Мишель
Виолета Аркадьевна жила в загородном доме, приобретённом на немалые средства
покойного мужа. Капитал, оставленный усопшим, совсем не безутешной вдове, позволял ей, не оскверняя себя работой, прожить ещё лет сто. Видимо не рассчитывая на такой промах Создателя, Виолета Аркадьевна впала во, вполне рассчитанное, меценатство, устраивая приёмы в стиле модных салонов позапрошлого века. Видимо ей нравилось чувствовать себя великосветской дамой, из образа которой она забывала выйти и в повседневной жизни.
На вечера собирался литературный бомонд, жадные к водке, молодые таланты и всевозможные дамочки около творческой среды.
Сумерки уже замутили небо, когда такси затормозило у кованных, металлических ворот, почитательницы искусств.
Дом представлял собой приземистый особняк, утопающий в зелени старых лип и карабкающегося по стенам плюща. Вместо забора, плотным заслоном стояли подстриженные кусты туи. Звякнули засовы, и выдержав взгляд охранника, я прошёл во двор.
Стриженые лужайки были витиевато расчерчены дорожками из розового камня, по которым прогуливались несколько незнакомых мне людей, беседуя, видимо, о высоком.
Стеклянная дверь во внутренние помещения была распахнута, и из недр дома доносился ровный гул голосов, прерываемый чьим-то визгливым смехом.
Я перешагнул порог, сразу окунувшись в запах дорогих духов, табака и респектабельности. Широкая гостиная была выдержанна в стиле позднего ренессанса, с дубовой тёмной мебелью, хрусталём на столе, умело подсвеченным приглушённым светом люстры. Всё в этом доме заставляло следовать образу, навязанному хозяйкой. Гости тожe, явно, были в образе, сытенькие мужчины, вальяжно откинувшиеся в бархатных креслах, дамы в длинных платьях хищно поблёскивающие глазами и украшениями.
- Ким Андреевич! Ну, наконец, то! Похудели то как, говорила ведь Вам – доведёт вас эта работа!
В дверном проёме выросла тумбообразная фигура Виолеты Аркадьевной, усыпанная бриллиантовыми блёстками.
- Мальчик мой, нельзя же себя так изводить, так и здоровье подорвать недолго.
Продолжала хозяйка, цепко оббежав меня глазками, и растянув губы в дежурной улыбке.
- Совсем мы Вас потеряли, а у нас интересно. Вот сегодня Мишель будет читать отрывок из своей новой повести. Оч -чень интересный начинающий прозаик, знаете ли.
Она, совсем не с литературным интересом взглянула на молодого лохматого парня, смотрящего на неё восторженными глазами. К груди он прижимал пухлую кипу печатных листов, что видимо и было тем самым творением.
Я снова расшаркался перед мадам Виолетой, с трудом входя в образ придворного художника.
- Господа, попросим Мишеля нам почитать своё произведение – проворковала грудным голосом, Виолета Аркадьевна, не отводя затуманенных глаз от молодого таланта.
Господа, недружно закудахтали, каждый из своего угла, видимо, желая показать искреннюю заинтересованность в происходящем.
Мишель вышел на середину гостиной, обвёл всех ошалелым взглядом, и почему-то фальцетом выкрикнул.
- Господа, сегодня я познакомлю вас со своей новой повестью, которая называется, *Всегда*
Приняв картинную позу, виденную где-то, видимо, в книжке, он начал.
-Какой изящный поворот головы и, тела плавность гитарной деки. И душно, душно, мир через линзы, стёкол муть. И стук каблучков красных лодочек, отдается стокатто в душе. Серые облака, текут по серым стенам. Фиолетовый полёт крыльев платья и трепет воздуха ласкающего её движение. Подошвы прорастают корнями, сплетаясь с корнями деревьев под землёй. Листья желаний срываются, устремляясь прильнуть к упругости недоступного. Снег выпадает в июле, промораживая до стеклянного звона. Мутные стёкла окон лгут, глядя на тебя отражённым взглядом…
Где-то на середине повествования я, видимо, забылся. Из оцепенения меня вывел трескучий голос Мадам Ковальской, прервавший рассказчика.
- Извините, я, конечно, понимаю – молодые готовы сломать все каноны. Но, молодой человек – не настолько же! Литература должна о чём-то рассказывать, должно быть, какое-то движение, фабула так сказать. Мы должны следить за развитием сюжета, а у вас, милейший, нет ни того, ни другого и вообще чёрт знает что! Извините.
Мирно спавший доселе супруг мадам Ковальской, встрепенулся в кресле и, подхватив на лету падающее пенсне, быстро добавил.
- Да, да я согласен, эротические сцены не проработаны, именно так! Не проработаны.
Мадам Ковальская, впилась немигающим взглядом, в не к месту пробудившегося супруга, вдавив его в кресло.
- Господа, ну как вы не понимаете – это же чувства, любовь – запищала из угла худосочная дамочка.
- Это же обнаженные струны души, какие там вам фабулы! Надоела уже ваша достоевщина, когда своими фабулами из тебя жилы тянут, а до главного не дочитаешься.
Надо, чтобы быстро и понятно.
- Быстро и понятно это Вам милочка в другом месте сделают – хохотнул седеющий мужчина, пошевелив толстыми пальцами в перстнях.
- А я не согласен – взвизгнул, опять фальцетом Мишель.
- Литература должна развиваться и искать новые пути передачи реальности. А на данном этапе она застыла в своих стереотипах. Даже описывая нереальные события, мы должны придерживаться канонов изложения. В стихосложении и то многое поменялось, появился гротеск, бурлеск, белый стих. А что же с литературой, господа? Пишем под Фёдора Михайловича, по его линейке? А где же прогресс? Ведь не одна сотня лет прошла, а мы всё там же! Ну, вот Вы Ким Андреевич – что только в своей живописи не вытворяете, и ничего привыкают со временем!
Я не хотел вступать в давно надоевшие мне прения, но мне хотелось поддержать Мишеля.
- Да, где-то молодой человек прав – живопись началась с плоскостного иконописного изображения и докатилась до гиперреализма. Из века в век ломались стереотипы достижения реальности изображения. Что конечно нельзя сказать о литературе. И в своё время визуальное искусство и вовсе отказалось от изображения, передавая только чувства и эмоции. Реальная канва событий сменилась символикой образов, либо и вовсе гармонией цветовых пятен, через посредство психологии цвета вызывающих определённые эмоции. Это, господа, мы и видим у нашего Мишеля. Отсечение пустых форм, и обращение непосредственно к внутреннему я человека. Это нельзя забывать!
- А по мне, господа, так и вовсе непонятно зачем бумагу марать – подавила зевок, дородная дама, усыпанная красными рубинами.
- Всё одно лучше Данте, Толстого, Камю – ничего не напишешь. Да и Пушкина, Александра Сергеевича никто доселе не переплюнул, так зачем топорщится?
- Ну, милая вы наша, тогда и живопись бы закончилась на Леонардо да Винчи – возразил я, покидая уютное кресло и подходя ближе к столу. – Однако после появились, Веласкес, Джотто, Рубенс и ещё масса других классиков.
- А я считаю такое литературное хулиганство надо искоренять с корнем – замахал ручками напомаженный джентльмен, с ярким бантом вместо галстука.
- Изымать, знаете ли, и сжигать на месте – он заложил руку за лацкан пиджака и стал похож на маленького гнусноватого Наполеона.
- Не дождётесь! Рукописи не горят! Сверкая глазами, выкрикнул Мишель.
- Ещё как горят, батенька, причём вместе с авторами – отозвался доселе молчавший полный мужчина, с протоиерейским голосом. Он был полностью квадратного сложения, нехватку волос на голове восполняла ухоженная окладистая борода. На толстом пальце, которым он тыкал в несчастного Мишеля, светилась золотая печатка.
- Вот, в прежние времена то, как было – напишет бумагомаратель, какой либо книжонку мерзкую во всех отношениях, и что? А власти городские его за выю хвать, да на площадь, а там народ радуется – потеха будет. Так вот этого писаку к козлам то привяжут, а его книжонку вона, на голой спине то и спалят. И народу потеха и рифмоплёту гундосому урок. А не марай прохиндей бумагу!
-Господа, господа – ну нельзя же так! Забеспокоилась Виолета Аркадьевна. Мишель ищет себя, он в начале пути, помилуйте господа, его поддержать надо бы, помочь.
Но хозяйку заглушил хор голосов раззадоренных гостей.
- Руки прочь от новой литературы!
- Изымать и сжигать немедленно!
- На спине у подлеца сжигать, именно на спине!
- Классики нам не простят, такое святотатство над литературой!
- Господа, это же душа, любовь, чёрт бы вас всех побрал!
- Бей Мишку, подлеца! В тычки его, господа, в тычки! Взревел над общим гамом, протоиерейский бас.
- Господа, мы же культурные люди – будьте снисходительны!
- А, вот я ему сейчас физиогномию то пощупаю! Держите пачкуна, господа! Уйдёт!!!
Но несчастный Мишель, он же Мишка, проломив живую ограду, уже бежал по тёмной ночной улице, зажав под мышкой злополучную рукопись. С ужасом, поминутно оглядываясь на пристанище утончённых эстетов, и глотая злые слёзы, побелевшими губами повторяя – никогда, никогда больше! Вурдалаки! Упыри!