Перкуссия сердца

Ксения Набойченко
  "Перкуссия сердца производится для определения его границы.        Различают границы относительной и абсолютной тупости сердца. " (с) dic.academic.ru

Вот так.

Есть границы относительной и абсолютной тупости сердца. Как границы относительной и абсолютной тупости всего. И вообще, границы сердца легко определять. Можно пойти к доктору и сказать, что помогите мне, вы же давали клятву, и если вы мне не поможете, то как жить с безграничностью, - это, наверное, патология?  И, знаете, у меня, наверное, всё-таки абсолютной тупости нет, и нет даже относительной, а сердце просто немножко потеряло границы вообще. И, возможно, этот доктор даже спросит: «Вы вообще понимаете, что такое сердце? Вот, посмотрите: это желудочки, это сердечная мышца», и всякие ещё сложные и красивые сплетения похожие на зимние деревья на закате, - портрет человеческого сердца, которое, возможно, и даже скорее всего, написано с натуры, и для выразительности украшено живым вишнёвым цветом по контуру...  И можно сказать ему тогда, что, «понимаете, кроме вас никто-никто во всём белом свете не возьмётся спасать чьи-то зимние закатные деревья», и доктор помолчит, и может быть, почертит карандашом по листочку на столе, продолжая думать, что – пятница, и это плюс два часа к общению с тёщей, которая упрямо верит, что во всём виновата страна Америка и всегда садится на заднее сиденье его автомобиля, чтобы оттуда выгибать шею и близоруко щуриться на спидометр.  И так всю дорогу до самой дачи.


Доктор, может быть, хочет сидеть на белом подоконнике в своём кабинете, когда уже вечер и завтра - суббота, и слушать соловьёв.  И, может быть, он хочет остаться здесь потому, что в его сердце завелась какая-то патология, которую не умеют поймать кардиограммы, ЭХО, и никто в целом мире. Но доктор научен делить мир на пациентов и не пациентов. среди не пациентов сначала его дети, потом - первая любовь из восьмого класса, - Ленка, которая кусала ногти и любила кино про дикую собаку Динго, а потом влюбилась в мотоциклиста и растеряла свой шарм в трёх ЗАГСах, потому, что развод - не свадьба, а почти похороны, только затяжные и без соболезнований и венков. И в каком-то смысле похороны кажутся даже более гуманным процессом, потому, что все начинают тебя любить и жалеть, что ты не успел любить их на всю катушку.  А  после развода тебя все ненавидят, и хотят утопить в чувстве вины. Так что, - да, - развод для очень сильных. Но в отличии от похорон, он всё же с шансом в запасе.


После всех самых любимых из не пациентов идёт армейский друг Славка, который ходил на руках по краю обрыва и верил, что жизнь не имеет окончания.  Ещё, может быть, Славка обеспечил себе вечность любовью, которую ему не успели отдать потому, что он "доходился" от невыносимости нелюбви одной неприметной девчонки, которая сначала ему отдалась, а потом передумала и стала отдаваться другому.

У этого доктора, может быть, есть внутри тоска со знаком вопроса, и он, - тот, который на прозекторских столах видел всё, что остаётся от человека после его смерти здесь, - может быть, он до сих пор не верит, что среди разрозненных тканей и органов, за белыми лентами мышц, в нежных оболочках и тугом лакированном блеске всего, что ещё недавно удерживало внутри невесомость и великость души человеческой,  не нашлось ничего, что объяснило бы ему: откуда в тело приходит вихрь страсти.  Где спрятан тот чуткий крошечный росток, из которого расцветает желание сопричастности другому человеку.

Может быть, тогда, у прозекторского стола, уже не пугаясь никакой умершей плоти, он ещё не потерял надежды увидеть то, что до него никто не увидел. Может быть, он шёл туда, чтобы научиться найти этот росток и потом, сидя в своём светлом и чистом кабинете с приветливым цветком на окне, говорить пациентам всех возрастов: « не волнуйтесь, это ничего страшного... вот, УЗИ показывает, что стебель ростка слегка только надломлен, и мы его срастим, - только недельку нужно пожить в мире из поцелуев и заботы, и всё срастётся, и вы ещё удивитесь, как выносливо это растение внутри вас, как многожды может оно быть надломленным и снова прорастать живой тканью... видите, эти розовые веточки?..вот, это и есть та самая соединительная ткань».  И родная жена уходит от доктора, из его кабинета,  и знает: сейчас соединительная ткань перламутровой нитью оплетёт надлом, и всё изменится. И снова взгляд найдёт не уставшего и измученного поиском и стабильно несправедливой зарплатой, мужа, а мальчика с надменными губами, в которых столько откровений про неё саму и весь мир...  И не надо смертельной канцелярщины никаких ЗАГСов, где людям дают бумагу о том, что любовь безнадёжно утрачена.


Может быть, сам доктор сейчас мечтал об этом.  Думал, как же это могло бы всё изменить. Работники ЗАГСов со временем перестали бы думать про чужие разлуки, что «сколько бумаги уходит на этих идиотов с их заявлениями и расторжениями»...

 Отторжение мужчины от женщины и наоборот перестали бы фиксироваться как примета времени.  И настала бы эпоха вечной любви.


Но потом прошло много лет, и доктор устал смотреть во всякие отражения, которые ему шептали, что всё меняется, а росток так и не найден.  И, может быть, в один из дней какой-нибудь особенно равнодушной осени, он увидел, что место всё же есть.  Место для пустоты.  Такая тёмная складочка шириной в три миллиметра, - где-то под острой аркой нижних рёбер, в солнечном сплетении, откуда не дышится, если резко ударить кулаком в живую тёплую впадинку под хрупким кием. В этой пустоте умещается всё.  Всё, что человек видит, слышит, осознаёт.  Пустота впитывает мир и отдаёт миру до капли всё, что успела изменить внутри себя, и этот процесс вечен.


И тогда доктор смотрит на человека, и говорит, что перкуссия - больше не применима к сердцу, а применима к одной только музыке.  Перкуссия - такой, знаете, инструмент, который зёрнышками своих звуков усеивает мелодию над зелёными облаками старого парка.

Перкуссия, - это семена новой музыки, которые находят и высвечивают те её ноты, к которым стоило бы обратиться всем телом, и, подчинившись им, вплести себя в движение. И почувствовать в крошечной пустоте спрятанной под тоненькой мембраной человеческой кожи то, что Славка когда-то снисходительно разъяснял оглохшему от суеты миру: жизнь не заканчивается, и не заканчивается любовь, и с этим не ошибёшься.