гребаной судьбы.
Потягиваюсь и обнаруживаю, что я на кровати. Но ведь я засыпала на полу!
      Мысли бьют ключом на перебой, и мне впервые не хочется следовать за ними. Но отбиваться тоже бесполезно. Солнце заходит за горизонт. Неужели я провалилась в сон на целый день? Но мне так был нужен спасительный сон.
Почему нельзя купить душу? Душу, в которой нет ран, нет боли. Душу, которая желает жить. Может поэтому дьявол и гоняется за ними? Потому что их так мало! Может, ему тоже хочется найти покой?
      Размеренное, тихое тиканье часов. Сейчас начнет смеркаться, а потом город окутает вечерний холод. Спасительный холод.
      А я хочу в небо… Забыть обо всем… Обо всех чувствах, стереть воспоминания.
      Поднимаюсь на кровати. Головня боль отдаленно напоминает о себе. Дверь открывается, и я вижу в проходе Клауса, скрестившего на груди руки.
      - Что-то надолго я вырубилась, - произношу я, прерывая молчание.
      - Бывает.
      - Ну, так что? – я поднимаюсь и медленным шагом направляюсь к Майклсону. – Мы идем гулять?
      - Хочу показать тебе кое-что.
      Опускаю глаза. Боюсь неизвестности. Где-то в глубине души радуюсь, что у меня появляются страхи.
      - Не бойся. Пошли.
      Кивает головой, безмолвно прося следовать за ним.
      Мы выходим в прихожую и начинаем обуваться. Только сейчас я начинаю разглядывать своего спасителя. У него довольно привлекательная внешность… Руки в шрамах. Меня всегда восхищали мужские руки, отличающиеся от женских своей грубостью, силой, мужеством.
      - Возьми крутку.
      - Холод меня согревает.
      Наверное, он устал от моих подтекстовых фраз. Но я не могу ничего с собой поделать. Я слишком долго была внутри себя.
      Мы выходим наружу, и я вдыхаю этот свежий, прохладный воздух. Небо в звездах, случайные прохожие… Я даже и не представляла, насколько скучала по этому. Даже проезжающие мимо машины меня радуют, как никогда.
      - Пошли.
      Я иду рядом с Клаусом по тротуару, разглядывая дома, свет в окнах, где течет своя, мирная жизнь. Слышу звонкие голоса детей, смех их родителей.
      В жизни все-таки есть нечто прекрасное… быть может, эти люди и не знают, живы ли они, но они знают, что такое семья. Им есть куда прийти, им есть, кого ждать, кому позвонить.
      И я тоже была одной из них. Одной из тех, кто поймал удачу за хвост. Я любила и была любима.
      Жизнь не любит стабильности и ровности, и я должна пройти через эти ухабы, чего бы мне это не стоило. Нужно просто не идти на поводу у своих страхов, быть сильным, как бы трудно это не было…
      Я догоняю Клауса и, взяв его за руку, плотно к нему прижимаюсь. Сейчас это единственный человек, благодаря которому цветут мои пионы.
      - Ты любил ее? – проговариваю я тихо-тихо, боясь разозлить.
      Он опустил глаза, начиная смотреть на асфальт под ногами.
      - Не знаю. Любовь считается любовью, только будучи взаимной.
      Но у каждого свое мнение на этот счет.
      - Она… в этом городе живет?
      - Да. И очень близко со мной.
      - Ты часто ты ее видишь?
      - Но она не видит меня… Хоть и совсем близко.
      Людям свойственна слепота.
      Я бы забрала твою боль, Клаус. Я все равно умру, а тебе еще жить.
      - Как она выглядела?
      - Вы с ней чем-то похожи. У нее светлые, прямые волосы, голубые глаза, и… тонкие запястья. Длинные пальцы с крепкими, красивыми ногтями. Она любила жизнь.
      - Я тоже когда-то такой была.
      Мы шли вдоль домов, вдоль дороги, мимо людей.
      - Ты сказал, что хотел кое-что показать мне?
      - Боюсь, что тебе это не понравится.
      - Попробовать все равно стоит.
      - Ладно.
      Клаус берет меня за руку и, разворачивая, резко ведет в совершенно противоположном направлении.
Мы идем слишком быстро, и перед глазами начинает все мелькать, превращаясь в хаос. Багровые листья, так восхищающие меня, теперь казались такими безобразными, серое, вечернее небо, прохлада… Если это утопия, то я согласна умереть в ней.
      Улыбаюсь, глядя на ночные фонари. Вам не понять моих чувств. Никому не понять, и поэтому я улыбаюсь….
Ты сбавляешь шаг, приводя меня к какому-то зданию.
      - Что это?
      - Моя бывшая… она любила подобные заведения. Только сейчас я понимаю, что это действительно прекрасно.
Он стоял в растерянности еще секунды три-четыре, а потом стремительным шагом стал подниматься по лестнице, все также крепко держа меня за руку.
      И я иду за ним.
      Мы проходим в чудесный зал, и, к удивлению, нас не останавливает вахтерша.
      Я разглядываю всю эту роскошь. Шикарные мужчины, грациозные женщины. Все сидят настолько неподвижно, будто малейшее движение прервет эту чудесную симфонию.
      Саксофон под аккомпанемент скрипок и виолончели. Божественная, чудесная музыка, пробивающаяся сквозь ту самую пластину и проникающая внутрь моей души. У меня появляется чувство дежа вю, будто я уже была здесь, слышала эту музыку. Значит, в прошлой жизни я была счастливой. Прижимаюсь плотнее к Клаусу, наслаждаясь этой нежностью, которая царит во мне после пробуждения….
      Музыка… Не хочу, чтобы она заканчивалась. Не хочу. Я люблю эту музыку, ведь она рождает во мне некое спокойствие. Слезы вылились и потекли ручьем…
      Обнимаю того, кто родил во мне нежность, благодарность.
      Быть может, я не заслужила прощения, быть может, любовь считается подлинным чувством, только будучи взаимным чувство, быть может это все утопия, но я знаю, что я… Последнее время, последние обстоятельства не позволяли мне быть уверенной в чем-то. Теперь я точно уверена, что влюблена в человека, стоящего рядом со мной. Это опрометчиво, скоротечно, но он подарил мне «сейчас», что еще дополнило мой сад… Черемуха… Черемуха моей к нему любви.

Глава 7.
Сирена.
      Вчерашний вечер стал моим откровением, о котором я пока не собиралась никому говорить. Я сидела в зале с коробкой поп-корна и просматривала каналы, в поисках чего-то подходящего для просмотра. Люди бы назвали это обычной ситуацией, но я так отвыкла от таких вот «обычных ситуаций», что для меня это сейчас как манна небесная. Я уже говорила о том, что лишь потеряв все, мы начинаем переосмысливать, переоценивать.
      - Что смотрим? – Клаус плюхнулся рядом со мной и бесцеремонно залез в мою пачку поп-корна. С набитым ртом я нахмурила брови и спрятала пачку.
      - Тебя не учили делиться?
      Я хотела сказать « не учили ли тебя не попрошайничать», но вместо этого вышло сдавленное молчание, от чего мой спаситель засмеялся.
      - Ты забавная.
      Я прожевала до конца, и только тогда смогла произнести:
      - Ничего забавного.
      - Так что смотришь?
      - Фигню разную. Нет никакого интересного фильма или передачи.
      Клаус взял у меня пульт и нажал 23 канал.
      - … напомним, что Уильям Стэнли Миллиган родился 14 февраля 1955 года, в семье…
      - Давай дальше, - проговорила я.
      - Тут интересные передачи. Подожди.
      - … Широкую известности Уильям Миллиган, более известный как Билли Миллиган получил в конце 1970-х годов, когда его обвиняли в нескольких ограблениях и трех изнасилованиях.
      - Только не это! Опять серийный маньяк! – недовольно пробубнила я, скрестив руки на груди и облокотившись о спинку дивана.
      - … Адвокаты Миллигана заявили о невменяемости своего подзащитного, утверждая, что две из его альтернативных личностей совершили эти преступления без ведома Миллигана. В результате он был оправдан, но направлен на психиатрическое лечение «до тех пор, пока он не выздоровеет». Билли Миллиган стал первым человеком, оправданным в ходе судебного процесса по причине диагноза «множественной личности». Миллиган обладал 24 полноценными личностями; 10 из них были основными: Билл Миллиган (главная личность), Артур, Рейджен Вадасковинич, Аллен, Томми, Дэвид, Кристин, Кристофер, Адалана, Денни…
      Люди – глупые создания. Они занимаются какими-то диссертациями, изучением жизни на других планетах, химическими реакциями, но они не изучают самих себя. 24 личности, отличающихся мимикой, жестами, полом, возрастом. 24 совершенно разных личности в одном теле!
      Только я заинтересовалась происходящим, как включили столь «любимую» всеми рекламу.
      - Мне нравится это заболевание, - немного сдавленно проговорил Клаус, будто это он Билли Миллиган, и чувствует вину за свои преступления.
      - Чем же?
      - Человек даже не подозревает, что в нем сосуществует еще какая-то личность. А еще интересно, что происходит в мозгу, что рождает новых людей… Я много смотрел фильмов, передач на эту тему. Даже читал книги.
      У меня создалось впечатление, что у него какая-то травма, которая не дает ему покоя. Я вижу переливы его чувств, вижу, как пластина его души плотнее впилась, не позволяя проникнуть внутрь.
      - Когда планируешь приступить к своей мести? – оторвавшись от размышлений, проговорил Клаус.
      - Мне нужно отыскать свой особняк.
      - Ты помнишь адрес?
      - Да, только не помню, как туда дойти.
      Я понимаю, что мне пора уходить. Я снова смотрю на Клауса. На того, кто посадил в моей душе бледно-розовые пионы, благодаря кому расцвела черемуха.
      Не хочу уходить от него… Я поднимаюсь и, ставя пачку поп-корна на пол, выхожу из комнаты.
      Я совсем забыла про свой Заир, про вчерашний сон, про позавчерашние обстоятельства. Забыла про все, о чем думала.
      - … В 1988 году, после десяти лет в психиатрической клинике Миллиган был признан выздоровевшим и освобождён. История Билли Миллигана рассказана в документальных романах Дэниела Киза «Множественные умы Билли Миллигана» и «Войны Миллигана»… - снова заговорило телевидение.
      Я прошла на кухню и, сев за стол, обнаружила листок и ручку, которые остались от позавчерашней переписки. У меня просто ужасный почерк.
      Я знаю, что самое ужасное… Нет, ни потеря. Скорее предвкушение потери и ощущения после потери. Два самых паршивых, дерьмовых состояния.
      Слезы снова дали о себе знать, а я сильнее сжала ручку и начала черкать что-то.
      Все это ложь, утопия. Я так свято поверила в тот вчерашний кусочек Рая, что совсем забыла про свою действительность.
      Кэндис была права. Чем дольше я буду искать своего врага, тем дальше буду от действительности, тем дальше буду от себя настоящей. Я буду хранить эту черемуху в себе, но без него.
      Я знаю, что ненавижу больше всего – позитив. Позитив – это опиум, спасающий всех от реальности. Ненавижу иллюзии.
      Убейте во мне любовь, если сочтете нужным.
      Убейте во мне все, что вам мешает.
      Сделайте убийцу, или лучше – обезоружьте.
      Ваша иллюзия меня убивает.
      Пора замкнуть клеммы, пора стать той, кем я являюсь на самом деле – недееспособной, свихнувшейся девочкой-призраком, так страстно желающей отомстить.
      Я вовсю упиваюсь своим рисунком.
      Я знаю что вечно…
      Знаю, но никому не скажу.
      Еще пару штрихов и мой рисунок гелиевой ручкой окончен.
      Выхожу из-за стола и решительным шагом направляюсь в свою-не-мою комнату. Нахожу рюкзак в котором все так же лежат пачка печенья, батончик баунти и яблоко. Мысленно благодарю своего временного спасителя. Хватаю рюкзак и выхожу из комнаты. Надеюсь, он не очень обидится, если я сворую у него куртку.
      Спасибо за то, что я вновь услышала собственный голос, вновь улыбнулась, и в моем саду распустилась черемуха. Спасибо за то, что не выгнал и приютил, но я забылась. На обувной полке нахожу зажигалку и, не знаю зачем, но хватаю ее.
      Выхожу из дома, но сама не желая того, громко хлопаю дверью и бросаюсь в чокнутый бег.
      Я сворачивала по переулкам, случайно толкая прохожих, понимая, что необходимо покончить со всем как можно скорее. Я не задумывалась о том, куда и как мне идти, точнее бежать. Ноги сами несли меня.
      Я точно уверена в том, что мне больше нечего терять и это дарит мне то, чего нет у вас – свободу. Я не боюсь за себя, так как перестала любить свою жизнь.
      Меня можете считать сумасшедшей, если хотите – ваше право, а я лишь постараюсь сделать так, чтобы моя цель осуществилась. Быть может, потом и правда придет опустошение, ну а пока я чувствую лишь шипы ярко-красной розы.
      Замечаю, что я уже на окраине города, а потому перехожу на обычный шаг.
      Прохожу мимо рекламных стендов, на которых весят плакаты «Шоу Трумэна». Я любила с сестрой этот фильм. Он еще тогда заставил меня задуматься о том, что мы, наверное, тоже живем под объективами чьих-то камер.
      Постепенно стенды заканчиваются, а людей становится все меньше и меньше. Я помню, что мы жили в центре города – тогда почему я иду сюда? Я не знаю. Я знаю, что мне нужно идти сюда – и все. Я совсем не помню места расположения своего дома…
      Резко останавливаюсь, замечая дом. Он немного… он опустошен. Все поросло сорняками. Гляжу как завороженная.
      «Я всего лишь человек. Одна из шести миллиардов, обреченная на скучную рутинную жизнь. Почему мы все уверены, что мы уникальны? Шесть миллиардов уникальных людей – это смешно! Я всего лишь человек. Ничего более. Что во мне уникального? Что я богатая и талантливая? Разве это уникальность?
      Это ложь, иллюзии.
      Я всего лишь человек, как и ты, и ты, и ты»
      Мысли, как воспоминания. Я не помню этих мыслей, но точно знаю, что они мои. Я будто не в своем теле. Что со мной? Головная боль усиливается.
      - Там никто не живет, дочка.
      Я осторожно оборачиваюсь и вижу старушку, бесшумно подошедшую ко мне.
      Не чувствую эмоций. Лишь прострация.
      - И давно?
      - Уже около года, дочка. Ой, что творилось, что творилось!
      «Я всего лишь человек… Одна из шести миллиардов… Почему мы все уверены, что уникальны…?» - эхом пронеслось в голове.
      - Что произошло?
      - Девчонку-то пойма-а-али. Живодеры, держали ее в плену все лето… О-о-о-ой, дочка, еле живую ее вывезли-то! Муж ее чуть не убил одного из них. Ой, что творилось-то!
      - А что с ними сейчас?
      Меня начинает разъедать жуткая ненависть к этому месту, а еще я чувствую отвращение, боль и страх. Я будто слышу крики той девушки.
      - Да не слышно ничего чего-то. Девушку эту в больницу отправили. Говорят, что собственного мужа не узнала. Бедная, бедная.
      Стеклянными глазами анализирую дом. Яркими вспышками рисуются картинки.
      «Я всего лишь человек…. всего лишь… всего лишь человек… лишь человек… Ничего более»
      Старушка повздыхала еще несколько минут, да отправилась по своим делам.
Холод стал проникать к коже.
      Я всего лишь человек. Да, я согласна с этим.
      Я делаю шаги вперед.
      «Это просто сон *всхлип*. Я лишь человек. А это происходит со многими из нас. Чем я уникальна? *срывается на крик* Чем? *истошный крик, сменяющиеся душераздирающими криками*»
      По моему лицу стекают слезы, и я, завороженная не могу пошевелиться.
      Улавливаю странный запах. Поворачиваюсь и вижу, как пламенем покрываются занавески. Как они загорелись? Я не знаю. Дикий страх, все еще леденящий внутри мне душу.
      Не могу пошевелиться… Будто парализовано. Пламя медленно разъедает шторы и часть стены.
Появляется головная боль, которая, подобно цунами, накрывает большими, густыми волнами. Холода, моего спасительного холода больше нет.
      Истошный крик внутри моей головы… Закрываю уши, стараясь не слышать это, но этот крик внутри меня. Слезы льются и льются. Мне больно. И физически, и морально. Воздух стремительно поедает пламя, а я упала на колени, и сильнее сдавила уши.
      Боль… Боль… Боль…
      Зачем я пришла сюда? Что они с ней делали…
      Огня все больше. Мне больно.
      Срывается голос. Я больше не слышу своего крика… Вспоминается недавний кошмар. Мне еще хуже. Не слышать звука собственного голоса – это хуже смерти.
      Меня кто-то подхватывает и выносит из дома.
      Я ничего не чувствую…
      Меня нет.
      Это сон…
      «Я всего лишь человек *спокойно и холодно*. Я не уникальна…. Я всего лишь человек…»

Глава 8.
В ином мире.
      Делаю глубокий вдох, и резко поднимаясь на кровати, открываю глаза. Это сон. Это всего лишь сон. Кошмары участились.
      Закрываю глаза и ложусь обратно. Пытаюсь восстановить в памяти, но все спутанно и бессвязно. Все было вполне реально. Очень даже реально.
      Я медленно схожу с ума… Все эти кошмары. Ничего положительного.
      Хочу убрать волосы с лица, но… не могу пошевелить руку. Открываю глаза и смотрю на руку.
      Меня охватывает ужас. Мои руки и ноги пристегнуты к кровати, а я лежу в больничном халате.
      Неужели Клаус меня отправил сюда?
      Нет! Нет!
      Начинаю извиваться и изгибаться, пытаясь вырваться. Кричу, и из глаз снова выливается соль. Пожалуйста!       Неужели я мало испытала? Карцер, одиночка, напор холодной воды – все проходить заново? Нет.
      Мне не хватает воздуха, и я начинаю брыкаться все отчаяннее. Сколько можно гробить мою жизнь? Почему я? Почему не кто-то другой?
      Пожалуйста. Кричу, плачу…
      Ненавижу Небо. Вырвать бы его с корнями. Ненавижу эти листья, эти стены, больничные халаты. Пожалуйста… Прошу…
      Снова плачу, переставая кричать. Я не хочу больше.
      Ненавижу эту жизнь. Сдохнуть бы! Сдохнуть навсегда. Мне так больно.
Пожалуйста.
      Снова издаю истошный, грудной крик, переходя на тихий плач. Я же сбежала. У меня получилось… Он обещал. Он ведь обещал мне.
      Ну почему меня все ненавидят?
      Катастрофически не хватает воздуха. Распахнуть бы окно и сброситься вниз, слившись с ветром, кануть в лету, забыв все, что со мной было.
      Плачу, закрыв глаза, надеясь что это сон… А тот дом в огне? Это тоже был сон?
      Помогите.
      Я запуталась, я не знаю где сны, а где реальность. Я не помню ничего… Открываю глаза этому яркому, слепящему свету.
      Наверное, те двое, которыми я уколола какой-то дрянью – умерли. Значит, меня тоже убьют. Спишут на суицид. Кому нужна девочка-призрак, свихнутая на мести, не в силах отличать реальность от лжи?
      Пожалуйста…
      Пожалуйста.
      Ну, пожалуйста!
      Отчаянье берет верх.
      Жить в иллюзии или жить в правде? Выберу первое.
      Я не знаю. Я ничего не знаю, ничего не помню…
      Клаус, черемуха, пионы – бред! Это все бред.
      Улыбаюсь… Какая же это х… Выдуманная мечта! Как же это бредово! Я чокнулась, сошла с ума.
      Начинаю смеяться. Громко и заливисто. Я так давно не смеялась. Все громче и громче… Чтобы не слышать голос души внутри себя.
      Слова не имеют вкуса, эмоции оттенков, сад чувств, пионы, черемуха – это бред самого что ни на есть психа. Больная! Я и правда не вменяема.
      Смеюсь. Хохочу, извиваясь, чувствуя, как ремни блокируют любое движение.
      Чудесное спасение, благородный Клаус, приютивший меня, приведший в филармонию, где не спрашивают билетов – ЛОЖЬ! ЛОЖЬ! ЛОЖЬ!
      Перестаю смеяться, чувствуя прострацию, заполонившую меня.
      Снова нет никаких чувств и эмоций.
      Очередной нервный срыв закончился вот таким вот состоянием.
      Белый-белый потолок... Моя душа ведь тоже такой когда-то была… Зачем отбирать у нас все? Чтобы мы переоценили жизнь? Я бы прошла по Пути Сантьяго* хоть десять, сто, тысячу раз, чтобы не испытывать вновь такую революцию внутри себя.
      Классики, писатели-философы, художники – они врут. Гармонии не существует. Гармония, вернее, описание несуществующей гармонии, нужны лишь для того, чтобы не сходить с ума.
      А я сошла… Фитиль жизни у каждого гаснет по-разному… А у меня он потух в доли секун…
      Стоп!
      Белый потолок!
      Но в психушке, в которой я лежала были грязно-серые потолки. Я оглядываюсь и вижу ухоженную, чистую палату со светлыми решетчатыми окнами.
      Свежий воздух.
      Это не психушка? Но почему я тогда пристегнута?
      Закрываю глаза и выдыхаю. Я ничего не понимаю.
      Слышу, как открывается дверь и кто-то входит. Отворачиваю голову, стараясь не запоминать лиц – они сводят меня с ума.
      От этого Некто исходит приятный запах. Мне все равно. Я больше никому не верю.
      - Кэндис?
      Ненависть. Вновь эта неуправляемая ненависть. Зачем меня так называть, если знаете, что мою сестру убила… я? Зачем издеваться? Неужели вам всего мало?
      - Кэндис, послушай…
      - Я Кэролайн, - сквозь зубы цежу я, обращая взор, полный ненависти на эту женщину в больничном халате. – Меня зовут Кэролайн Форбс.
      - Прости. Просто я только-только взялась за твое дело, и там фигурировало это имя…
      - Это моя сестра, - чуть смягчившись, говорю я.
      - Послушай, Кэролайн. Мне нужно с тобой поговорить. Давай договоримся. Я тебя отвяжу, а ты не будешь буянить. Хорошо?
      Она улыбается и это заставляет меня верить ей.
      - Хорошо, - киваю я. – Хорошо, я… я обещаю.
      Женщина с темными волосами и приятными духами щелкает пальцами и в палату входит санитар. Молодой парень лет 20-25, которого я тоже не знаю или не помню. Вообще лучше не думать о людях – это чревато новым срывом. Мне освобождают руки и ноги и я, садясь на кровать, прижимаюсь к стене, поджимая под себя ноги. Так я чувствую себя более защищенной.
      Санитар уходит.
      - Где я?
      - В центральной психиатрической клинике Нового Орлеана.
      - Что? Кто… кто меня доставил сюда?
      - Ваш… – она запинается. – Ваш отец.
      - У меня нет отца. Он умер, когда мне было пятнадцать.
      - Но... ведь он так представился… По документам совпадает, да и фамилия у вас одинаковая…
      Та часть биографии, о которой я забыла. Я взяла фамилию этого ублюдка, чтобы хоть как-то поддержать мамин брак. Моя же сестра оставила фамилию отца – Кэндис Аккола.
      - Фамилия моего отца – Аккола. Моя сестра оставила эту фамилию, а я взяла фамилию отчима. Маму поддержать надо было…
      - Я поняла.
      - Как я оказалась здесь? И кто вы?
      - Меня зовут Мередит Фелл – и я ваш лечащий врач. Вас сюда привез ваш…отчим около года назад.
      Года назад? Но я помню, что лежала в грязной психушке Мистик-Фоллс!
      - И от чего меня лечат?
      - От событий произошедших с вами, после которых у вас случались частые нервные срывы.
      - Эм,... а целый год… Я что тут делала? Я ничего не помню. Вообще ничего.
      - Вы наблюдались у нас довольно тихой пациенткой.
      - Но ведь я была в Мистик-Фоллс и там лежала в грязной психушке…
      - Кэролайн, вы были тут. Вы пошли на минимальное выздоровление, а потому стали проясняться кое-какие детали, которым вы пока не можете найти объяснения в реальной жизни.
      - Но меня вытащил Клаус и я жила у него день… или два… - я схватилась за голову, думая, что так мысли расфасуются.
      - Кэролайн, - Мередит взяла мою руку, тем самым заставив меня посмотреть на нее. – Вам сейчас тяжело. Я понимаю.
      - Что со мной происходит? – мой голос перешел на шепот и предательские слезы дали о себе знать. – Почему я ничего не помню?
      - Расскажите мне все, что с вами произошло. То, что вы помните.
      - Эти листья… Багрово-желтые падали на асфальт… Соседке вкололи успокоительное, потом я… на второй день я сбежала из психушки через вентиляцию. Попала в какой-то морг или холодильник и уколола двух санитаров какими-то лекарствами. Я сбежала из психушки. Я была голодна, а потом пошла в магазин, чтобы своровать еду… Охранник меня поймал… Вывернул руки… А Клаус он,… он спас и приютил меня. Обещал никому не рассказывать. Эта филармония, в которую он меня привел… Потом осознала, что влюблена в него, а потом ушла… Ушла и тот дом… Он горел и горел, а она кричала…
      - Стоп! Стоп! Стоп! Ты можешь поподробнее рассказать про этот дом?
      - Ну, я не уверена… Это скорее похоже на сон.
      - Расскажи. Иногда реальность настолько ужасна, что кажется сном.
      - Там женщина рассказала, что девушка попала к каким-то садистам на все лето, которые измывались над ней, как хотели. Их повязали, а девушка даже собственного мужа не узнала… Она получила нервный срыв, после которого отправилась на лечение, а потом исчезла. Я зашла в дом… Такое ощущение, что там умерло все, что жило. Даже стены казались мертвецами. И потом она кричала… Кричала, говоря, что она просто человек и не заслужила этого… Она так кричала.
      - Но ведь ты говоришь, что дом был безжизненный?
      - Она кричала в моей голове. Потом дом вспыхнул, я потеряла сознание, а очнулась уже здесь. Что со мной происходит?
      - Кэролайн, мне надо оставить тебя ненадолго. Я узнаю про этот случай поподробнее. Может воспоминания восстанавливаются. Просто пока ты не можешь разложить все по полочкам. Потом я вернусь. А ты пока побудь здесь. Можешь выйти в холл, нам привезли новый телевизор.
      - Спасибо.
      Мередит уходит, а я, свернувшись калачиком, лежу на кровати, пытаясь все проанализировать. Пока мне ясно только одно – я в полном дерьме. Я не знаю, кому верить, не знаю где настоящее, а где выдуманное. Я помню только то, что я была в той долбанной психушке. Воспоминания моего попадания туда – ясны и отчетливы.
И тот дом… Почему я хоть пошла туда? Может, если бы не пошла, то не потеряла бы сознание, не оказалась бы здесь?
      Оглядываю чистую, опрятную палату. Зачем этому ублюдку так заботится обо мне? И почему я в новом Орлеане, а не в Мистик-Фоллс? Ничего… ничего не понимаю.
      Закрываю глаза, в надежде заснуть.
      Мое солнце… Куда ты зашло? Почему ты отвернулось от меня? Почему больше не любишь меня? Почему? Почему оставляешь волдыри от своих ожогов?
      Когда я открываю глаза, то вижу перед собой совершенно новое лицо. Девушка с рыжими волосами, голубыми глазами сидит на стуле Мередит и внимательно смотрит на меня. Наверное, изучает меня. Я помню, как на меня пялились в психушке, когда я попала туда.
      Я поднялась, а глаза этой девушки все еще смотрели на меня, сканируя.
      - Не хотела тебя разбудить, - наконец произносит незнакомка. Я вижу ее длинные пальцы с не менее длинными и крепкими ногтями. Ну, надо же! У нас обрезали ногти, чтобы ими мы себе вены не вспороли. – Ты как себя-то чувствуешь?
      - Мы знакомы?
      - Ах да,.. у тебя же провалы в памяти. Я забыла. Мы… Я из седьмой палаты.
      - А я в какой?
      - В восьмой.
      Семь цветов радуги, семь дней в недели, семь небес… А я в восьмой. В восьмерке, которая нигде не фигурирует. Будто меня не существует. Будто я восьмой день чей-то недели, восьмой цвет радуги, восьмой круг ада… ну, хоть в аду я существую. Это радует.
      - Так… как тебя зовут? – я прищурилась, анализируя девушку, сидящую напротив меня. – Хотя лучше не говори… имена и лица сводят меня с ума.
      - Называй меня «Седьмой». Я же в седьмой палате. А я буду звать тебя Кэролайн, хорошо?
      - Хорошо, Седьмая… Ты давно здесь?
      - Нас привезли в одно и то же время. Тебя на три часа позже.
      - Значит, ровно год назад.
      - Ага.
      Она сделала затяжку. Только сейчас я заметила, что во второй ее руке была тонкая сигарета.
      - Здесь разрешают курить?
      - Нет, - Седьмая смотрела куда-то вдаль, стряхивая пепел на пол.
      - Тогда откуда у тебя сигареты?
      - Читала Стивена Кинга? Побег из Шоушенка? – девушка вдруг резко посмотрела на меня, выпуская дым из легких.
      - Нет…
      - Так вот. Там был один персонаж – Рэд, ну, его еще Морган Фриман играл в фильме. Забавно, да? По описанию в книге – Рэд был белокожим парнем с рыжими волосами, а в фильме… Ну, не важно. Мы всегда искажаем правду. Так вот, этот Рэд мог достать что угодно, хотя был осужден на пожизненное. У меня нечто похожее с этим персонажем.
      - Одна деталь не говорит то, что вы похожи, - скептически отвечаю я.
      - Не одна деталь. Я и этот Рэд – оба рыжие, оба можем достать что угодно, если понадобится. За плату, конечно же. Оба приговорены на пожизненное, но оба выберемся отсюда, и, быть может, встретим на свободе настоящего друга… Как Рэд встретил сбежавшего Энди.
      - Не верь никому.
      - Если я говорю, что встречу настоящего друга, это не значит, что я буду ему верить.
      - Разве дружба не предполагает в себе веру? Доверие вернее.
      - Нет. Мы ведь все люди. Нам нельзя верить и нам нельзя доверяться, если ты понимаешь, о чем я.
      Более чем.
      - Так,… какой у тебя диагноз?
      - Медицинские термины придуманы для того, чтобы мы ломали языки, - брезгливо ответила Седьмая, глядя в окно, практически докурив до фильтра. – Не знаю, как они это называют. Они пичкают меня таблетками, спрашивают мое самочувствие…
      - Семья?
      - Семья меня сюда и отправила. Хм, - девушка улыбнулась, - они утверждали, что я погружена в мир иллюзий и не различаю правду от реальности. Будто я разговариваю с воображаемыми подругами.
      - Они приезжают?
      - Каждые выходные. Мы молчим. Я молчу.
      Я снова легла на кровать, устремляя взор в этот белый-белый потолок. Больше всего я счас хочу заснуть. Чтобы меня будто не стало. Что происходит, когда мы спим? Почему мы «исчезаем», погружаясь в мир сновидений? Всегда думала, что сны – это воспоминания от прошлой жизни… или предвестники будущей. А еще я слышала, что все люди, появляющиеся во сне – это реальные люди, которых мы встречали, но о которых забыли. И если Клаус и все события прошлых дней – сон, значит, эти люди реально существовали? Может быть, я была даже знакома с ними…
      - Мне нужно идти. Сделай одолжение – не говори Фелл, что я заходила. Она считает, что я плохо влияю на пациентов.
      - Хорошо.
      Седьмая уходит. Я медленно поднимаюсь и подхожу к окну. Тут меня пробивает в дрожь второй раз.
      За окном нет листьев, нет серого асфальта, грязных луж. За окном прекрасный летний пейзаж, но вид из окна точно такой же, как и из моей палаты в Мистик-Фоллс. Медленно падаю на колени.
      Да где же я? Что со мной происходит?
      Ненавижу эту жизнь.

      * персонаж из книги Пауло Коэльо "Алхимик"

Глава 9.
Революция
     Открываю глаза после пробуждения от тяжелого сна. Все тоже помещение, все те же стены, та же обстановка – значит, это реально правда. Значит, я и правда сумасшедшая, мне и правда нужно пройти курс выздоровления, начать употреблять лекарства.
      Я поворачиваюсь на бок, понимая, что время для красивых фраз – истекло. Больше нет смысла рассуждать о цветах, об эмоциях, цвете, осени. Теперь даже мои мысли приобрели черно белые оттенки. Все померкло. Это не пессимизм – это реализм. Мой стакан всегда на половину пуст. Вот черт! Я даже сейчас себе противоречу… Нужно застрелить свои мысли, убить свою мечту отмщения. Отпустить, простить… Я не приобрету ничего кроме опустошения.
      Нет, пусть он живет. Да, живет до глубокой старости – пусть ему в конце жизни придет раскаянье и он захочет попросить прощения – вот тогда я смогу отомстить, а пока нужно оставить все эти затеи, переждать эти дожди, дождаться нормальной погоды, не думать ни о ком, не запоминать имен и лиц.
      Вспоминаю вчерашние события… Ничего особенного. Я запуталась в своих иллюзиях, путая реальность и правду.
      К чему все эти мысли, слезы? Я очень устала. Мне нужно пережить эту осень, зиму, чтобы встретить весну, оттепель, апрель. Мне нужно научиться жить, постараться отпустить старое, постараться забыть прошлое, начать жить настоящим.
      В палату снова заходят, прерывая мои размышления, ведущие к мотивации нормальной жизни, люди. Мой лечащий врач и санитар.
      - Проснулась? Вставай. Тебя ждут, - проговаривает Мередит с улыбкой, садясь напротив меня.
      - Кто? – нужно признать, что эти слова заставляют меня проснуться мигом.
      - Пойдем. Увидишь.
      - Скажите кто.
      - Твой отец и…
      - Я не пойду к нему, - отрезаю я.
      - Кэролайн, это не просьба. Иногда нужно переступить через себя.
      - Да как я могу переступить через себя, если именно из-за него я здесь схожу с ума? – постепенно срываясь на крик, говорю я.
      - Хватит! Я сказала, что эти люди ждут тебя.
      - Эти люди? Вы сказали, что…
      - Пошли.
      Я мигом поднимаюсь и иду за своим лечащим врачом. По коридорам, по чистым коридорам...
      Я точно знаю, как в раскрытые объятия не падать. Жизнь моя разбилась об асфальт с дребезгом, и осколками. Он хочет посмотреть на меня? На то, что от меня осталось? Ему либо доставляет удовольствие разбивать жизни, а потом склеивать? Но ведь я не ваза…
      Я давно не ребенок. Умею врать. Хватит себя жалеть. Буду циничной, непоколебимой, стервозной сукой. Я не сдохну.
      Мы проходим в кабинет, где сидят двое красивых людей: мужчина и женщина лет 40-45.
      - Кэролайн, - Фелл подаёт какой-то знак этим людям, сделав паузу после моего имени, - я оставлю вас ненадолго.
      Она уходит, а я сажусь на стул, стоящий напротив дивана, на котором сидят эти люди, и жду встречи с теми, кто должен меня навестить. Люди внимательно смотрят на меня, анализируя. На лице женщины проступают слезы. Может ей больно? Больно от того, что ее дочь, или ее сын здесь? Ведь так просто она бы не пришла. Она тоже кого-то ждет.
      - Вас ведь Кэролайн зовут? – проговаривает женщина.
      - Да, - отвечаю я. – А вы… тоже ждете кого-то?
      Слезы сильнее льются из ее глаз.
      - Мы не виноваты, - произношу я, стараясь облегчить ее страдания, оправдаться. – Мы, правда, не хотели, - произношу я шепотом, опуская глаза.
      Человеческая душа так хрупка… Даже хрусталь прочнее. Любая травма вызывает в наших головах чокнутые мысли. Либо иллюзии, превращая красивую жизнь в сплошную парцелляцию, состоящую из обрывков каких-то желаний и мертвых мечтаний, надежд на будущее, реалий настоящего.
      - Ты не узнаешь нас? – выговаривает мужчина, сплошь покрытый сединой, снова останавливая мои мысли.
      - Я вижу вас впервые.
      - Милая, пожалуйста, вернись, - произносит женщина. – Нам так не хватает тебя.
      Голос женщины срывается из-за подступивших слез. Ее лицо покрыто морщинами, а на руках проступают вены от тяжелой работы.
      - Вы меня с кем-то путаете, - произношу я равнодушно.
      - Да как же путаем, дочка? Как же путаем-то…
      Ее сердце все еще верит в Небо и, наверное, молится за выздоровление их ребенка, но я не могу ничем помочь. Соврать и подарить иллюзию? Нет. Я останусь собой. Я себе-то помочь не могу, а ей, им тем более.
      - Я не ваша дочь.
      А она все еще сильнее плачет. Быть может, я и путаюсь в иллюзиях, но я точно знаю историю своей семьи.
      - Тогда чья ж ты? – выговаривает мужчина. Обнимая свою отчаявшуюся жену.
      - Билла Форбса.
      А может это искупление? Может, если я сумею помочь им, то кто-то поможет мне?
      - Ваша дочь должна прийти… Я тоже жду встречи с… кем-то. Мередит не сказала.
      Я была у Клауса, и сумела полюбить его… я смотрела телевизор и ела поп-корн, а что сейчас? Куда все делось сейчас? У него я хоть чуть-чуть, но было счастлива, а сейчас все повторяется: врачи, таблетки, ночи без снов, четыре стены, сводящие меня с ума. Я обещала не жаловаться на свою жизнь, но мне так надоело волочить на цепях свою жизнь, которая вот-вот подохнет.
      Попробовать бы на вкус вино Свободы!
      Ну а пока мне приходится жрать коньяк Действительности….
      - Так, вы можете сказать из чьей вы семьи? – говорит мужчина, отличающей большей сдержанностью.
      - Билл Форбс и… - и тут я понимаю, что не могу вспомнить имя своей матери. Я растеряно перевожу взгляд на этих людей, потом на свои руки, которые отличаются от рук Седьмой. Обгрызенные, сломанные ногти в сочетании с какими-то короткими пальцами.
      Имя моей матери… имя моей матери… Имя моей матери. Я не помню его! Слезы снова вырываются, и я принимаюсь судорожно вытирать их. Нет, я не помню…
      Меня нет! Все это – ложь. Я ничего не помню, самые простые вопросы застают меня врасплох. Я оказываюсь в каких-то неизвестных зданиях, в которых полно людей, которые знают меня, но которых не знаю я.
      Поднимаюсь. Нужно бежать, исчезнуть, найти покой. Все меня сводит с ума. Стены будто вибрируют, причиняя острую головную боль. Плохо. Больно.
      Эта жизнь, танцующая безумным танцем фламенко сводит меня с ума. Я больше не хочу быть в центре этого танца, не хочу никого видеть и ничего знать… я же и так ничего не знаю. Плачу, растерянно бросаясь из стороны в сторону. Не помню имя своей матери…
      Как же все надоело. Меня выводит из себя все! Я сошла с ума! Чокнутая, взбалмошная. Не узнаю никого, не помню никого. Надоело! Издаю какой-то грудной крик и со злости, которая безумным неизвестном цветком впилась в мою душу, устраиваю на столе Мередит бардак. Это успокаивает. Хаос успокаивает. Чувствую следы, оставшиеся от слез на моих щеках, которые стягивают кожу. Улыбаюсь и с безумной улыбкой хватаю какие-то папки и разбрасываю по кабинету. Я не хочу никого знать. Хочу оглохнуть, ослепнуть – лишь бы избавиться от всего этого! Мне плевать на каждого! Я не помню имя своей матери!
      - КЭРОЛАЙН! – Мередит влетает в кабинет с каким-то санитаром, а я, схватив какую-то статуэтку, кидаю в окно. Звук битого стекла доставляет мне дикое удовольствие! – ЧТО ТЫ СТОИШЬ? ВКОЛИ ЕЙ УСПОКОИТЕЛЬНОЕ! – Фелл отдает приказание санитару.
      - НЕТ! – подхожу к окну и сажусь на подоконник. - Еще шаг – и я прыгну, - сквозь зубы процеживаю каждое слово. – Мне нечего терять.
      Люди ошарашенно, боязливо смотрят на меня.
      Да, черт вас всех дери, я чокнутая! Да, я не узнаю никого, не помню обстоятельства, и путаю сны с реальной жизнью! Да, мне нужна помощь, но мне плевать на все и всех!
      - Хорошо, - Мередит говорит все спокойно, пытаясь дышать ровно. Я знаю, что она уже ненавидит меня, ведь я разгромила ее кабинет. Меня сто процентов отправят в карцер. – Что ты хочешь, чтобы мы сделали?
      - Я хочу умереть, - перекидываю ногу через подоконник. – Я уже задралась сходить с ума. Я могу написать предсмертную записку в которой никого не буду винить. Меня признали недееспособной, а потому вас не посадят, Мередит Фелл.
      - Это не выход, Кэролайн. Мы поможем тебе.
      - ДА НЕХРЕНА ВЫ НЕ ПОМОЖЕТЕ! Я ПОМНЮ ВАС ВСЕГО ЛИШЬ ВТОРОЙ ДЕНЬ! Я НЕ ПОМНЮ ЛИЦ! Я ДАЖЕ НЕ ПОМНЮ ИМЕНИ СВОЕЙ МАТЕРИ! ВЫ ГОВОРИТЕ, ЧТО ПОМОЖЕТЕ МНЕ?! НИЧЕГО НЕ ПОМОЖЕТЕ! Ничего…
      Мне так хочется, чтобы стрелки этих часов остановились… Чтобы все заткнулись, а я… Насладилась тишиной.
      - Помнишь, ты рассказывала мне про дом, в котором издевались над девушкой?
      - Да плевать мне на все это!
      - Я нашла информацию, Кэролайн, - Мередит подходит к своему шкафу и достает файл с какими-то распечатанными листами. – Такое событие действительно случилось полтора года назад…
      - Да плевала я на это все!
      - Кэролайн, значит Клаус, Мистик Фоллс действительно существовали… Значит ты была в том доме…
      - Посмотрите на меня! Я же чокнутая! Я не помню ни черта! Я не могу ответить на элементарные вопросы… Вы думаете, что я действительно знала какого-то Клауса? Да может я все выдумала?
      - Эти события были, Кэролайн. Смотри.
      Она медленно подходит ко мне и дает мне файл. Я бросаю резкий взгляд на санитара. Фелл просит дать посетителям успокоительного, и вывести их в коридор. Мы остаемся вдвоем.
      - Я все равно не слезу отсюда, - проговариваю я.
      - Читай.
      «Сегодня, 29 августа, в доме 15 на Флит стрит была поймана группа молодых людей на вид лет 28-30. Личности пока не удалось установить – у подозреваемых не удалось обнаружить документы. Трое молодых парней держали в подвале девушку, которую подвергали жестоким пыткам. Потерпевшая находится в крайне тяжелом состоянии и сейчас ей оказывают медицинскую помощь. Она не узнала ни собственных родителей, ни мужа, ни даже свою семилетнюю дочь. По неподтверждённым источникам – девушку держали в подвале три месяца. Ее организм сильно обезвожен и истощен. Следствие продолжается»
      - Ведь ты говорила тоже самое, что написано тут.
      - Я могла видеть эту газету раньше – я ничего не помню.
      - Кэролайн, - Мередит подвигает стул и, садясь рядом, берет меня за руку. – Ты просто не можешь справиться с воспоминаниями, вот и все. Нельзя сдаваться.
      - Я не помню, как звали мою мать… Я не… не помню, как оказалась здесь… Завтра я забуду свое имя… почему это происходит со мной? Эти люди, которые пристали ко мне со своими расспросами! Я так устала…
      - Давай мы вколем тебе успокоительное и ты отдохнешь? Подумаешь? Может, вспомнишь еще что-нибудь?
      - Я же все путаю….
      - Нельзя сдаваться, Кэролайн… Хотя бы на зло своему отцу.
      - Вы сказали, что меня ждет встреча…
      - Ты пока не готова к этой встрече.
      В моей голове какие-то шумы и импульсы. Я ведь так ясно помню тот дом и мысли той девушки…
      Поднимаю глаза на своего лечащего врача, которая с каким-то сочувствием смотрит на меня. Киваю в знак одобрения. Она помогает мне подняться, и мы выходим из кабинета.
      Мне страшно хочется заснуть. Слишком много событий и слишком мало меня, чтобы все это хоть как-то уравновесить.
      Выходя из кабинета, я снова натыкаюсь взглядом на этих пожилых людей. Простите, но все слишком очевидно. Я не ваша дочь. Вы не мои родители.
      Врач ведет меня в палату, а я крепко держу ее за руку. Мередит усаживает меня на кровать, а санитар готовит шприц для того, чтобы ввести успокоительное.
      Я будто Незнайка, который попал на Луну, как бы смешно это не звучало. Тут все по-другому. Жидкость успокоительного смешивается с моей кровью, и я в миг чувствую сонную анемию в своем теле.
      Мередит и санитар укладывают меня. Ничего не чувствую… Ничего не хочу чувствовать…
      Я думаю, что не стоит лезть под пластину, вглубь моей души – я окончательно свихнусь от лиц, имен, дат…
Глоток бы того вина… Так надоел этот гребанный коньяк…
      Люби жизнь…
      А я буду любить мечту, что однажды я стану нормальной.
      Все расплывается перед глазами… голоса уходя куда-то вдаль… Спасительный, глубокий сон… Меня снова не станет на три часа…
      И где я очнусь мне неизвестно… лишь бы не в новой, очередной психушке…
      Мне так не хватает желтых, багровых листьев…. Ненавижу тепло. Люблю сырость и осень – они как ничто другое отражают мою действительность, состояние моей души…
      Глаза закрываются и головной боли нет.
      Безумный танец фламенко остановится на три часа моего спасительно сна…

      Просыпаясь, я остаюсь неподвижной. Устремляю взор в идеально ровную стену. В голове отголоски песни Aerosmith - Dream on. Размеренный, ровный голос… Когда же я смогу вернуться к размеренности? К ровности? Я ненавижу рутинность и серость, но и мою скачкообразную жизнь я тоже не очень люблю.
      Филармония, приютивший меня Клаус и прохладный осенний вечер – это был глоток счастья. Все было слишком реально, чтобы оказаться сном. А может «сейчас» и есть сон? Я не знаю… Лучше не думать.
      Самые прекрасные слова «люби, умирай» и именно в повелительном наклонении. Не знаю, но сейчас эти слова навевают на меня лживое успокоение.
      Не смотря на то, что я была «золотым ребенком», я всегда боялась коллективов. Я ведь не знаю этих людей, не знаю, что у них на уме, а потому нужно взвешивать каждое слово и ловить малейшее настроение каждого из новой компании, чтобы все не обернулось против тебя самого. Но сейчас я наедине с собой и это не лучше. Людей можно хоть как-то предугадать, но не самого себя, не завтрашнее утро. Глупцы, которые утверждают, что судьбы не существуют. Они не знают, что произойдет завтра вечером, но уверены в том, что «мы сами вершители своей жизни». Как же это глупо. Я помню одного человека, которого в ту пору называла «другом». Он так смело заявлял о том, что судьбы нет, но когда я ему приводила доказательства, он говорил: «Так устроена жизнь».       Противоречия раздирают каждого на каждом шагу.
      Сажусь, облокачиваясь о холодную стену. Спасительный холод. Любимый холод.
      Я вспоминаю утренние события. Наверное, нужно извиниться… Не вижу смысла. Ведь завтра я могу снова потерять контроль над собой.
      Дверь распахивается и входит Седьмая. Усмехнувшись, она облокачивается о дверной проем, скрестив руки на груди.
      - Ну и погром ты устроила, подруга, - с усмешкой произносит девушка. – Не грызет совесть? Фелл так отчаянно хватается за тебя. Ты ее любимая пациентка.
      Я бы ответила «заумно», но в голову как назло не приходит ни одной мысли.
      Не дождавшись моего приглашения, Седьмая садится рядом. На этот раз без сигареты.
      - Я когда попала сюда, - начала моя собеседница после трехминутного молчания, - думала, что свихнусь. Стены, врачи, психи вокруг меня… А сейчас понимаю, что свихнусь если вернусь обратно.
      - Разве ты не хочешь вернуться в обычную жизнь? – прищурившись, спрашиваю я.
      - А что есть «обычная жизнь», Кэролайн? Брак? Дети? Работа? Те, кто попадают сюда – уже никогда не вернуться в обычную жизнь.
      - Ты намерена дожить свой век здесь?
      - Слишком громко говоришь, - Седьмая прикурила. Мне нравится ее манера курить, ее сигареты, даже ее ехидный взгляд. – Я намерена просто «наблюдать» за жизнью. Хочешь? – она протягивает мне сигарету.
      - Нет.
      - Как знаешь, - пожимает плечами. – А ты что намерена делать?
      - Лечиться.
      Она хрипло смеется, но ее смех меня влечет за этой загадочной душевнобольной.
      - Серьезно? Лечиться? – она улыбнулась, сделала затяжку.
      - Да.
      - Знаешь, что я хотела всегда? Писать. Быть писательницей. Может не такого уровня как Уайльд или Бекбедер, но хоть каким-то «писакой». Так вот, я рецензировала работы начинающих авторов, когда работала редактором в одной газете… Как рушатся мечты, да? - снова кинув на меня взгляд проговорила Седьмая. – Мечтаешь работать в глянцевом журнале, или быть независимой журналисткой, а работаешь мелким редактором в какой-то газетенке. Действительность, мать ее.
      Так вот, я рецензировала размышления начинающих «писак». Они писали о тонкой гранью между любовью и ненавистью, между жизнью и смертью… Тогда я разделяла их мнения, а сейчас понимаю, что это полная чушь, - она стряхивает пепел на пол и снова делает затяжку. – Да, переход от одного состояния к другому совершается в мгновение ока. Грани между любовью и ненавистью, между жизнью и смертью – реально очень тонки, но не так, как расписывают философы. Самая тонкая грань – это грань между сумасшествием и вменяемостью. И когда переступаешь эту границу, черту – обратного пути нет. Точка "невозврата", если так можно назвать. Это все равно что попасть под машину или словить пулю, понимаешь, к чему я веду?
      Более чем. Она говорит о том, что результата не будет от моего лечения… О том, что когда я переступила эту черту, то уже заранее купила себе билет в один конец.
      Браво, Седьмая. Ты – первая, против которой у меня нет аргументов.
      - Я поняла.
      - Поэтому ты зря лелеешь эти мечты…
      - Может, ты и права…
      - Я права.
      Я засмотрелась на стену, а она куда-то вдаль.
      Еще день назад я желала мести и смерти человека, который разбил все, что у меня было. Отпустила. Забыла. Сегодня я отпустила мысль о выздоровлении. А что завтра? Больше у меня ничего не осталось.
      - Нужно прекратить искать цели, - проговаривает Седьмая, будто прочитав мои мысли. – Тогда откроется смысл.
      Усмехаюсь. Слишком много «красивых фраз», которые ну никак не соответствует моей парцелляции, которая подразумевает в себе наличие обрывков.
      - И он открылся тебе?
      - Зря иронизируешь. Ты вскоре поймешь меня.
      - Моя сестра говорила мне, что «чем дольше ищешь врага, тем дальше от самой себя»… Думаю, что в то время я приняла эту фразу слишком буквально.
      Вечернее алое солнце стало освещать мою палату, уходя в закат. Немного романтично, но слишком тошнотворно.
      - Ты усмехнулась над моей фразой пару секунд назад, а теперь соглашаешься. Тебе не кажется, что ты противоречишь себе сейчас? Ты ведь так ненавидишь противоречия, но сама сталкиваешься с ними. Я права?
      Мой недоуменный взгляд видимо ответил за меня.
      - Я и не сомневалась.
      - Иногда мне кажется, что ты читаешь мои мысли.
      - Хм, - девушка сделала последнюю затяжку, - человеку свойственно думать, что он уникален. Что его мысли, его идеи и мечты – особенные, неповторяющиеся. Поверь, я разделяла твою точку зрения, когда попала сюда. Мы похожи… различаясь лишь некоторыми изъянами.
      - А что сейчас?
      - Они думают что противоречия и амбивалентность* – это… Это признаки душевнобольного или умалишенного человека. На самом деле человек просто умеет посмотреть на ситуацию с двух точек зрения, что не свойственно «здоровым и нормальным», - показав кавычки, произнесла девушка.
      Я молчу, так как она заставила меня задуматься. Я спешу к выздоровлению, к тому, чтобы стать «как все»… презираю противоречия и себеподобных… Я стремлюсь к тем, кого презираю… Зачем? Может, мое сумасшествие – моя харизма? Смысл моей жизни, образ моей жизни? Может, Кэндис права – и чем дольше я ищу какие-то выдуманные смыслы, тем дальше от самой себя, от своей сущности?
      Мне кажется, что все становится на свои места. Седьмая права во всем, я переступила границу между здравомыслием и сумасшествием, я больше никогда не вернусь в обычное, нормальное состояние, а значит лечиться можно, но бессмысленно. Когда я перестану выдумывать себе цели – освобожусь от оков. Человек всегда ставит для себя цель: заработать, выучиться, выйти замуж или жениться… Цель рождает рутину, от которой невозможно избавиться. Нужно отпустить цели… Цель - убить разрушителя моей жизни, цель - выздороветь… Тогда я смогу остановить чокнутую игру реальности и лжи. Смогу понять, где я живу на самом деле и больше никогда не поддаваться истерике.
      - Сколько ты тут? – спрашиваю я, довольная своим выводом.
      - Заинтересована, как я до всего этого додумалась? – усмехается.
      - Да.
      - Я год. Также как и ты… Ты мне нравишься, Кэролайн… С тобой можно побеседовать…
      - Взаимно…
      - Прости за этот дым… но я далека от идеала… Слишком много курю. У меня посажены все легкие.
      - Это больше не раздражает.
      - Избавившись от Заиров, успокоишься… - с улыбкой проговаривает Седьмая, снова прочитав меня.
      Она уходит. А я ложусь и впервые смотрю на заходящее солнце.
      Бесполезно бегать от самой себя. Нужно научиться жить со своим сумасшествием, со своим демонами, ведь именно они нас и охраняют… А когда пытаешься убежать – сильнее впиваются когтями….

      * Амбивалентность – двоякое отношение к одному и тому же предмету. Любовь и ненависть, симпатия и антипатия, страх и влечение и т.д.

Глава 10.
Новые обломки.
      Следующим утром все немного, но изменилось. Может девочка-призрак, по имени Кэролайн найдет свое место?
      Мне не хватает осени и… снега. Хочется убежать куда-то в Швейцарию, а может на Аляску. Я не выздоровею, а значит бесполезно мечтать отсюда выбраться, но не бесполезно мечтать увидеть белые снега.
      Цель и мечта отличаются. К цели идем уверенно, нередко по головам, а мечту лелеем, выращиваем, оберегаем.
      Поднимаясь с кровати, я, впервые за все время, выхожу из палаты. Тут неплохая комната для развлечений. Уютные два диванчика, телевизор на котором лишь два канала, такие как «Культура» и «Мультфильмы», так как на всех остальных может быть насилие.
      Сажусь на диван, в самый угол. У меня не выходит из головы судьба той девушки, попавшей в руки садистам. Ей еще тяжелее, чем всем нам вместе взятым. Довольно эгоистично жить принципом «им еще хуже», но все им живут. И я снова стремлюсь быть как все. Нужно убить в себе все эти размышления.
      Вспоминаю Клауса и то, как мы смотрели передачу про Уильяма Миллигана. Вспоминаю тот пожар и крики той девушки. Может, я и правда там была? Не знаю.
      Здесь довольно много пациентов. Человек 15. Все спокойные и кажутся вполне адекватными. Как же сильно обманывает нас зрение!
      Чувствую усталость и головную боль, что не сильно меня радует. Головная боль появляется перед моими срывами. Нужно найти Мередит и попросить вколоть мне успокоительное. Я не хочу снова истерик и скандалов.
      - Та-дам! Наконец-то ты вышла! – Седьмая плюхается возле меня. Я даже завидую ее позитивному настрою.
      Меня всегда восхищал Бетховен, и я всегда буду его поклонницей. И как можно было создать Лунную Сонату, не слыша при этом звука собственного голоса? Как можно быть спортсменом, оставаясь на инвалидной коляске? Как можно быть адекватной, оставаясь в психиатрической лечебнице?
      Мы не те – кто мы есть. Избавиться бы от оков и стать собой… Я отказалась от своих Заиров и даже отказалась от выздоровления и попыток разобраться в себе… А сейчас я следую за Седьмой и ее философией. Воссоздавать кумиров – Заповедь, которую мы всегда будем нарушать.
      Соната продолжает звучать в моей голове, перемешиваясь с мыслями об изувеченной в том доме девушке, перемешиваясь с желанием спать, увидеть снега…
      - Ты чем болеешь? – спрашиваю я у рыжеволосой девушки, которая молча сидит рядом. – Почему ты здесь?
      - А почему ты здесь? Почему мы все здесь? Потому что мы больны.
      - Не убегай от вопросов.
      - Я была… - девушка улыбается, удивляясь то ли своей наивности в прошлом, то ли безрассудству в настоящем. – Была собой. Уживалась с причудами и смотрела телек по вечерам….
      Седьмая откинулась на спинку дивана. Я расположилась удобнее, чтобы изучить ее так, как она изучала меня. Но Лунная соната второй раз стала звучать в моей голове.
      Ведь мы всего лишь люди… И создаем произведения искусства, одновременно создавая протезы для калек. Мы создаем маски и персонажей на бумаге, возомнившие себя писателями! Но мы не можем создать себя… И следуем за кем-то, но только не за собой.
      Но танец, мой Фламенко приутих… то ли перед бурей, то ли перед Смертью… И я не могу не воспользоваться этим шансом, чтобы не узнать кто эта Седьмая.
      - У меня был муж… Его звали… Не важно. Мы встретились на первом курсе института… - усмехнулась. – Я рисовала на холстах миролюбие и спокойствие, а его холсты были посвящены одной тематике: авангард. Мы поженились сразу после окончания университета. Его сводили с ума доктор Ватсон и Шерлок Холмс, а меня «Поющие в терновнике» Коллин Маккалоу.
      Мы оба были людьми творчества. И когда не приходила эта гребанная проститутка под названием «Муза» - у нас наступали «Великие Депрессии». В общем, жили перебиваясь… от случая к случаю… Я не была такой как ты, Кэролайн,… или кто-то из твоих знакомых. Я была другой.
      Когда мне исполнилось 21 – он подарил мне «Заир» Пауло Коэльо. Этот бразилец сводил меня с ума. Именно в той книге, Эстер, жена рассказчика, терзаясь духовной депрессией – стала военной журналисткой. Она работала на войне и там, балансируя между жизнью и смертью, чувствовала, что хочет жить. К тому времени я работала «писакой», как я уже говорила в местной газете. Я на коленях выпрашивала отправить меня хоть куда-то…
      Седьмая замолчала. Она впервые не курила за свой рассказ, что немного меня удивило. Рыжеволосая девушка, чьего имени я не знаю, больше не желала говорить. Пока. Получать информацию о ком-то – словно ждать новой серии гребанного сериала.
      - Сегодня 5 августа… Скоро осень.
      - Кэролайн? – так некстати подошедшая Мередит ко мне и, тепло улыбнувшись, произнесла: - Рада, что ты вышла.
      Без слов, Седьмая поднялась и направилась в свою палату. Проводив ее взглядом, я дернулась, видя с собой рядом доктор Фелл.
      - Со мной все в порядке.
      - Мне нужно с тобой поговорить, - она села рядом со мной с какой-то папкой в руках. – Тащить тебя в палату или мой кабинет не имеет смысла – ты можешь снова потерять контроль, а потому поговорим здесь.
      Мне уже не нравится ее дружелюбный настрой. Она снова собирается ковыряться в моих мозгах. Будто бы я червяк, а она – рыбак и в конце она посадит меня на крючок и утопит в водах этих диагнозов. В этой идеальной обстановке.
      - О чем? – говорю я, стараясь казаться беззаботной, хоть чувствую что шаткий контроль вот-вот уйдет из-под моей власти.

- О Клаусе. Ты говорила, что ты жила у некого Клауса. Ты можешь рассказать о нем.
      Клаус – человек-загадка, темная лошадка, десятая планета Нибиру. Клаус – то, что я не знаю вообще.
      - Как я могу говорить о том, чего не знаю? – произношу я. – Я не уверена был ли он вообще.
      «Но все люди реальны, если они приснились» - вторит подсознание, внутренний голос.
      - Но дом с истерзанной до полусмерти девушкой – правда. Просто расскажи, а мы постараемся найти логическое объяснение.
      - Я столкнулась с ним на улице.
      Я старалась перенять манеру Седьмой. Ее ровный голос, неторопливые манеры, ее уверенность… Мне бы хотелось быть невменяемой, но в своем уме. Мне бы хотелось быть как Кэндис, ну а пока я… просто буду стараться быть собой.
      - Меня запирали в одиночке и держали под напором холодной воды в психушке Мистик-Фоллс… Меня лечили электрошоком и однажды я замолчала… Когда я сбежала, тот в тот же день встретила Клауса на улице. Он пытался… не помню… вызвать мне медицинскую помощь, а я сбежала. Позже я захотела есть и планировала своровать еду. Меня поймали, а Майклсон… Клаус Майклсон вытащил и приютил.
      - Ты заговорила с ним?
      - Нет. Я писала ответ на листочке… Я не могла говорить. Хотела, но не могла. Потом мне приснился сон…Какой-то кошмар и под влиянием этого сна я смогла выговорить его имя.
      - Кем он был? Чем занимался?
      - Он вышел из тюрьмы. Он отсидел семь лет за аварию и, выйдя, хотел найти свою девушку. Оказалось, что она вышла замуж. У него были проблемы с законом, ведь он нелегально пересек границу…
      - Границу?
      - Да. Он из Канады.
      Я замолкаю. Я точно помню, что Клаус мне этого не говорил, но я знаю, что он канадец. Я в этом уверена, как уверена в том, что Африка находится на экваторе. Новая информация, появившаяся из ниоткуда.
      Или он говорил?
      Мой мир – моя воронка, мой смерч, мой ураган. Я попала в эту бурю, и половину моего мира снесло, стерло с лица Земли, но какие-то обломки остались. И сейчас, когда безумный Фламенко притух, когда наступил отлив, я вижу эти обломки.
      - Да,… он из Канады.
      - Хорошо. Что было дальше?
      Нельзя зацикливаться. Этот обломок – возможно деталь из огромного пазла, которая незначительна, но которая нужна.
      Седьмая права! Как же она права! И Кэндис не лгала. Я становлюсь ближе, хоть чуть-чуть ближе к своему миру. И только тогда, когда перестаю искать.
      - Мы были в филармонии… У меня было такое чувство что я знаю то здание, было чувство, что я знаю Клауса. С ним было тепло, хорошо. Я любила его.
      - Вы были любовниками?
      - Любовник и любовь – это не синонимы, доктор Фелл. Я любила его… как… как птицы любят когда расцветает черемуха…. А потом я сбежала… Хотела отомстить своему отцу, но не помнила улиц города и тогда набрела на тот злополучный дом… и очнулась уже здесь.
      - Хорошо. Клаус Майклсон. Скажи, ты можешь вспомнить еще что-то в нем? Отличительные признаки?
      - Нет.
      - Кэролайн, - Мередит подсела ближе. – Если ты вдруг… еще раз окунешься в воспоминания и встретишь там Клауса, то, пожалуйста, постарайся уловить там как можно больше… Он мог быть вполне реальным. Сумей.
      - Хорошо, доктор Фелл.
      - Вот и отлично. Отдыхай, Кэролайн. Мне пора.
      Она поднялась, но я, оставаясь под впечатлением речей Седьмой, все же решилась:
      - Доктор Фелл, не как психиатр, как человек, - поднимаюсь и иду к ней. – Какая грань самая тонкая? Между Жизнью и Смертью? Любовью и Ненавистью? Или между Сумасшествием и вменяемостью?
      Ее глаза на минуту излучают удивление. И чокнутые могут задавать вопросы. И чокнутые могут быть вменяемыми.
      - Хм, - она улыбается. – Самая тонкая грань та, Кэролайн, которую ты перешла. У каждого из нас свой ад. И ты можешь потерять контроль в любой момент. Именно поэтому у каждого свое мнение на этот счет.
      - А что думаете вы?
      Она улыбнулась.
      - Однажды мне сказали: «Точка невозврата – вот самая тонкая вещь в мире, а какие грани она разделяет уже не важно». Зачем ты это спросила?
      - Размышления…
      - Ну а что ты считаешь ты?
      Но я, не отвечая, иду к палате. Мне хочется спать. Я устала. Я сильно устала от всего этого. От всех этих загадок, разгадок, проблем и способов их решения.
      Ложась, закрываю глаза. Заснуть бы…
      Не о чем не думать…
      Ни о ком не думать…
      Отдохнуть…
      Посчитать до трех…
      Отсчитать от трех…
      Отключиться.

Глава 11.
Слезами.
      Мне нравится, когда ты не приходишь ко мне. И я сразу… будто становлюсь свободной. Все восхищаются тобой, а я радуюсь. Ты не приходишь, и я не чувствую себя обязанной что-то делать.
      Муза и Удача – две проститутки с мировым именем. Твари, которые не приходят, когда в них так нуждаешься. Суки.
      Размеренный голос Total отдаленно звучит в моей голове. Эти твари, особенно первая… Мельпомена, мать ее, - сука, отбирает у меня все. Вызывая опустошение на ближайшую неделю. Вызывая любые намеки на идеи.
      Я избавилась от Заиров. Знаю, что с одной стороны довольно быстро, но с другой…. Со мной происходит слишком много обстоятельств, а я не в состоянии за ними уследить.
      Мир наполняют Чужие. Они повсюду. Чужие мужья, чужие родители, чужие любовники и друзья, чужие дети. И даже Мередит, которая так печется обо мне, Седьмая помогающая справляться с проблемами – они тоже чужие. Чужие семьи, чужие войны, чужие победы. Будто мы не на своей планете. Будто мы где-то в какой-то прострации. Грешники, застрявшие между Адом и Адом, попавшие в Небытие.
      Ты ушла, тварь. Муза моей жизни опять меня бросила. Пассивность. После ее ухода приходит пассивность и понимаешь, что все, что имело ценность до этого – продано в ломбард в обмен на прозрение.
      А я бы так хотела попасть в… в иной мир. Меланхолия…. Я никогда не излечусь. Я буду жить в психушках, просыпаться в разных жизнях, буду устраивать скандалы, встречать клаусов, седьмых, но никогда не встречу саму себя.
      Я смотрю на серую, осеннюю погоду, а в моих наушниках разрывается Total. Сигареты стали моим увлечением. Теперь я понимаю Седьмую. Куришь, и дым, наполняя легкие, вытесняет ту пустоту, которая существовала до этого. Куришь, а комнату заполоняет табачным дым и ты, окунувшись, пропитавшись этим запахом, понимаешь, что стал единым целом хоть с чем-то.
      Багрово-золотистые листья вызывавшие во мне столько восхищения – где они? Сейчас начало осени, если верить Седьмой. Но я уже чувствую запах осени.
      Как достичь абсолютной гармонии? Суметь насладиться хаосом. Нет, гармония не подразумевает в себе симметричность, порядок или чистоту. У гармонии нет точного определения. Моя гармония – мой хаос. Как бы я его ненавидела, я понимаю, что он – составляющая моей жизни. Значит, хаос моя гармония? Почему гармония тогда такая деструктивная? Может, потому что она и должна быть такой?
      Теплое солнце согревает улицы Нового Орлеана, города, о котором я ничего не знаю, в котором никогда не бывала раньше. У меня все еще куча вопросов: кто такой Клаус? Реален ли он? а может нереально то, что меня окружает? Слишком самоуверенная, знающая ответы на все вопросы Седьмая, Фелл не похожая на обычного психотерапевта? Где я – реальная?
      Всегда ли незнание хорошо по своей природе? Говорят, что лучше горькая правда… И в то же время говорят, что незнание лучше. Снова противоречия.
      Моя депрессия снова нахлынула на меня. Я знаю, что есть гармония. Не существует абсолютного белого или абсолютного черного. Гармония – сосуществования этих цветов. Нет более цветов, кроме черного и белого. Так вот, гармония подразумевает в себе этот контраст. Я чувствовал боль и счастье, пребывая с Клаусом. Я чувствую некое облегчение и в тоже время боль. Вот она – моя гармония. Вот она, черно-белая.
      Может это освобождение?
      Я выбрасываю окурок и сажусь на кровать. Мередит отзывчива. Принесла мне плеер, в полной уверенности, что я безопасна для себя. Я могу наслаждаться как спокойной, так и деструктивной музыкой.
      Я задавалась вопросом: жива ли я сейчас, но не задавалась вопросом, была ли я жива до этого? Может, все случившееся – лишь моя выдумка? Я не знаю себя. Все, что я узнаю о себе, рождает во мне боль, либо шок. Я буду теряться в своих жизнях, но мне надо распознавать реальность и иллюзию.
      Выхожу в коридор и подхожу к небольшому столику, где работает дежурная медсестра. Вру, что у меня болит голова и пока она ищет таблетки, ворую маркер. Благодарю и выпиваю таблетку. Возвращаюсь в палату и на бедре ставлю себе крест. И если это сон – то проснувшись, я не обнаружу отпечатка. Прячу маркер под матрас. Я слышу, как хлопает дверь. Это Седьмая.
      - Я знаю, что есть гармония, - проговариваю я и, оборачиваясь, замираю.
      Она села рядом на кровать. Ее стеклянные глаза не выдавали никаких эмоций. Я не чувствую запах. Нет запаха. Значит, она не существует. И чего бояться? Мертвой сестры, сидящей рядом? Или себя, потому что я вижу ее?
      Я выпрямляю спину и не свожу взгляда с сестры. Она смотрит на меня, а чувство, что смотрит в мою душу. Как бы сильно я не любила свою Кэндис, понимаю, что сейчас я слишком Чужая. Она слишком Чужая. Мне страшно. Страшно смотреть в ее голубые глаза, которые будто бы замерли. Страшно слышать ее ровное дыхание, страшно от того, что я чувствую приближающийся холод. И если Седьмая, Фелл и Клаус казались настоящими, то Кэндис – плод моего воображения точно.
      Мередит говорила, чтобы я узнала как можно больше деталей… Но что спросить у воображения?
      - Я не знаю, - смело говорю я. – Я не знаю, что ты хочешь от меня, и я не могу разобраться в себе, как могу разобраться в том, что ты хочешь сказать мне?
      Она отворачивает голову в другую сторону, и я вижу волосы в свежей крови. Шуршание ее бледно розового платья прерывает тишину. Светлые волосы, запачканные кровью… Красное на светлом. Пятно на безгрешном.
      Моя Кэндис! Я убила тебя! Но не тогда, когда взяла пистолет в руки. Я убила тебя намного раньше. Просить прощения – бесполезно. Остается лишь просто задать главный вопрос:
      - Я ищу не то, что надо, да?
      Она мигом взглянула на меня. Оперившись руками о край кровати, придвигается ближе и я ощущаю знакомый запах ментола и яблок. Сестра смотрит на меня, а потом она поднимает руку и указательным пальцем указывает сначала на меня, потом на себя…
      - Я не хотела убивать тебя!
      Девушка опускает голову и отодвигается. Снова шуршание платья, прерываемое ее вздохом. Кэндис снова указывает на себя, а потом на меня. Я закрываю глаза, чувствуя как соль обжигает мое лицо. Когда я открою глаза – ее не будет. Я увижу Седьмую или Мередит.
      Холодное прикосновение к моей коже заставляет меня распахнуть глаза. Облик Кэндис! Ужасающий облик Кэндис. Рот раскрыт в немом крике, а на щеке багровый шрам. По вискам стекают струйки крови.
      НЕТ! Это не моя сестра. Моя сестра не стала бы причинять мне боль. Я с выкриком отскакиваю и прижимаюсь к стене. Бледными пальцами моя сестра сжимала свое бледно-розовое платье и все еще кричала.
      - ТЕБЯ НЕТ!
      Я закрываю лицо руками, но образ Кэндис все еще перед глазами. Закрываю лицо руками, глупо полагая, что защищаю себя от этого. Открываю глаза и вижу пустую кровать. Крик отчаянья вырывается из моей груди, и я падаю на колени, опираясь руками об пол, покрытый линолеумом. Меня сотрясает страх. Цепкие, ледяные руки страха крепко держат за плечи. Я чувствую боль. В палате все еще царит запах ментола, и я будто еще слышу шуршание этого платья.
      Это не Кэндис. Это не она. Моя сестра не стала бы делать мне больно. Это что-то, скрывающееся под пластиной моей души. Что-то, стремящееся вырваться наружу. Самое страшное то, что это Что-то приходит тогда, когда я достигаю относительного равновесия. Это значило одно: мне не удастся достичь покоя, пока я не разберусь в себе.
      Поднимаю взгляд и, обнаруживая, что никого нет, опрометью бросаюсь вон из палаты. Мне нужно к Мередит, но я так боюсь, что вновь могу оказаться в каких-то своих лабиринтах, могу забыть имена и даты. Я окажусь в каком-нибудь Нью-Йорке… Или в том особняке и обнаружу, что меня успокаивает Клаус. Я так боюсь!
      Нахожу кабинет с фамилией Фелл. Стучусь громко в дверь. Мне нужна ее помощь! Очень сильно! Стучу и прошу меня впустить. Мередит открывает дверь. Она оглядывает меня тревожным взглядом, а по ее выдоху я могу понять, что она сожалеет, возможно, жалеет меня. Кивая, она пускает меня внутрь.
      Здесь светло. Человека характеризует его обстановка. Здесь свело и просторно. Все разложено по полкам и приятный запах коньяка разносится по комнате. И пусть за окном солнце и лето. В душе моей все еще падают багряные листья! Они так красиво падают, а соприкасаясь с мокрым асфальтом, превращаются в грязь. Сопркасаясь с моей душой, мои мысли тоже превращаются в грязь.
      Мередит садится рядом. Я смотрю на свои руки, опуская взгляд.
      - Что случилось? – спрашивает она.
      - Кэндис. Я не все рассказала.
      Мередит берет меня за руку, и я замечаю перемену. Я боялась соприкасаться с Клаусом. Теперь же я не боюсь физических контактов.
      - Она моя сестра. Я убила ее, когда целилась в отчима. Тогда он и упек меня в психбольницу. Мистик-Фоллс. Кэндис снилась мне, когда я была с Клаусом. Тогда она говорила мне, что я ищу не те смыслы, и поэтому все дальше от себя. А сейчас… В это трудно поверить! – я подняла взгляд к потолку, - но она была рядом! Я видела Кэндис, которая кричала и что-то хотела сказать мне! Но я не понимаю, - я закрыла лицо руками, - я не знаю, что есть правда. Кэндис – неправда, но она выглядела реально! В бледно-розовом платье! – перевожу взгляд на Мередит. – Может опиум, способный вызывать осознанные сновидения, спасет меня?
      - Наркотик лишь усугубит ситуацию. Тогда ты окончательно запутаешься… Пока тебе надо постараться вернуться к Клаусу.
      Не хватает морозного, свежего воздуха. Не хватает холода… Я так устала… Сон снова овладевает мною! Мне нужно отдохнуть. Может, я очнусь с Клаусом? Смогу задать ему вопросы? Не получить ответов, но почувствовать себя в безопасности рядом с ним.
      Мередит не нашлась, что ответить. Конечно, ведь то, что я говорю, кажется ей бредом. А потому я просто иду в свою палату, где нахожу Седьмую.
      Она, как всегда, спокойная и умиротворенная. Мне не до разговоров.
      - Я хочу отдохнуть, - бросаю, садясь на кровать.
      - Я нашла фотографию своего мужа, - отвечает рыжеволосая.
      - Пожалуйста…
      - Вот, - она протягивает мне фотографию, и мой мир рушится навеки.
      На изображении – сам Клаус Майклсон.

Глава 12.
Трещины.
      Когда исчерпывается лимит доверия – это не так страшно. Он восполняется по отношению к другим людям. Страшнее когда исчерпывается лимит внутренней уверенности. Это потрясающее чувство безысходности, напоминающее легкую эйфорию после принятия каких-нибудь таблеток. Ноги становятся ватными и когда встаешь на них – реально кажется что счас упадешь. Процессы вокруг тебя замедляются. Горло осушено, и вода не утоляет жажду. Все вокруг замедляется, а ты под музыку отдаешься самому себе…
      Внутренняя уверенность медленно покидает меня, создавая примерно такие ощущения. Я не чувствую собственного тела. Лишь отдаленные звуки. Все вокруг будто потеряло смысл… Прострация овладела мной, точно также как и апатия. Желание сопротивляться – сдохло. Наслаждаюсь пьянящей эйфорией, в голове бессвязный, сумбурный поток мыслей.
      Сравнения с наркотиками не самые красивые, но самые подходящие. В моих руках все еще фотография, на котором изображен мужчина, которого я считала плодом своего воображения. Я до сих пор помню его руки, звук голоса… Я помню его сдержанность и благородность.
      Седьмая говорила, что я здесь уже около года или полугода – точно не помню. Быть может, она мне показывала эту фотографию раньше? Но почему из памяти стерлось такое количество воспоминаний?
      Доктор Фелл была права. Быть может, все, что произошло со мной после побега – не было реальностью. Просто воспоминания восстанавливаются, перемешивают лица, города, имена… Может побег из психушки – гребанная метафора? Может я бежала из собственной души? Может я и счас бегу?
      За окном светило уходящее солнце. Закаты и осень, подразумевающие в себе золотисто-алые оттенки. Какие-то тускнеющие остатки чего-то прекрасного.
      «Я мыслю, а значит, я живу» - не помню, кто сказал, но это доказательство того, что я все еще существую. Но где я - настоящая? И где мир – настоящий? Может я все еще бегу?
      То, что я веду повествование не значит, что в конце я обязательно буду живой, или смогу выбраться из собственного лабиринта… Может, я просто…
      Фотография. Поднимаюсь и, не сводя взгляда с изображения, иду в кабинет Мередит. Она говорила, что нужны любые зацепки. Я просто поговорю с ней, просто расскажу все спокойным голосом, выскажу свои предположения.
      Черно-белая фотография, на которой Седьмая держит под руку улыбающегося Клауса. Соседка рассказала мне, что они проводили тот отпуск где-то в Лондоне… У Клауса и правда было странное произношение. Тогда мне было не до его акцента, но его английский я поняла только сейчас…
      ЛОНДОН! Но Клаус говорил, что он из Канады! Так, откуда он? Может он был в Англии, а не в Канаде? Но в аэропорту бы потребовали документы!
      Я прибавляю шаг и, подходя к кабинету Мередит, смело открываю дверь, все еще не сводя взгляда с изображения. Делаю пару шагов и останавливаюсь.
      Клаус и Седьмая. Я видела Клауса в реальной жизни! Но когда?! Одно я знаю точно: он был в моей жизни. Может Кэндис и пыталась мне сказать это?
      - Наконец-то!
      Этот голос заставляет мое сердце замереть. Я чувствую, как не могу пошевелить рукой или ногой. Все тело будто онемело. Слышу лишь отголоски армянского дудука, который рвет на части металлическую пластину моей души. Плечи сковал дикий холод, в горле пересохло. Я боюсь пошевелиться.
      - Ты была в ужасном состоянии.
      Это не сон! Я слышу размеренное тиканье часов, слышу биение собственного сердца, армянский дудук в отдалении…
      По лицу снова стекает соль… Обреченность, опустошенность способна опалять, обжигать кожу на лице. Это кислота, в виде слез стекает по щекам. Руки опускаются, и фотография падает на пол… Эйфория снова овладевает мною. Медленно оборачиваясь, я встречаюсь взглядом с Клаусом. Он немного встревожен, его беспокойный взгляд говорит об этом. Вены проступили на руках, и я вижу, что кисти рук сжаты в кулаки. Оглядываю обстановку. Это та самая комната с белыми потолками и овчинным ковриком, на котором я когда-то спала. Часы показывают пол третьего. За окном ярко светит солнце…
      - Какой это город? – произношу я спокойным, тихим голосом.
      - Мистик-Фоллс.
      Кожа разрывается и мигом покрывается кровью и царапинами. Дикая, необузданная, бешеная боль сжимает сердце тисками. В мясорубке перемельчивается мое равновесие, которое я недавно обрела.
      - Как ты меня нашел?
      - В старом особняке. Ты кричала… Что с тобой было – я не знаю, но потом ты отключилась…
      Я медленно опускаюсь на колени и опираюсь руками о пол. Мне кажется, что я сумею разобраться, но ничего не получается. Поддаться истерике? Панике? Нет. Это бессмысленно. Но слезы продолжают окислять мою кожу.
      В такие моменты теряешь уверенность. Теряешь уверенность в собственном существовании! Просто кажется, что будто в чьем-то чужом злом подсознании. Будто к твоим рукам подвязаны нитки, и ими управляет кто-то более организованный. И если раньше была надежда, то сейчас я услышала звук битого стекла. Хрусталь моей надежды разбился на миллион красивых осколков, переливающихся на солнце.
      Осень, золотистые, багряные листья. Вернувшись к исходникам, чувствуешь лишь одно – усталость. Желание преодолевать этот сложный путь заново - умирает… Все умирает: надежда, уверенность, любовь, желание мести. Меня уже мало волнует убийство моего отчима, хоть я все еще и люблю свою сестру… Я просто не существую, хоть и мыслю.
      Устремляю взор на Клауса и медленно поднимаюсь.
      - Ты не настоящий. Тебя нет. НЕТ!
      Он не сводит с меня взгляда, иногда щурясь.
      Все слишком идеально! Он появился, когда я бежала из психушки, потом спас меня от охранника и мало того что заплатил, еще и пригрозил! Он приютил меня и не стал обращать внимания на то, что я неадекватная, сбежавшая из психушки личность, стремящаяся совершить великую Вендетту! Нет, он не настоящий. Такая идеальность может быть лишь в сказках.
      Гребанной гармонии не существует. Я бегу не к оазису. Я бегу к миражу. Пора остановиться. Спасительной влаги нет. Дождь не прольется. Солнце будет полить, обжигая кожу, душу, сердце… пора остановиться, поднять руки, сдаться. В белых потолках есть вдохновение! Есть, потому что сдаться, значит поднять белый флаг. И мне пора поднять этот флаг!
      Я в платье. Приподняв юбку, вижу крест, оставленный маркером. Значит, Мередит, Седьмая, - все было реальностью. Сейчас – иллюзия.
      - Что тебе надо? – процеживаю сквозь зубы. – Почему ты в моей голове?
      - Кэролайн?
      - ТЫ НЕ НАСТОЯЩИЙ! НЕТ ТЕБЯ!
      - Да? А ты настоящая?
      Я лечу к огню. Как бы я не стремилась находить покой в холоде, я все равно лечу к огню. Вот-вот опалятся прекрасные крылышки мотылька. Его последний взмах крыльев будет красивым. Но они тут же превратятся в пепел, и этот мотылек будет падать вниз. Жар-птица будет падать в пропасть Вселенной, а в конце – попадет в безумные лопасти!
      Но как остановиться? Если меня что-то заставляет лететь к этому особняку?
      - Я настоящая!
      - Прекрати нести чушь.
      - ИСЧЕЗНИ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! Я ВЫБРАЛАСЬ, СЛЫШИШЬ?! Я выбралась! Ты появляешься и рушишь мои миры!
      - И зачем мне это?
      Я делаю стремительные шаги вперед. О, если бы можно было останавливать время! Я бы тихо ушла… Оставив напоследок лишь пионы…
      И где моя черемуха? Где эти бледно-розовые пионы? Где роза? Все цветы будто завяли. Осенью цветы всегда вянут. Природа умирает… Природа, отравлена токсинами, углекислым газом. Она погибает.
      Мы – природа. И мы отравлены собственными чувствами, отравлены друг другом и погибаем! Падаем! Летим к огню, наслаждаясь последними прекрасными мгновениями падающих багряных листьев или заходящего солнца.
      Клаус обнимает меня. Я чувствую его теплые руки, его дыхание. Слышу звук его голоса.
      - И даже сейчас я не настоящий?
      Закрываю глаза и отталкиваю от себя Клауса. Умирает вера ко всему. Жуткая усталость тянет меня в сон. В сон духовный. И как я мечтаю увидеть белые, белые снега!
      Поднимаю фотографию и протягиваю Майклсону.
      - Ты знал ее?
      Его взгляд меняется. Он берет черно-белую фотографию из моих рук так бережно, что я чувствую острую боль.
      - Она – твоя жена?
      Он садится на край кровати и смотрит на фотографию.
      - Откуда это у тебя?
      - Мне ее отдала девушка, изображенная на фотографии.
      Клаус мгновенно взглянул на меня. Я впервые увидела злость.
      Пожалуйста, скажи что-нибудь! И я понимаю, что боюсь любого ответа.
      - Откуда она у тебя?! Ты была в отключке несколько часов! Ты встречалась с этой девушкой перед тем, как пошла в гребанный дом?
      - Ты все равно мне не поверишь.
      - КЭРОЛАЙН!
      - Я встретила ее в психбольнице. Она была в седьмой палате, а я в восьмой. Она отдала мне ее.
      - Моя жена не была психбольной!
      - Я и она были в Новом Орлеане в психиатрической клинике.
      - Мы ни разу не были в Новом Орлеане! Она там ни разу не была.
      Жена! И только сейчас я все осознаю. Дышать становится легко. Кислород опьяняет!
      - Ты сказал, что не был женат на ней!
      Рушатся последние иллюзии. Клаус – ненастоящий! Он врет! Он все врет! Метка, оставленная маркерам, оговорки, фотография! Я где-то в другом мире и как я попадаю из одной реальности в другую – я не знаю. Но я знаю, что эта реальность выдуманная.
      - Скажи мне правду, Клаус! Ты не был в Канаде, ты не сидел в тюрьме! Ты соврал!
      - Да, она моя жена.
      - Тогда расскажи мне, что произошло с Седьмой. Почему я вижу тебя? Почему разговариваю с тобой?
      - Моя жена была умна. Может, стоит задать вопрос иначе: почему ты видишь ее, разговариваешь с ней?
      - Эта реальность ненастоящая.
      - Где доказательства?
      - Маркер! – я показываю метку и объясняю ее значение. – И твоя ложь. Что произошло с твоей женой? И кто ты… настоящий?
      Он поднимается и подходит к окну. Опираясь руками о подоконник, смотрит в окно, где своя жизнь.
      Иногда мне кажется, что все мы живем в собственных вселенных, в совокупности образую нашу планету. То, что происходит с моими людьми – одна реальность. То, что происходит с Мередит – другая. И я никогда не смогу прикоснуться к счастливой жизни других людей.
      - Ты появился именно тогда, когда мне нужна помощь была. Давай же, Клаус! Незнание - счастье. Но сейчас я схожу с ума от собственной слабости!
      Я сильно сомневаюсь, что все в последствие произнесенное Клаусом будет правдой. Но мне нужны хоть какие-то части. Мои реальности тесно переплетаются. Мне не в первой сталкиваться с тем, что играет первую скрипку и с тем, что наиболее существенно, наиболее важно. И пусть в конце я сгорю, но позволь мне сгорать, разобравшись во всем.
      - Она рассказывала мне о том, что стала разговаривать с несуществующими людьми. Я склонна к тому, что у нее шизофрения, но что послужило этому?
      Клаус садится на край кровати, сжимая руки в кулаки, и смотрит в пол. Людей способны убивать три вещи: войны, голод…
      …и правда!
      - Она пережила ад, Кэролайн.
      Я сажусь рядом, но не решаюсь коснуться Клауса. Мне кажется, что тогда он растворится, и все мои надежды получить ответы хоть на какие-то вопросы – рухнут.
      Выдохнув, Майклсон произнес:
      - Она попала в дом к трем ублюдкам, которые пытали ее. Три месяца лета я искал ее, а оказывается, что она жила на соседней улице и эти трое сукиных сына издевались над ней!
      На маленькие-маленькие кусочки рассыпается мое здание. Стены моей души дают трещины, и металлическая пластина снова дает трещину. Огонь обжигает. Я чувствую, как мир исчезает, как вся действительно превращается в уродливое, страшное существо, которое пожирает все, что попадается под его руку.
      - Как ее звали?
      По лицу Клауса стекают слезы. Он сильнее сжимает кулаки, а потом закрывает лицо руками. Я чувствую его боль! О, моя черемуха! Она заполоняет все пространство моего скудного сада! Розы завяли и пожухли.       Прекрасная, прекрасная черемуха, бледно-розовые пионы! Они повсюду! Я сама плачу.
      - Назови ее имя, Клаус!
      - Я не смог ее исцелить! Нет! Не смог!
      - Ее имя!
      Но все вокруг рушится. Стены покрываются трещинами, с потолка начинает падать штукатурка. Особняк начинает трясти, а Клаус, закрыв лицо руками, все еще плачет. Я хватаю его за руку, и пытаюсь вывести. Откуда-то появляется большое количество воды, стены покрываются грязью, и я слышу чьи-то крики. Страх снова овладевает мною.
      - КЛАУС!
      Я хватаю его за руку, но сжимая ее крепче, в тот же миг чувствую песок. Перед моими глазами – пепел, осыпавшийся на пол. Дом рушится. Крики доводят до сумасшествия. Вода лишает кислорода. Слезы и отчаянье сводят меня с ума.
      И только чей-то голос шепчет: «Уходи!».
      Пепла не видно. Вода уже по пояс. Передвигаться тяжело, но я делаю шаги в сторону двери. Хватаясь за дверь выхода, я открываю ее и, выбежав из дома, попадаю под опаляющие лучи солнца. Кожа покрывается волдырями и лопается. Боль сводит с ума. Из-под ногтей сочится грязная, ржавая кровь!
      Какая-то музыка звучит в отдалении. Крики сводят с ума. Оборачиваясь, я вижу пустыню и диких змей, готовых сожрать меня в любую минуту.
      Страх становится нестерпимым, и я падаю на раскаленный песок. Секундой позже я проваливаюсь в пустоту.
Глава 13.
В просторах собственной души.
      - Ну, а пока ты смотришь, я буду падать.
      - Что это значит? – спросила она немного настороженным голосом, в котором было скорее любопытство, чем страх.
      - Это значит, что я буду падать. Медленно, красиво…. Как падают лебеди, летящие камнем вниз.
      - Зачем?
      - А зачем падают лебеди? Ради любви.
      - Любовь не стоит смерти. Это не любовь уже.
      - А что тогда?
      - Фанатизм.
      Он выпустил остатки дыма, а она могла видеть улыбку, природу которой не смогла уловить.
      - Мне нравится это слово.
      - Чем же?
      - Ну, прежде всего тем, что фанатизм – неотъемлемая часть нас.
      Полуулыбка тронула ее губы, а сама девушка отвела взгляд куда-то в сторону. Руки сжали складки бледно-розового платья, и он сразу подметил внутреннюю перемену. Ее бледные руки, с такими длинными, красивыми пальцами. Волосы рассыпаны пол плечам. Растрепанные светлые волосы, бледно-розовое платье и красивые пальцы – этой девушке не хватало лишь нимба, чтобы стать воплощением ангела!
      В небе послышались голоса птиц. Девушка подняла взгляд. Будто бы ее забыли, будто бы ее крылья опалили, и теперь она не может летать. Физически она летать никогда не умела. Никто из нас не может. Рожденный ползать, летать не может – да, это истина. Но эту истину придумали материалисты, пессимисты. Каждая душа имеет крылья.
      И вот она совсем недавно лишались их. Крыльев уже нет, а стремление в небо еще не угасло. Это видно по ее глазам. Бледно-голубым глазам, чей взор устремлен в небо. Туда, к птицам, к чему-то чистому, безгрешному.
      - Это слово несет негативную окраску, - покачав головой и опустив взгляд, проговорила девушка.
      - Оно несет правду. Зря фанатизм понимают, как нечто сумасшедшее, безудержное, неуправляемое. Фанатизм – не значит следование. Мы просто хотим стать частью нашего объекта всех желаний, а когда этого не происходит – тогда нам просто хочется получить это. Удовлетворить себя. И именно тогда рождается фанатизм.
      - Так как это связано с любовью? Вернее со смертью ради любви?
- Люди глупы. Они ищут идеал любви на страницах книг, или в фильмах, в других семьях. Это глупо. Лебеди образуют пару одну на всю жизнь. И когда один из них погибает, другой не может просто жить лишь по одной причине: одиночество, любовь. Он просто теряет объект своего фанатизма. Как нам жить без него? Поэтому они и бросаются вниз, в чертово пекло, на землю. Они не падают в воду, желая утопиться. Они разбиваются о грешную землю, натыкаясь на тернии реальности.
      - Для тебя фанатизм синоним любви? Это глупо.
      - Не совсем, но частично. Это смысл.
      Она снова усмехнулась.
      - Великие умы не могли найти ответ на этот вопрос. А ты в нескольких предложениях объяснил все!
      - Знаешь концепцию «сколько философов столько и истин?» Так, вот, сколько людей, столько и смыслов жизни.
      - Тогда нашу планету переполнят суициды.
      - Ты идеалистка, но мыслишь так приземлённо! – парень не смотрел в небо в отличие от своей спутницы. Ведь он был частью неба.
      И вот она – ирония. Он стремится вниз, на землю. Она – на небо. У него есть крылья, но он собирается пасть. У нее крыльев больше никогда не будет, но она желает вернуться в себя прежнюю.
      - Чтобы упасть в буквальном смысле, сначала надо упасть в нравственном.
      - Да. Ты права. Только разница в том, что мой объект фанатизма больше никогда ко мне не вернется. И если я смогу пасть… То лишь по причине того, что больше никогда не сумею полюбить и вернуться в прежнюю жизнь, - он резко взглянул на девушку. – Я смогу пасть из-за любви и не буду осужден. Ты пала из-за собственной глупости. И тебе никогда не вернуться обратно. Жаль… Мораль умирает, когда умирает любовь.
      Эта пара сидит поодаль меня, на соседней скамейке. Но диалог этой пары заметно отличался от диалогов их сверстников. Девушка смотрела на своего собеседника, как на своего учителя. По ее голосу, выражению глаз легко было догадаться о ее глубоком сожалении.
      Я отвожу взгляд. Этот парень будет падать ради потерянной любви. Он хоть и сказал, что его мораль умерла – я сильно в этом сомневаюсь. Иначе, он бы не говорил такие слова, в которые вкладывал огромный смысл.
      И у меня не осталось вопросов. Я больше никогда не смогу воспарить в небо и вернуться к нормальной жизни в силу того, что я пала даже не из-за убийства! Я пала из-за желания мести. Из-за собственной глупости!
      Вдыхаю свежий воздух, в котором улавливаю запах яблок и … медикаментов!
      Я снова просыпаюсь...

Глава 14.
Бракованный шарм.
      Впервые, открыв глаза, я не зажмуриваюсь от яркого света. В палате темно и лишь лунный свет освещал мою комнату. Воздух наполняет мои легкие, вытесняя пустоту. Я поднимаюсь и иду к окну глядя на осенний пейзаж за окном. Теперь понятно, почему вид из окна психушки Мистик-Фоллс и вид из психушки Нового Орлеана был один и тот же.
      Многие детали пазла встали на свои места. Здесь и сейчас – настоящее. Клаус, побег, дом – лишь воспоминания, просторы моей бесконечной души. Седьмая – супруга Майклсона, сошедшая с ума от пыток в том доме. После того психического стресса – она свихнулась. Ее диагноз – шизофрения, поскольку она разговаривает с несуществующими людьми. Клаус плачет по ней и страдает. Она же считает его холодным циником.
      Безупречная Седьмая, твой идеал так рухнул! Совершенства не существует и как же больно это осознавать! Ты – лишь пациентка с хорошо подвешенным языком. Безумная, безумная Седьмая, говорящая загадками, ты перестала быть для меня темной лошадкой, и я чувствую дикое опустошение. Но в одном ты была права: грань между сумасшествием и вменяемостью слишком тонка и ты никогда не вернешься в прежнюю жизнь. Ты была права! Ты сама признала свое поражение.
      Кто ж я? Откуда я знаю Клауса? Из фотографии. Но почему именно он появлялся в моей второй реальности? Почему не Мередит? Не мой отец? Вопросов стало меньше. Оставался только один: что мне хочет сказать Кэндис? Я до сих пор вспоминаю ее лицо со шрамом, немой крик и то, как она кричала в том сне, что я не спасла ее. Я помню ее слова до сих пор про то, что чем дольше ищу я врага, тем дольше от самой себя. Мне раскрылась правда про Седьмую, чьего имени я так и не знаю, но мне неизвестно о себе ничего. Мередит говорила, что мой отчим сюда привел меня. Сукин сын, а я совсем забыла про тебя! Я хочу тебя уничтожить, но почему я чувствую, что это не насытит меня? Опустошение. После мести придет опустошение. Я потеряла свой Заир. Навсегда. Я потеряла Седьмую. У меня осталась лишь Кэндис. И образ Клауса в моей памяти. Да, он муж Седьмой. Но ведь это не запрещает мне любить его? Не запрещает. Мои пионы и черемуха по-прежнему в цвету.
      Я оборачиваюсь и иду к кровати. Я вернулась к исходникам: запертая в психбольнице, потерявшая всякие жалкие смыслы. Тот парень в моем сне был прав: сколько людей, столько и смыслов. Единого мнения никогда не будет, как и не будет двух солнц на небе. Иначе бы это погубило все человечество.
      Я скучаю по дождю, грозе, по молнии. Мне так не хватает этого! О, Небеса, если бы вы подарили свои спасительные воды на мою безжизненную пустыню! Заполнили кратеры своей живительной влагой, в которой бы обязательно зародилась жизнь. Ведь жизнь всегда начинается с воды.
      Я поднимаюсь и, беря в руки фотографию с тумбочки, аккуратно открываю дверь и оглядываю обстановку. Медсестра, положив голову на руки, задремала, а седьмая палата совсем рядом. Я с легкостью проскальзываю в нее и, открывая дверь, прохожу внутрь. Седьмая забыта сном. Рыжие волосы, отливающие блеском даже при лунном свете и длинные пальцы с безупречными ногтями. Этой девушке всегда удается выглядеть безупречно. Выдыхая, я беру с ее тумбочки зажигалку и пачку сигарет. Дым, спасительный дым, наполняет мои легкие, заполняя пустоту.
      Моя жизнь – болезнь. И приступы происходят каждый день. В такие моменты я попадаю в другую реальность, и не могу найти ответы на вопросы. Ведь я до сих пор не помню, как звали мою мать! И как те люди, которые были со мной в тот день? О, если бы можно было рисовать души, как рисуют картины! Души не могут быть красивыми и уродливыми. Красота и уродство – пафосные изречения, которые придумала элита, чтобы оградить от себя неудачников. Души бывают … белые и черные. Когда душа белая - ее можно раскрасить множеством цветов. Черную – уже ничто не раскрасит. Я искала вдохновение в белых потолках, и белом цвете. Я, как та девушка из моего сна, потеряла свои крылья. Моя душа – черная. И мне никогда не вернуть ей былую чистоту. Но как же хочется этого цвета! Именно поэтому я и мечтаю о зиме. Мечтаю начать жизнь с начала. Но я вдыхаю сигаретный дым и наслаждаюсь ночью. Дважды в одну и одну и ту же реку не войдешь.
      - Великолепно, не правда ли?
      Я оборачиваюсь и вижу Седьмую. Подхожу и сажусь рядом. Она берет из моих рук сигарету и делает затяжку.
      Теперь я знаю твою тайну, Седьмая. Ты знаешь мою. Мы квиты. Но я пока не решаюсь показывать того, что сегодня я имею преимущество.
      - У тебя красивый муж. Ты его все еще любишь?
      Я протягиваю ей фотографию. Она аккуратно берет ее из моих рук и несколько секунд смотрит на изображение, точно так же, как и Клаус, только с абсолютным спокойствием.
      Мой сад: черемуха, пионы и увядшие розы. Каков же ее сад? У Клауса лишь шиповник боли и отчаянья. Но сад Седьмой я не могу понять. Тем временем девушка переводит взгляд на луну, пробивающуюся сквозь окно. Полная, желтая луна, тебя всегда боялись. И даже сейчас ты заставляешь чувствовать какое-то величие по отношению к тебе. Ты спасаешь Землю от палящих лучей и даешь людям шанс подумать, а моим пескам – остыть.
      - Ты презираешь его за то, что он отправил тебя сюда?
      - Да, я вижу воображаемых людей, - ответила она, наконец. – И если бы не общение с тобой Мередит, я бы и в твоей реальности сомневалась. Но он должен был быть рядом.
      - Он отправил тебя сюда, чтобы помочь тебе. Он любит тебя!
      - Это фанатизм.
      - Фанатизм – неотъемлемая часть нас, неотъемлемая часть нашей любви. Да, это не очень хорошо, но это так! - цитирую я того парня из сна. Его мысли мне очень понравились!
      - Не вздумай меня учить, Кэролайн. Ты не знаешь правды.
Знаю! Но молчу…
      Она поднимается и идет к окну. Лунный свет освещает ее силуэт. Я понимаю, что и в ее душе полный кавардак. Быть может, в этом мы и похожи. Медленно тлеем на этом солнце. Мы пали из-за собственной глупости, и теперь сходим с ума от невозможности вернуться назад. Зря люди думают что падать – значит падать нравственно, морально. Пускаться во все тяжкие и терять себя среди дешевых людей. Падать - терять веру в Бога, уверенность в завтрашнем дне, терять способность мечтать. Мы пали. Наши души – черные.
      - Мы ищем смыслы и ставим цели, мы критикуем и восхищаемся, убиваем и рождаем... Как жаль, что мы не живем.
      Седьмая затушила окурок и оперлась руками о подоконник. Я все еще не могла свести взгляда с нее. Ее фразы еще никогда не были ошибочными и это пугало меня. Она умна. Она грустна.
      - Разве жить – не значит думать о других?
      - Жить – значит жить и ничего более. Ну а нам предписано прозябать здесь – в недрах этой бесконечности. Мне иногда кажется, что только ты и я – составляющие этой больницы. И только у одной из нас есть шанс выбраться. Равноценно, но справедливо ли?
      - Почему ты так думаешь?
      Она жмет плечами.
      - Потому что я вряд ли стану опять нормальной. А ты выглядишь еще адекватно.
      - Я путаю обстоятельства, не помню имен и людей…
      - Это мелочь, - перебивает Седьмая. – Это мелочь…
      Я поднимаюсь и делаю несколько шагов вперед. Чувствую жуткую боль, которая снова переполняет меня. Боль из-за того, что она была вынуждена терпеть пытки со стороны этих ублюдков. Я понимаю, что она не примет от меня сострадания или моей поддержки… Но как же мне хочется защитить ее! Или хотя бы сказать, что Клаус плачет по ней и любит ее!
      - Ты должна преодолеть это, - произношу я смело и быстро. – Мне никогда не понять твоей боли, но я была в том доме и я знаю, что тебе было больно.
      Она быстро оборачивается и устремляет на меня взор своих глаз. Но Седьмая никогда не теряла контроль. Ее переполняет презрение ко мне, осуждение, злоба. Но не ярость или ненависть, которые мотивируют к действию. Она абсолютно спокойна.
      - Я знаю, как ты кричала там. То, что ты лишь человек, ничем не уникальна и … то, что ты не заслужила такого. Я согласна, Седьмая, но ты должна дальше жить! Ты говорила мне о том, что это прошлое, эти смыслы и ничтожные цели тянут нас вниз! Так зачем ты себе самой противоречишь? Прекрати! Ты не узнала мужа? А как же твоя дочь?
      - Ни слова о моем ребенке, - сквозь зубы процеживает соседка. – О чем угодно, но не о ней.
      - Ты не хочешь чувствовать боль и поэтому оградила себя своей ненужной никому философией! Но как же те, кто тебя любит?
      - Я причиняю им боль, и пусть они никогда меня не увидят, чем видят, как я разговариваю с теми, кого вижу только я!
      - В этом и заключается любовь! Помогать друг другу.
      - Это разрушает любовь, - зло проговорила Седьмая и, подойдя ко мне вплотную, продолжила: - Рано или поздно они бы не вынесли! Поэтому пусть лучше переболеют!
      - Прошел год, а твой муж все еще не забыл тебе.
      - Откуда тебе знать?
      - Я общалась с ним!
      Эти слова приводят мою собеседницу в изумление. Она смотрит на меня доли секунды, а потом ее лицо искажает кривая улыбка. Комнату наполняет злобный смех. Смех отчаянья и боли! Смех неверия и отсутствия надежды.
      Потом рыжеволосая снова зло смотрит на меня.
      - Ты здесь ровно столько, сколько и я. Хватит говорить чушь, пытаясь успокоить меня.
      - Я и не пыталась этого сделать! Я общалась с Клаусом!
      - Имя моего мужа звучит иначе!
      - А как зовут тебя?
      - Седьмая.
      - Нет. Твое настоящее имя?
      - Убирайся.
      - Твое имя!
      - Убирайся, Кэролайн!
      - ТВОЕ ИМЯ!
      - ПОШЛА ВОН!
      Она указывает мне на дверь, но я остаюсь недвижима.
      - Ты слаба, Седьмая! В тебе нет совершенства, в тебе нет идеала, который я вначале узрела.
      - В тебе тоже!
      Я ухожу и захлопываю за собой дверь. На улице начинает светать. В восемь Мередит будет на месте, и я расскажу ей все, что узнала! Чувствую, как меня снова переполняют неизвестные эмоции, чувствую, как пластина моей души переливается, и чувствую в себе неопределимую мощь. Седьмая сдалась. Я сдаваться не намерена. Нет, это не вернет мне крылья, но так хочется чувствовать себя живой! Я чувствую эту мощь, эту необычайную энергетику. Она заставляет кровь быстрее течь по венам, а сердце биться чаще. Это словно глоток свежего воздуха. Мне просто нужно совсем немного – веру в то, что все преодолеть можно. И она у меня есть. Нет, я не буду сдаваться. Перейдя грань, обратно вернуться нельзя.
      Но можно перейти еще одну грань. Ведь их множество. Можно перейти в другое состояние. И я намерена это сделать. Эти бракованные идеалы не имеют смысла.
      Ровно в восемь пятнадцать я поднимаюсь и выхожу из палаты. Седьмая отправилась в туалет и это дает мне возможность незаметно проскочить в ее палату и украсть фотографию. Я выхожу из комнаты и подхожу к кабинету Мередит. Стучу в дверь и, слыша утвердительный ответ, прохожу внутрь.
      Мередит с улыбкой указывает мне на стул. Давно же я ее не видела! Сколько всего хочется рассказать!
      - Как ты себя чувствуешь, Кэролайн?
      - Я… я рассказать кое-что вам хочу.
      Она склоняет голову набок и щурясь, смотрит на меня. Наверное, не каждый день ее пациенты приходят к ней со своей душевной исповедью.
      - Я знаю, кто такой Клаус и я могу его описать. Вернее показать.
      Я кладу фотографию перед ее лицом и пальцем указываю на мужчину:
      - Это он. Помните тот дом, в котором была девушка, которая подверглась пыткам? Ну, она три месяца была в плену живодеров?
      - Да, я помню.
      - Это муж этой девушки. А эта девушка – она из седьмой палаты. Я называла ее Седьмой, поскольку путалась в именах. Это она! Она - его жена! И видимо она показывала мне эту фотографию раньше, ведь он был в моем подсознании. Это ее муж. Вот как они связаны между собой.
      Мередит смотрит на фотографию, потом на меня.
      - Так, как ее зовут?
      - Не знаю! Я называла ее Седьмой, так как она была в седьмой палате.
      Мередит смотрит на фотографию. Я чувствую тревогу. Интуиция никогда меня не подводила, и я понимаю неизбежность предстоящих неприятностей. Мне становится страшно.
      - Кэролайн, дело в том, что в седьмой палате живешь ты.
      - Нет, я живу в восьмой палате. Вы попутали.
      - Восьмой палаты не существует. На этом этаже лишь семь палат и у меня лишь семь пациентов.

Глава 15.
Освобождение.
      Вмиг холод покрыл мои плечи, сердце забилось отчаяннее, и я почувствовала, как воздуха становится катастрофически мало. В правдивой реальности существуют лживые элементы? Но как же тогда фотография? Она настоящая! Быть может, эта реальность тоже не настоящая. Я внимательно смотрю на Мередит и медленно поднимаюсь. Я не верю ей.
      - Кэролайн.
      Но я отрицательно качаю головой и делаю шаги назад – к двери. Я не верю ни единому слову. Я разговаривала с Седьмой! Я была в ее палате, а жила в восьмой!
      - Кэролайн, - осторожно говорит Мередит, поднимаясь. – Давай поговорим?
      Нет! Нет! Я не верю. В голове сразу столько воспоминаний. Первая встреча с Седьмой, разговоры с ней, ссора и откровения! Нет! Я так хорошо запоминала ее черты, и это было правдой! Все, что я узнала о Седьмой – было правдой. Ведь она отреагировала так ярко!
      Желтое солнце светит в окно и ослепляет. Моя пустыня снова накалилась и я тону в зыбучих песках. Иду на дно. Вокруг меня уже выстроились голодные, ядовитые змеи. Нет! Контроль, который я так долго стремилась приручить - ускользал. Меня пронизывают нити ужасной правды. Седьмой нет, как и не было Клауса. И меня нет! Ничего нет! И Мередит!
      Открывая дверь, я выбегаю в коридор, в стремлении опровергнуть слова Фелл. За мной погнались врачи, но Фелл дала им какой-то знак и они отступили.
      Восьмой палаты не существует. Я не вижу ее. Я захожу в седьмой и обнаруживаю пачку сигарет. Именно тех сигарет, которые курила Седьмая. А еще плеер с музыкой, который мне одолжила Мередит. Это моя палата, поскольку здесь такой же вид, как и из палаты больницы Мистик-Фоллс.
      По лицу стекают слезы, и я перестаю слышать звук собственного голоса. Я – девочка-призрак. Даже я сама не смогла убедиться в том, что….
      Мой Фламенко! Как же безумен этот танец! Сколько в нем страсти, боли и слез! Пожалуйста, пусть он остановится! Тьма, полнолуние, я будто жертва, будто колдунья. Я не знаю кто я.
      Падаю на колени и не перестаю кричать, не слышать звук собственного голоса! Как же, как же больно! Лучше бы я умерла! Еще тогда, когда гонялась за отцом с пистолетом…
      Отец! Кэндис! Были ли они настоящими? Может Кэндис и пыталась мне это сказать? Что Седьмая – лишь плод моего воображения. В последствии окажется, что и Мередит никакой не существует, что и Кэндис не существовало… Поднимаюсь и начинаю метаться по комнате. Мередит пытается меня успокоить, но я все еще мечусь из угла в угол. Надо двигаться. Если я буду бездействовать – будут появляться новые лица, новые обстановки. Надо двигаться. Это агония! Как перед смертью, я хватаюсь за бессмысленные надежды выжить! Нет оазисов, есть только миражи. И снова, прибежав к одному из них, я вновь наткнулась на пустоту. Я думала, была уверена в том, что это правда! Я кричу, думая, что этот спасет меня.
      Как же глупо.
      Меня хватают под руки и укладывают на кровать. Желание сопротивляться с каждым разом становится все сильнее. Я пала! Нет никакой мощи. Нет никакой живительной энергии. Теперь я снова вернулась к исходникам.
      У меня нет легких. Есть только жабры. И я задыхаюсь. Задыхаюсь. Мне так нужна вода! Мне так нужно это начало жизни, о как же мне нужен Бог! Схожу с ума.
      Я – рыба, попавшая в сети собственного безумия. И вот я задыхаюсь, медленно умираю, сходя с ума от предсмертной эйфории, которая вызывает галлюцинации! Это у меня шизофрения!
      Они вкалывают мне что-то в вену, и я чувствую, как картинка перед глазами расплывается, а звуки становятся снова более приглушенными. Мое тело пронзает острая боль и позвоночник резко выгибается. Мои жабры вот-вот сомкнуться! Я мечтаю о смерти, но мне не получить такого подарка! Боль, боль и холод. Дикий, неродной холод. Не мой холод.
      Мои крылья покрылись огнем. Последний взмах прекрасен. Боль и земное притяжение. Теперь я не могу порхать. Я вынуждена падать вниз. Я – безумный мотылек. Моя война заканчивается. Чувствую свое поражение. Ну и пусть. Лишь бы к покою.
      Тело будто немеет, и веки становятся свинцовым. Закрывая глаза, я все еще вижу образ Седьмой, Клауса, Кэндис… Мой сериал жизни подходит к заключительным сериям. Хлопайте твари, главная героиня, аморальная сука, - сдохла. Теперь на экраны выйдет новый проект, где обязательно покажут сюжет про любовь и в конце все будет хорошо.
      Но фламенко никогда не заканчивается хорошо. Танец набрал обороты. Финал будет потрясающим, и мне зааплодируют стоя!
      Мысли становятся все более сумбурными. Седьмая, Клаус, дом, крики Седьмой, Клаус, побег, психушка, багряные листья, осень, желание мести, Кэндис, Мередит, Кэндис, люди в кабинете Фелл, снова побег, магазин, охранник, Клаус…
      Пустота.

      Я открываю глаза и слышу тиканье часов. Снова закрываю глаза. Этот размеренный темп меня почему-то успокаивает и мне он нравится.
      Время рвет на куски. Каждый день – это крик. И каждый день – по-разному. Но звон в ушах и тиканье часов почему-то нравится. Тишина. Ты так спасительна! Я наслаждаюсь тишиной и тем, что не хочу двигаться. Тишина. Пусть вот так ничего и не происходит. Я согласна на пустоту и звон в ушах. Только пусть это будет тишина.
      Тяжелые воспоминания цунами накрывают меня. Но я стараюсь уйти от них. Начинаю представлять бескрайнее, чистое небо, тех людей, мило беседующих в парке, красивые слова парня о лебединой верности и ее бесконечной любви. Мне бы в ту тишину! Хоть чуть-чуть. Головная боль бьет по вискам. Сон перестал быть моим спасителем. Теперь даже во сне я не отдыхаю. Наоборот, просыпаясь – становится еще хуже. Я дошла до того самого момента, когда теряешь желание сопротивляться. Мне хочется просто на просто выспаться, посмотреть телевизор, общаться с людьми, ну или наслаждаться полной тишиной.
      Слезы прожгла всю кожу на лице. Я чувствую сухость от слез, которая стягивает кожу лица. Мне надоела эта соль! Я хочу теплый чай с сахаром, хочу конфет, хочу зимы. В осени нет ничего прекрасного. Природа умирает. Зимой же… Это новый холст, на котором можно нарисовать светлую картину. Потом растают снега и прилетят птицы, а еще чуть позже – наступит весна и потом снова будет тепло. Я буду сидеть на берегу реки и слушать пение птиц, наслаждаясь собственным одиночеством.
      Ну а пока…
      Да не будет всего этого. Пора уже проснуться.
      Щелканье пальцев и я, как по команде, открываю глаза. Оказалось, что я лежу на уютном диванчике в кабинете Мередит, которая сидит напротив. Размеренно тикают часы. Я поднимаюсь и сажусь на край дивана. У меня сильно болит голова, и совсем не хочется знать ничего о том, что я тут делаю. Правда оказалась слишком жестокой и если я узнаю всю – не выдержу. Мне просто хочется спать.
      Еще я хочу вина.
      Мередит садится рядом и берет меня за руку. Она чему-то улыбается, а я чувствую лишь сильную головную боль.
      - Я еще никогда не видела таких сильных пациентов, - произнесла Фелл. – Ты очень сильная.
      Я усмехаюсь и опускаю взгляд. Но моя рука все еще в ее руке.
      - Ты сама прорвала зубами путь к своему выздоровлению, Кэролайн. Я была тут, на финише, и теперь мне нужно лишь чуть-чуть помочь тебе.
      Мередит снова подносит мне фотографию, но я отвожу взгляд.
      - Кэролайн, прошу.
      Я перевожу несмелый взгляд. Роз не осталось. Кругом цветут только пионы и черемуха. Как же красиво!       Единственное, что меня спасало – это любовь к Клаусу, который оказался плодом моего воображения. Но мечту все равно можно любить. Образ мужа, который так отчаянно переживает за свою женщину - будет моим идеалом. И я знаю, что на том озере он будет изящным, красивым белым лебедем, который будет завораживать людей!
      А я, черная птица, буду прятаться в камышах, и наслаждаться издалека.
      - Ты назвала его Клаусом?
      Я киваю. Опять не хочется разговаривать. Значит, я скоро уйду в себя. Значит, потом опять очнусь в Мистик-Фолсс или где-то еще...
      - Ты уверена, что видела именно его?
      Я снова киваю. Это Клаус Майклсон – это точно. В этом я и не сомневаюсь.
      - Посмотри на девушку.
      Седьмая. Фотография черно-белая и рыжих, ярких волос Седьмой не видно. Но я могу восхищаться ее великолепными руками, которыми она обнимает своего мужа. Я все еще не понимаю подлинность этой фотографии, но, если честно, и не хочу.
      - Это Седьмая?
      Я снова киваю.
      - Мне нужно кое-что тебе показать. Только можешь обещать мне не буянить?
      Я соглашаюсь, не проронив ни слова. Мередит берет меня за руку и подводит к какой-то стене, выступ которой накрыт темным полотном. Я все еще смотрю на несуществующую Седьмую на фотографии. Все мы были счастливы. Счастье существует только в прошлом. В настоящем нам его не дано познать.
      Не буянить. Ладно. Я обещала.
      Фелл срывает ткань. Передо мной зеркало, но я все еще смотрю на фотографию.
      - Кэролайн.
      Я смотрю на Мередит.
      - Зеркало.
Я устремляю взор в отражение. Оттуда на меня смотрит девушка в бледно-розовом платье со шрамом на щеке таким же, как и у Кэндис. Но это не она. Девушка чем-то похоже на…. Седьмую! Я перевожу взгляд на фотографию, потом на зеркало. Два абсолютно одинаковых человека. Фотография яркая, цветная, на которой, изображена улыбающаяся Седьмая со светлыми волосами и необыкновенными голубыми глазами. Снова на зеркало, снова на фотографию. Девушка в отражении делает тоже, что и я.
      Она – это я!
      Шок. Сильный шок, который заставляет сглотнуть и замереть.
      - Тебя зовут Кэндис Аккола, - начала Мередит. – На фотографии ты и твой муж. Его зовут Джозеф Морган.
      В горле пересохло, и я все еще смотрю на новую себя.
      - Твои родители Кевин Аккола и Кэролин Аккола. Ты не могла вспомнить имя своей матери, потому что присвоила себе ее имя. А имя отца - выдумала. Кэндис, - она берет меня за плечи и разворачивает к себе, - ты тут уже год. Тебя доставил сюда Джозеф – твой муж. Тебя обнаружили в том доме. Ты была жертвой трех извергов, которые издевались надо тобой три месяца лета и именно поэтому ты так ненавидишь это время года. Твое физическое состояние восстановили, хоть и некоторые шрамы остались.
      Я коснулась пальцами лица и почувствовала рубец, шрам. Яркие картинки пыток и издевок тут же всплыли в памяти. Но голос Мередит заставил меня успокоиться.
      - Но дальше все было хуже и хуже. У тебя… диссоциативное расстройство идентичности. Чтобы избавиться от боли и ужаса происходящего ты стала выдумать другие реальности и других людей. Ты одним и тем же людям придумывала разные судьбы и разные имена. У тебя расщепление личности. Одну из твоих личностей звали Кэролайн Форбс и она стремилась отомстить отчиму за испорченную жизнь и случайное убийство своей сестры, которой ты дала свое имя. Вторая личность – Седьмая. Военная журналистка, страдающая шизофренией. Клауса ты задумала, как мужчину, вернувшегося после тюрьмы и незаконно пересекшего границу. В целом, у тебя было еще две личности.
      Я снова посмотрела на себя и на фотографию. Но на меня смотрел уже не чужой человек. Это была я – настоящая. Я узнавала себя, воспоминания стали всплывать одно за другим. Мерзкие, мерзкие воспоминания.
      - Тогда я решилась на рискованный метод твоего лечения. С помощью гипноза я заставляла тебя рассказывать всю правду, а потом мы вкалывали тебе опиум, и ты попадала в выдуманные реальности. Тогда миры и стали путаться. Твои личности стали встречаться. Кэндис, которую ты видела в снах….
      - Была я, - перебила я. – Я настоящая…
      - Все дело в том, что расщепление личности происходит из-за обстоятельств. В тебе произошло «переключение» и ты очнулась здесь. Кэролайн не могла ничего вспомнить, так как больше полугода ты называла себя Седьмой. Но когда ты переключилась на Кэролайн, ты не могла всего этого вспомнить. Тем не менее, ты вспомнила своего мужа, нашла его фотографию и смогла еще раз поговорить с ним. Только тебе известно как ты победила Седьмую. Она и была доминирующей личностью. А устранить Кэролайн было несложно.
      Я перевела взгляд на Мередит. Я вспоминала, как я беседовала с ней первые наши встречи, когда я еще не была Седьмой или Кэролайн. Я вспоминала и те ужасные месяцы с теми ублюдками. Они похитили меня, когда я возвращалась с филармонии, в которой была с Клаусом. Я была в бледно-розовом платье и именно поэтому и являлась в этом образе к Кэролайн, показывая, что она – это я.
      И Джозеф! Билли Миллиган! Ведь в жизни Кэролайн он хотел намекнуть ей, показать правду, чтобы достучаться до меня! Чтобы вытащить меня настоящую!
      - Твой муж, твой ребенок и твои родители ждут тебя за дверью. Сейчас тебе оставаться больше здесь нельзя. Ты должна вернуться обратно в нормальную жизнь, Кэндис. Я надеюсь, что мы больше не увидимся. А если и встретимся то только потому, чтобы поболтать о житейских проблемах.
      Я обнимаю Мередит так крепко, как не обнимала никого. Она обнимает в ответ, и я чувствую слезы на своих щеках. Слезы освобождения. С моих ног слетают кандалы. С рук – оковы. Цепи больше не блокируют мои движения.
      Я пью вино! Вино Свободы, о котором когда-то мечтала, называя себе Кэролайн.
      Фелл кивает и я открываю дверь. Я знаю, что я в Новом Орлеане. Помню имена, фамилии и улицы. Помню, где находится тот ужасный дом, и помню, где находится мой дом. Кэролайн не могла вспомнить каких-то деталей лишь по одной причине: я не успела их продумать. Теперь же я знаю ответы на все вопросы.
      Открываю дверь и выхожу в холл. Мое потрепанное бледно-розовое платье уже не такое красивое, как в тот вечер, когда мы были в филармонии и слушали прекрасную музыку. Но я помню, как просила Мередит не снимать его с меня.
      В руках Джозефа – пионы. Мы оба любили с ним эти цветы. Я делаю шаги вперед. Я вспоминаю, как Кэролайн не могла узнать людей сидящих в кабинете психиатра. Эти люди – мои родители. Вся семья замерла, видимо ожидая, что я снова не узнаю их.
      Больше не будет фламенко. Больше не будет багряных листьев и грязных психбольниц. Будет только долгожданная свобода. Я чувствую крылья за моей спиной. Я знаю, что моя душа белая и чистая. И я обязательно будут бороздить Небеса.
      Подходя к своей семье, я натягиваю улыбку, но рыдания подрывают мои попытки улыбаться. Освобождение! Пьянящее освобождение, напоминающее полет, взмах белоснежных крыльев лебедей.
      - Это я. Кэндис.
      И этих слов достаточно, чтобы мама и папа заплакали. Я обнимаю их, понимая, насколько я богата! Я обнимаю их, как же я скучала! Вся чернота, депрессия, пластины души – все уходит в небытие. Навсегда. И только фотография в руках останется символом из прошлого. Мама плачет, папа ругается на маму, и тоже плачет, но и я не сдерживаю слез.
      Они отпускают меня, и я подхожу к Джозефу. Он все еще смотрит на меня, будто я воскресла. А я и воскресла. Я обнимаю его и чувствую его крепкие объятия! Я любила его, даже когда была Кэролайн, когда была Седьмой – я все равно любила его. Пластина моей души трескается и, разбиваясь на осколки, падает на пол. Под пластиной – все воспоминая, вся моя черемуха, все мои пионы. Я обнимаю каждого из них по очереди, и нам не стыдно показывать друг другу наши слезы. Я напиваюсь пьяной вином и чувствую, как отступает головная боль, я чувствую как вдыхаю свежий, не отравленный воздух.
      На улице пошел первый снег. Джозеф крепко держит меня за руку, а мои родители, идя в сторонке, утирают слезы носовым платком.
      Я слышу детский смех и, оборачиваясь, вижу приближающуюся девочку лет шести. Она бежит ко мне, спотыкаясь, но задорно смеясь. Она на видела меня год, не знала, что ее мать в психушке, но и не стоит травмировать ее психику. Я обнимаю дочь, и снова плачу.
      - Мама, почему ты плачешь?
      - Я счастлива.
      Она снова обнимает меня. Я вижу, как к нам подходит девушка, которая тоже ускоряет шаг. Это соседка Кэролайн в выдуманной реальности и моя подруга – в настоящей. Елена.
      Этот день я провела с семьей, на улице. Белые снег осыпал проспекты, людей и машины. Мы пили вино. Мы пьянели и провожали взглядом последнюю стаю птиц. Они вернутся летом. Обязательно вернутся. Все способно исцеляться. И даже природа. Птицы всегда возвращаются обратно. Я вернулась обратно.
      - Я вспомнила, - сказала я мужу, когда мы остались одни. – Ты прав. Любовь и фанатизм – две взаимосвязанные вещи. Я была фанатична тобой. Иначе я бы… Но ты не прав в одном.
      Он улыбнулся. Мой муж, мой Джозеф всегда спорил до потери пульса, но сегодня он с радостью был готов признать свое поражение.
      - Мы должны не падать, когда потеряли кого-то. Мы должны стремиться подняться всеми силами. И я сумела подняться только благодаря тебе.
      - И своей силе.
      Я улыбаюсь и снова делаю глоток сладкого чая. Здесь, в моей квартире, уютно и чисто. Здесь комфортно. Здесь тепло и здесь нет палат.
      Здесь – мое озеро, в котором плавают два прекрасных лебедя: я и мой муж.