Глупо сегодня планировать всю оставшуюся жизнь,
так как каждый не является господином даже завтрашнего дня.
Сенека
Пожалуй, многие помнят семьдесят третий год двадцатого века, лето которого выдалось в утомлённой, измученной Европе исключительно жарким. Медленно плавился на тротуарах почерневший асфальт, дрожало фантастическим миражом марево сухого раскалённого воздуха. Заметить прохожих, бредущих куда-либо, можно было чрезвычайно редко, причём только в том конкретном случае, если этим несчастным что-либо было ну просто жизненно необходимо. Двадцатого августа в одном из мадридских офисов, офисе коммунистов-анархистов, полуденная жара сморила всех изнывавших от скуки его обитателей. Даже зелёная, назойливо гудящая в полётах муха, как и соседи-коммунисты, исповедовавшая только свободу, равенство и, возможно, в каком-то смысле, братство, сложила свои прозрачные, будто целлофановые крылышки. Она, словно мертвецки пьяная пролетариатка, уснула сном праведника прямо на лопасти сломавшегося вентилятора. Распахнутое настежь окно выходило на огромную красивейшую арену «Лас-Вентас», построенную отцами города в 1929 году. И в это самое окно, видимо, чья-то чересчур идеологизированная рука выставила длинную бамбуковую палку, с которой символически свисала огромная, алая, как кровь, рубашка с едва различимым орнаментом на слегка помятом воротнике.
Бой быков - национальное, горячо желанное удовольствие испанцев - начинается приблизительно в половине седьмого, на закате солнца, и продолжается два с половиной часа. Так как это зрелище происходит всего один раз в неделю (за исключением христианской Пасхи, когда бои идут всю неделю), то в воскресенье, в традиционный день отдыха, это по большей части и происходит. В субботу по городу развешивают афиши и плакаты с головой быка и с изображением тореро в плаще и со шпагой.
Полуденная жара потихоньку пошла на убыль, и количество обывателей на улицах Мадрида стало расти в геометрической прогрессии. Одинокие женщины накидывались на одиноких мужчин. Официанты в цветастых национальных костюмах пулями носились по верандам кафе. Люди в невероятных количествах продолжали глотать разноцветное мороженое и разноцветные напитки. Однако это не был ни праздник, ни карнавал в дни пасхальной недели, а самое обыкновенное воскресенье, послеобеденная сиеста, то есть послеобеденный короткий отдых, являющийся общей традицией для средиземноморских стран с жарким климатом.
- Между прочим, о моя несравненная Летиция, в Средние века в нашем Мадриде бои быков устраивали не здесь. Их проводили на центральной площади, на Пласа Майор, где происходили вообще все важнейшие для страны события, например, аутодафе еретиков и евреев-марранов.
- Надо же! Как странно, ведь это же совершенно разные события, - проворковала, улыбаясь, красотка, сосредоточенно поглощая обалденные шарики фруктового мороженого из своего вафельного стаканчика..
- А вот ещё, мисс, прелюбопытный фактик. Нынешняя самая крупная в городе арена, «Лас-Вентас», на которую сегодня наши с вами билеты, была построена по проекту, какого бы вы думали, архитектора?
- Нууу, не знаю, просто теряюсь в догадках, мой дорогой друг Хорхе, ведь если вы спрашиваете, то, разумеется не случайно? То есть ответ на ваш вопрос не может быть какой-то вульгарной банальностью.
Вздёрнутый носик пожелтел, случайно попав в банановый подтаивший шарик.
– Вы угадали, Летиция, представляете, такое чудо света, со всей этой керамической инкрустацией и галереями, построил, кто бы вы думали? Русский! Удивительно, правда? И как только он смог? Его фамилия... э-э-э-э... - молодой человек глянул в рекламный проспект, - ...архитектор Аюсов, причём представляете, в неомавританском стиле из кирпича, с полукруглыми арками. Кстати, сообщу Вам, что это самая большая арена для коррид в Испании. Она…
Разглагольствующий юноша не заметил, что по лицу Летиции проскользнула мимолётная тень и явно выраженное неудовольствие. Откуда этому Хорхе «Кабальеро» было знать, что бабушка Летиции, в не таком уж далёком прошлом, была московской еврейкой…
Я выскочил на арену и замер, как будто бы меня по башке чем-то грохнули. Тысячи людей смотрели с ближних рядов и дальней галёрки. Откуда я мог знать, что скорее всего, через двадцать минут, меня безжалостно поволокут по песку арены, чтобы немедленно разделать на отбивные. Но пока что я был жив и здоров и, скажу вам честно, сам жаждал крови. Перед моим первым выходом проходил настоящий парад, который я видел в щёлочку в перегородке. На трибунах волновались сердца прекрасных дам и вежливых джентльменов, зазвучала музыка, и на арене появились два всадника в чёрных плащах. Стройные лошади танцевали, словно куклы-марионетки на верёвочках. Нежными одуванчиками дрожали на появившемся к вечеру лёгком ветру страусиные перья на шляпах этих верховых, величественных, как памятники. Три матадора шли впереди своей свиты – куадрильи, блистая расшитыми золотом куртками. Куадрильи - это крепкие, коренастые мужчины, на вид лет 40-45, по-балетному “тянущие ножку”, и кажется, что их чулки вот-вот лопнут на мощных икрах.
Итак, я на арене. Для тех, кто ещё не в курсе, сообщу, кто я!
Я особый, боевой бык! Бык специально выведенной, иберийской породы. Только мы, иберийцы, сражаемся здесь в угоду этим двуногим, жестоким варварам. Сражаемся с ними практически безоружными и обречёнными. Чёрт, опять это! Красная тряпка, сколько же может она мельтешить перед моими, налитыми кровью, глазами? Я никогда особо не жаловался на свою силищу, а сейчас она вообще - словно бы удвоилась. Я не люблю и никогда не любил это кровавое пятно перед моими глазами. Вот, наконец-то! Я толкнул его, этого прыткого двуногого. Причём, смотрите-ка, как удачно! Я почувствовал, что его руки, сперва цепко схватившие меня, соскальзывают с моих острых рогов, а тонкие длинные ножки - в смешных страусиновых гульфиках-чулочках и неуклюжих башмачках - заплетаются. Ура! Вот моя огромная морда смачно толкнула его под дых, и я увидел его чёрную курчавую голову, склонившуюся прямо ко мне с выпученными глазами, словно бы в немом неподдельном удивлении. Ага! Вот оно! Кажется, я побеждаю! Трибуны двуногих стихли, полная тишина, и только раздаётся гулкий стук моих копыт после великолепных изящных прыжков. За всех! Я это делаю за нас всех! За всех, прошлых и будущих, тех, кому ещё суждено принять мученическую смерть на этой дьявольской арене!... Адская боль охватила его тощий живот, и видно, что вся никчёмная, нелепая, ненужная жизнь промелькнула перед его глазами. Он зашатался, закашлялся, опёрся на свою острую шпагу, но… как это? Что это? Почему? Почему ему всё-таки удалось куда-то уйти от моей беспощадной, разящей чёрной тени? От стоявшей уже совсем рядом, с занесённой косой, смерти, пришедшей за своей жертвой? Но нет, я, кажется, его догнал ! На сей раз всё-таки я – победитель! Нет, не я – МЫ, все МЫ! За всех нас, безжалостно убиваемых на потеху веками...
Я спрятал за спину свою капоте – большой алый плащ, развернув его наружу синей обратной стороной, затем, как и положено профессионалу, отскочил в сторону. Моя рука крепка и сильна, ещё не из таких передряг доводилось выбираться. В Толедо рухнувший бык сломал два моих ребра и разорвал левое лёгкое, в Севилье другой рогом сломал мою челюсть, которая потом не заживала год, но ведь, в конечном итоге, настоящий тореро – преодолеет всё! Я успел сделать свой коронный неотразимый выпад! Вот оно, наконец-то! Моя шпага разящей молнией попала точно в его сердце. Чёрная полутонная туша, словно бы задумавшись, замерла, мгновение раскачиваясь, простояла на месте, а затем начала, проседая, медленно валиться в мою сторону. Ну, дальше-то уже совсем просто! Главное – сделано, и я вовремя отскочил в сторону, разумеется, с низким поклоном ликующим трибунам. Я, как всегда, повернулся к быку спиной и поднял сцепленные руки вверх, сидящие зрители, конечно же, знали, это означает – коррида закончена. Я был как никогда счастлив и не чувствовал никакой усталости от прошедшего тяжёлого боя.
Значит, всё-таки, он! Этот двуногий, как всегда, победитель, а мне умирать сегодня, как всем нам, в прошлом и в будущем, под восторженное улюлюканье тупой черни. А ведь только что, совсем недавно, казалось… Мне казалось, что сегодня будет не так! Но нет, опять слабость, серость и обыденность. Одни и те же блёклые краски давящей безысходности. Ну что ж, придётся покориться злой судьбе - мир, этот мир, несправедливый, серый и никому ненужный, когда- нибудь будет иным, я верю в это, я это знаю! Ох! Вспышка?! Опять какая-то красно-алая вспышка в мои глаза! Откуда? Уже с неба? Но тогда так нельзя, нельзя умирать, не завершив все положенные дела. Поборемся ещё, алая вспышка с неба передала, что так надо. ...Вдохнул воздух могучей грудью, заревел и поднялся…
Я не видел этот момент, как неожиданным резким рывком бык поднялся из последних сил и пронзил мою спину своим кривым загнутым рогом… он всё же проткнул меня! Моя кровь била струёй, берлинским фонтаном, ниагарским водопадом. Алым стало сразу всё вокруг меня: небо, песок, солнце, которое было ослепительно ярким и тоже красным, впрочем, как всегда, в предзакатные часы. В этот момент я почувствовал какую-то чудесную лёгкость и силу, хлынувшую из самых глубин моего тела. Я забыл о боли и усталости. Я увидел свисавшее с бамбуковой палки из окна напротив ярко-красное, алое полотнище, на которое с налитыми кровью глазами пристально смотрел с колен мой победивший визави, с чьих рогов всё капала и капала на жёлтый песок моя горячая дымящаяся кровь…
Через год, прямо перед входом на арену «Лас-Вентас», был построен памятник погибшему популярному матадору. На большой гранитной глыбе высечено: "Умер тореро, родился ангел".
Летиция и Хорхе уходили с арены, как и все зрители, грустные и подавленные. Парень, как мог, старался отвлечь свою потрясённую подругу. - Ты знаешь, нам в курсе подготовки молодых тореадоров объяснили, что у быка на арене очень невелики шансы остаться в живых после боя. Если это всё же произойдёт, то он будет использован для разведения или зарезан, но больше никогда не будет снова выпущен на арену.
- Странно, непонятно, а почему это так?
- Потому что это очень опасно для любого матадора. Понимаешь, дорогая, бык после первого боя слишком много знает. Не более чем через полчаса он начинает понимать всю технику боя и помнит ее долгие, долгие годы.
Дневная жара летнего пекла постепенно уступила место вечерней приятной прохладе. С арены «Лас Вентас» по тротуарам улицы Алькала шагали по своим делам получившие только что настоящее удовольствие поклонники древнего искусства – боя быков. Они, оживлённо размахивая руками, с южным темпераментом обсуждали то, что довелось увидеть, и ни один из них не обратил своего внимания на алое полотнище, свисающее с бамбуковой палки из широко распахнутого окна дома напротив.
Из только что ещё запертой изнутри комнаты, прямиком в оборудованный офис вышел молодой рослый мужчина с длинными чёрными волосами, крупными волнами ниспадающими на обнаженные накаченные плечи. Атлетическая фигура, мощный торс и незастёгнутый ремень брюк дополняли полный портрет этого смуглого красавца. Он обернулся в сторону спальни, рассеянным взглядом пробежав одно из нравоучений, развешанных подругой прямо над дверью в их «гнёздышко любви».
Любовь не значит слиться телом,
Душою слиться – это да,
Но слиться телом – между делом -
Не помешает никогда !
- Кристобаль, милый! - позвал его звонким колокольчиком певучий женский голос, доносившийся из комнаты с незакрытой дверью. - Камарад Кристобаль, твоя алая рубашка, если ты её ищешь, я полагаю, уже полностью высохла, я в полдень её выстирала и повесила сушиться.
- Ревекка, а где? Где мне её найти? Поведай, пожалуйста, о мой ароматный цветок, будь так любезна.
- А ты глянь в открытое окошко нашего офиса. Она прямо там, на твоей любимой, бамбуковой удочке, кстати, когда соберёмся на рыбалку?…
…Мадрид 2010, двадцатое августа. Из-за страшной непереносимой жары городской муниципалитет объявил, что назначенная на сегодня коррида на арене «Лас-Вентас» отменена, а точнее - перенесена на некоторое время. Когда она состоится, горожане будут извещены позднее. Пожилая женщина с редкими седыми локонами на опущенной голове открыла ключом дверь и вошла в небольшую квартирку, прилепившуюся на последнем этаже старинного дома. Полумрак и странная прохлада, несмотря на наружную жару, придавали этому жилищу невероятное ощущение раздвоенности. С одной стороны, некой торжественности и благородства, а с другой, - полной бесперспективности и заброшенности. В единственной комнате выделялся основательностью и аристократичностью комод ручной работы из орехового дерева. Возле него, смотанный в цилиндр, красной краской наружу, стоял ковёр? Нет, это был не ковёр! При ближайшем рассмотрении угадывался настоящий капоте – алый боевой плащ тореадора. Над комодом висели две пожелтевшие от времени фотографии. Юный мужчина на одной, и красавица девушка на другой. Пожилая женщина, прочитав имя девушки –Летиция, смахнула слезу и прогнала накатившие воспоминания. “О господи, что со мною сделало это безжалостное время!” Под вторым фото было написано: ”Хорхе, ещё один молодой тореодор, погибший в «Лас-Вентас» двадцатого августа восемьдесят третьего…”