Коренной жительнице Балакова Евдокие Степановне СЕЛЬЯНОВОЙ пошел, как она говорит, 90-й годок, но подробности 70-летней давности она помнит досконально. Прочитав в первоапрельском номере «Сути» публикацию о привидении в усадьбе Мальцева, баба Дуся позвонила в редакцию. Нам она рассказала о том, как осенью 1945 года была очевидцем обнаружения клада в подвале этой усадьбы. Довелось ей побывать и в тайном подземном ходе, прорытым под городом старообрядцами. Однако при встрече рассказ о ее собственной жизни в годы войны, оказался увлекательней, чем истории о сокровищах и подземелье...
- Сама-то я на инвалидной каляске передвигаюсь, поэтому ты уж навести меня, сынок. По телефону много не наговоришь, а я тебе столько интересного рассказать хочу! - так приглашала меня Евдокия Степановна, диктуя свой адрес. Заинтригованный, я спешил в гости к бабе Дусе, даже немного поплутать пришлось в лабиринтах многоэтажек. Но я нашел ее дом на тенистой улице Свердлова.
...По уютной квартире гуляет теплый ветерок, занося через распахнутые форточки запах цветущей за окном черемухи. На стенах играют в догонялки солнечные блики, соперничая с такими же солнечными акварельными работами хозяйской внучки, выпускницы Боголюбовского художественного училища.
- Ты, миленький, садись за стол, там тебе просторней будет записывать, - гостеприимно распоряжается баба Дуся и предупреждает: - Я глуховата, погромче спрашивай.
Но расспрашивать особо и не приходится — воспоминания пожилой женщины льются, как бесконечный звенящий ручеек по проторенному жизнью руслу...
НА ЛЕСОПОВАЛ...
- После окончания начальных классов, чтобы учиться дальше, мне пришлось переехать в соседнюю деревню Николевку. Жила на квартире у одинокой женщины, домой бегала лишь на выходные. Только закончила 8 классов, а на следующий день после выпускного бала хозяйка меня будит: «Дуся, вставай! Война!» Я, еще сонная, собрала что-то из вещей и бегом в свое село. А раньше сел у нас много было — через каждые 2-3 километра стояли, поэтому на дорогах было многолюдно. Каждый бежал к своим домам. В душе — паника, страх и тревога...
Война-войной, а образование получить хотелось. В сентябре приехала в Балаково, где до марта 1942 училась на бухгалтера. После курсов меня послали работать в колхоз, в состав которого входили 5 окрестных сел. В правлении — только председатель и безногий бухгалтер дядя Гриша. Председатель был грубым человеком, постоянно орал на дядю Гришу, обзывая его обрубком и калекой. Однажды я, не выдержав, заступилась за него: «Какое вы имеете право унижать и издеваться над пожилым человеком!» Так повторялось несколько раз. Председатель меня невзлюбил: «Ишь заступница нашлась!» И когда в июле 42-го пришла разнарядка на рытье окопов под Саратовом, моя фамилия стояла в списке первой. Отомстил, значит.
Привезли нас в саратовские степи, выдали палатки, пустые матрасы с наволочками и старенькие одеяла. Обживайтесь! А чего обживаться-то?! Накосили сена, набили им матрасы и подушки, сложили свои пожитки и... пошли копать. Окопы рыли до октябрьских заморозков, а как-то утром нас построили и объявили приказ: «Сдавайте инвентарь, получайте документы и шуруйте своим ходом по домам». А мы, хоть и тяжело было, уже вроде привыкли: питание не ахти какое, но горячее давали трижды в день. Нам хватало.
В колхозе вернулась на прежнее место работы, но не долго проработала. В мае 1943 года, когда объявили набор на лесоповал, председатель внес в список меня и еще одну женщину. Женщина эта была старой девой по причине сильного косоглазия — ему было не жалко принести нас в жертву...
Это было самое далекое путешествие в моей жизни: поезд доставил нас через полстраны в Исовский район Свердловской области. Потом 160 километров мы шли колонной до места лесозаготовок. Практически все, кого отправили на лесоповал, были представителями союзных республик: узбеки, таджики, казахи, украинцы, белорусы — все молодые ребята, почти подростки. Подавляющее большинство не знали русского языка, даже не отзывались на свою фамилию во время переклички. У многих была настолько ветхая обувь, что во время перехода она развалилась в первый же день. Ноги обматывали тряпьем или шли босыми.
ЦИРКОВАЯ ЛОШАДЬ
Так мы дошли до конечного пункта, в таежный тупик со странным названием «Белая». Из белого цвета там был только щит с надписью «Тайга Уральская — тайга Сибирская». Стрелки под надписями показывали, что мы начнем валить лес в уральской тайге, а закончим в сибирской...
Среди тайги стояли два больших грубо сколоченных барака и кухонный бивак. Встретил нас начальник этого хозяйства — пожилой, но крепкий мужик дядя Паша. Он объяснил, что рабочая норма на одного человека 3 куба готового лесоматериала. Много это или мало, мы тогда еще не знали. Оказалось, что выполнение нормы зависит от размера деревьев на твоей делянке. Дают тебе участок 10-15 метров сплошной вырубки, и если на нем высокие и толстые деревья, то можно сказать, что тебе повезло. Дерево нужно свалить, очистить от ветвей и сучков и распилить на метровые чурбаки. Потом отнести их за сотни метров к месту сбора.
Нам выдали обмундирование: комбинезон с лямками, куртку, лапти и портянки. Весь дневной рацион состоял из 700 граммов хлеба, вареной репы и турнепса. Остальное — подножный корм, который удавалось добыть в тайге: грибы, ягоды, кедровые орехи. Их организованно собирали и отправляли на кухню. В округе обильно произрастало какое-то растение, типа подсолнечника, у него была сладкая, очень маслянистая мякоть. Ее ели в сыром виде, на ней жарили грибы и турнепс. Осенью «били» облепиху и готовили горячий настой.
Параллельно с нашей лесозаготовкой работали заключенные, они прокладывали временную железную дорогу, по которой отправляли лес. Мы отличались от зеков только тем, что их охраняли, а мы работали без конвоя. У нас были случаи побегов, но беглецов либо ловили, либо они возвращались сами: тайга бескрайняя, а в округе много голодных хищников...
Пилы ломались часто и ребята в свободное время делали из их обломков ножи и расчески. Один паренек из Украины, однажды узнав, что меня зовут Дуся, при любой возможности старался называть меня по имени. Однажды признался, что так звали его любимую сестру, которая не так давно умерла. И расплакался. Он подарил мне самодельную расческу, похваставшись, что у него есть острый, как бритва нож. Я предложила, мол давай подстригу твои отросшие волосы: все, что захватит расческа буду срезать ножом. Прическе Мыколы позавидовали другие ребята, и из желающих постричься образовалась целая очередь.
Бани в лагере не было. Воду для кухни привозили из ручья, протекавшего в километре от лагеря. Мы иногда бегали туда умыться и ополоснуть тело. За два года мы ни разу не мылись горячей водой. Наш быт никого не интересовал, от нас требовалось только одно — выполнение плановых заданий.
По моей просьбе из соседней деревни дядя Паша привез большие кованные ножницы, которыми я начала стричь этих ребятишек. Каждый из них давал мне в знак благодарности то половинку репы, то корочку хлеба. Благодаря этому приработку я и выжила. А когда дядя Паша узнал, что я имею бухгалтерское образование, он передал мне всю учетную работу, назначив на должность браковщицы.
Для передвижения по делянкам выделил мне одну из двух присланных в лагерь лошадей. Моя лошадь оказалась цирковой. Она ходила по кругу, высоко поднимая ноги, а когда я подошла к ней, то лошадка, сняв с меня шапку, стала нежно тереть ею мое лицо. Мы настолько привязались друг к другу, что она везде ходила за мной по пятам, как собачка.
Однажды лошадка спасла мне жизнь: во время объезда делянок из кустов выскочил здоровенный медведь и с ревом встал на задние лапы. Лошадь взвилась на дыбы, из-за чего я вылетела из седла и так сильно ударилась, что не могла подняться. Лошадь не убежала, а, стоя на задних ногах, передними дрыгала прямо перед мордой зверя. Медведь убежал, а лошадь подошла ко мне, опустилась на колени и выгнула спину так, чтобы я смогла взобраться на нее. Потом осторожно поднялась и отвезла меня до лагерного барака.
Когда 8 октября 1944 года нам объявили о демобилизации, я первым делом пошла прощаться со своей лошадкой. Моя душа разрывалась, я ревела в голос, а лошадь ласково целовала мне лицо своими бархатными губами, а из ее глаз лились крупные слезы... Пока жива, всегда буду ее помнить — там она была для меня самым близким и дорогим существом на свете.
ТРУДНАЯ ДОРОГА ДОМОЙ
В Свердловске штабной офицер выдал мне справку, паспорт и 3000 рублей на дорогу. Вокзал был буквально забит поляками-беженцами, а все поезда шли только в западном направлении. Билетов не выдавали вообще, поэтому многие из наших, отчаявшись уехать, решили добираться пешком. На календаре 18 октября, начинался сезон дождей. Куда идти?! Я решила ждать счастливого случая. В привокзальном буфете буханка хлеба стоила 1000 рублей, поэтому у меня был выбор: покупать в день один пирожок за 250 рублей или буханку хлеба и растянуть ее на несколько дней.
На третьи сутки ко мне подошел пожилой военный с большими звездами на погонах, говорит: «Давно за тобой наблюдаю, вижу измучилась. Тебе куда ехать надо, сестрица?». Отвечаю, в Саратов надо, но сейчас хоть куда, лишь бы выбраться отсюда! А он: «Повезло тебе, наш эшелон в Куйбышев идет, поезд тронется, садись на подножку — доедешь».
Двое суток я ехала на подножке. Поезд остановится, я сбегаю в туалет, воды попью, тронется — опять прыгаю на вагонную ступеньку. А в октябре ночи ветреные, холодные и я сильно простудилась. В Куйбышев приехали утром, вижу — постовой прогуливается, я к нему: «Дяденька, подскажи, как мне до Привольской станции добраться? Я не беглая, у меня паспорт и справка есть!»
Он посмотрел на меня и шепчет: «Информацию разглашать не имею права, а ты иди за мной, я тебе моргну, в какой эшелон проситься». Моргнул. Я в первый попавшийся вагон залезла, а там увечных солдат из госпиталей везут, тех которые отвоевались... По домам, значит. Как потом оказалось, четверо солдатиков родом из Балакова были. А у меня жар поднялся, как доехали, помню смутно, но запомнилось, что до Балакова нас ночью дедушка на лодке перевез. Ночь, фонарик керосиновый на носу лодки светит... и плеск весел.
Раньше у каждого колхоза были свои гостинные дворы в городе, наш двор был на пересечении улиц Урицкого и Чернышевского. Один солдатик, который без руки был, говорит, что ему на улицу Амбарную надо (ныне ул. Гагарина). Предложил мне, чтобы я цеплялась за его ремень, а он меня как-нибудь дотащит. Свое обещание он выполнил, дотащил и сдал меня нашему дворнику дяде Никит. Тот меня не узнал, однако в больницу доставил. Там я пролежала с 22 октября до 18 ноября. Лежала голая под простынкой, так как все тело было сплошь покрыто фурункулами.
И вдруг, открывается дверь в палату и заходит... мой папа! Увидев меня, он упал на колени, ползет и только шепчет: «Живая, живая...» Два года от меня не было ни слуху, ни духу! Одежду мне кой-какую принес. Когда я рассказывала ему о своей таежной жизни, он все плакал и вздыхал: «Сколько же ты вытерпела...»
ВЫХОДИ ЗА МЕНЯ ЗАМУЖ!
Перед выпиской ко мне солдатик пришел, который ночью тащил меня на себе. Спрашивает у медсестер: «Сибирячка в лаптях» живая?» Те сразу догадались, что речь обо мне. «Живая!» Я вышла, лица его не помню, ночь же была, но по пустому рукаву гимнастерки, узнала. Боец сказал, что его зовут Саша Попов, и он рад узнать, что я жива осталась. Он мне рассказал, что бойцы, с которыми я в одном вагоне добиралась, прозвали меня «сибирячкой в лаптях», они ведь ничего обо мне не знали.
После выписки устроилась в горсовет — выдавала продуктовые карточки. Однажды по ошибке одному мужчине выдала карточку на усиленное питание, вместо обычной. Так он на следующий день пришел и тихонько говорит мне: «Девушка, вы ошиблись, не ту карточку дали». Я его благодарить, а он: «Не стоит...» и ушел. Во-о-от, какие честные люди были! Продукты тогда на вес золота были, а он знал, что у меня неприятности будут, если не вернуть.
Однажды, под вечер, один молодой человек за карточками зашел, получил и так внимательно смотрит на меня. После работы иду, а он меня поджидает. Говорит, хочу познакомиться, понравились мне очень. Пока провожал, рассказал все о себе, я о своей жизни. А на второй день предложение мне сделал, влюбился очень. Сказал, что родных не осталось, но домик родительский есть. Старенький, правда, но починим... Я согласилась. Торжественной свадьбы не было — просто расписались, поужинали вечером и все. А наутро папа приданное мое привез: большую тележку, а на ней дрова колотые, перина, две подушки и стеганное одеяло. Плюс довоенного выпуска велосипед и санки, чтобы с Пустынного острова дрова возить. Богатое приданное!
КЛАД КУПЦА МАЛЬЦЕВА
Я работала в горсовете, а через дорогу в Доме пионеров работала заведующей моя подружка Вера. И вот как-то осенью 1945 года она прибежала ко мне на работу и шепчет: «Дуся, пошли! Посмотришь, какой мы клад в подвале нашли!» Дом пионеров располагался в усадьбе самого богатого в округе купца Паисия Мальцева, а до этого там находилась городская милиция. Пока шли, Вера рассказала мне, что по стене подвального помещения пошли трещины, по которым стало понятно, что за слоем штукатурки находится дверь. Когда желание узнать, что скрывается за этой дверью стало невыносимым, Вера попросила сторожа сбить слой штукатурки. Там оказалась кованная дверь, очень крепкая. На подмогу сторожу пригласили двух мужчин, которым при помощи кувалд удалось ее сломать. Однако за металлической дверью, оказалась еще одна, на сей раз деревянная. За ней обнаружилась небольшая тайная комната, заполненная золотой и серебряной посудой, украшениями, подсвечниками, а на самом видном месте стояла икона Николая Чудотворца необыкновенной красоты.
Я, увидев эти сокровища, сразу сказала Вере, что нужно позвонить в милицию и в присутствии представителей власти сделать перепись найденных вещей. И была права, так как милиционеры хотели забрать все сразу, даже не вспомнив об акте передачи. Все купеческое богатство, спрятанное в тайной комнате, едва уместилось в большой двуручной корзине. Правда сторож успел умыкнуть до пересчета одну десертную ложечку из червонного золота. Ее он бросил в кадушку с водой, однако проходя мимо было видно, как ложка сверкает на дне. Тогда он забросил ее в цветочную клумбу. Он потом рассказал, что ложку отвез в комиссионный магазин города Вольска. За нее дали большую сумму денег, на которые он купил Вере красивый шарфик, подарки жене, а себе серебряный портсигар. Денег еще хватило на дорогие продукты и спиртное, чтобы щедро обмыть находку. А дальнейшая судьба самого клада мне не известна, может в Москву отправили, может начальники по себе разобрали...
Позже мы с Верой и ее мужем решили осмотреть подземных ход, который брал начало во дворе бывшей усадьбы. Ход достаточно широкий — два человека могут идти бок о бок, но мы прошли недалеко — при малейшем касании стены и потолок начинали сыпаться. Решили не искушать судьбу, хотя и интереснобыло, но жизнь дороже!
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
С моим мужем, Михаилом Сельяном я прожила долгую и счастливую жизнь. Работала бухгалтером в горсовете, а последние 22 года — в пожарной части. В любви и согласии родили и вырастили двух сыновей: Саше сейчас 66 лет, а Сереже 58 лет. Есть две внучки и один внук. Очень благодарна сыновьям и снохе за теплое отношение, любовь и заботу, - подытожила свой рассказ баба Дуся.
А когда настал момент нашего прощания, Евдокия Степановна сделала неожиданное напутствие:
- Ты, сынок, побольше оказывай своей маме знаков внимания, даже если она не нуждается в деньгах, все равно делай ей маленькие подарочки, звони, навещай почаще! Нам, пожилым, это очень нужно! Знаешь, зачем я тебе про свою жизнь рассказывала? Сейчас люди черствее душой стали, может кто-то прочитает и поймет, как мы, живя в голоде и нечеловеческих условиях, все-таки не покрылись накипью злобы и ненависти. Самому не сладко, а ближнему помоги, тогда обоим жизнь теплее покажется...