Коля сунул руку в карман, не пытаясь там ничего найти, да и вообще не стремясь ни к чему этим действием.
Он был пятидесятилетним бомжом, хотя не осознавал ни этого, ни всего остального. Даже имя – Коля, вполне вероятно не принадлежало ему от рождения, просто так его стали называть местные жители, которым он запомнился.
Его жизнь уже много лет представляла собой непрерывное путешествие по одним и тем же улицам и дворам. То, что было до начала такой жизни, он не помнил и не старался вспоминать. Свою текущую жизнь Коля, впрочем, тоже не фиксировал никаким мыслительным усилием. Он пребывал в ней, ровным счетом ничего о ней не думая – бродил по дворам, валился в подъездном или уличном мусоре, когда возникала потребность спать, иногда ел и пил, справлял нужду.
В еде, как и во всем остальном, у него не было осознанной потребности, просто прохожие, случалось, из жалости давали ему некоторую пищу, хотя он никогда их об этом не просил. Когда еду не давали – он не ел, но, видимо, человеческого сочувствия все-таки было достаточно для того, чтобы уберечь тело бродяги от окончательного угасания.
Так и жил Коля – ничего не ища и ни в чем не нуждаясь. На приветствия местных он никогда не отвечал, попросту не распознавая приветственные слова как нечто к нему обращенное. Люди, однако, не обижались и все равно с ним здоровались.
Существовали лишь две вещи, способные как то его затронуть…
Среди прохожих бывали необычные люди или, может быть, это был один и тот же человек. Их внешности Коля не замечал, как и всего остального, но за спиной у них висело нечто выпадающие из воспринимаемого контекста. Нечто сияющее и будто бы режущее индифферентный взгляд, оставляющее незримые борозды в безразличных глазах.
Коля всегда интуитивно тянулся взором к этим личностям, когда они оказывались неподалеку. При этом никаких вопросов у него не возникало. Более того, наверно, то ощущение, которым его одаривали эти субъекты, называлось болью. Только была эта боль физического или какого-либо еще характера, Коля тоже не определял, хоть и интуитивно тяготел к этому ощущению, без всякого желания.
Второй вещью, к которой он имел неясное влечение - это голос. Его обладатель нередко выходил на крыльцо офисного здания, в сопровождении девушки или группы лиц, и вел перед завороженной публикой речи.
“Человек имеет единственный долг и обязанность – думать о себе и делать всё необходимое для себя, иначе он и не человек, в полном смысле этого слова. Ему ни к чему сострадание и какие-либо еще социалистические добродетели, всё, что стесняет его, не дает расправить плечи, препятствует карьерным достижениям и личным успехам – должно быть отброшено. Иначе человек не достигнет или достигнет значительного меньшего, чем мог бы…”
Коля не знал, что притягивает его к этим звукам. Смысла сказанного, даже отдельных слов и предложений, он не понимал – может дело было в уверенности, интонации, но бродяга не имел представлений об аспектах речи, чтобы ответить на этот вопрос. Хотя он его перед собой и не ставил.
“Я всегда искал того, что удобно мне, что не мешает моей личной свободе. Ни к чему отвлекаться на…”
Коля вставал недалеко от крыльца, обычно за углом здания. Обладателю голоса и его публике бомж не мешал, как будто бы он для них значил не более целлофанового пакета на асфальте. И, как целлофановый пакет, бродяга нередко уходил, не дослушав произносимых слов, словно уносимый ветром.
Приходил послушать он тоже не специально, просто так иногда получалось.
Однажды, когда он брел неподалеку от офиса, послышался женский крик. Этот звук для Коли ничем не отличался от говора прохожих или жужжания машин. Но его естественное восприятие потревожила удаляющаяся фигура с металлом за спиной…
Ледоруб – внезапно осознал для себя Коля и это осознание он прочувствовал как потрясающее откровение.
А тем временем с крыльца сползал на четвереньках мужчина, тот самый, которому принадлежал завораживающий голос. Но голос он утратил, и теперь как-то нелепо, по-детски бормотал «Извините… что… подскажите». По его лицу что-то медленно стекало. Коля присмотрелся и понял, что это останки глазных яблок, покидающие глазницы. Мужчина был слеп и походил сейчас на новорожденного, с окровавленной головой, выходящего из материнского чрева.
Коля был потрясен, не понимая чем, но испытывая потребность понять.
Он подошел к беспомощно ползущему взрослому ребенку, и, обняв за плечи, осторожно приподнял на ноги.
“Спасибо…” – запинаясь, пробормотало слепое дитя тридцатилетнего возраста.
Девушка на крыльце ошарашено смотрела на все происходящее, периодически выбрасывая из себя визг.
“Звони в скорую, дочка,” – строго указал ей Коля.
Сочувственно смотря в обезображенное лицо слепого, бродяга вдруг понял, что произнес слова впервые за более чем десятилетие…