Стерегущий смоковницу роман 1997 г

АиФ Бестселлер  №4 (11) '2001

                Аркадий Кабалкин
              СТЕРЕГУЩИЙ СМОКОВНИЦУ
                (1997)

         Призрак Колумба разит наповал

                Горче смерти женщина, потому что она - сеть,
                и сердце ее - силки, руки ее - оковы.
                7 Еккл. 26

Журналист был обречен. С ним стоило расквитаться хотя бы потому, что он давно привлек к себе внимание бойким пером и теперь вызывал у корыстолюбивых вельмож обоснованный страх. Тихоня тоже был страшен, но по необходимости прятал клыки и потому негодовал на весь белый свет.
Журналист подвернулся ему под горячую руку. Раньше он, может, и призвал бы болтуна к порядку более гуманным способом, но теперь в запасе у него оставались только радикальные меры. Журналист слишком настырно грозил вывести его на чистую воду и отказывался брать отступное. Теперь, избалованный безнаказанностью, он вообще намекал, что Тихоня доживает на свободе последние деньки. Утихомирить наглеца могли только граммов триста тротилового эквивалента.
Кличку "Тихоня" он придумал для себя сам. В свое время он присваивал клички другим, а себя велел именовать, скажем, "Николаем Николаевичем", но и в этом бледном обозначении ему чудилось что-то недопустимо личное. Он гордился своим профессиональным мастерством и тем, как ловко сменил в свое время квалификацию, хотя не бедствовал бы и в отставке. Однажды, прочтя статью ненавистного журналиста-болтуна о самых состоятельных людях страны, он прикинул: если бы не щелкоперы, из-за которых он скрепя сердце отказывался от самых заманчивых делишек, одно из почетных мест в этом перечне принадлежало бы ему. Только тихий нрав и нежелание высовываться преградили ему путь на пьедестал.
Журналисту не повезло: он избрал для перехода от угроз к делу неудобный момент, когда Тихоня вознамерился окончательно почить на лаврах, чтобы успеть с шиком побездельничать. Времени на разработку толковой схемы устранения с отвлекающими ходами не оставалось. Да и действовать по такой схеме ему было уже не с кем. Он почти со всеми простился: кого сдал, кого озолотил, кого поселил в дальних странах; осталась одна мелкая шушера, только на то и годная, что заложить в нужном месте взрывчатку, а потом погореть на ерунде и надолго сесть из-за вскрывшихся старых дел.
Все было готово, оставалось назначить дату. Тут и завертелась чехарда. Он понял, что не сможет завершить карьеру без праздничного салюта. Взрыв в общественном месте привлек бы внимание сам по себе, но Тихоня слишком долго воздерживался от эффектов, чтобы напоследок не побаловаться. Ему хватило одного взгляда на календарь, чтобы вспомнить про самую ненавистную дату в своей жизни и загореться желанием устроить себе праздник, то есть истребить проклятого писаку именно в этот день.
В этот день, тридцать лет тому назад ,ему наплевали в душу. С тех пор по земле перемещалось существо, которое Тихоня ненавидел еще более люто, чем приговоренного журналиста, но никогда не осмелился бы стереть с лица земли, отчего еще хуже себя чувствовал. Тихоня давно наметил осуществить в отношении ненавистного существа акт справедливого возмездия. Обстоятельства принуждали приурочить возмездие к близящейся дате. Взглянув на календарь, он удивился, как до сих пор не замечал очевидного. Сама судьба подсказывала связать две акции воедино и извлечь материальную пользу даже из формального хлопка дверью - убийства зарвавшегося журналиста.
Он сочинил анонимное послание, где грозил, что в тот самый день неумолимо всплывет неназванная, но оскорбительная и опасная для целого государства правда. Доказательством послужит насильственная смерть продажного московского журналиста, якобы пытавшегося помешать разоблачению. Оставалось подгадать, чтобы анонимка попала по назначению утром. На вечер того же дня он назначил покушение. До взрыва получатели ничего не предпримут. Узнав о взрыве из теленовостей, они поймут, что предупреждение о готовящемся разоблачении - не блеф, и к следующему утру - как раз когда исполнится тридцать лет с тех пор, как ему наплевали в душу, - выйдут на человека, которого он ненавидел даже больше обреченного журналиста, и возьмут его в оборот.

                - 1 -
Происходившее со мной перестало соответствовать логике. Я о логике своей жизни. По ней выходило, что мне достаются вершки, когда другие лакомятся корешками. Но жаловаться я не привык. Представьте себе рослого брюнета с головой на плечах и с руками, растущими из подобающего места, с несколько несимметричной физиономией, что тоже засчитывается мне в плюс, потому что на меня обращают внимание. Представили? Это я и есть. Я не жалуюсь.
Так о логике, вернее, о ее нарушении. Судьба посулила мне ни с того ни с сего нечто безумное, но заманчивое. Я ничего такого не ждал, а коротал дни, недели и месяцы, заполняя их, чем придется. Вам такое времяпрепровождение знакомо? Если да, вот вам моя рука. Если нет, лучше остерегайтесь знакомства. Впрочем, кто знает, что хорошо для человека во все дни суетной жизни его, которые он проводит, как тень? Но об этом потом.
Наверное, вы не против узнать, кто я такой. Вполне с вами солидарен. Давайте выяснять вместе. Вас это развлечет, а меня выведет из закоулков на прямую трассу.

  Я как раз петлял по закоулкам, вернее, по незнакомому спальному району столицы. Сиденье пассажира на сей раз было занято: там красовалось растение в горшке, смахивающее на миниатюрную пальму; знакомые моей матушки, затеяв ремонт, пожелали передать это чудо природы в хорошие руки. Ради разнообразия я решил уехать не тем путем, каким приехал, и безнадежно заблудился. Женщина с ребенком ловила машину. Я внял голосу совести и затормозил. Сейчас, восстанавливая в памяти события, я спрашиваю себя: не лучше ли было бы пренебречь совестью и ударить по газам? Наступит момент, когда я попробую задать этот вопрос вам.
Уже много лет я никого не подвожу. Раньше я мечтал о романтическом знакомстве и подсаживал юных красоток; голосующие не принадлежали к этой категории и прельщали другой перспективой - исполнением человеческого долга. Разница в последствиях вопиет, чтобы о ней поведали.
- Нам тут недалеко.
Я облегченно перевел дух. Бабушка была очень моложавая и симпатичная, внучка - пятилетняя и потешная. Если бы не их разговор, я бы их принял за мать и дочь. Люблю детей и льщу себя надеждой, что легко нахожу с ними общий язык. Возможно, это заблуждение.
- Направо! - по-взрослому командовала девочка. - Налево! Прямо! На первом светофоре - на стрелку!
Я поймал в зеркальце ее взгляд и поощрительно улыбнулся. Девочка почему-то испугалась и умолкла. Функции поводыря взяла на себя бабушка. Приглядываясь к ней, я все больше поражался, что женщина может так сохраниться.
- У нас, наверное, денег не хватит, - сказала она мне, попросив свернуть в тихий двор.
- Да не надо мне, - махнул я рукой.
- Нет, так не годится. Вы не уезжайте, я живо. - Она вытянула внучку из машины и скрылась в подъезде.
Я опустил стекло. По пустому двору расхаживали довольные кошки: пока что октябрь радовал теплом и ясным небом. Торопиться под конец понедельника мне было некуда. Я готовился великодушно отказаться от вознаграждения и не уезжал только из интереса к приятной попутчице.
- Эй, малый!
Не найдя взглядом никого, кому мог быть адресован окрик, я пришел к выводу, что "малый", вопреки очевидности, - это я.
- Шоферишь?
Из подъезда, выдыхая огромные порции пара, неторопливо шлепал ко мне в тапках на босу ногу здоровенный детина. "Малый" - обращение, которое он вправе употреблять к любому встречному. Я тоже не жалуюсь на рост, но ему достал бы разве что до плеча.
Вопрос вызывал не меньше недоумения, чем обращение. Спортивный костюм придавал детине сходство с торговцем с вещевого рынка, зато стрижка, окольцованные пальцы и замашки выдавали либо хозяина остывавшего неподалеку свежеотлитого "BMW", либо человека, которому ничего не стоит заказать шестидверный линкор со стилизованной птицей на крышке багажника.
- Тут такое дело... - Он водрузил пудовые локти на крышу моей "четверки". - Надо бы еще съездить. - Я кивнул, изобразив понимание. - Вернее, отвезти тут одну. А то, видишь, теща с дочкой нагрянули. Ты привез!
Я бы предпочел полюбоваться еще разок его миловидной тещей. Он приподнял верхнюю губу, что должно было означать улыбку. Я как будто человек не робкого десятка, но мне стоило труда, чтобы не вобрать испуганно голову в плечи, а шутливо развести руками - мол, ничего не попишешь.
Налицо был первый логический сбой. Обычно мои тропинки не пересекаются с путями-дорогами таких типов. Им самим я как-то ни к чему, а я испытываю к ним... Назовем это помягче - сложным чувством. У вас еще не появилось оснований мне дерзить, иначе вы назвали бы это завистью.
- Я как-то не планировал... - возразил было я. Собеседник не привык к возражениям.
- Ладно, делов-то! Не пожалеешь.
Он зашлепал обратно. Провожая взглядом могучую спину, я представлял возможные последствия своей сговорчивости. Разгулявшаяся фантазия рисовала картины одна другой краше: груз кокаина, женский труп, не влезающий в багажник, смущающая мою нравственность особа наилегчайшего поведения. Однако мелочи, которые я был в силах нафантазировать, не шли ни в какое сравнение с сюрпризом, припасенным судьбой.

  "Сюрприз" - слабоватое словечко. Тут бы заподозрить волшебство, но увы, мы - взрослые люди, нам баловаться сказками не резон. Если с кем-нибудь из вас случались чудеса, созвонитесь со мной и попытайтесь убедить, что это вам не приснилось. Мы либо поругаемся, либо вместе посмеемся.
Дальнейшее напоминало эпизод из кинофильма. Сначала до моего слуха донеслось умопомрачительное цоканье каблучков, потом из обшарпанного подъезда появилась... Помните, как Семен Семеныч из "Бриллиантовой руки" описывал работнику милиции заигрывавшую с ним красотку? Вот и я вытаращил глаза.
Не знаю, как отнеслась ослепительная блондинка к растению на переднем сиденье, - наверное, как к подсказке, что устроиться ей надлежит сзади, подальше от греха. Позади меня мелькнули бесконечные ноги. Рядом с цветочным горшком шлепнулась нераспечатанная банковская пачка купюр невысокого достоинства.
- Это от Петра, - высокомерно бросила она.
"...и Павла", - почему-то добавил я мысленно, но тут же спохватился: облик детины в шлепанцах не вязался с "Петром" в любой ипостаси. Прерывая дурной ход мыслей, я по-шоферски осведомился:
- Куда едем?
- Там скажу.
Как прикажете это понимать? Ответ и уплаченная сумма как будто подразумевали поездку на другой конец города. Пассажирка промолчала всю неблизкую дорогу до Садового Кольца, а там лаконично распорядилась, презрев схему движения:
- Налево!
Сразу за "Парком Культуры" последовал аналогичный приказ. Я решил, что наш путь лежит на Юго-Запад, и опять угадал. В районе метро "Проспект Вернадского" в тоне дамочки прорезалась заносчивость. Я остановился у новенького, с иголочки, шестиэтажного дома.
- Вы кто? - раздалось за спиной.
Согласитесь, нелепо спрашивать "вы кто?", проведя в машине без малого час. Что бы вы ответили на моем месте? Лучше всего соответствовал ситуации ответ: "Никто". Но мне не хотелось выглядеть кретином, поэтому я промолчал и улыбнулся ей мудро и понимающе, как я умею. Или мне так только кажется. Она истолковала мою реакцию по-своему.
- Подосланный?
Источником негодования явно послужила бдительная супруга слоноподобного Петра. Я поймал себя на мысли, что уже немало о нем знаю: состав семьи, пристрастие к блондинкам, немногословность, похвальная щедрость. Если бы я тогда догадывался, какие еще открытия мне предстоят!
- Ничего подобного! Просто мимо проезжал.
- Так я и поверила! - Я видел, что она изучает мой профиль и усы. Тем и другим я по праву горжусь. От следующей ее реплики я чуть не поперхнулся. - Ладно, говорите, как вас найти. Вдруг еще пригодитесь.
Наврать или продиктовать телефон? Сейчас я вас порадую - или разочарую: я слеплен из того же теста, что все остальные. Когда от интересной женщины поступает предложение обменяться координатами, я забываю про ее ухажера, даже если он способен потягаться весовой категорией с борцом сумо. Тем более, когда ее взгляд из пристального превращается в игривый, даже призывный. Чем-то я ее заинтересовал. Я вручил ей свою визитную карточку. Настал ответственный момент.
- А как найти вас?
Она молча выудила из миниатюрной сумочки прямоугольник глянцевого картона с золотыми вензелями и подала мне. Я сразу представил, с чего начну завтрашний день.
Дверца захлопнулась. На "спасибо" я не заработал.
 
Молоденькая блондинка с ногами не страдала чрезмерным любопытством. Если вы ей не чета, то наберитесь терпения: пока что вам достаточно знать, что я живу один. Ловко загнав машину в "ракушку", я, не выходя из-за руля, вынул из кармана визитку с вензелями. Ее подательница звалась романтичным именем "Вероника" и трудилась (карточка умалчивала, кем) в туристической фирме с неподобающим названием "Фуршет". Фирмы расплодились в великом множестве и испытывают трудности с названиями.
Но это так, к слову. Заблудившись в незнакомом районе, я выкатился из невеселого круга, очерченного для меня судьбой. Мало было свалившихся с неба денег и блондиночки, коллекционирующей кавалеров: последняя к тому же представляла туристический бизнес. Как любителю дальних странствий мне ничего не стоило найти предлог для продолжения знакомства.
Я был очарован. Выходя из лифта с прижатым к груди цветочным горшком, я был готов к чуду и не удивился бы, если бы у двери квартиры меня поджидала хорошенькая распространительница приглашений на презентацию прокладок. Не пропадать же даром такому настроению!
Чему нас только ни учит жизнь... Не сомневаюсь, что и вы умеете находить отраду в печали. В тот вечер я был баловнем судьбы и мог себе позволить высокопарность-другую.
Но порция чудес, рассчитанная на сутки, оказалась исчерпанной. Прежде чем отойти ко сну, я по привычке включил телевизор и увидел репортаж о гибели от взрыва в собственном подъезде известного столичного журналиста Савченко, прославившегося разоблачением высокопоставленных мздоимцев. Это было не чудом, а регулярным явлением, но я все равно расстроился. Ночью мне снились неприятные сны.

  Если в моем прежнем существовании присутствовала логика, то теперь на ней был поставлен жирный крест. Я начал утро вторника, как новорожденный, - с чистого листа. Напоив водой новое комнатное растение, я изготовился к свершениям.
Я уже начал седеть, но повзрослеть не удосужился. Путешествия - моя пламенная страсть. Вечно мне куда-нибудь хочется. В стольном граде не осталось, кажется, ни одной туристической компании, с которой бы я не вел задушевных телефонных бесед. Исключение составлял разве что новоявленный "Фуршет".
- Можно попросить...
Я не отношусь к тем, кто запросто распознает голоса. Мужские куда ни шло, но с женскими беда: никогда не уверен, с кем говорю. Даже в возрасте телефонных собеседниц мне случается обманываться на десятилетия, что чревато крупными разочарованиями. Зато дама, снявшая трубку, не колебалась ни секунды, как и подобает ее полу.
- Здравствуйте, Андрей. С утра за дело?
- Как и вы, - справедливо заметил я. - У меня к вам разговор.
- Какой?
- Можно не по телефону?
- Подъезжайте. - Она назвала адрес в центре.
Обещаю, что с жалобами на сюрпризы судьбы покончено. Ваших ушей мне не жаль, просто я уже переместился в иное, неизученное измерение. При мысли о Петре у меня заранее ныла шея. Не знаю, как вам, а мне присуще препротивное свойство все предвидеть заранее. Я вообразил, что разгадал характер ветреной Вероники. Ее кавалер рисовался мне отцом семейства, блюдущим правила своего сословия и не довольствующимся одной супругой. Свой ненормированный рабочий день он завершает в шикарных заведениях, на которые я только недоуменно поглядываю, проходя мимо. Вдруг он надумает проведать с утра ту, с кем накануне вечером был вынужден досрочно расстаться? Как бы новая встреча со мной не навела его на выводы, вредные для моего здоровья.
Всегда ли мы внимаем рассудку? Опыт трех с половиной десятилетий учит меня, что чаще мы им пренебрегаем - и правильно делаем: иначе наступила бы непролазная скука! К тому же Вероникино заведение располагалось не у черта на куличках, а под носом, в пределах Бульварного кольца. Поездка, то есть стояние в пробках, вышла короткой.
Мы с вами находимся пока что в равном положении. Кем вам видится белокурая Вероника вместе с ее ногами? Правильно, я тоже ждал встречи с простой сотрудницей - у них это зовется "менеджер". И напрасно: она блаженствовала в отдельном кабинетике, а фирма вообще называлась бы "Вероника", если бы это название уже не отсуживали друг у друга несколько однопрофильных коллективов. Случай свел меня с директрисой, а то и с владелицей - точнее простым смертным знать не положено.
- Быстрая у вас реакция! - молвила она.
- Я не просто так, - сказал я. - Я, можно сказать, международный турист со стажем и хочу...
- Какое направление вас интересует? - спросила она, не дослушав, словно заготовила вопрос заранее. Угораздило же меня сразу перейти к делу! Забыл, что ли, как она вчера гипнотизировала меня взглядом?
- Северная Африка. Только я не...
Мой ответ почему-то ее удивил. Можно было подумать, что она составила шахматную комбинацию из нескольких ходов, а я взял и с ходу пожертвовал ферзя.
- Это Галя. - Она пристально смотрела на меня, склонив голову набок.
Все-таки у нас - не какая-нибудь Европа. Демократичная владелица компании сама вывела меня под локоть из своего закутка. Я оказался среди карт экзотических архипелагов и фотографий красивейших городов мира, в обществе сразу четырех дамочек одна другой моложе. Порадоваться их обществу я не сумел, потому что переживал из-за черствости начальницы. Не иначе, у блондинки сработала интуиция: я действительно отдаю предпочтение брюнеткам.
Большинство людей мнят себя обладателями развитой интуиции. Я тоже не исключение. На досуге люблю поразглагольствовать о правильности первого впечатления, рождающегося интуитивно; потом включается рассудок и все портит. Но в то утро моя интуиция дремала. Я не догадался, что пора откланяться, иначе не оберешься бед. Слишком я уверовал в свою звезду. Самоуверенность всегда выходит нам боком.
- Где Галочка? - спросила Вероника.
- Где-то тут.
Значит, на клумбе произрастают не четыре, а целых пять цветков? Мне предложили присесть. Ожидание длилось считанные секунды - а потом мне захотелось провалиться сквозь землю. Наверное, я неприлично покраснел, а сердце забилось так громко, что удары донеслись до украинских маляров, обновлявших фасад особняка. Киногероям в таких ситуациях помогают гримеры, остальные ведут себя в зависимости от жизненного опыта и темперамента. Лично я в обязательном порядке теряюсь. Никак не ожидал, что передо мной предстанет женщина, с которой я давно расстался и не переставал об этом сожалеть.

Вернее, наконец-то перестал и был очень этим доволен. Нельзя же печалиться годами! Инициатива разрыва исходила от нее, но я вспоминал ее не только потому, что не мог простить обиду. Описать ее словами трудно. Возможно, я еще соберусь для этого с силами, а пока вам придется поверить, что по такой женщине стоило сохнуть.
Галина всегда отличалась сильной волей, но и ей оказалось нелегко сохранить самообладание. Она нахмурила брови: не иначе, вообразила, будто я ее выслеживаю. Когда-то я действительно этим грешил, только очень давно.
- Слушаю вас. - Значит, теперь мы с ней на вы?
- Знаете, времени уже в обрез. Загляну-ка я к вам позже. Завтра?
- Я со вчерашнего дня в отпуске, просто наведалась передать дела и...
Я не позволил ей с ходу от меня отделаться. Некогда я бы все отдал ради этой встречи. Со временем я успокоился, но сейчас почувствовал, как оживают старые дрожжи.
- Не надо меня отфутболивать, - выдавил я через силу.
Будь на то ее воля, она указала бы мне на дверь. Но я попал к ней клиентом и сам заказывал музыку.
- Меня интересует... - Я назвал место, и ее взгляд стал еще более подозрительным. - Только не в смысле обычного туризма. Я хочу предложить вашей фирме свои услуги. Наверное, этот разговор не к вам?
- Нет, Африка у меня.
Женщины - жадные существа. Когда-то она сама меня отвергла, а теперь отказывалась делиться мной со своей белокурой начальницей, хотя наверняка помнила, какую масть я предпочитаю.
Говорить с ней о деле я все-таки не смог и, оставив у нее на столе свою визитную карточку, попятился к двери. Она проводила меня негодующим взглядом. Я ринулся к выходу, не разбирая дороги, и чуть не угодил в ведро с краской. Маляры ковырялись не только снаружи, но и в коридоре.
- Придется минуту обождать, - раздалось с деревянной конструкции, перегородившей дверь.
Я привалился к стене, не сводя глаз с белой двери с дурацкой табличкой "Фуршет". Я бы не возражал, если бы специалистка по Африке выбежала за мной следом, но знал, что этого не произойдет. Если она и выйдет, то прошествует мимо, обдав высокомерием. Я зажмурился.
Скрип двери заставил меня опасливо разжать веки. Галина стояла рядом, нетерпеливо подбоченясь, с крохотной сумочкой на плече. Букет цветов у нее в руках издавал аромат, перебивавший даже запах краски.
- Бесконечный ремонт! - буркнула она, не глядя на меня.
Я раскрыл было рот, но ничего не успел сказать: маляры подхватили свое страшноватое сооружение и оттащили от двери. Я галантно пропустил даму вперед.
Если вы помните мои опасения насчет Петра, щедрого и любвеобильного человека далеко не апостольского чина и сложения, то оцените мое предвидение. Странно только, что интуиция не предостерегла меня еще перед дверью. То, что кольнуло меня на крыльце, зовется уже не интуицией.
Петр располагался у знакомого мне "BMW" в своей коронной богатырской позе - опершись о крышу локтями. На сей раз на нем был не спортивный костюм, а трещащий на плечах пиджак; карман на атлетической груди был оттопырен ритуальным мобильным телефоном. Не обращая на меня внимания, он распахнул дверцу машины. В следующую секунду у меня подкосились ноги: в распахнутую дверцу изящно юркнула Галина.
Я застыл на крыльце, не зная, что подумать. Не буду вас обманывать: ваши мысли по сему поводу мне уже не интересны, хотя в тот момент я с признательностью выслушал бы любое объяснение, ибо сам не мог предложить никакого. Все, на что меня хватило, - это вернуться в ремонтную вонь и полутьму офисного коридора, чтобы не торчать на виду.
Этот малодушный поступок все предопределил. Если бы я гордо прошествовал мимо них к своей машине, то обрек бы себя на многодневное недоумение в болезнетворной смеси с тоской. Сущий пустяк по сравнению с событиями, участником которых я стал со следующей минуты...

Мне до сих пор кажется, что все это сон. Как-никак наша жизнь - не кино. Или все-таки немножко кино? Рыжий паренек с пятью колечками в одном ухе, появившийся в коридоре спустя секунду, решил для себя этот вопрос положительно. Перемещаясь на роликовых коньках - способ, еще не успевший перекочевать с экранов в нашу повседневность, - он развозил по кабинетам почту. На очереди у него был "Фуршет". Распахнув дверь, он въехал туда вместе со своей коробкой. Я вошел за ним следом. Вероникина дверь была прикрыта. Четыре цветочка собрались у распахнутого окна, где ворковали о своем, балуясь чаем и пышным тортом и не обращая внимания ни на трезвон сразу двух телефонов, ни на курьера, ловко разбрасывающего письма по столам и громыхающего коньками, ни на меня.
Сейчас вы сами ответите, куда в первую очередь упал мой взгляд. Разумеется, на стол Галины! Мне хотелось узнать, как она поступила с моей визитной карточкой. Своей карточки я не увидел и в порядке взаимности присвоил Галину, с приписанным от руки домашним номером. Далее я узрел нечто, не предназначавшееся для моих глаз, - конверт с красной надписью:
                "СТРОГО КОНФИДЕНЦИАЛЬНО".
Должен похвастаться - или повиниться: я человек порядочный. Не брать чужого учили, наверное, несколько поколений моих предков подряд; мне об этом уже не напоминали - не было необходимости. Я родился со строгим кодексом чести, потому, видать, и не особенно преуспеваю. Честное слово, я не собирался красть роковое письмо, а просто любопытства ради взял его со стола. Прошу считать смягчающим вину обстоятельством смятение, в котором я в тот момент пребывал. А также небрежность курьера: разве его не учили вручать конфиденциальные депеши самому адресату, сперва испросив документ, подтверждающий личность?
- Простите, - произнес из двери мужской голос.
Я оглянулся. Курьер, закончивший объезд комнаты, так разогнался, метя в дверь, что, казалось, сейчас собьет нового посетителя с ног. Тот отпрыгнул в сторону, и рыжий парень с грохотом выкатился вон. Посетитель быстрым шагом подошел к любительницам сладкого и жирного.
- Простите! - повторил он.
Я уселся в одно из кресел. Ситуация, при внешней обыденности, складывалась любопытная. Во-первых, "простите" выговаривалось с сильным заграничным акцентом, во-вторых, молодой мужчина не очень походил на традиционного клиента турфирмы: уж слишком он торопился, но не это главное. Может, я ошибаюсь, но мне почему-то кажется, что турфирмы не обязательно посещать втроем, причем остальных двоих ставить у двери, как часовых, да еще подбирать их по принципу максимального сходства с самим собой... Либо у меня троилось от расстройства в глазах, либо то была демонстрация прогресса в области биоклонирования. Трое из ларца были одинаковыми смуглыми брюнетами европейской лепки в новехоньких пиджачках, словно минуту назад с магазинных плечиков, в белых рубашках и черных галстуках. С какого светского раута они сбежали? И что за раут поутру?
- Чем могу вам помочь? - спросила одна из четверки, полненькая очаровашка невиннейшего облика. - Присядьте.
- Мы ищем Сергееву. - Молодой брюнет остался стоять.
- Сергеева в отпуске. Может быть, мы сумеем ее заменить?
Отпустить сразу двоих, когда еще не кончился сезон? Вероника не походила на директора богадельни.
- Простите. - Что за убогий словарный запас! - Отпуск - это давно?
- Со вчерашнего дня.
- Где нам ее искать?
Из своего закутка выглянула Вероника.
- Она еще не отъехала. Только поторопитесь.
Трое одинаковых с лица и без того спешили до неприличия. Если бы я пересек комнату со стремительностью гончей, как это сделал заграничный парламентер, то точно свалил бы по пути несколько кресел. Свое я опрокинул, когда вскочил. Девушки, наверное, высказались в мой адрес нелестным образом, но я не успел этого услышать, так как бросился следом за троицей. Заклеенный конверт, почему-то оказавшийся у меня в руке, я сунул за пазуху, чтобы не мешал.
Противоестественная пара действительно еще не укатила. "BMW" мирно урчал у тротуара, когда к нему пионерским шагом приблизилась дисциплинированная троица. Парламентер, мастерски выговаривающий "простите!", наклонился. Я остался на крыльце и не мог слышать разговор, но обращение "мадам Сергеева" нетрудно прочесть по губам. Надо полагать, волшебное слово парламентера пришлось Петру не слишком по душе, потому что он вылез из машины с побагровевшей физиономией - это тоже было видно издали. Двое караульных подступили ближе. Это спровоцировало развязку.
Из припаркованного рядом джипа повыскакивали, как черти из табакерки, трое молодцов с бритыми затылками. Не знаю, уловили ли они поданный боссом сигнал или ситуация по штату требовала их вмешательства, но я сразу отказал иноземной троице в шансах выкрутиться. Молодцы предназначались исключительно для физического воздействия: все равно у них втроем не вышло бы связать и трех слов.
Первым получил по лицу парламентер: как видно, Петр воспринял его "простите" как личное оскорбление. Двое в галстуках попробовали заступиться за своего шефа, но уже через секунду-другую потерпели сокрушительное поражение. Один был лихо сбит с ног, другой согнулся пополам, получив кулаком под дых, и после удара в челюсть что-то выплюнул; возможно, это игра воображения, но мне послышался, несмотря на уличный шум, дробный звук, какой издают отскакивающие от тротуара выбитые зубы.
Избитые утерли рукавами парадных пиджаков окровавленные рты и попятились. На их месте я тоже не стал бы нарываться на новые неприятности. Надо отдать должное Петру: за время драки он и пальцем не пошевелил, чтобы прийти на помощь своим охранникам для создания численного перевеса. Но победа и так осталась за ними. Избитые братья-близнецы покорно уселись в поджидавший их лимузин. Синхронный хлопок трех дверей - и лимузин нехотя сполз с тротуара.
Прежде чем он набрал скорость, я успел разглядеть красный номерной знак и стал кровожадно предвкушать дипломатический конфликт. Вообще-то я человек мирный, но в тот момент был бы рад отвлечься на такую безделицу, как международные отношения. Лучше глобальное обострение напряженности, чем мысли про женщину, почему-то залезшую в машину к Петру. Как она посмела оказаться мадам Сергеевой, срочно понадобившейся троим из заграничного ларца? Я знавал мадам под другой фамилией.
Боюсь, события следующих нескольких минут вы в состоянии описать без меня. Да, все так и получилось: как только я сел в свою машину, слева появилась глубокая тень.
- Ты чего?
Интересно, как бы вы поступили в такой ситуации. Уехать молча было бы невежливо, да и невозможно, а любой ответ прозвучал бы неубедительно. Бывают ситуации, когда ваша невиновность очевидна вам одному, противная же сторона готова навешать на вас всех окрестных собак и даже обозвать виновником ссоры с дружественной страной. Я благоразумно смолчал.
- Я тебе зачем платил? Чтобы ты отвез, кого надо, и свалил. Чего ты тут маячишь?
Я опять не нашелся с ответом, хотя меня подмывало польстить комплиментом его отменному вкусу по дамской части. О единоборстве я не помышлял: в принципе я способен за себя постоять, но при столь разительно не совпадающих весовых категориях не требовалось моего гениального предвидения, чтобы просчитать результат короткой схватки. Со мной Петр справился бы без помощи охраны, одной левой.
К счастью, он пребывал в благодушном настроении. Знакомое явление: я тоже всегда просыпаюсь готовым обнять весь свет; правда, у меня это состояние проходит гораздо раньше одиннадцати часов. Видимо, натуре Петра было присуще больше постоянства. Или он привык наблюдать, как его ребята с бритыми затылками колошматят любого, кто злоупотребляет формулами вежливости?
- Чтобы это было в первый и в последний раз. Уматывай!
Это он напрасно: "умотать" можно только на хорошей иномарке. Наш автотранспорт не умеет рвать с места, а трогается степенно. Я так и поступил.
Говорят, если человеку отнять ногу, то у него, бывает, чешется отсутствующая ступня. В тот момент я понял, что, избежав взбучки, можно ощутить несостоявшиеся побои. Моя правая нога противно тряслась и не желала давить на газ. Видимо, дело было все же не в грозном Петре, а во впечатлении от расправы с элегантными визитерами. Не проехав и десяти метров, я счел за благо снова припарковаться и увидел краем глаза, как мимо проплывает Петин "BMW". За ним ревностно, бампер в бампер, катился джип отличившейся охраны.





В конце зимы, когда на Северный Вьетнам упала тысячная бомба, она поняла, что ждет ребенка. Налеты начались недавно, и, казалось, у дикторов каждая бомба на учете. Она, добрая душа, убивалась бы по погибшим, как оплакивала несколькими месяцами раньше застреленного Джона Кеннеди, заокеанского "поджигателя войны", если бы не радостное открытие.
Итак, это случилось в знаменательный день. Вы спросите, откуда автору известны про нее такие подробности? Очень просто: разбудите его глубокой ночью - и он назовет день рождения ее ребенка; она произвела дитя на свет вполне доношенным, судя по тому, что из него получилось. Вот вам и искомая дата... Все, больше не мешайте! Пришли в творческую мастерскую - так сидите тихо.
Согласитесь: юная свежеиспеченная москвичка, способная в 1964 году самостоятельно поставить себе диагноз по прошествии полутора месяцев со дня зачатия, - женщина грамотная и самостоятельная. Такой она и предлагается вашему вниманию.
"Прогрессивная мировая общественность клеймит заокеанских варваров", - с удовольствием сказали по радио. Она дождалась глубокомысленной дикторской паузы и сделала собственное важное сообщение:
"У меня будет ребенок".
Он не выключил радио. Существовали веские причины, по которым он стремился быть в курсе всех мировых событий. Он был заинтересован в потеплении международной обстановки и не знал, что обречен слушать про Вьетнам на протяжении всего следующего десятилетия. Сейчас он разрывался на две части: одной очень хотелось не упустить ни слова по радио, другой - поздравлять ее, говорить положенные в таких случаях слова, даже бежать за цветами.
Это был еще очень молодой, но уже очень хороший человек. Таким его воспитала мама. Папа тоже воспитал бы его таким, если бы смог, но он не смог: огромная страна, где папа оказался по стечению общественно-политических обстоятельств за пять лет до рождения сына, решила, что таким, как он, на свободе не место. Папа прибыл в огромную страну вполне сознательным юношей, тогда как большинство прибывших одновременно с ним были детворой; но то были всего лишь отпрыски побежденных героев, он же сам был побежденным героем и глядел орлом, как того требовала его короткая боевая биография и национальная традиция. Страна сначала признавала в нем орла, но через несколько лет утомилась и законопатила куда подальше.
                - 2 -
Если кому-то непонятно, почему я бросился от Галины со всех ног, объясняю. Некогда я воспарил на седьмое небо, добившись ее взаимности; потом она положила нашей связи конец, и я получил контузию от падения с большой высоты.
Я был с ней галантен и, демонстрируя влюбленность, нисколько не кривил душой, что быстро возымело результат. Продлилось это, впрочем, всего месяца три. Заявив, что ей тяжело вести двойную жизнь и что муж что-то заподозрил, она отказалась от дальнейших встреч. За недолгое увлечение я поплатился разводом с женой, укатившей вместе с нашим сыном на край света, в страну Канаду. Я долго ходил, как в воду опущенный, и потом с большим облегчением встретил выздоровление. Сын-старшеклассник иногда мне звонил и забавлял своим акцентом, примиряя с действительностью. Заболеть Галиной по второму разу мне совершенно не улыбалось.
Некоторые точки над "i" я расставил. Пока что не требуйте большего. Логичнее было бы потребовать, чтобы я вернул адресатке письмо.
Хорошо вам давить на порядочность! Я предпочел бы провалиться сквозь землю, только бы ей не навязываться. Ее новый способ существования так меня ошеломил, что я посвятил догадкам минут пять, упершись лбом в рулевое колесо. Потом, убедившись, что нога уже не дергается, я опять побрел к роковому крыльцу. В третий раз за несчастные пятнадцать минут распахнув белую дверь с дурацкой надписью "Фуршет", я застал Веронику за просмотром бумаг на Галином столе.
- Видали? - спросила она.
Я решил, что она имеет в виду письмо. Вообще-то я для того и вернулся, чтобы отдать злополучный конверт, но вспомнил не к месту похожий случай из детства. Как-то раз, любуясь дома у приятеля его марками, я не удержался и стянул парочку, но не успел спуститься по лестнице, как угрызения совести заставили меня позвонить ему в дверь и вернуть похищенное. Неужели и сейчас, как тогда, я навру, что нашел чужое под дверью?..
Особенно проницательные догадываются: не торопясь отдавать письмо, я на самом деле цеплялся за единственную ниточку, воображая, как приду Галине на помощь. Чутье мне подсказывало, что она попала в паршивую историю, из которой ее вряд ли сумеют вызволить мастера по вышибанию зубов.
- Наши окна выходят на улицу, - пояснила Вероника. - Вот это да! Телевизор смотреть не надо.
- Да уж... Часто к вам заглядывают такие странные гости?
- Раньше не заглядывали. Лиха беда начало! Вы поняли, кто им понадобился?
- Какая-то Сергеева, - схитрил я. - Но она у вас в отпуске.
- Вряд ли им действительно нужна она. Скорее, дело в Пете.
У нее это прозвучало, как "дело в шляпе", но я испытал сильное желание вскочить и дать деру. Новое упоминание Пети ничего хорошего не сулило.
- Петя Сергеев - солидный бизнесмен с заграничными связями. Еще он - муж моей сотрудницы, с которой вы только что общались, помните? - Она не сводила с меня глаз.
Хороший вопрос... Если вы решили, что догадываетесь о моем состоянии при этих ее словах, то вынужден вас разочаровать: ваши домыслы не стоят ни гроша! Я почувствовал себя мухой, угодившей в паутину. Кто-то в переломные моменты делает дыхательные упражнения, а я вспоминаю чеканные формулы. "Как рыбы попадаются в пагубную сеть, так сыны человеческие уловляются в бедственное время"...
Сам я был женат один раз, после чего погряз в холостячестве. Галина стала моей любовницей, когда была замужем уже вторично. Только ее муж номер два, выходец из небольшого южного городка, звался не Петей и имел совершенно другую внешность и габариты, хотя тоже мог бы оказаться теперь в числе хозяев жизни благодаря повышенным пробивным способностям... Значит, подвозя накануне моложавую бабушку с очаровательной внучкой, я лично познакомился с Галиной мамой, с которой когда-то водил телефонное знакомство, выдавая себя невесть за кого, и с дочерью - возможно, уже от третьего мужа... О новом разводе Галины я раньше не знал. Уж не я ли его спровоцировал? Может, кто-то и усмотрел бы в этом повод для гордыни, но мне было не до того.
- Помню. Угораздило же ее прийти на работу! Зачем, раз она в отпуске?
В следующую секунду я сам ответил на свой вопрос. Увидев на стене календарь с египетскими пирамидами, я уперся взглядом в дату в пластмассовом кружочке и вспомнил букет у Галины в руках и торт на подоконнике.
- У нее сегодня день рождения. Тридцать лет как-никак.
Я припомнил много трепетного, связанного с этой датой.
- Ничего себе подарочек на день рождения! Кажется, она здорово влипла. Придется ее... - Я сам оторопел от своих слов и смущенно оглянулся. Кроме нас, в комнате никого не осталось: все четыре девушки как сквозь землю провалились. - Не бойтесь, я ей не разболтаю про мужа и про вас. Просто мне показалось... Надо бы ее предостеречь. Вы сами сказали, что я еще пригожусь.
Если и вам мои слова кажутся бессмыслицей, то что говорить о Веронике! Я был готов с позором ретироваться.
- Сказала, но уже успела об этом пожалеть. Знаете, что, Андрей...
Она подошла ко мне вплотную, хотя нас некому было подслушивать. Сейчас это была не красотка с обложки, а олицетворение напряженного мыслительного процесса. Вряд ли она ломала голову, как помочь мне выкрутиться, - наоборот, цель состояла в том, чтобы половчее меня окрутить.
- Обещайте мне одну вещь. Вернее, две. Только честно! Во-первых, зарубите себе на носу: у меня с ее мужем ничего нет.
От такой жены, как Галина, я бы тоже не ходил на сторону. Но принимать слова Вероники на веру я не собирался.
- А во-вторых, не вздумайте навязываться ей в спасители, даже если эта троица пожаловала по ее душу. Поступите по-своему - не оберетесь бед. За нее и без вас есть кому вступиться. Обещаете?
Требовать обещания было рановато. Когда я явился, Вероника вроде бы не пожелала иметь со мной дела, а теперь брала на себя роль поводыря. Я еще не успел толком представить себя в роли супермена, расшвыривающего Галиных обидчиков. Не то, чтобы меня манила перспектива преждевременно сыграть в ящик... Я никогда не обращался к психиатрам, но, полагаю, они взирают на своих пациентов с такой же смесью пристальности и снисходительности, с какой смотрела на меня собеседница.
- Не понимаю, почему вы требуете от меня клятв.
- Потом поймете.
- Слыхали: "Лучше не обещать, нежели обещать и не исполнить"? Вдруг я передумаю? Дайте сначала сориентироваться.
- Долго будете ориентироваться?
- Хотите, я позвоню вам завтра?
- Будете тянуть, пожалеете. Советую решиться еще сегодня.
Вторник проходил под знаком коллективного нетерпения: сначала я примчался, как угорелый, к ней в контору, потом устроили спешку ее иноземные посетители, теперь невтерпеж стало ей самой.
- А что потом?
Она улыбнулась мне и спешно занимавшим рабочие места сотрудницам.
- Увидите.

Думаете, я наконец-то смог уехать? Ничего подобного: на первом же ерундовом перекрестке мне помешал продолжить движение знакомый лимузин с красным номером. Он так нахально перегородил узкий проезд, что я не стал ждать раздраженных гудков сзади, а покорно приткнулся к тротуару. "Фуршет" оставался в пределах видимости. Он был мощным магнитом, а моя машина - железкой, попавшей в зону его притяжения.
Незадачливый парламентер направился в мою сторону. Его двойники остались в машине. Я облегченно перевел дух: опасение, что избитая троица избрала меня козлом отпущения, как будто не подтверждалось. Я остался сидеть, демонстрируя недовольство. Парламентер наклонился, я сердито опустил стекло.
- Разрешите сказать вам пару слов?
Теперь его акцент был едва различим. Я указал на сиденье рядом с собой. Он обошел машину, открыл дверцу и сел. Охрана Петра знала свое дело: у бедняги уже начал заплывать левый глаз.
- Извините за беспокойство. Я решил на всякий случай вас дождаться.
- Андрей, - представился я, ожидая, что он тоже себя назовет. Но, как выяснилось, понятия моего собеседника о приличиях исчерпывались легковесным словечком "простите", за которое он уже успел пострадать. Беседу он продолжил, сохраняя инкогнито.
- Я видел вас в фирме "Фуршет". Конечно, вы не обязаны отвечать, но ситуация слишком серьезная. Вы не заметили, не унесла ли госпожа Сергеева с собой каких-нибудь бумаг?
- Она угощала сослуживиц тортом, а не копалась в бумагах. У нее сегодня праздник.
- У нее?.. - Парламентер нахмурился, а я мысленно похвалил себя за находчивость. - Какой праздник?!
- День рождения.
Он пожевал губами, оценивая услышанное.
- Может быть, кто-нибудь забрал бумаги в ее отсутствие?
Я отвернулся. Какое мне дело, намек это или простое совпадение?
- Не видал. А вы кто?
- Если госпожа Сергеева унесла бумаги, которые я имею в виду, - проговорил он, игнорируя мой вопрос, - и они будут использованы прямо сегодня, - это очень плохо кончится.
- Кому придется плохо? Вам, ей, ее мужу, кому-то еще? - Молчание. - Значит, сегодня запрещено, а потом - пожалуйста?
- Потом тоже не надо. Но сегодня - особенно.
- Кто вы такой, что берете на себя смелость угрожать?
- Это не угроза, а предупреждение. Даже, если хотите, просьба. Всего хорошего!
За короткое время, что длился этот разговор, его левый глаз окончательно заплыл. Шагая к своему лимузину, он прикрывал его ладонью. Я сорвался с места и наконец-то преодолел сопротивление проклятого магнита.

Хорошо хоть, что он не приказал своим двойникам меня обыскать! Этой мыслью я пробавлялся следующие минут десять, а потом принялся гадать, какую страну представляет молодой брюнет с подбитым глазом. Сначала я отмел все континенты, кроме Европы, потом произвел дальнейшее сужение ареала. Выбор все равно остался широк: даже после отсечения Северной Европы и Балкан (все трое были, скорее, южанами, а акцент моего собеседника выдавал латинянина) я не нашел, на чем остановиться: на Галлии, Пиренеях или Апеннинах. Что касается письма, то я принял предостережение всерьез и твердо решил, что сегодня оно к Галине не попадет. Заглядывать дальше я не решался.
За одно утро произошло столько всего, что впору было тронуться. К счастью, за нашим душевным равновесием следит интуиция, отбирающая приоритеты. У моего приоритета было женское имя. У меня вырос здоровенный зуб на судьбу: разве ее не умоляли не подсовывать мне больше подобных соблазнов? Хотя, если честно, много лет подряд не проходило дня, чтобы я не вспоминал подробности... Все происходило тогда слишком романтично и головокружительно. Так бывает раз в жизни. Или вообще никогда.
И, кстати, с привкусом эпохи. Завидуйте, сегодняшние влюбленные: в те времена еще можно было завлечь даму видеопросмотром "Эммануэли"! Взяв у приятеля ключ от квартиры соседа, оснащенной видеомагнитофоном, я заманил туда это порочное создание двадцати пяти лет от роду, стараясь не смотреть на нее в упор, потому что любая деталь ее облика вызывала у меня вредное для организма томление. Просидев перед экраном битых три часа с загадочной неподвижностью сфинкса, она выбежала на кухню, стоило мне попытаться ее приобнять. Вы наверняка простили бы мне излишнюю обходительность, если бы увидели ее хотя бы мельком.
Отвозя ее домой, я виновато внимал скупым комплиментам своей деликатности и нес в ответ постыдную чушь: мол, если в первый же раз дорваться сразу до всего, то прощай, очарование... Возможно, у этой позиции найдутся сторонники, но я мысленно ругал себя последними словами.
Первый поцелуй состоялся на следующий раз. Еще через раз поцелуи дополнились ласками, подобающими опытным взрослым людям. Предлагаю взрослым и опытным самостоятельно дорисовать детали.
"Хочешь меня раздеть?"
Она правильно истолковала мои намерения. Я много чего хотел, но не торопился с осуществлением желаний. Никому не советую медлить в решающий момент: женщины ждут от нас штурма. Впрочем, это общая формула, и применять ее надо с понятием, а я так и не научился понимать Галину. Вывод прост: стремление к пониманию до добра не доводит.
Она сама сняла с себя все и легла, отказавшись от одеяла. Ее глаза плотно зажмурились, губы впились в мои. Тогда мне было не до сравнений, зато как я дал себе волю потом!.. Я совершал подобающие случаю телодвижения, но и без моих усилий четко работающий мотор, запущенный ее инстинктом, все проделал бы безупречно. Я бы помешался от восторга, но восторгаться мешало ощущение ответственности и уникальности момента. Я добился взаимности от воплощенного совершенства: она появилась на свет, чтобы наслаждаться любовью и самозабвенно дарить себя. Вряд ли я был достоин принять дар.
"Вот и свершилось", - саркастически произнесла она немного погодя.
Она была умницей, и я считал, что она обязана найти применение своим способностям. Родив сына от первого, раннего брака с одноклассником, она вела жизнь трогательной мамаши, а я пытался расшевелить в ней амбиции, чего ее второй муж делать не собирался. Тогда это ни к чему не привело. Меньше всего я ожидал увидеть ее теперь за заваленным проспектами столом в туристической фирме. Жене всесильного Пети не полагалось работать по определению; неужели мои давние усилия дали плоды, и она пытается состояться в жизни не только как мать и супруга?
Я как раз вспоминал ее - невысокую, невыносимо изящную, с маленькой грудью (я ценю большую, но ей хорошо и так), с длинными волнистыми волосами темно-каштанового оттенка, с насмешливыми карими глазами и дерзким вырезом ноздрей, похожую на испанку (в наших пенатах это чаще указывает на примесь цыганской или грузинской крови), - когда раздался звонок.
Прежде чем отпереть дверь, я выключил телевизор. Только что я разрывался между воспоминаниями и подробностями телерепортажа о вчерашнем направленном взрыве, прикончившем на месте бесстрашного газетного журналиста Савченко, губителя многих ярких карьер. Вернувшись из редакции домой, бедняга сначала открыл дверь лифта, а потом вспомнил про почтовый ящик. В ящике его ждала вместо прессы мощная бомба. Взрыв отшвырнул его в лифт с такой силой, что он пробил головой заднюю стенку кабины... Теперь с экрана улыбался по случаю главного национального праздника своей страны обаятельный господин посол.

Напрасно вы думаете, что, спеша к двери, я надеялся увидеть Галину. Даже шесть лет назад эта гордая особа ни за что не наведалась бы ко мне сама, а теперь и подавно. Нет, то были не надежды, а беспочвенные грезы. Грезить никогда не возбраняется.
- Добрый вечер! - пропела Вероника.
Как быстро пролетел день! В плохих романах герои в таких случаях щиплют себя за ляжку, чтобы проверить, не снится ли им сон. Оторопь не помешала мне, однако, выглянуть на лестничную клетку. Зачем предоставлять Петру удобную возможность вытрясти из меня душу на дому? Иностранная пиджачно-галстучная троица тоже пришлась бы сейчас некстати.
- Бросьте, - ласково проворковала она. - Или вы ждете кого-то еще?
- При виде такой интересной женщины я по привычке ищу глазами ее кавалера. К тому же с вашим я знаком.
- Вам это только кажется. Я одна. Ну, что надумали? День близок к завершению. Пригласите меня войти или не пустите через порог?
Я попятился. Меня не часто посещали столь обворожительные и решительные гостьи. Кстати, о ее внешности. Внимание, завистники, если таковые среди вас водятся: женщина, навестившая меня на ночь глядя, сильно походила лицом на Шерон Стоун. Правда, эта Шерон была как будто лишена повадок роковой сердцеедки. Владелице процветающей туристической фирмы такие вульгарные замашки ни к чему. Если вы не допускаете, что любимая героиня откажется от амплуа женщины-вамп и от ножа для колки льда, значит, вам присущ более трезвый взгляд на вещи.
Даже не ожидая от нее ничего, кроме подвохов, я не сумел лицезреть ее телосложение без соответствующей здоровой реакции. Сам я еще не решил, как относиться к происходящему, но мужской организм - предатель со склонностью к распутству. Я отвернулся и шмыгнул в гостиную. Закат за окном указывал, что время для деловых визитов уже истекло.
- Сюда, пожалуйста. Присядьте. Чего-нибудь выпьете? Или вы за рулем?
- За рулем, но выпью.
Этим ответом она приговорила себя еще минуту-другую любоваться моей спиной. Чтобы не терять минуты зря, я полез в бар.
- Что предпочитаете?
- По случаю затянувшегося тепла - коньяк.
Лично я в теплую погоду пью пиво. Обнаглев, я брякнул:
- Мы видимся уже в третий раз. Давайте ближе к делу.
- Сколько угодно. - Она лихо закинула ногу на ногу и протянула мне пачку сигарет.
- Благодарю, не курю.
Она закурила длинную тонкую сигарету и пригубила коньяк.
- Я не оторвала вас от работы? - Она указала на компьютер, увязший в бумагах, как в сугробе. Я махнул рукой.
- Ну, что вы надумали?
- Видите ли...
Я посвятил несколько часов воспоминаниям, не подготовился к разговору и едва не ляпнул про себя и Галину, но в последний момент удержался. Во-первых, как вы убедились, я сохранил способность ценить и других дам, особенно таких соблазнительных, как Вероника, а во-вторых, мне почему-то пришло в голову, что она, возможно, и так все знает.
- Набиваете себе цену? - насмешливо осведомилась она.
Из-за этих деловых людей вечно приходится краснеть. Особенно любят резать правду-матку наши деловые дамы. В сравнении с ними западные феминистки выглядят монастырскими послушницами. Мое молчание могло быть принято только за знак согласия с ее последним предположением.
- Вот это вид!
Закрывая бар, я не заметил, как она встала и подошла к окну. Вид с моей верхотуры и правда отменный; но она, кажется, имела в виду другое. По молодости лет она вряд ли помнила очаровавшего меня в отрочестве "Разиню", зато вместе с абсолютным большинством россиян выучила наизусть "9 1/2 недель". Бьющее в окно солнце - что на рассвете, как в "Разине", что на закате, как в нашем случае, - заткнет за пояс самое сокрушительное привораживающее средство. Продемонстрировав ее во всей красе, светило свело мои шансы отвертеться к нулю. Как честный человек я не мог не шагнуть к ней.
Я уже убедил вас и себя, что накануне сошел с привычной орбиты. Муха, безнадежно запутавшаяся в паутине, готова на все тяжкие, ибо это славно отвлекает от уготованной участи. Предложение согрешить было таким щедрым, что у меня не повернулся бы язык ответить отказом. На сей раз выяснилось, что в дополнение к ногам рекордной протяженности, невиданно узкой талии, развитой груди и прочим волнующим изгибам Вероника обладает редким даром отвлекать от тяжких раздумий. Как честный человек я теперь чувствовал себя обязанным выполнить любую ее просьбу. Во всяком случае, огорчить ее отказом я не мог.
Но о просьбах речи не шло. Прозрачное платье оказалось на полу. На ней остались одни кружевные трусики, словно нарочно придуманные, чтобы приводить нашего брата в неистовство. Мое неистовство проявилось в том, что я перестал отворачиваться. Она оценила перемену по достоинству и даже попробовала на ощупь.
- Кажется, нам пора, - услышал я.
Возможно, дальнейшее слышали соседи за стеной. Давненько я их так не баловал.

- Я обиделась, - сказала Вероника, томно трепеща ресницами.
- Я перестарался?
- Нет, в самый раз. Я о другом. Галей зовут не меня, а ту, кого ты вздумал спасать. Чего это ты о ней размечтался?
Вам тоже стало бы стыдно. За истекшие годы я прокололся аналогичным образом всего один раз, зато не с кем-нибудь, а с собственной женой. Результат вам известен. Несмываемые отпечатки, оставленные на моей личной жизни эпизодом с Галиной, не исчерпывались разводом. Мудрое предостережение не сравнивать женщин, а ценить каждую как уникальный самородок, давно превратилось в неприличное общее место, однако я с достойным лучшего применения упорством ищу среди прекрасной половины человечества ее копии. О результатах поисков лучше промолчать...
Но уже через секунду мой взгляд, обращенный на Веронику, из виноватого стал вопросительным. Мне не свойственно увлекаться до беспамятства. Я был готов поклясться, что вообще не называл имен: ситуация располагала к делу, а не к возгласам.
Вероника проигнорировала мое недоумение.
- Кстати, о Галине. Ты не заметил, курьер ничего не клал ей на стол?
Вас бы такой переход тоже огорчил. Мне было жаль расставаться с иллюзией, будто она не устояла перед моими достоинствами. Ощущая на себе ее напряженный взгляд, я подумал, что напрасно наделил ее способностями психолога: мой стыд в сочетании с любопытством не оставляли ей надежды на честный ответ. Как же я торопился с выводами на ее счет - и с утра, и теперь!
- Ты о чем?
- Галина ждет важного сообщения. Я бы ей его передала.
- Не видал. - Я оскорбленно засопел.
- Вопрос снимается. Долго еще до второго действия?
У меня уже было, чем ее порадовать. Ее близость воспламеняла меня, как юношу. Я был злоумышленником, покусившимся на чужую переписку и возжелавшим чужую жену, она - обманщицей, превратившей в орудие обмана собственное тело. Практика убеждала, что соучастие в преступлении действительно разжигает страсть. В этот раз мы доставили соседям еще более продолжительное и острое удовольствие.

Раннее утро преподнесло мне горсть сюрпризов разной степени занимательности. Перечисляю по восходящей. Во-первых, к своему собственному удивлению, я так и не признался Веронике, что прикарманил письмо. Во-вторых, не понял, каким образом был найден "рено-меган" Вероники, простоявший у меня во дворе с вечера. Если ее сразу выследили, то зачем позволили провести у меня столько времени? Стоило нам подойти к машине, как меня взяли в клещи двое молодцов.
О третьем сюрпризе вы догадались сами. Я, как и вы, полагал, что Петр, вздумав учинить расправу, сделает это собственноручно, а не поручит посторонним. Да и что за нужда со мной расправляться? Я не ожидал от Петра поведения по принципу "ни себе, ни людям". Но нет худа без добра: раз ему так дорога Вероника, то не безразличен ли он к жене?
Я бы, может, и отбился от двоих бугаев, но после нескольких часов, проведенных в обществе Вероники, меня изрядно пошатывало, а ладони отказывались сжиматься в кулаки. Окажись у меня заводная ручка, бугаям не поздоровилось бы. Но Вероника, как истинная дама, наверняка не знала, хранятся ли в ее автомобиле такие грубые предметы. Бугаи, не дав мне времени на поиски оружия, раз-другой врезали мне по физиономии. Отдаю им должное: имея возможность нанести мне тяжкие телесные повреждения, они ей почему-то не воспользовались.
Через минуту, вытирая ладонью свою кровь с серебристого крыла "мегана" и провожая тоскливым взглядом неспешно удаляющихся обидчиков, я рассудил, что получил последнее предупреждение. В следующий раз за меня возьмется Петр собственной персоной, и тогда дело не ограничится разбитым носом и прикушенной губой.
Моя соблазнительница явила стойкость: заботясь о своем реноме, она не стала сопровождать потасовку заурядным визгом, зато, прежде чем укатить, пожертвовала мне платок. Я остался стоять столбом, внимая утреннему карканью озябших ворон.
Может, создавая вас, Творец действовал ответственно, но со мной Он долго не церемонился. Потому, наверное, я и затесался в чужую шахматную партию, где пока что исполнял роль даже не пешки, а еще менее значимой фигуры. Ниже пешки скатываться некуда, возражаете вы? Это меня и возмущало. Под аккомпанемент противных вороньих голосов я лишился последних остатков благодушия.
Любой на моем месте не утерпел бы и вскрыл письмо, но я не торопился усугублять ситуацию перемещением в международные сферы. О главном моем выводе из событий бурного вторника вы уже догадываетесь. Правильно: я твердо решил, что попробую оградить от неприятностей женщину, которую за столько лет не смог забыть, ради шанса ее вернуть.

Надеюсь, вам есть к кому обратиться в трудную минуту. Мне тоже везет: у Валентина всегда найдется минутка меня выслушать. И это при том, что дел у него вечно невпроворот. Валентин торгует яйцами. Саркастические улыбки совершенно неуместны: созданная им торговая сеть имеет право именоваться империей. Он мастерски подбирает места для торговли и персонал - сам он давно не опускается до розницы. Дела идут настолько хорошо, что яичный магнат уже присматривается к иным, неожиданным сферам деятельности. Последним его удачным приобретением стала столярная мастерская чуть ли не на Вологодчине. Я опробовал его фирменные табуретки - на них очень даже можно со вкусом посидеть. Столь широкой натуры должно хватать - и хватает - на все, включая непутевого соседа. В роли такового успешно подвизаюсь я.
- Схлопотал? - участливо спросил он, отпирая свой новехонький "ниссан". Можно было подумать, что он в курсе моих треволнений. Сочтя ранний час удачным временем для посвящения другого в свои беды, я лаконично изложил ему вчерашние события и ситуацию на сегодня.
- Ну и болван!
Я не обиделся на его резолюцию. Однажды я уже ходил у него в болванах, когда, сам того не желая, активно разваливал собственную семью. Он тоже не отличается супружеской верностью: таких универсалов, как он, хватает и на серьезные поступки, и на шалости. Однако об этом знают только наиболее доверенные лица, благоверная же пребывает в блаженном неведении. Стоило ему единственный раз увидеть Галину, как он меня предостерег: "Лучше завязывай. Тебе не потянуть. Потом будешь грызть локти".
С тех пор я прячу от него свои изгрызенные до кости локти, зато чту его за дальновидность. Прошу не путать это его завидное свойство с моим даром предвидения: я просто заранее знаю, как паршиво все сложится, а он способен повлиять на будущее. Вот на кого Творец не пожалел сил!
- Все это плохо пахнет, - сказал он, поглаживая недавно отпущенную ради пущей солидности бородку и морща высокий коммерческий лоб. Я тоже склонялся к такому мнению, хотя не мог судить достаточно здраво, будучи вовлеченным в происходящее не только душой, но и телом.
- Ты, наверное, торопишься?
- Дело дрянь. Если хочешь совета, поезжай со мной. Покумекаем по пути. Недаром сказано: "Двоим лучше, нежели одному". - Это он привил мне пристрастие к Екклесиасту.
Кумекать с Валькой - милое дело. Он - дипломированный филолог-арабист и знает наизусть не только библейские аксиомы, товарные свойства яйца в зависимости от рациона несушек и все калибры табуретных ножек, но и - держитесь, знатоки! - всего Омара Хайяма и Шекспира в придачу. Мне случается врываться к нему с вопросом: "Где и кто произносит: "Кукушка воробью пробила темя за то, что он кормил ее все время"?" и с воистину компьютерным быстродействием получать ответ. Валька - человек будущего, такого бы холить и оберегать от сквозняков.
Но главное даже не это. Валька - мой единственный друг. Сидя дома за компьютером, я растерял старых друзей и, зная, что новые приобретаются со скрипом, приготовился к одиночеству. Но он, словно уловив "S.O.S.", сам протянул мне руку. Наверное, торговля тоже не спасает от тоски. "Только другу надежному я б рассказал, что несчастен наш жребий от самых начал", как говаривал мудрый персидский бражник.
- Бабы! - сказал он мне, набирая скорость. - Помни: от них все зло. - В его устах банальнейшие истины звучат откровением, особенно с утра пораньше.
По дороге на загородную птицефабрику я понял две вещи, помимо источника вселенского зла: что на свете существуют по-настоящему светлые головы и что моя на просветленность претендовать не смеет.
- Ты кем себя возомнил, Андрюха? Половым разбойником? Чего вдруг богатенькая красотка полезла к тебе в койку? Просто чтобы этот ее "новый русский" сделал из тебя яичницу?
- Если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться? Это по большому счету. А по мелкому, чтобы я не совался не в свое дело. Чтобы забрать у меня письмо.
- Письма в койках не валяются. Кстати, где оно у тебя? Прочти вслух. Глядишь, все сразу прояснится.
- Дома оставил, - соврал я. Встав, я утащил письмо с собой в ванну, чтобы не оставлять Веронику с ним наедине, а потом, одевшись, сунул в карман.
- Напрасно. Ты хоть помнишь, о чем оно?
- Я его не вскрывал.
Валька отвлекся от дороги.
- Прямо Юра Деточкин какой-то! Хапает чужое, а попользоваться - ни-ни! Теперь насчет того, чтобы не лезть не в свое дело... Думаешь, я забыл, какой ты ходил, когда тебя отшила твоя ненаглядная? Слушай и мотай на ус: лучшего способа заставить тебя за ней увязаться, чем надавить на чувство самосохранения, и придумать нельзя! Тебе ведь только того и надо, что предстать перед ней героем! Не удивлюсь, если окажется, что твоя новая краля кончала факультет психологии.
Я покосился на Вальку. Все-таки не случайно мы с ним друзья: нас часто посещают одинаковые мысли.
- Что же мне делать?
Он рванул с места, устав ждать на пустом перекрестке "зеленого".
- Письмо читать. Хоть возвращайся за ним! Шучу, нет времени. Этих, на птицефабрике, надо брать тепленькими. Говоришь, вчерашние иностранцы удивили тебя своей торопливостью?
- Не то слово! Потом, правда, уехали, как паиньки, спрятались за угол и стали ждать меня.
- Столкновение с превосходящими силами. Не устраивать же пальбу в центре чужой столицы! В общем, тебе тоже нельзя медлить. Только сам ты ничего не сделаешь.
- Вот и помоги!
Валька - мой должник. Если бы не мое красноречие, жена давно вывела бы его на чистую воду. Мне она верит, не ведая о причине развода и считая безгрешным. Вальке моя помощь нужна позарез: он - многодетный папаша и души не чает в своем семействе.
- Где он живет?
- Кто?
- Мальчик в кожаном пальто! Да Петр этот! Вдруг и вправду все дело в нем? Версия слабенькая, но надо проверить хотя бы ее, чтобы не терять времени.
- В Перово. Хочешь к нему в гости?
- Я вообще ничего не хочу. Залечь с книгой - вот моя заветная мечта. Но разве до книг, когда в глазах одни табуретки с яйцами... Просто самому тебе все это не осилить. Лучше сиди и не рыпайся! А то несешь всякий бред... Сам посуди: какой еще секс в оплату за пустые обещания? Развесил уши, а она и рада навешать тебе лапшу. За письмо - еще туда-сюда, но в таком случае она должна была его из тебя выцарапать, а она, говоришь, даже нигде не порылась, пока ты отмокал в ванной?
- Вроде, нет.
- То-то и оно! Сообразила, видать, что ты все равно приползешь к Галочке на брюхе с письмом в зубах. Говори адрес! Тебе там делать нечего: в этот раз за тебя, чего доброго, возьмутся всерьез. Вылезай! Вернешься домой на метро.

Никому из вас не понравилось бы чувствовать себя идиотом. Мучаясь головной болью после недосыпа и двух ударов с размаху по лицу, я ехал в вагоне среди разношерстной публики, уже потянувшейся с окраин в центр, и бранил себя за безмозглость. С какой стати я так разоткровенничался с занятым соседом, да еще переложил на него свои заботы? Друзей надо беречь. Кончиться это могло одним - позором. Переживая свое грядущее посрамление, я забыл о бдительности. Если бы я догадывался, во что все выльется на самом деле, то выскочил бы на ближайшей станции, позвонил Валентину на мобильный, благо что у него он всегда под рукой, и дал отбой... Я бы все сделал, чтобы история, начавшаяся как избитая фигура с несколькими углами, не переросла в драму. Но мое шестое чувство предательски молчало.
Если вы полагаете, что бурно проведенная ночь заглушила старые дрожжи, значит, еще не прочувствовали, с кем имеете дело. В объятиях шикарной блондинки с ногами впору было обрести покой и довольство, тогда как Галина причиняла мне одни огорчения, и все же... Напрашивается прочувственный вывод, который я предоставлю вам сформулировать самостоятельно. Потренируйтесь в изящной словесности, заодно избавьте меня от необходимости произносить красивости.
Телефон ожил только в полдень.
- Слушай. - Я представил себе, как Валька крутит одной рукой руль, другой прижимая "мобильник" к уху. Его, как многих, хлебом не корми, дай потрепаться по телефону на полном ходу. - Пенсионерки только что выложили все, как на духу. Твой Петро обретается совсем в другом месте. В доме, откуда ты увозил свою красотку, обитает его теща. Она часто берет к себе внучку, а Петруччио за ней приезжает, поэтому на лавочке знают его и машину. Теперь соображай, какими судьбами там оказалась твоя краля.
Долго ломать голову не понадобилось. При такой жене, как Галина, любой отказался бы осквернять изменой семейный очаг. Неясно только, почему Петр избрал местом для свидания не номер в "Метрополе", а квартиру тещи, да еще проворонил ее внезапное возвращение...
- Пенсионерки с их разведданными - это цветочки, - не унимался Валентин. - Ягодки пошли, когда появилась сама мамаша твоей Галочки... Ладно, подробности при личной встрече. Ты закачаешься!


Места на свободе не оказалось многим, самым разным; их вообще набиралось все время так много, что само понятие "свобода" потеряло смысл. Папе было даже легче выжить в заключении оттого, что он был такой далеко, ох, как далеко не один. И ох, в какую даль его занесло! Там он и сгинул, провкалывав на огромную страну задарма то ли всего ничего, то ли с десяток лет. Маме будущего хорошего молодого человека так и не удалось выяснить, где гнул спину ее возлюбленный и сколько лет длились его муки, но это, согласитесь, мелочь в масштабе такой огромной страны.
Потом у страны прорезалась хлипкая совесть: она извинилась сквозь зубы и даже заплатила за убиенного денег; мама купила на них хрустальную вазу, которую ее сын потом повсюду возил с собой, как урну без пепла. Разумеется, при такой родословной нельзя было не вырасти душкой и не проявлять интереса к событиям в мире, гражданином которого он себя мнил.
Такой примерный молодой человек, тем более с такой яркой внешностью, не знал отбоя от хорошеньких девушек. Он учился в университете и жил в общежитии, где соседи по комнате, входя в положение, не возражали оставлять его с ними наедине - всегда по одной, ибо времена были скромные. Он этим не злоупотреблял, потому что был нравственный и к тому же имел в жизни цель. Добиться цели, правда, было бы очень трудно, потому что документов, подтверждающих отцовство сгинувшего невесть где, не существовало. Осталась только бумага с его подписью, но сын ее никогда не видел, потому что мама не показывала ее даже ему.
Молодой человек был не только славным, но и честным и никогда не обещал жениться; девушкам он давал право самим решать, оставаться ли с ним в комнате, раз все ограничится одним разом. Но та, что пришла к нему в день знаменательного налета, завоевала к себе другое отношение. То есть она его специально не завоевывала, просто так вышло. Бывает. Молодой человек не знал по молодости, что так бывает, просто ему захотелось бежать за цветами. Он чмокнул ее в щеку и сказал: "Вот это радость! Я сейчас."
Она знала ему цену, но вокруг все были не так хороши, поэтому она была готова к тому, что он не вернется. Но он вернулся и принес цветы, и она поняла, что ей улыбнулась удача, хотя не поняла, почему именно ей.
                - 3 -
Напрасно я настраивал вас на легкомысленный лад. Не знаю, сумеете ли вы теперь плавно перейти вместе со мной с несерьезного мажора на минор.
Я извелся ждать Валькиного возвращения. Работа не клеилась, дисплей и клавиатура превратились в личных врагов. Когда под вечер в дверь позвонили, я поплелся открывать без всякого энтузиазма. Обещанные Валькой подробности ничего приятного не сулили. Я готовился к восстановлению жизненного равновесия, предчувствуя драму - без шекспировского размаха, но со всеми атрибутами простой беды.
Распахнув дверь, я увидел Валькину жену.
- Андрей! - У нее дрожали губы. - С Валентином несчастье.
Я услышал об этом первым по чистой случайности: бедной женщине, только что узнавшей об аварии, было не до озарений. От нашего дома два шага до Склифосовского. Там обреченно развели руками. У меня разрывалось сердце: утешить несчастную Валькину жену мне было нечем. Потом примчались его родители и суровые молодые люди, некогда нанятые Валькой торговать его хрупким товаром, а потом заслужившие доверие и превратившиеся в партнеров. Я передал им вдову, стараясь не думать о троих маленьких детях. Дернул же его черт так рано поутру отправиться по своим яичным надобностям, а меня - произнести заветное "помоги"!
Я почему-то не сомневался, что с ним ничего не произошло бы, не сунься он в мои дела, как ни привержен он был лихой езде. Но ко мне никто не приставал с расспросами: о нашей утренней встрече знал теперь один я.
- ...обычное дело, - бубнил сержант, доставивший пострадавшего в больницу и уставший ждать, когда за ним приедут сослуживцы. - Одни носятся, как угорелые, другие не признают разграничительную полосу...
- Кто несся?
- Бедолага в "ниссане". Гнались за ним, то ли?
- Вас вызвали на аварию?
- Нет, они долбанулись у меня на глазах. Я как раз дежурил у выхода из метро на шоссе Энтузиастов. Лобовое столкновение, как в учебнике, только брызги во все стороны. Меня вот-вот должны были сменить на обед, и на тебе... Так и промучился весь день не жравши.
- Он что, вылетел на встречную полосу?
- Не он, а грузовик. Прямо "Летучий Голландец" какой-то! Подхожу - нет водителя, и все тут! Я даже заглянул под кузов - может, валяется там в шоке? Нет, пусто. Чудеса! И без номеров. Кино, да и только.
Я был близок к обмороку.
- Он еще был жив? Говорил что-нибудь?
- Бредил в "скорой". Веселый был мужик: похабщину нес, про яйца.
- Это не похабщина, а коммерция.
- Понятно... - Сержант воодушевился. - А Таисия, видать, его жена?
Я не знал никого под таким именем.
- А что?
- Да ничего. "Таисия..." - говорит. Потом гляжу - на губах кровавые пузыри. Так в "скорой" и помер. Ладно, бывай. За мной приехали.
Я понимал, что суровые Валькины партнеры станут искать убийц среди конкурирующих заправил яичного бизнеса, а не там, где следовало бы, но твердо решил не наводить их и милицию на более реальный след, чтобы не брать на душу новых грехов. С меня хватало одной вдовы и троих сирот. Впрочем, дела убийц обстояли не так уж хорошо: Валька намекал, что дружит с органами правопорядка. Слово "дружба" покойный никогда не употреблял всуе.
Я чувствовал себя полным кретином и законченным негодяем, той самой кукушкой, ответившей черной неблагодарностью великодушному воробью. Жить не хотелось, соображать, как быть дальше, - тем более. Если бы я мог руководствоваться холодным расчетом, то постарался бы выкинуть из головы коварных баб. Погибший из-за меня друг протянул бы, наверное, с того света руку и помог избавиться в конце концов от наваждения, как давно хотел.
Не стану спрашивать, как бы вы поступили на моем месте, потому что не верю в универсальные рецепты. Лично я с радостью напился бы по примеру горюющих и кающихся героев фильмов и книг, но вот беда: спиртное на меня не очень-то действует и потому не вызывает интереса. Свою норму я выпил еще в юности. На трезвую голову думалось только о мести. Можете усмехаться, видя в этом всего лишь упорство отвергнутого влюбленного. Хотелось бы верить, что вы не правы.




Подобную встречу категорически отсоветовали бы мне и вы, и любой, кому небезразлична моя участь. Совать голову в львиную пасть смеет разве что дрессировщик на арене, уверенный, что сытый зверь не польстится на такие глупости. Однако именно этот рискованный трюк я и вздумал проделать, для чего набрал домашний номер, который еще ни разу не набирал.
- Добрый вечер.
- Уже соскучилась? - Она не тратила времени на церемонии. Иногда я медленно соображаю. Вот и тут не сразу спохватился, что она употребляет не тот род. По ее тону можно было предположить, что звонок прозвучал в неуместный момент. Неужто мне удалось ее смутить?
- Мне надо с ним поговорить.
- Мало тебе? - невежливо спросила Вероника, даже не поинтересовавшись, о ком речь. Мне бы удивиться ее догадливости, но я был занят другим: нахально представлял себе, как она нежится голышом в ванной, хотя водные процедуры плохо вяжутся с резкостью тона. Стоило мне отвлечься от неприличных фантазий - и перед глазами появлялся Валентин, не выживший в лобовом столкновении с грузовиком без номеров.
- Он у тебя?
- Точно, сдурела! Я тебя предупредила... Валяй, если жизнь не дорога, ведьма! В ступу захотелось? Тогда про метлу вспомни. - Она бросила трубку.
Я бы предпочел, чтобы поэтичная хозяйка турфирмы шествовала по жизни легкой походкой и чуралась грубой прозы; увы, прошлой ночью у нее с языка срывались словечки, которые даже я постеснялся бы воспроизвести. Своей вспышкой раздражения она еще больше заморочила мне голову.
Ночь - не самое подходящее время для разгадывания загадок. Однако я был так взбудоражен событиями кошмарного дня, что оперативно нашел решение. Одновременно с вами я сообразил, что Вероника не одна и почему-то предпочла создать у гостей впечатление, будто болтает с подружкой. По части смысла ее ответа я вас даже опередил. Теперешний центр развлечений "Метелица" носил когда-то простонародное наименование "Метла"... Оставалось только проверить правильность догадки.
В ночи моя колымага смотрелась по соседству с лимузинами престижных марок, как крестьянская телега рядом с барскими экипажами. Не буду уточнять, кем я себя чувствовал, минуя бритоголовых водителей, вызывавших у меня даже не трепет, а полное непонимание. То же самое, только в еще большей степени, относилось к их хозяевам.
Впервые в жизни я оказался в заведении такого сорта. Прежде, как вам уже известно, я только косился на них снаружи.
- К кому? - спросили гиганты при входе, преградив путь. То ли мое одиночество, то ли понурый облик подсказали им, что на клиента я не тяну.
- К Сергееву, - сказал я и подвергся обыску.
- Ждите здесь.
Ожидание было недолгим. Едва я успел разглядеть в затемненном помещении по соседству с холлом мерцающие, как ночные города под самолетным крылом, игральные столы, окольцованные элегантными костюмами и длинными полуголыми телами, словно позаимствованными на всемирном состязании красоты, как вид загородили трое, один другого представительнее. Сразу меня признав, один бросил двум другим:
- Порядок.
Двое развернулись и вразвалку двинулись обратно, в таинственное затемненное помещение. Не узнав в них ни тех, кто прошлым утром выбивал зубы иностранным подданным, ни своих недавних обидчиков, я проникся к Петру еще большим почтением: при теперешней тревожной жизни у него имелись средства - и основания - содержать многочисленную охрану. Неудивительно, что нас оставили с глазу на глаз: с первой встречи обоим было ясно, что победитель выявится без силового единоборства, как у некоторых копытных, умеющих зрительно оценивать свои шансы. При таком раскладе присутствие телохранителей только унизило бы их хозяина. Петя понимал, что нескладный дылда явился к нему не для соперничества на равных, а для уважительного разговора без рук.
В мои намерения уже не входило швырнуть ему в лицо обвинение во всех событиях двух злосчастных дней. Я понял, что не гожусь в камикадзе, хотя по дороге злобно предвкушал, как схвачу его за глотку и вытрясу всю правду. Пока что у меня не поворачивался язык назвать его убийцей. Но бездействовать я тоже не мог.
- Зачем это? - спросил я без подготовки, выразительно поднося руку к не успевшему зажить носу.
Если мой вопрос и вызвал у него какие-то эмоции, то он не подал виду. Пшеничные брови остались на прежнем месте, зеленые глаза сохранили безразличное выражение, на румяной физиономии не появилось складок.
- Заживет, - пробасил он.
Причина утренней разминки в виде рукоприкладства осталась невыясненной. Петр сохранил спокойствие. Это позволило мне приступить к главной части программы.
- Вчерашняя троица заявилась в "Фуршет" при мне.
- Ну и что?
- Они требовали Сергеева. - Врать не в моих правилах, да и не умею я, но мне хотелось хоть как-то ему досадить.
- Разве не мадам? - Его удивление выглядело искренним. Выходит, Вероника ошибалась, утверждая, что дело в нем? Или сознательно морочила мне голову? - Только иностранцев не хватало на мою задницу! Ладно, переживем. Тебе-то чего надо?
"Правды! - хотелось мне ответить. - По возможности - о нелепой Валькиной гибели, а также о том, по-прежнему ли тебе дорога твоя жена или тебе подавай блондинку с ногами. На последний вопрос предпочтителен утвердительный ответ".
Ничего этого он от меня не услышал.
- Учти, они не такие слюнтяи, как могло показаться. Они еще себя покажут.
- Вот навязался на мою голову, предсказатель! Хочешь мне помочь от них отделаться? Или пугаешь? Отстань: и без тебя тошно.
- Они не обознались?
- А ты настырный! Ладно, нынче я добрый... - По правде говоря, я еще не видел его в гневе. - Говоришь, обознались? А зачем два дня крутиться вокруг моего дома? Не знаешь? Тогда ступай, не доводи до греха. - Он нахмурился.
- Ты меня уже предупредил. - Я опять поднес руку к лицу и наконец-то добился недоуменной складки на его переносице. Хотя чего тут недоумевать?
- Пропустите его!
Последняя реплика была адресована охране. Видимо, не поступи от Петра этой резолюции, меня замуровали бы в ближайшей стене. Я смиренно покинул оставшееся непонятым заведение, сел в машину и неторопливо поехал по спящему городу домой.
Ваши упреки не принимаются: я скорбел по Вальке всем сердцем, но к скорби примешивались соображения конкретного свойства. Альтернатива была проста: либо, убиваясь по нему, схлопотать инфаркт от чувства вины, либо ворочать мозгами. Думаю, вы тоже на моем месте избрали бы второе.
Ворочанье мозгами грозило помешательством. Что умудрился узнать Валька, пробыв считанные минуты рядом с домом Галиной матери, чтобы кто-то поторопился таким радикальным способом заткнуть ему рот? Не ерунду же насчет того, кто где живет, какую мог бы поведать любой карапуз из песочницы!
На последнем перед домом светофоре меня осенило. "Ягодки пошли, когда появилась сама мамаша твоей Галочки..." - вспомнил я Валькины слова. Выходило, что подозрение в невинном разговоре с Галиной матерью превращало любого в кандидата на тот свет. Непонятно, как продолжала жить и здравствовать сама хранительница тайны.
Если бы я тогда вспомнил, что сам в понедельник пригласил ее к себе в машину, то совсем поседел бы от страха за собственную жизнь. Но мне было не до страхов: я не только прикоснулся к зловещей загадке, но и вознамерился вернуть старую любовь. Скажете, я окончательно рехнулся? Тогда пускай вас, привыкшего, как я, к монотонности, тоже всего за пару дней соблазнят, изобьют, устроят встречу с бывшей возлюбленной и опознание тела приятеля, пожелавшего вам помочь и тут же расставшегося с жизнью... Посмотрим, сохраните ли вы способность мыслить здраво.

Казалось бы, всего за день и за половину ночи произошло столько всякого, что оставалось только рухнуть бездыханным. Но какой тут сон! Возвратившись из казино (каково звучит!), я не находил себе места. Меня мучило чувство, что странные Вероники речи связаны с гибелью Валентина. Опасаясь, что человек, заставивший ее говорить загадками, до сих пор у нее, я не набирал ее номер. Вряд ли подружка, даже ведьма, стала бы просто так названивать ей в три часа ночи.
Я повалился на кровать, не раздеваясь, и стал мучительно складывать из кусочков мозаики осмысленную картину. Очень быстро выяснилось, что мне недостает большинства элементов. Вместо законченной батальной сцены у меня получалась в лучшем случае часть пушечного ствола, сапог артиллериста, угол снарядного ящика да клочок неба над полем битвы.
Через час с лишним раздался телефонный звонок. Прежде чем схватить трубку, я успел представить себе новый труп. Не успел я выяснить пол очередной жертвы, как услыхал в трубке:
- Ну, живой? Много выиграл?
- В смысле?
- Ты же у нас теперь играешь в рулетку. Ладно, не в том дело. Ты правильно меня понял?
- Тебя - да, а в остальном ни черта не понимаю. Здорово, что ты сама звонишь! Ты одна?
- Теперь одна. Тебе бы таких гостей! Сразу говорю: я не виновата!
- В чем? - спросил я, хотя вроде бы догадался, о чем речь.
- Во всем! Я тебя предупреждала. Теперь сам расхлебывай.
- Ты знаешь, что случилось с моим соседом?
- Сдался мне твой сосед! И ты с ним вместе!
Я не жду от женщин последовательности, иначе обиделся бы.
- Век бы вас всех не знать! Ты представить себе не можешь, во что вляпался!
- Кажется, я для этого ничего не делал, в отличие от тебя, - резонно возразил я. - Чем вам помешал Валька?
- Это еще кто? И не "вам", заруби себе на носу! - Вероника чуть не плакала. - Им! Ввалились и спрашивают: кто сидел в "ниссане"? Я отвечаю, что понятия не имею ни о каком "ниссане", а они не верят... Хорошо, что тебя еще не знают в лицо.
- Как это - не знают? Чье, интересно, лицо они пытались изуродовать с утра пораньше?
Кажется, этой ночью я был обречен задавать идиотские вопросы. На другом конце трубки возникло замешательство.
- Это из другой оперы... В общем, предупреждаю: не вздумай хоть ты к ней соваться!
- К кому?
- К Галиной маме! Если ее напугать, она все испортит.
- Что? - Если вам надоела моя тупость, предлагаю представить себя на моем месте, причем непременно в четыре утра. Кстати, последний вопрос был не настолько тупым: он заставил Веронику надолго смолкнуть.
- На это я не могу толком ответить, - молвила она после длительного молчания. - В общем, запомни - или запиши, если со страху отшибло мозги... - Не знаю, как вы, а я от таких ее невежливых речей напрочь забыл, что ровно сутки назад барахтался с ней в той же постели, на которой теперь лежал мешком. - Раз Галиной заинтересовались всякие зловещие типы, от нее лучше бежать без оглядки. - Далась ей эта психология!
- А как же главное? С чем связан интерес - раз. И что такого страшного в ее матушке, что встреча с ней карается смертью, - два.
- Смертью?..
- Представь себе! В качестве постскриптума можешь еще откровенно ответить, зачем ты...
Только в ночи, обалдев от навалившихся за день напастей, мужчина может так унизиться, чтобы выведывать у женщины, чего ради она легла к нему в постель. Отдаю Веронике должное: она проявила поразительную для такого часа проницательность и спасла меня от унижения, не позволив сформулировать последний вопрос.
- Я не жалею, совсем наоборот. Устраивает тебя такой ответ? На остальное отвечаю: не знаю - раз. Не знаю - два. Соболезную - и в последний раз предупреждаю: все очень серьезно. Одна оплошность - и ты после соседа следующий на очереди.
Любовники не завершают ночное воркование на угрожающих нотах. Я бы обиделся, но помешала природа. Ей не было дела, что я этой ночью не сомкнул глаз: в повестке дня числился рассвет, о чем и оповещало состояние неба за окном. Рассвет, если кто запамятовал от недосыпа, бывает поутру. А поутру нас обычно посещают светлые мысли. Таковая посетила и меня, только от нее у меня потемнело в глазах.
Прежде чем врезаться в грузовик, Валентин успел позвонить мне по мобильному телефону. Аппарат зафиксировал номер последнего соединения. По словам милиционера, в разбитом "ниссане" были найдены водительские документы, пухлый бизнес-блокнот и не менее пухлый кошелек. "Нокию" прихватили раньше.

Итак, на моем батальном полотне красовалась теперь вся нога артиллериста и кончик его носа, весь пушечный ствол от жерла до казенной части и добрая четверть озаряемого выстрелами небесного свода. Появилась и новая деталь - бездыханное тело, подозрительно напоминавшее мое. Вспомнив про звонок с мобильного, я обреченно отнес себя к покойникам.
Говорят, страх парализует волю. Видимо, таково правило, но, как известно, правила красны исключениями. Я и служил исключением, подтверждающим правило. Проведя бессонную ночь, я тем не менее кипел энергией. Как верный кандидат на тот свет я не находил доводов против предсмертного рандеву. Оставалось придумать, как предотвратить возмездие. Петина привычка охранять женщин, с которыми я встречаюсь, и методы охраны уже были мне хорошо известны.
Прежде чем развить бурную деятельность, я все же на какое-то время отключился. Совсем не спать я не умею, а будить меня некому. Раньше эта обязанность лежала на кошке. Я жил с ней душа в душу, но зрелище маленького преданного животного, встречающего хозяина у дверей после недолгих отлучек, слишком красноречиво напоминало о моем одиночестве; я не выдержал и переселил ее к своей матушке. С тех пор природа представлена в моей квартире только безмолвной растительностью. С понедельника у окна красовалось еще и миниатюрное подобие пальмы - свидетель хаоса, воцарившегося с того дня в моем существовании.
Приоткрыв глаза, я увидел пальму и все вспомнил, в том числе намеченную встречу. Ко мне мигом вернулось настроение тревожной приподнятости, которое я испытывал последний раз шесть лет назад, когда приближался миг свидания. Впрочем, назвать наши тогдашние встречи свиданиями можно только условно: я приезжал за свой дамой и куда-нибудь ее вез. Поступать иначе было опасно: дама имела привычку опаздывать по меньшей мере на час, задирать нос и отказываться от оправданий.
Наверное, и теперь меня ждало что-то похожее. Часы подсказывали, что муж как человек деловой уже кует где-нибудь дензнаки, а жена, трогательная мамаша, пестует свое двуглавое потомство. Я схватил трубку. Если бы на том конце раздался не тот голос, я бы бросил трубку, как часто делал когда-то. Но от ее мелодичного "алло" я сразу подобрался.
- Доброе утро. Это Андрей. Узнала?
- Да.
- Нам надо поговорить.
- О чем?
- Не по телефону. Куда мне приехать? - Я намеренно лишал ее возможности отказаться.
- Сейчас соображу... В двенадцать в парке на Поклонной. Первая скамейка справа, если смотреть от Триумфальной арки. Муж меня подвезет.
Я неэстетично вытаращил глаза, благо что видеть меня было некому. А как же дензнаки? Я представил себе, как, прикатив с Рублевки, - номер мобильного телефона с визитной карточки лишен координат, но откуда еще удобно подъехать к Поклонной "новому русскому"? - муж самолично, на глазах у гуляющих и, хуже того, у жены отучает меня назначать свидания его женщинам...
Однако дать задний ход я не смог, так как в трубке уже звучал отбой.

Я приготовился к рандеву, как к интервью в солидной компании. Речь о психологической подготовке, а не о внешнем виде: я всегда опрятен, а надеть галстук меня все равно не заставить никакими силами. Предлагаю вспомнить молодость и не высмеивать мое волнение. Лучше узнавайте по телевизору про взрывы в почтовых ящиках и помните об осторожности, отпирая собственные. Лично я уже третий день вынимал свою корреспонденцию с замиранием сердца.
Несмотря на солидный запас времени, я понесся на Кутузовский сквозь завесу дождя, как угорелый. Казалось, я снова мчусь за Галиной в окраинный район, где она проживала некогда с прежним мужем и восьмилетним сыном. Помнится, как-то раз это чуть не кончилось настоящей аварией. Правду говорят: влюбленных оберегают свыше.
На сей раз беречь мою жизнь взялся инспектор ГАИ. Я проскочил перекресток в роковой момент, когда желтый сигнал сменялся на красный, был остановлен повелительным жестом полосатого жезла и извлечен под дождь. У меня собственный метод общения с этой публикой, освобождающей нас от лишних накоплений. К инспектору выходит трезвый, спокойный, уважительный, заранее с ним согласный владелец скромного авто. Чтобы оштрафовать такого, надо питать испепеляющую страсть к презренному металлу. Некоторые питают, в некоторых просыпается совесть.
- Вы уж извините, товарищ старший лейтенант! Вообще-то я не нарушитель, сами видите! - Что он такого видит? Но фраза полезная. - Я мирный. Вон их сколько! (Напоминание о крутых нарушителях - свидетельство сочувствия к нелегкому уличному труду). Просто тороплюсь очень, вот и загляделся.
На это должно последовать заученное: "Вот и накажем, чтобы в следующий раз не торопились". Но мне попался телепат.
- К девушке, что ли, спешим?
Я почти искренне потупился.
- Как вы угадали?
Вместо того, чтобы продлиться еще какое-то время, воспитательный процесс был прерван в зародыше. Правильно говорят: время - деньги. Взять же деньги с меня у него не поднялась рука.
- Работа такая. Держите. В следующий раз не попадайтесь.
Зоркий глаз из-под фуражки уже выхватил из потока сияющий "лэнд-крузер". Свисток, властный жест... Я прыгнул на сиденье и запустил мотор.
Из-за заминки с инспектором я немного опоздал и, выскакивая из машины, в спешке запамятовал оглядеться. Впрочем, даже узрев целую армию соглядатаев, я бы не отказался от встречи.
Дождь перестал. Огромное выложенное гранитом пространство оживляли журчащие фонтаны и бесчисленные киоски; живописнее всего выглядела торговля воздушными шарами всех форм и расцветок и игрушками - мягкими, надувными и Бог знает какими еще. Поодаль горел осенней желтизной парк. Гуляющих было немного, но я все равно не смог определить, кто ее привез и из какой точки она шествует к условленной скамейке. Поняв, что мордобитие мне не грозит, я приветственно помахал ей рукой.
Если она и изменилась за истекшие годы, то только к лучшему. Обычно в таких случаях говорят "расцвела", но я стараюсь не пользоваться избитыми формулами, тем более что они не всегда точны. Красавицей она была и раньше - во всяком случае, такого было мое мнение, которым я с ней делился при каждом удобном случае; устоять перед моим восторгом было превыше женских сил. Теперь в ней поубавилось высокомерия. Умные красавицы скромны, ибо понимают, какой тяжкий крест несут, не очень умные задаются. Выходит, она поумнела. Я и раньше считал ее умницей, а ум в превосходной степени - уже мудрость. Ко мне легкой походкой приближалась мудрая кареглазая героиня моих грез.
И не сбивайте меня намеками, что третье замужество в сочетании с приключениями на стороне требует совсем иной квалификации!
- Привет! - Она села на влажную скамейку. Я присел рядом. - Я не зря тебя побеспокоил.
- Какое беспокойство! - усмехнулась она.
- Что это была за драка? - спросил я без предисловий.
Она пожала плечами и покачала невыносимо изящной туфелькой. Когда-то я сам дарил ей туфли. Это доставляло ей искреннюю радость: она менялась на глазах и переставала вредничать.
- Петя меня бережет.
- Тебя больше не тревожили?
- Тебе-то какое... - Она вовремя одумалась. - Нет. Только торчат третий день у дома. Стерегут, как репортеры - Мерилин Монро.
- Брось, еще накаркаешь. Что им мешает тебя навестить?
- Петя, наверное. Он два дня не ездил на работу. Ты что, знаешь, что происходит?
Я нащупал в кармане письмо. Я гордился тем, что удержался и оставил его невскрытым, но у меня все равно горели от стыда щеки.
- Открой сумочку и поставь на скамейку между нами.
Она повиновалась беспрекословно. Как хорошо я помнил ее послушание в те нечастые моменты, когда она переставала корчить заносчивую красотку! Я постарался как можно незаметнее переместить письмо в сумку.
- Это письмо адресовано тебе. Позавчера я взял его с твоего стола. Может, это даже к лучшему... - Я мысленно попросил у Вальки прощения за свои слова.
Она запустила руку в сумочку и надорвала конверт.
- Подожди читать! Не вводи в соблазн заглянуть тебе через плечо.
- Ты знаешь, о чем здесь говорится?
- Понятия не имею. Но догадываюсь, что это как-то связано с твоей мамой.
Как видите, недаром я завалился на рассвете спать. Эйнштейну приснилась теория относительности, а мне - новые детали батального полотна, среди которых, кроме горки ядер, фигурировала маркитантка.
Галина пожала плечами и поставила сумочку себе на колени. Ее профиль был для меня нестерпимым зрелищем. Я так разволновался перед встречей, что не успел решить, пугать ли ее рассказом о гибели друга, неосторожно познакомившегося с ее мамашей. Решение приходилось принимать на месте.
- Галя...
Я дотронулся до ее маленькой руки. От неожиданности она отдернула руку, слегка царапнув меня ногтями. Ногти у нее на руках и на ногах красивы сами по себе и почти не требуют маникюра. Не верьте мужчине, который клянется, что не обращает внимания на женские руки; о ногах и говорить нечего. Я же сказал: судьба расщедрилась на подарок, сведя меня с воплощением женственности.
Но я молчал о другом, и не мудрено: прозрение наступило с непростительным опозданием. Она воплощала не только женственность, но и упрямство. Падая к ее ногам, мужчина обрекал себя на отставку, так как лишал ее выбора. Чтобы ее покорить, следовало разыгрывать равнодушие - или быть равнодушным от природы. Что-то это подозрительно напоминало... Неужели все три ее мужа верили мудрости поэта?
- Извини, - сказала она.
Я передумал. Только что я собирался все ей рассказать, но язык отказался повиноваться. В события снова вмешалась судьба: раскрой я рот - и она непременно поделилась бы услышанным с мужем. В итоге узел распутывался бы совершенно иным способом. Не знаю, сопровождалось ли бы это меньшими потерями - не исключено, что как раз большими. Одно несомненно: события лишились бы изрядной доли занимательности.
- Оставил бы ты нас в покое!
Я бы оставил, но после всего происшедшего и зловещих речей Вероники я окончательно возомнил себя ее защитником. То, что она не ценила мою самоотверженность, только усиливало мой рыцарственный порыв.
- У меня все, - сказал я и зашагал прочь, даже не попрощавшись. Оглянувшись с порядочного расстояния, я успел разглядеть ее сквозь сгустившуюся толпу гуляющих: она сидела в прежней позе, закинув ногу на ногу, покачивая туфелькой и задумчиво глядя перед собой. Потом ее загородила гурьба подростков на роликах.
"Чем меньше женщину мы..." Нет, пока что мне недоставало проницательности.

Было бы нелепо, если бы день, начавшись со скоростной езды, в дальнейшем притормозил и развивался в более плавном режиме. Оживший в начале недели рок не собирался оставлять меня в покое.
Стоило мне отъехать от Поклонной горы, как не знаю уж, какое по счету чувство подсказало, что ядовито-синий "вольво", заслуживающий называться только рыдваном, тащится за мной отнюдь не из интереса к вмятине на моем заднем бампере. Я тронулся с места медленно, переживая из-за постигшего меня разочарования, и машине сзади ничего не мешало занять соседний ряд, благо рядов там не счесть. Тем не менее она повисла у меня на хвосте, как гиря. Я вильнул - гиря сделала то же самое. Мне стало нехорошо.
Я горевал по Вальке, но разделить его участь мне не хотелось. Неужели в безумном измерении, где я был теперь заперт, всякий, кто позволяет себе общение с глазу на глаз с мамашей Галины и с ней самой, подлежит казни? И кто выносит смертный приговор? Облик отутюженных чужестранцев, выплевывающих на асфальт зубы, не вязался с прицепившимся ко мне драндулетом. Мне представился толстый большой палец Петра, кровожадно опущенный вниз.
Ирония заключалась в том, что, уйдя от преследования, я бы остался в неведении, кому и зачем понадобился... Скорость, с которой я метнулся в левый ряд, чтобы развернуться у Триумфальной арки, удивила меня самого. Разворот означал окончательный разрыв с присущим мне еще три дня назад безмятежным мироощущением: набравшись храбрости, я навязывал преследователям свою игру.
"Вольво" оказался древним только с виду. Я воображал, что вынужден буду тащиться с черепашьей скоростью, чтобы не уйти в отрыв, но преследователь так шустро меня нагнал, что я понял: предстоит гонка.
Мне впервые в жизни приходилось уходить от погони. Занятие не из приятных, и я сильно потел - наверное, не только из-за позднего октябрьского тепла. Если бы я тогда знал, что схожее удовольствие ждет меня на протяжении предстоящего месяца едва ли не ежедневно, то, наверное, на первом же светофоре нарисовал бы на треугольной бумажке букву "У" и постарался в тонкостях овладеть правилами бегства.
Я на полных парах преодолел все расстояние до Окружной, не отрывая взгляд от зеркальца. В не отстававшей от меня машине сидел только водитель. Один раз мне показалось, что он злорадно ухмыляется, но приближение дорожной развязки заставило его сосредоточиться. Я свернул направо, вылетел на Окружную и помчался на север. Показалось Рублевское шоссе, но свернуть на него мне не позволило классовое чувство; Волоколамка не годилась, ибо я почти не знаю тех мест, Лениградка хронически перегружена. Дмитровское шоссе устраивало меня больше, и я продолжил по этой трассе бегство на север.
"Вольво" послушно следовал за мной. Я прибавил газу, он тоже. Я лихорадочно соображал, как поступить. Герой кинобоевика свернул бы на проселок и, скрывшись от посторонних глаз, подставил свою машину под удар преследователя. Выскочив живым и невредимым, он выволок бы раненого негодяя под мышки из горящего автомобиля и оттащил подальше, чтобы красивый взрыв обошелся без жертв. Потом он либо отлупил бы его всласть, либо, если бы недруг оказался при смерти, просто позволил облегчить честными ответами совесть...
Сами понимаете, этот рецепт мне не годился. Единственное, что я сделал в подражание киногерою, - свернул на проселок, показавшийся мне пригодным для выяснения отношений. Там инициативу взял на себя преследователь: он каким-то чудом меня обогнал. Вы правильно догадались, что произошло дальше: не боясь, в отличие от меня, рисковать своим транспортом, он лихим поворотом руля превратил "вольво" в баррикаду у меня на пути. Я успел затормозить и избежать столкновения, после чего окончательно отбросил мысль подражать киношным суперменам. Выскочив из машины, я хотел было удрать, но не тут-то было: меня сбили с ног ловкой подножкой и отволокли в мокрую траву.
- Ну что, добегался?
Я сфокусировал взгляд. Надо мной нависло две физиономии. Было совершенно непонятно, откуда взялась вторая; оставалось предположить, что в продолжении погони напарник водителя полеживал на заднем сиденье лже-рыдвана, штудируя прессу. Мне было в эти дни не до прессы, иначе я обязательно вник бы в подробности истории со взрывом, погубившим журналиста: газеты публиковали версии одна другой занимательнее. Мне казалось символичным, что взрыв прогремел как раз в тот вечер, когда и моя жизнь пошла вразнос.
Но вернемся к физиономиям. Мне были незнакомы обе. Типы, общение с которыми угрожало моему здоровью, с утра предыдущего дня сговорились ходить по двое: это была уже третья пара после парней, налетевших на меня у машины Вероники, и охранников в казино. Последние, впрочем, отпустили меня с миром, чего новые знакомые делать не собирались.
- Выкладывай все, что знаешь.
Я прожил на свете тридцать шесть лет с хвостиком, много чего повидал и еще больше прочел. Учитывая девственную эрудицию аудитории, лекция непозволительно затянулась бы.
- О чем?
- Не пудри мозги!
Хорошо хоть, что пока что без рук. Я поморщился. Один невежда присел на капот "вольво", другой продолжил допрос.
- Что она тебе сказала?
- Ничего. Я сам ее позвал...
Надо было заранее договориться о терминах. Взаимное непонимание грозило допросом с пристрастием. За неимением в чистом поле электрической розетки раскаленный утюг как средство дознания исключался, поэтому я ждал, что меня начнут прижигать окурками. Видимо, именно для ускоренного превращения своей сигареты в пыточное приспособление присевший на капот и делал с такой стремительностью затяжку за затяжкой.
Со свойственной мне патологической честностью, напоминания о которой вам уже, наверное, осточертели, я взмолился:
- Объясните хоть, в чем дело!
- Много будешь знать - скоро состаришься.
Таким неизобретательным способом они давали мне понять, что позволят дожить до преклонных лет. Спохватившись, что разговора не получается, дознаватель гаркнул:
- Где уведомление?
Наконец-то! Мне с самого начала хотелось симпатизировать Петру, но мешало подозрение, что это он, ревнуя меня сразу к двум женщинам, не по-джентльменски пытается устранить соперника чужими руками. Теперь появилось основание снять с него хотя бы это обвинение.
- Понятия не имею, о чем речь.
Я по наивности надеялся, что мой честный ответ покажет им, какая все это напрасная трата времени. Но дознаватель проявил цепкость.
- Гляди, заплачешь кровавыми слезами и ты, и вся твоя родня, и...
Я понял, что конца этому занудству не предвидится, и ударил его ногой в пах. Все-таки я уже вторые сутки находился в состоянии непривычной взбудораженности и недосыпа, а потому, возжелав свободы, прибег к насилию, хотя сильно его не одобрял. Это произошло со мной едва ли не впервые в жизни и уж точно в первый раз за наше с вами недолгое знакомство. То ли еще будет!
Если бы я знал, что мои противники настолько не готовы к отпору, то не позволил бы им валять меня по земле. Ушибленный временно не представлял опасности, а изготовителя окурка я просто оттолкнул. Пока он восстанавливал равновесие, я метнулся к дверце "вольво".
На меня натравили недоученных резервистов: они не только не сумели со мной сладить, но и оставили в замке зажигания ключи! Я завладел ключами и заподозрил, что моя машина тоже наготове. Подозрение оправдалось, и я запылил по проселку в сторону асфальта, даже не оглянувшись на горе-костоломов.
Выкинув на обочину вражеские ключи, я первые километры распевал, удивляя встречных водителей, торжественные гимны. Меня радовала собственная удаль и низкий профессиональный уровень противной стороны, в котором я усмотрел для себя шанс уцелеть. Еще немного - и я перестал бы трястись.
Увы, уже при въезде в Москву я помрачнел. Впервые прозвучавшее из уст гонителей казенное слово "уведомление" придало моим мыслям унылый оттенок. Как вы уже знаете, иногда я туго соображаю, поэтому пусть вас не удивляет, с каким опозданием я пришел к мысли, которая вас наверняка уже посетила: двое из "вольво" вовсе не были ротозеями, просто им приказали провести допрос, не прибегая к членовредительству. Кому-то, знающему о письме и сбитому с толку тем, что оно никак не попадет в нужные руки, я потребовался целым и невредимым.
Казалось бы, возвратив письмо, я должен был испытать облегчение. Но где там! Стоило мне встать с мокрой скамейки в парке на Поклонной, как события ускорились. Я чувствовал, что ситуация выходит на новый виток.









Она была провинциальной сиротой без кола и без двора. Провинция, как известно, щедра на самородки: наша знакомая обладала редкой самостоятельностью и решительностью. Еще она была хороша собой, иначе необыкновенный молодой человек не остановил бы на ней свой выбор.
"Мы поженимся", - сказал он ей, забыв дослушать про бомбежку. Эти слова он выговорил впервые в жизни. Такая это была ответственная и целеустремленная натура. Ответь девушка согласием - и не превратилась бы потом в ключевую для нас персону, а молодой человек гордился бы своим ребенком. Но он еще раньше признался ей, в чем его заветная цель, и она не захотела ему мешать. Такая это была самостоятельная и волевая женщина, что соглашалась на роль матери-одиночки, лишь бы не препятствовать любимому. Третий путь любимый даже не подумал ей предложить, а для нее самой его и подавно не существовало: ребенок был зачат в любви и еще в счастливый день зачатия завоевал право жить.
Очень молодой, но очень положительный молодой человек с ней не согласился и решил, что все равно ее переубедит, а пока будет ей помогать, чем сможет. Если бы они сразу расписались, все вышло бы по-другому. Но вмешалась мама: она ведь знала о цели его жизни, без нее он бы этой целью не загорелся. Жена с малышом стали бы для него только обузой. Дальше автору даже неприятно рассказывать, потому что вы и сами догадываетесь, что мать, у которой жизнь все отобрала, кроме единственного сына, ради его блага способна на все. И она придумала и нашептала ему... Сами понимаете, что можно нашептать про самостоятельную и волевую, без кола и без двора. Молодой человек слишком ее любил, и ему была невыносима мысль, что она водит его за нос.
В один злосчастный день он пропал из ее жизни. Она привыкла гордиться своим животом, когда они с ним прогуливались по Горького, привыкла к его ласковым словам и угощениям. А для остальных день был веселый: как раз полетели в космос целых трое - "Комаров, Егоров, Феоктистов, экипаж машины боевой!" Об этом тараторило радио и надрывался телевизор "Рекорд" в закутке у вахтерши, а она, не найдя его в назначенный час у двери общежития, вернулась в комнату, разревелась и ничего не отвечала девчонкам, сколько они ее ни тормошили. Такая она была волевая, что себя считала вправе ему отказать, а его такого права лишала. Она и своего ребенка научила тому же.
Автор чувствует нетерпение тех, кому надоели герои хорошие и нравственные и хочется узнать, куда подевался дурной и безнравственный Тихоня. Успокойтесь, он имеет ко всему этому прямое отношение. Красивые и волевые девушки приятны всем. Тихонов тогда еще не называл себя "Тихоней" и "Николаем Николаевичем", хотя к этому шло. Он учился в институте, где год назад ему намекнули, что могут пригласить в важную организацию, но для этого он должен быть женатым отличником. Для отличной учебы у него хватало честолюбия, а в жены он выбрал сами понимаете кого. Вот вам и связь.
Он был тогда еще молод и не очень корыстен. Нашу знакомую он любил искренне и не терял надежды, хотя знал про ее увлечение. Первый удар ему нанесла ее беременность, но ради карьеры он был готов снести и это. Пока оставалось время, он предлагал ей третий путь, руку и сердце, но был отвергнут. А потом время истекло.

                - 4 -
Среди тех, кто не стал бы воздействовать на меня членовредительством, на первом месте стояла со вторника Вероника. Это, а также соображения интимного свойства наводили на мысль нанести ей вечером визит.
Все мы выросли на непреложной истине: долги надо возвращать. Ею руководствовался Валентин, взвалив на себя мои заботы. Я не мог не последовать его героическому примеру, тем более, что худшие последствия визита ограничивались изгнанием с позором. Наши отношения не зашли настолько далеко, чтобы она нанесла мне этим тяжкую душевную травму.
Я решил преподнести ей сюрприз, заявившись без звонка. Конечно, существовал риск не застать ее дома или застать, но не одну. Но, как вы успели заметить, я стремительно превращался в авантюриста. Некоторым авантюристам везет: она открыла дверь в халатике, уже успев удалить с лица косметику. Я впервые увидел ее в натуральном виде и одобрил увиденное.
- Заходи, - сказала она как ни в чем не бывало и отняла у меня букет. Я с облегчением вошел, хотя был готов ретироваться, памятуя грубости, которые слышал от нее в последний раз.
Оказывается, молодые капитанши туристического бизнеса умеют образцово обустраивать свои баркасы. Я оценил по достоинству уют жилища, вкус хозяйки и все мыслимые и немыслимые приспособления, облегчающие быт. Особенно сильное впечатление на меня произвела коллекция венецианских масок, занимавшая в гостиной целую стену. На мой вкус, этим безглазым физиономиям недостает добродушия. В моем доме тоже немало свидетельств посещения Венеции, но среди них единственная маска - куда же совсем без них! - занимает самое скромное место. Я поинтересовался, что она в них находит.
- А что?
- Какие-то они невеселые...
- Что ты! - Я был награжден снисходительной улыбкой. - Я пережила столько по-настоящему плохого, что для меня злющие венецианские маски - просто стильный декор.
Раньше она казалась мне триумфаторшей, с нежного возраста шествовавшей по жизни победной поступью. Видя мое удивление, она опустилась в кресло и жестом предложила мне сесть напротив.
- Не ожидал? Все мужчины - наивные дети.
- Так нам проще. Когда заходит речь о жизненном пути женщины, я, например, всегда подозреваю лучшее.
- Про жизненный путь - это ты хорошо сказал. Ты пришел послушать сказочку на ночь или узнать правду?
- Вообще-то не за тем и не за этим.
- Верю. Ты уж извини, но я угощу тебя правдой. Такое у меня сегодня настроение.
- Настроение женщины - закон для мужчины. Только можно сперва просьбу? Такое угощение, как правда, лучше усваивается, когда его чем-нибудь запиваешь. Я помню твой излюбленный напиток по случаю теплой осени. Сегодня он меня устроит.
- А меня нет. Соку хочешь?
- Давай, любого.
Она отдала должное моей сговорчивости. Я выпил апельсиновый сок и, едва успев вытереть усы, услышал:
- Их было целых трое.
- Ты о своих посетителях в среду вечером? - Прежде чем к ней отправиться, я аккуратно разложил все последние события по полочкам. Полочками служили дни недели, и та, что звалась средой, была перегружена сильнее остальных и того и гляди грозила обвалиться.
- Я о том, откуда все это взялось. - Она обвела рукой свою уютную гостиную, которую не портили даже маски, и у меня внутри похолодело. - Нравится?
- Не то слово! Что это там за?..
- Не заговаривай мне зубы.
- Как можно?! Да я и не умею.
- Тогда помалкивай. Двое - не рыба ни мясо, мужики как все, а третий - мой благодетель. Чего морщишься? Устаревшее словечко? Зато с чувством, не то что эта гадость - "спонсор"! Знаю, все вы любите приходить на готовенькое. "Верок, ты - чудо!" А знаешь, каково это - стать чудом?
Какая же она на самом деле? Всего за три дня я успел познакомиться с несколькими Верониками: с холодной красавицей, деловой женщиной, изобретательной любовницей, невольной пособницей душегубов. Теперь мне предлагался пятый, самый неожиданный вариант. Я думал расслабиться в гостях у любовницы, а оказался на триллере детям до двадцати одного. Не люблю жалеть, когда не в силах помочь объекту жалости. Впрочем, передо мной сидела сильная женщина, в жалости не нуждающаяся. Не знаю только, чем я так перед ней провинился, что ей понадобилось причинять мне боль.
- Кто я такая была? Вечерница из занюханного райцентра без единого шанса зацепиться в Москве. Вдруг появляется он - унизанный перстнями и упакованный по последней моде. От меня не убудет, ему приятно, а на горизонте - перспектива. Год освоения мастерства и мелких подачек, а потом слышу: "Тут два партнера с Севера, надо поговорить, но дома нельзя, в ресторане не та обстановка..." Думаешь, я развесила уши? Смех! Сразу все поняла, девчонки и не такое проходили. Вот только "партнеры с Севера" оказались редкими сволочами, ко мне потом месяц доктор на дом ходил: благодетель организовал, чтобы не проговорилась в больнице. Зато - золотой дождь! Три дела перебрала, пока не остановилась два с чем-то года назад по его совету на туризме. А что, занятие непыльное и не такое хлопотное, как может показаться. Этот, паразит, нахапал выше крыши и вроде бы убрался за бугор, обо мне и думать забыл. Так что сначала чуть не похоронили, потом повезло... Теперь опять всплывает всякая дрянь. Вот я и думаю: а бывает вообще без грязи?
Мне было тяжело на нее смотреть. Если кто-нибудь решил проблему, как реагировать в таких случаях и как вообще быть со вселенской болью, пришлите рецепт. Правда, есть подозрение, что это будет совет равняться на мать Терезу. Боюсь, не все обладают такой силой духа. Некоторые просто подтрунивают над собой и стараются не делать зла. Потом у них погибает друг.
- Не знаю, зачем я тебе это рассказываю. - Она встала и прошлась по своей элегантной гостиной. - С тобой у меня не связано ничего неприятного, наоборот. Но уж больно ты благополучный...
- Преувеличение. И у нас свои маленькие беды. То воду летом отключат, то блюдце кокнешь, то жены с сыном лишишься из-за собственной дурости, то друга угробишь...
- Прости! Ты живешь, как тебе хочется, а мне дали ни за что пинка, и я с тех пор качусь кубарем и никак не могу остановиться...
- Значит, тебя надо поймать. Я гожусь в ловцы?
Если бы она переспала со мной и в этот раз, я бы по-прежнему усматривал в ее поведении расчет. Теперь ситуация осложнилась. Я уже не был для нее просто объектом манипуляции.
Я подошел к ней и обнял. Мне бы уйти, чтобы не терзать ее своей благополучной физиономией, но я остался и несколько часов подряд сидел с ней рядом, молча поглаживая ее волосы и вздрагивающие плечи. Уверен, что не прочел бы в рецепте праведности про пользу такого поведения. В следующий раз поднатужусь и сворочу гору.

Я отправился в гости на общественном транспорте и возвращался тем же способом, благо что метро еще не закрылось. Первоначально я планировал воспользоваться метро только на заре. Вряд ли кто-нибудь упрекнет меня за это естественное желание. Раз вы так хорошо все понимаете, то не удивитесь и смирению, в котором я пребывал, сидя в вагоне. В общественном транспорте хорошо думается, не то, что за рулем.
Вагон был пуст, если не считать бомжа, непонятным образом очутившегося в подземелье в этот поздний час, когда у контролеров ввиду резкого поредения пассажиропотока есть все возможности не пустить его вниз. Бомж - хороший попутчик: даже бодрствуя с вами наедине в пустом вагоне, он скромно потупит взор.
Казалось бы, ставить знак равенства между мной и этим несчастным запущенным созданием было бы нелепо, даже кощунственно: стоило начать с главного - определенного места жительства, - чтобы не продолжать. И все же я видел себя его собратом по несчастью. Меня тоже никто не ждал, мои помыслы и планы так же низко стлались по земле, причем некоторые со стопроцентной гарантией вели в тупик. В таком же тупике, только чуть раньше, было суждено оказаться моему попутчику: в половине второго плюс-минус несколько минут его вытащит на конечной из вагона жилистая дежурная в малиновой шапочке; если он станет слишком упираться, она призовет на подмогу сонного милиционера.
В мои невеселые размышления закралась ошибка: полагая, что меня никто не ждет, я преувеличил. Меня ждали, но потом бросили это занятие.
Первая мысль о непорядке боднула меня, когда я проходил мимо своей "ракушки": положение замка было непривычным. Я точно помнил, как его запирал, но дужки оказались разомкнуты. Я открыл "ракушку", мысленно извиняясь перед соседями по дому, которым не мог понравиться визг пружин в ночи, и обнаружил то, чего опасался: дверца машины была отперта. Я полез под капот, но кражи двигателя и прочих ключевых агрегатов не зафиксировал. В салоне тоже все было на месте. Вы подсказываете, что мне, скорее всего, подложили бомбу? Я бы тоже так подумал, но за три последних дня научился уважать новую, потустороннюю логику своей жизни. А она гласила, что главная мишень моих недоброжелателей - не я сам, а нечто, оказавшееся в моем распоряжении.
Значит, говорите вы, в машине что-то искали? Спасибо, я и сам догадался. Мне, правда, было лучше любого другого известно, что кроме проводов для прикуривания от чужого аккумулятора по прозвищу "крокодилы" в моей машине искать нечего. Из этого следовал неприятный вывод. Его правильность подтвердилась спустя считанные минуты, лишь только я отпер дверь квартиры и зажег свет. В машине порылись для порядка, прежде чем устроить беспорядок в квартире.
Кавардак получился знатный. Сначала я привалился к стене: от негодования и расстройства у меня подкосились ноги и потемнело в глазах. Когда чужие лапы хватают, перемещают, швыряют на пол все ваше добро, от книг до белья, это огорчает так же, как нападение с целью причинить увечья.
Опомнившись, я сразу принялся за уборку, так как на утро у меня уже был намечен план действий. Когда голова занята, подобные дела получаются споро. Я напряженно вычислял, кто побывал у меня дома, вернее, кому понадобилось заслать ко мне сыщиков-вандалов.
Чем ближе становилась цель моего труда - вернуть подобие прежнего порядка, тем делалось яснее, что ограблением не пахнет. Не проходило минуты, чтобы я не вздыхал с облегчением, найдя на полу среди кассет, постельного белья и столовых приборов очередную ценную для меня вещицу, которую уже готов был оплакивать.
Только при проблесках зари, более-менее разложив расшвырянное по полу имущество по местам, я в первый раз присел, дабы подвергнуть ситуацию генеральному мозговому штурму. Стиль работы неизвестных - откровенное варварство - наводил на мысль, что орудовали те же люди, которые, на задумываясь, погубили моего ни в чем не повинного друга. Трое изящных чужестранцев на звание варваров претендовать как будто не могли. Дай варварам волю - они и от меня оставили бы мокрое место, но мне пока везло: в их программе мне, видимо, предназначалась иная роль.
Зная (откуда, спрашивается?), куда я отлучился накануне вечером, они не сомневались, что я вернусь только поутру. У всех злоумышленников на свете общая беда: они не учитывают тонкости - например, переменчивость женского настроения. Видимо, они обшаривали мое жилище тщательно, неторопливо; им и мне повезло, что я их не застал. Представив себе, что мы разминулись, возможно, на считанные минуты, а то и секунды, я зажмурился. В доме два лифта; вдруг я ехал вверх, а они - вниз?.. Впредь буду придирчиво изучать все припаркованные машины в радиусе полукилометра от дома.

Если вы после таких мыслей сумели бы уснуть, мне остается вам позавидовать. Лично я мучительно маялся без сна, переваривая не только сцену разгрома в квартире, но и услышанное от Вероники. Речь не о рассказе о ее прошлом, с которым теперь знакомы и вы, - я все же берег свою психику, - а о другом ее сообщении. Я не торопился вас в него посвящать, оставляя лакомство на десерт.
"Что это за уведомление, которого ждет - не дождется Галина?" - спросил я после длительного молчания, не переставая гладить Веронику по голове.
Она рывком села, сбросив мою руку.
"Так вот зачем ты пожаловал! А я-то думала..."
"И правильно думала. Но разве у меня не могут водиться задние мысли, как у всех остальных?"
"Почему ты решил, что я знаю содержание письма?"
"Так мне показалось".
"Когда кажется, крестись. Это уведомление о наследстве".
Еще немного - и я бы догадался сам...
"Судя по всей этой суете, наследство нешуточное. Кто ее облагодетельствовал?"
Вероника поморщилась. Корень употребленного мной глагола был ей ненавистен.
"Не знаю, ей-Богу! Надо срочно в этом разобраться, иначе ей несдобровать. - Видимо, она полагалась на успех своих психологических усилий и справедливо считала, что уже выковала из меня самоотверженного борца за Галины интересы. - Пока письмо к ней не попало, она в безопасности. А потом..."
Смогли бы вы уснуть, зная, что собственными руками подложили любимой в сумочку бомбу замедленного действия? Я не мчался к особняку с башенкой (почему-то я теперь представлял себе ее с Петей жилище именно таким) по единственной причине: поведение двоих из "вольво" и обыск как будто свидетельствовали, что мой маневр по возвращению конверта адресатке остался незамеченным.


План действий на утро был прост, но опасен. События принимали все более зловещий оборот, но я не чувствовал растерянности. Во-первых, Валькина гибель требовала отмщения, а мстителю противопоказана нерешительность, во-вторых, я теперь достаточно знал, чтобы расстаться с ролью преследуемого и попробовать перехватить инициативу.
Я баловался этими мужественными мыслями в первые минуты после пробуждения. Сейчас встану и снова наберу заветный номер... У Галины, в отличие от меня, не было причин не вскрывать письмо. Странно, но я был уверен, что она не сочтет расспросы о завещании неуместными.
Может быть, у вас получается жить по плану, но у меня с этим часто возникают проблемы. В ту пятницу я следовал плану только считанные утренние минуты. Потом раздался телефонный звонок.
Я, признаться, заготовил грубость, но, услышав свое имя, забыл про заготовки. Я даже сел, чтобы не кружилась голова. При иных обстоятельствах я бы попытался вспомнить, когда в последний раз слышал в ее голосе нежность. Что ж, поутру простительно принять за нежность обычную растерянность.
- Я ничего не понимаю...
Я тоже многого не понимал, зато уже много знал. Ее положение было предпочтительнее. Мне бы запрыгать по квартире от воодушевления: как-никак, это был первый ее звонок мне за много лет! Но, как верно изрек библейский мудрец, "кто умножает познание - умножает скорбь". Знай я поменьше, мой тон не был бы таким скорбным.
- Может быть, я понимаю больше, но от этого не легче.
- Откуда это на меня свалилось? Зачем мне все это? - Какие тут нежности...
- Слушай внимательно, Галина. Мне известно только о жанре письма, но ни слова о содержании. Зато я знаю другое: с того момента, как его доставили тебе на работу, пошли события одно неприятнее другого. Завязку ты видела сама - помнишь драку у машины? Но это еще пустяки. Один человек - кстати, совершенно посторонний, - уже расстался с жизнью. - Я умолчал, что попало и мне. - Твое уведомление предполагает конкретные действия, но ты ничего не должна предпринимать, иначе...
- Давай скорее!
- Сейчас. Что тебя удивило в письме больше всего? - Сама того не зная, она всего за минуту излечила меня от скорби.
- География. - Я с первой секунды разговора интуитивно избегал конкретики, она следовала моему примеру: мы дружно опасались прослушивания. - А вообще-то... Если подумать, это как раз не удивительно. Помнишь, ты мне вчера сказал, с кем это, по-твоему, связано? Потому я и звоню.
- Помню.
- Я бы сама уточнила, но пока не хочу посвящать мужа... Все! Он ходил к машине, теперь возвращается. Запомни номер: пятнадцать! Спасибо.
Я слушал короткие гудки, пока не сообразил, что означает продиктованная цифра. Я не знал, радоваться или горевать. Любимая женщина попросила меня, можно сказать, об интимном - таков был позитив. Но негатив перевешивал: меня посылали туда, откуда мой друг не сумел уйти живым.
Я не догадывался, что снова попаду домой очень нескоро.

Я боялся, что увижу за собой хвост еще по дороге в Перово, но то ли за мной действительно никто не увязался, то ли я просто не умею разоблачать преследователей, когда они действуют не так грубо, как давешние недотепы в "вольво". Вчерашний дождь изрядно оголил деревья, поэтому я с трудом узнал двор, с заезда в который в понедельник началась вся эта история: здесь уже не было ни довольных кошек, ни новенького "BMW". Листья, еще недавно пылавшие на ветвях, теперь густо устилали двор. Бабушек, запомнившихся мне по рассказу бедняги Вальки, на лавочке не оказалось.
Единственное, что я узнал, - это обшарпанный подъезд. Когда я заглушил мотор, мне даже показалось, что оттуда доносится памятное постукивание высоких каблучков. Я вышел из машины. Постукивание не прекратилось. Я обернулся. Метрах в двадцати от меня, под тополем, нахально зеленеющим вопреки погоде, раскорячился старый немытый "форд". Постукивание доносилось оттуда: пассажир в кожаной куртке выбивал пепельницу, перевернув и стуча ей об асфальт, словно нарочно стараясь привлечь мое внимание. При этом он не спускал с меня взгляд.
Меня прошиб озноб. Я захлопнул дверцу машины и быстро направился к подъезду. Прежде чем войти, я оглянулся и увидел уже двоих в коже, двигавшихся через двор в мою сторону, аккуратно огибая лужи. Снова двое! Оба держали руки в карманах и посматривали на меня со странным, каким-то голодным выражением. Я понял, куда подевались со двора кошки: их заменила эта пара, дождавшаяся мыши, то есть меня.
Только сейчас до меня дошло, почему по дороге за мной никто не гнался: у дома Галиной мамы была устроена перманентная засада. Если это так, то я напрасно опасался прослушивания. Впрочем, у меня появились сомнения, что я успею найти применение этому умозаключению.
Интересно, догадываетесь ли вы, что в этой ситуации удивляло меня больше всего? Подсказываю: я сам! Озноб прошел, ноги, как ни странно, не заплетались, даже во рту не ощущалось сухости. Сердце, правда, билось сильнее положенного, но ему, как известно, не прикажешь. Вот к каким чудесным последствиям способен привести один-единственный телефонный звонок! Если кому-то из вас тоже удавалось переродиться за неполную неделю - вступайте в клуб! Или готовьте букет из четного количества цветов.
На первом этаже оказалось четыре квартиры, из чего следовало, что мой путь лежит на четвертый этаж. Я решил подняться пешком. Кабина лифта находилась на последнем этаже; не исключалось, что нахальная кожаная парочка станет ее дожидаться со мной за компанию. Вспомнив, как выглядел труп журналиста Савченко, отброшенного взрывом в такую же древнюю кабину и пробившего ее головой, я пулей преодолел первый лестничный марш. Потом, не видя больше смысла бежать, я перешел на шаг: мне хотелось взглянуть на недругов сверху, может, даже плюнуть на них в пролет. Оглянитесь - вдруг среди вас тоже есть неопознанные герои.
Недруги, поняв, что им грозит оплевывание, стали ждать лифта. Все их движения, даже доносившиеся до меня неразборчивые слова были отмечены неторопливостью, а то и нарочитой ленью. Я хорошо их понимал: им вовсе не хотелось меня дырявить; они даже предпочли бы, чтобы я струхнул и дал деру, махнув рукой на прежние свои намерения. Чтобы не разделить Валькину судьбу, мне достаточно было просто спуститься вниз. Возможно, двое у лифта даже похлопали бы меня по спине, отдавая должное моему здравомыслию.
Понимая, чем мне это грозит, я все-таки упорно поднимался по лестнице. Герои боевиков в таких ситуациях надеются на свою выучку, я же вел себя, как персонаж мелодрамы, приближающейся к печальному финалу. Молодцы дождались кабины, я оставил позади площадку третьего этажа. Железная дверь шахты предостерегающе громыхнула, кабина медленно поползла вверх. Я добрался до четвертого этажа одновременно с кабиной и застыл перед квартирой под номером пятнадцать.
Я сверлил дверь взглядом. Рука не торопилась нажимать кнопку звонка. Из лифта раздался скрип: мои сопровождающие распахнули внутренние дверцы и, должно быть, любовались мной через сетку. Возможность спастись сохранялась у меня и теперь. Даже позвонив в звонок, я еще не подписывал себе смертный приговор: вдруг хозяйки квартиры не окажется дома? На ее месте я бы воспользовался перерывом в дожде, чтобы сбегать за покупками.
Послышался лязг: молодцам надоело торчать в кабине, и они открыли дверь шахты, чтобы пробудить меня от нерешительности. Я буквально затылком ощущал переполняющую их гуманность: мне настоятельно рекомендовалось проваливать подобру-поздорову.
Я был близок к тому, чтобы их послушаться. В конце концов, даже услышав в пятнадцатой квартире нечто очень важное, а то и поразительное, я все равно не смогу дать этому знанию ход, ибо гуманисты из лифта, исчерпав все средства убеждения, будут вынуждены меня устранить. Более того, в процессе устранения могла пострадать и моя симпатичная собеседница: ведь я, в отличие от Вальки, поймавшего ее во дворе, явился к ней на дом, а здесь можно было не стесняться чужих глаз.
Но все эти соображения диктовались логикой, а она, как известно, не действовала в отношении меня уже пятый день. До этой минуты я считал, что только в плохих фильмах двери распахиваются перед гостем сами собой; видимо, фильм о моей жизни тоже снимали кое-как, потому что из-за двери внезапно раздалось:
- Я сейчас!
Не иначе, я попал к телепатке. Дверь распахнулась. Я не сомневался, что двое в лифте тут же преобразились в монтеров, меняющих лампочку. Я увидел моложавое лицо со знакомыми, даже слишком, чертами. В понедельник она попользовалась косметикой, а сегодня утром еще не успела к ней прибегнуть, что, конечно, не могло не сказаться на впечатлении, зато она только что побывала в ванной, и это все компенсировало. Она предстала передо мной разгоряченная, с мокрыми волосами; халат был наскоро перехвачен поясом, и отворот выглядел, как большое декольте, в которое было трудно не заглянуть...
Как хотите, но я так и поступил. Между прочим, я еще не перекинулся с ней даже словечком, поэтому не расстался с надеждой выжить. Что тут скажешь? При иных обстоятельствах я бы испытал еще более сильный прилив жизненных сил. Хотя обстоятельства вряд ли можно считать помехой: говорят, даже у вздернутого на виселицу... Все, умолкаю.
Ее "я сейчас!" было явно обращено не ко мне: она едва не врезалась в меня и, окинув недоуменным взглядом, позвонила в соседнюю квартиру. Дверь тотчас приоткрылась, меня обдало больничным запахом.
- Вот, Марфа Матвеевна! Двадцать капель - и лежите.
Старческая рука схватила пузырек, дверь захлопнулась. Теперь эта зрелая красавица была готова разбираться со мной.
- Вы к кому?
Возня в лифте делала парней не такими страшными. Я набрал в легкие побольше воздуху.
- Андрей! - представился я. - К вам можно?
Она посторонилась, пристально в меня вглядываясь. Я шагнул в коридор обреченно, как в склеп, где мне предстояло истлеть.
- Кажется, я вас знаю... Все, вспомнила: вы меня в начале недели подвезли, а я вам не заплатила! Сейчас, сейчас... - Она вспыхнула от смущения и еще больше помолодела.
- Перестаньте! Я совсем не за этим.
- Что ж, проходите. - Дверь склепа захлопнулась. - Андрей, говорите? - Она с любопытством меня оглядела. - Почему-то мне кажется, что я о вас слышала, только уже давно... Таисия.
Я бы порадовался, что такая красивая женщина, представляясь мне, обходится без отчества, если бы на лестничной площадке меня не ждали палачи, а в памяти не всплыл рассказ милиционера, доставившего убитого Вальку в Склифосовского.
- Меня попросила приехать к вам ваша дочь.
- Ну, конечно! Теперь припоминаю...
Я приподнял брови.
- У меня к вам очень важный разговор. Боюсь, он потребует времени. - Мне стало стыдно, что я сравнил ее жилище со склепом, пусть даже про себя. - Как у вас уютно!
- Присядьте. Почему она меня не предупредила? Кстати, познакомьтесь: Саша. - Она сделала не совсем понятный, какой-то недоуменный жест рукой.
Я был не просто смертником, а кретином, заслуживающим немилосердной расправы. Будь у меня голова на плечах, я бы заранее просчитал все варианты, как бы много их ни набралось. Нельзя было исключать даже самого худшего и невероятного - участия в происходящем Галиной мамы в роли заговорщицы, и уж тем более - наличия поста прямо у нее в квартире.
Из кухни на меня молча надвигался смутно знакомый мужчина лет тридцати, худой, даже немного вертлявый, с нехорошим выражением лица и чуть горбатым носом. Что ж, хозяйка дома оставалась молода и телом, и духом - о последнем говорило то, как она представилась; я тоже называю свое отчество, только когда об этом попросят. Я поздравил бы ее с тем, что она с пользой проводит время, если бы не странная диспозиция: ее я застал в халате на голое тело, тогда как ее приятель не удосужился снять кожаную куртку...
Я метнулся к окну, на бегу обещая себе, что впредь, если мне суждено выжить, буду за версту обходить всех, кто щеголяет в таких куртках, как у этих троих. Если бы я в тот момент вспомнил, как преодолевают стеклянную преграду киногерои, Таисии пришлось бы раскошеливаться на новое стекло: я прошиб бы его спиной, благо что за окном располагался балкон. Я же, рискуя жизнью, стал поворачивать ручки. Недруг Саша, будь у него это намерение, вполне успел бы меня остановить, но он, видимо, такого желания не испытывал. Это лишний раз убедило меня в характере ограничений, наложенных на всех, желающих пообщаться с Таисией: общественности дозволялось не только любоваться ее бюстом, но и вести с ней невинные беседы. Смертью карался только разговор о завещании. Я вспомнил Вальку и бросил на Таисию взгляд, исполненный подозрения.
Вряд ли она сумела правильно истолковать мой взгляд: она застыла посреди комнаты в недоуменной позе, а я уже находился на балконе. Там я перелез через невысокую загородку и стал дергать балконную дверь соседней квартиры. Не знаю уж, на что я надеялся - наверное, собрался набрать "02". Но в этот день меня преследовали неудачи. Из глубины комнаты на меня наступала, размахивая клюкой, древняя мегера. Такого приема я не ожидал, хотя мог бы догадаться, что рвусь именно в ту квартиру, чью обитательницу Таисия снабдила валокордином. Я невольно попятился.
Не знаю уж, что натворила вредная старуха со своим балконным ограждением - не иначе, подпилила в ожидании случая, когда сможет вот так расправиться с непрошеным гостем. Пятясь, я наткнулся на ограждение, но оно, не выдержав моего веса, развалилось. Я ощутил спиной пустоту.
Почти в каждом боевике кто-нибудь обязательно падает с небоскреба. Положительный герой по пути цепляется за карниз или подоконник, отрицательному не достается спасительной соломинки, и он долетает до земли; присутствующие отворачиваются. Мне всегда было интересно, что творится в голове у падающего, но, упав с балкона четвертого этажа, я не смог удовлетворить этот интерес: во-первых, высота не та, во-вторых, за тридцать лет вокруг дома успели подняться деревья, ветви которых и сохранили мне жизнь. Сначала скорость падения была погашена кроной березы, потом эстафету перехватили прочные кленовые ветви, но главной моей спасительницей стала елка, посаженная любителями природы с первого этажа: я съехал по ней на землю и с наслаждением уткнулся исцарапанным лицом в мох. Как оказалось, самое чудесное в жизни - выжить.
Через несколько минут я поднялся - сначала на четвереньки, потом в полный рост. Одежда была изодрана в клочья, тело покрылось ссадинами. Я пошевелил руками и подрыгал ногами - ни переломов, ни вывихов. Цепляясь за кусты, я доковылял до тротуара.
По тротуару шли люди, мимо катили машины. Одна лихо промчалась по луже, окатив меня грязью с головы до ног. Я и без того был похож на жертву ковровой бомбардировки, выбравшуюся из-под развалин, и прохожие шарахались от меня, как от прокаженного, норовящего поделиться бациллами. Душ из-под колес привел меня в чувство. Я сообразил, что балкон, с которого я так удачно свалился, выходит на улицу; машину я оставил за домом, во дворе. Скорее за руль, чтобы перестать служить объектом неприязненного внимания!
Я направился туда. После падения с четвертого этажа в голове царила приятная пустота. Я и думать забыл о двоих из "форда" и, услышав громкий хлопок, принял его за детонацию в выхлопной трубе. Правда, над головой у меня - я как раз свернул с улицы - с треском надломился сучок. Следующий хлопок, последовавший спустя три секунды после первого, вернул меня к действительности. Я упал там, где стоял, - хорошо хоть, что не в лужу, - и накрыл голову руками.
Лежа, я набирался сил и размышлял. Техническое оснащение моих недругов оставляло желать лучшего: вертлявый Саша мог бы связаться по рации с сообщниками и сообщить им, что меня не за что отстреливать, так как мы с Таисией не обменялись и парой значимых слов. Но, видимо, их хозяева поскупились на рации. Саша оказался настолько ленив, что не торопился передать радостную информацию о моей невиновности лично. Всего пять минут назад пара в коже буквально источала желание отогнать меня от дома и тем спасти мою жизнь, а теперь не жалела на меня патронов. Я насчитал уже пять выстрелов, причем последняя пуля отскочила от асфальта в каком-то полуметре от моей головы. Я лежал ничком и не знал, что происходит вокруг. Палачам не составляло труда подойти ко мне вплотную и прикончить в упор.
Видимо, им не было велено тратить на меня больше пяти патронов: шестого выстрела я так и не услышал. Зато до меня донеслись не менее зловещие звуки: рев мотора и визг резины. Переехать меня действительно не составляло ни малейшего труда. Я приподнял голову, хотя знал, что мне сейчас снесет бампером башку. Мне было как-то все равно; видимо, после падения я все-таки находился в шоке.
Не увидев несущегося на меня "форда", я решил, что он, разгоняется по дуге. От умственного усилия, понадобившегося для вычисления траектории близящейся смерти, я немного пришел себя и понял, что обязан побороться. Моя борьба выразилась в том, что я откатился в сторонку. Теперь я лежал навзничь. Рев мотора нарастал. Я опять приподнял голову и наконец-то увидел автомобиль. Правда, приближался он с противоположной стороны и был не "фордом", а желтой "волгой".
Я так ничего и не успел сообразить. Такси остановилось рядом, окатив меня брызгами и обдав вонючим паром из-под днища. Я чуть не получил по лбу распахнувшейся дверцей; в следующее мгновение сильные руки втащили меня внутрь. Таксист врубил заднюю передачу. Стрелявшие в нарушение инструкций произвели еще один выстрел, но пуля отскочила от крыши. Такси вылетело задним ходом на улицу, развернулось и помчалось по осевой, распугивая встречные машины. Я потерял сознание.





Она рожала под октябрьский дождь, долго и мужественно. Потом с тем же мужеством она растила ребенка без чужой помощи. Когда ребенок вырос, от него не приходилось ждать другого отношения к собственному потомству.
Парень знал о родах и с утра маячил под окнами роддома с цветами. Он преодолел гордыню и готов был признать своим даже чужого младенца. Ему бы не расхаживать взад-вперед, а оглядеться. Тогда он обнаружил бы поблизости знакомого, которому как будто незачем было там околачиваться; от волнения в нем бы, чем черт не шутит, взыграла гордая отцовская кровь, он кинулся бы выяснять отношения с третьим лишним на кулаках и что-нибудь ему повредил бы. В организацию, куда метил попасть будущий Тихоня, не брали даже с малейшим физическим дефектом, будь побитый хоть трижды отличником; зато требование насчет семейного положения дышало на ладан. Но если бы так случилось, то не было бы всей этой истории,а она перед вами, значит...
Волевая и самостоятельная - это всегда еще и гордая. Букет она приняла, а все остальное отвергла. Дальше каждый зажил по-своему. Молодой человек приближал свою мечту, для чего вновь и вновь расспрашивал маму об одном и том же и не отрывался от телеэкрана, мечтая о потеплении в мире, а гордая молодая мамаша самостоятельно воспитывала ребенка. Если бы не ее самостоятельность, не было бы этой истории. Но она отказывала всем до одного желающим, а их было немало.
Один, тоже молодой и представительный, но совсем не хороший, ворвался к ней вскоре после родов, как раз когда сообщали, что "пленум ЦК освободил товарища Хрущева Никиту Сергеевича от занимаемых...". Девчонки разошлись, а она кормила свое ненаглядное дитя грудью. Нехорошего эта сцена не умилила, а рассердила, и он раскричался, что, мол, одной ей все равно "труба" и пора браться за ум. Даже нехорошие иногда проявляют постоянство, вот и этот давно ходил за ней по пятам. Мы с вами, кстати, знаем целых две его клички.
"Все по своему брюнетику сохнешь? Зря! Все равно ему несдобровать. Я первый выведу его на чистую воду".
Гордая и решительная поняла, что он догадывается о мечте ее ненаглядного. Ей хватило решительности, чтобы положить дитя на кровать, встать, запахнуть халат (именно в таком порядке, поэтому Тихоня и стоял столбом), подскочить к нему и отвесить с размаху пощечину. Если бы она из скромности сначала привела себя в порядок, то он успел бы отойти, пощечина не состоялась бы, и все, может быть, получилось бы иначе; тогда автору и сочинять было бы нечего. Но такой уж это был день, что вершил судьбы: пока по радио дочитывали про пленум, Тихоня держался за щеку и строил планы мести.
Настолько он был нехорош, что мог мстить кому угодно, не обязательно молодой и гордой, и даже лучше не ей, а отцу ее ребенка, даже самому ребенку, пускай для этого пришлось бы ждать десятилетия. Он ощущал в себе силы на целый век, а там видно будет. Вот и судите, откуда он такой взялся.
Со временем день, когда ему была залеплена пощечина, выветрился из его памяти, потому что иначе Тихоня помер бы от обиды, и был заслонен другим днем, когда на свет появился, вопреки его заклинаниям, ребенок нашей знакомой. В тот день, прячась за углом роддома, он мок под дождем и изнывал от бессилия, чувствуя, что ему плюют в душу. Роженицу он не перестал любить, зато ее дитя возненавидел дьявольской ненавистью.










                - 5 -
Очнулся я от несильных, но ощутимых шлепков по щекам. Человек, приведший меня таким способом в чувство, был мне знаком. Это был не горбоносый Саша и не один из двоих, которых я видел последний раз в кабине лифта. Я вспомнил недотеп, которых оставил загорать у Дмитровского шоссе, но это тоже ничего не дало. Я был близок к выводу, что честь вывести меня в расход предоставлена особо отличившемуся члену банды.
- А я вас знаю! - радостно произнес голос с акцентом. Я сразу вспомнил его обладателя и с кряхтением переменил лежачее положение на сидячее.
- Я вас тоже. Значит, вы с ними заодно? - сказал я на всякий случай.
- Как обидно это слышать! Если хотите знать, я потратил на вас несколько часов.
- Разве я столько времени провалялся без сознания?
- Нет, я подобрал вас пару минут назад. - Собеседник, молодой брюнет с рассасывающимся синяком под левым глазом, повалился на меня, когда водитель заложил слишком крутой вираж. - Простите... Я не упускаю вас из виду с самого утра.
Я понял, что могу гордиться своей догадливостью. Недаром я чувствовал за собой хвост! Заметить его я не мог, потому что меньше всего внимания обращал на такси.
- Я вас спас. - Он запомнился мне своей учтивостью, но теперь поворачивался иной стороной - манерой подчеркивать вещи, понятные без слов. - По-моему, вы обязаны все откровенно рассказать.
Я чувствовал, что имею дело не с профессионалом. Профессионал не позволил бы надавать себе по физиономии посреди чужой столицы, не разъезжал бы в такси, не делал бы ставку на мою порядочность и уж, конечно, не принял бы на веру мои следующие слова, при всей их искренности:
- Ничего я не могу рассказать! Вы же видели, меня подстерегли. Чудо, что я вообще остался жив. - Он гордо расправил плечи, хотя я в данном случае поминал добром не его, а елочку под домом. - Было бы полезнее, если бы вы сами мне кое-что объяснили. Глядишь, вместе мы сообразим, что к чему.
Если мое самообладание удивляет даже вас, то представьте себе мое собственное удивление! Вся моя предшествующая жизнь была чем угодно, но только не подготовкой к уворачиванию от пуль.
Не будучи профессионалом, попутчик согласился с моей логикой.
- Что вам непонятно? - спросил он, опасливо оглядываясь на дорогу.
- Почему вы настаивали, чтобы госпожа Сергеева не использовала бумаги именно в день их доставки?
- Кажется, календарь не составляет тайны... - пробормотал он. - В этот вторник моя страна отмечала свой главный государственный праздник.
Мне стало скучно. Я предпочел бы услышать другой ответ, потому что это объяснение уже приходило в голову мне самому: не требовалось чрезмерной догадливости, чтобы связать парадное облачение троих южан, заявившихся в турфирму, намеки их предводителя на исключительность вторника и телевизионное выступление посла, запомнившееся мне из-за соседства с репортажем об убийстве журналиста.
- Больше мне от вас ничего не нужно, - сказал я, наваливаясь на него при следующем резком вираже. - Я уже знаю, откуда вы. Красивая страна, я там был и хочу еще... Какой вред могут принести материалы, которые, как вы считаете, оказались в распоряжении госпожи Сергеевой, вы все равно мне не скажете. Но учтите, сам я не способен понять, как может оказаться страшным компроматом обыкновенное завещание.
- Завещание?! - Я был рад, что имею дело не с профессионалом, потому что мог доверять его реакции. Он удивленно вытаращил глаза. Больше всего я ценю в людях искренность. Правда, моя радость была бы еще больше, если бы он прореагировал и на словечко "компромат", которое я использовал для проверки.
Проверка была сорвана автоматной очередью по нашим колесам. До этого дня, слыша иногда одиночные выстрелы, я внушал себе, что это, наверное, разгрузка досок на ближайшей стройке. Из автоматов в столице строчили на моей памяти разве что во время скоротечной гражданской войны два года тому назад. Для того, чтобы палить средь бела дня очередями в людном месте, как в третьеразрядном гангстерском боевике, надо было впасть в сильное отчаяние. Наша машина завертелась волчком. Закончилось это ударом о столб. Я после падения с балкона был готов ко всему, мой собеседник, кажется, отделался испугом. Зато водитель лежал на руле и не подавал признаков жизни. Стекло перед ним было забрызгано кровью.
Я вспомнил, как все начиналось три дня назад, как мирно я ехал по этому злосчастному району, по этим самым улочкам, как, послушавшись зова совести, подсадил бабушку с внучкой... Вот и ответьте: может, правильнее было бы ударить тогда по газам? Если вас заинтересовало происходящее, вы скажете, что к совести надо прислушиваться. Так и быть.
В данный момент совесть не позволяла мне подчиниться моему спутнику - называть его человеком с фонарем под глазом я больше не мог, потому что к заживающему синяку прибавилось много свежих: он тянул меня за рукав, а я считал своей обязанностью сперва помочь водителю.
- Скорее, скорее! - повторял спутник.
- Сейчас. - Я тронул таксиста за плечо, и он мешком повалился на бок. Впервые в жизни я стал свидетелем убийства. Оказывается, фильмы не всегда врут: это вызывает приступ тошноты.
- Ваш сотрудник? - просипел я, борясь с подступившей к горлу рвотой.
- Нет, таксист. Скорее!
Меня разобрало упрямство. Я упирался руками и ногами, как капризный ребенок, желающий еще покататься.
- Почему он так гнал? Почему не плюнул на вас?
- Вы что, только вчера родились? - Все-таки его владение русским языком не могло не восхищать. Восхищало и его упорство: несмотря на свою субтильность и мои габариты, он выволок меня из машины. - Деньги! Знаете, такие зелененькие?
- Лучше бы поехал к вокзалам, в аэропорт - по крайней мере не получил бы пулю... - проворчал я, выпрямляясь.
Где-то неподалеку одним махом сбросили на землю добрую тонну досок. Мне потребовалось время, чтобы догадаться, что это новая автоматная очередь. Субтильный спутник как более догадливый сбил меня с ног. Участь "ваньки-встаньки" мне не очень-то улыбалась, но я не протестовал, потому что шок прошел в момент падения, уступив место животному страху. Бесстрашие владело мной все утро, теперь настал момент отрезвления.
- Бежим! - скомандовал иностранец, проведя зрительную рекогносцировку. Я был бы рад повиноваться, если бы не ватные ноги. Я лежал на асфальте, прикасаясь носом к спущенному колесу, и ждал топота: сначала удерет иностранный подданный, потом ко мне подбегут стрелки. Судя по тому, сколько патронов они уже успели по мне выпустить, еще один, последний, будет истрачен без колебания. Вот и подвози после этого попутчиц!
Наверное, вы тоже заметили, что в жизни никогда ничего не происходит так, как ожидаешь: видимо, зная это, я и загадал про смертельную пулю. Мой спутник выказал человеколюбие и потащил меня в кусты. Сначала я не мог облегчить его старания, потом умудрился встать на четвереньки, а последний метр вообще преодолел самостоятельно. Не знаю, что творилось бы такой момент у вас в голове. Я, чтобы снова не потерять сознание, мысленно цитировал: "Если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет..."
- Думаете, нас не видно? - спросил я.
- Ничего я не думаю...
Мы огляделись. Позади нас серели в неживописном беспорядке облезлые пятиэтажки. Зрелище было осеннее, грустное, но мы, наоборот, воспрянули духом: понатыканные вокруг гаражи и бетонно-кирпичные развалины, похожие на дзоты, образовывали лабиринты и сулили спасение. Мы бросились туда, ожидая очереди в спину, но ее почему-то не последовало: то ли нас караулили на улице, то ли решили взять живьем.
Думаю, жители микрорайона запомнили этот день надолго: элегантный господин в синяках и оборванец, словно только что преодолевший таежный бурелом, бегущие во весь дух, - любопытное зрелище, тем более, если ему предшествуют взрывы пробиваемых колес и автоматные очереди.
Дворы стали нашим временным спасением. Уже через минуту-другую мы потеряли ориентировку, но продолжили петлять наугад. Это, наверное, и сбило наших преследователей с толку. В очередном дворе, где не было ни души, если не считать чешущегося бездомного пса, я обнял березку и прошептал:
- Погоди!
Обогнавший меня чужестранец каким-то чудом расслышал мой хриплый шепот, но не обиделся на "тыканье". Он тоже остановился и, опершись о детские качели, спросил:
- Ушли? - Это слово вырвалось у него со свистом. Он запыхался ничуть не меньше меня. Я побрел к нему, с усилием выдирая ноги из глубокого слоя опавших листьев. Все-таки он дважды меня спас, и я испытывал к нему признательность.
- В подъезд... - выдавил я и махнул рукой.
В подъезде было темно, хоть глаз выколи, и пахло черт знает чем. Наверное, нам не следовало сюда забиваться: вдруг преследователи не теряли нас из виду, а просто перестали корчить из себя чикагских гангстеров и решили разделаться с нами без шума? Мы так ослабели, что теперь нас можно было взять голыми руками.
С улицы послышались медленные шаги, сопровождаемые грозным поскрипыванием. Мы застыли, не глядя друг на друга. Неужели мы напрасно выбивались из сил? Бежать на пятый этаж не было смысла: второго падения я бы не пережил, мой спутник, судя по его виду, тоже не имел сил изображать Тарзана. Скрип стал громче. В двери возникла женская спина: молодая мамаша, пятясь, завозила в подъезд детскую коляску. Мы не шелохнулись. Вообще-то следовало помочь женщине втащить коляску на лестницу, но субъекты, вроде нас, были способны разве что напугать ее до икоты.
- Идем, - сказал мой спаситель, отдышавшись.
Выйдя из подъезда, мы больше не озирались. Гул и смрад свидетельствовали о близости оживленной трассы. Мы проковыляли последние метров сто и увидели улицу. Вполне могло оказаться, что это та же самая улица, где нас обстреляли, но выбора у нас не было. Я занял место за мусорным баком, а мой спутник, пряча лицо в воротник, подошел к краю тротуара.
В каждой стране свои правила голосовать на улице. Я уже опасался, что он пустит в ход большой палец, что грозило бы ему долгим стоянием на ветру, а мне - бесконечным сидением за мусорным баком, а то и новой автоматной очередью; но он совсем по-нашенски вытянул руку. Не прошло и минуты, как он выманил из гущи чадящих грузовиков и автобусов мятый "жигуль".
Видимо, переговоры с водителем были проведены мастерски, потому что мой живописный вид не вызвал у него удивления. Более того, он потом всю дорогу изображал глухонемого.
- Что теперь? - спросил меня спутник.
- Давай поконкретнее. Куда теперь - вот первый вопрос.
- Ты едешь домой, я к себе в ... В общем, по домам.
- Как ты думаешь, где они меня ждут, раз упустили здесь? Нет, лучше сразу на кладбище! К тебе я не поеду, даже если предложишь. Надо что-то попроще и поэффективнее...
- К госпоже Сергеевой?
На это я даже не удосужился ответить. Мне очень не хватало Вальки: вот кто оказался бы незаменим в такой отчаянной ситуации! Но я сам отправил его на гибель и теперь за это расплачивался. Содействие мог оказать только человек, посвященный в происходящее. Спасибо за подсказку: я тоже подумал о Веронике, тем более, что больше думать было не о ком.
- Мне надо позвонить, - сказал я и тут же был снабжен теплым аппаратиком с зажженным дисплеем. Чужестранец изрядно нагрел его своим телом за минуты бегства.
Я достал из кармана пачку визитных карточек и быстро нашел среди них Вероникину, с вензелями. Часы показывали полдень. Я надеялся, что рабочий телефон "Фуршета" не прослушивается. В любом случае, выбирать было не из чего.
- Добрый день! - сказал я, услышав ее голос. - У меня проблемы. Мне нужно в надежное место. Соображай.
- Все-таки ты в это влез!
- Еще успеешь меня заклеймить. Сейчас не время. Куда ехать?
- Насколько я понимаю, надо сделать так, чтобы... Ты один?
- Молодец, что спросила! Помнишь тот визит?
- Какой?
- Сама сообрази!
- Предположим, я сообразила... Все, больше не разговариваем. Через полчаса.
Я закрыл глаза. Если мы с ней не поняли друг друга, все рухнет... Впрочем, ее феноменальная догадливость уже не представляла для меня секрета. Будем считать, что она знает о подданстве иностранных гостей, посетивших ее фирму во вторник, и сейчас отправит машину к одному из учреждений этой страны... Оставалось решить, к какому именно. Посольство, резиденция посла, консульство? Скорее всего, последнее - сотрудники турфирмы постоянно мотаются туда за визами...
Чувствуя на себе недоуменный взгляд соседа, я сказал:
- Едем к вашему консульству.
- Ты ведь сам к нам не хочешь! И правильно делаешь.
- Вытащил меня из-под обстрела - изволь спасать и дальше. - Я отдал ему телефон и похлопал по спине.
Он покачал головой, тронул водителя за плечо и назвал улицу.

Мы остановились неподалеку, так, чтобы был виден вход в здание. Машины подкатывали к консульству одна за другой. Я молчал и напряженно вглядывался в выходящих из машин людей, понимая сложность задачи. Сама Вероника сюда не приедет, чтобы не привести хвост, а пришлет надежного человека. Этот человек не знает, как меня найти. Значит, я должен узнать его сам...
К тротуару подрулила "таврия". Из-за руля выбралась женщина. Деловито подойдя к двери, она внимательно изучила все бумажки под стеклом, потом вернулась к машине и в нерешительности остановилась. Трудно было понять, ждет ли она кого-то или просто озирается. Я до боли напряг зрение, одновременно перебирая в памяти Вероникиных сотрудниц. Помнится, я всех их окрестил "цветочками", а одной присвоил индивидуальное название. "Очаровашка"! Слишком неконкретно... "Полненькая очаровашка невинного облика"! Я бы подскочил на сиденье, если бы не боль во всем теле. Даже издали было заметно, что девушка не слишком стройна, но находится еще в том почти невинном возрасте, когда полнота не портит, а придает особый шарм.
- Мигните фарами! - тихо сказал я нашему глухому водителю.
Как только он выполнил мою просьбу, девушка открыла дверцу, села за руль, завела мотор и тронулась с места. Я восторгался продуманной неторопливостью ее действий. Посмотрев на часы, я восхищенно присвистнул: с момента разговора с Вероникой прошло ровно тридцать минут.
Она припарковалась метрах в пятнадцати от нас.
- Видишь "таврию"? - сказал я соседу. - В ней девушка, она собирается куда-то меня отвезти. Наверное, лучше не посвящать в это других.... - Я указал глазами на водителя, усердно решавшего кроссворд.
- Да, тебе лучше уехать с ней.
- Если ты со мной не поедешь, нам будет трудно поддерживать связь. Разве мы больше друг другу не нужны?
- Нужны. Только я, как ты сам убедился, не такой уж специалист.
- Да уж! Приехал один, на такси...
- Людей у нас кот наплакал.
- Здорово же ты владеешь русским! Ладно, пересаживаемся.
Пока я вылезал, он расплатился с водителем. Я успел заметить, что тот даже залился краской от щедрости клиента.
- Дай-ка я за тобой спрячусь!
Он сообразил, что я стыжусь своей оборванности, и расстегнул плащ, чтобы увеличиться в ширину. Нам повезло: вся окрестная милиция скопилась у консульства, иначе мне бы несдобровать. Говорят, в городе открылись уютные приемники для оборванцев.
При виде нас полненькая очаровашка распахнула правую дверцу и наклонила спинку сидения. Мы протиснулись назад.
- Надя, - представилась она.
- Андрей, - сказал я и покосился на соседа.
- Хорхе.
Я облегченно улыбнулся. Вы заметили, что все в жизни происходит не вовремя, причем не с опережением, а с опозданием? Накануне его имя еще помогло бы моему мыслительному процессу, сейчас же неподалеку, словно в насмешку, торчал флагшток с красно-желтым испанским флагом.


- Вы уверены, что за вами никто не увязался? - боязливо спросил я у Наденьки, стоило ей отъехать от тротуара.
- Об этом позаботилась Вероника Борисовна.
Я нахмурился, чтобы не улыбнуться.
- Я была в авиа-кассах. Она позвонила мне на пейджер из соседнего офиса - это совсем другая фирма, торгует непонятно чем...
- Видишь, как у нас удобно! - с гордостью сказал я Хорхе.
- Я ей перезвонила и узнала, что вас надо подобрать и отвезти на дачу.
- Разве в такое время года на дачах еще живут? - спросил я, посматривая на сгущающиеся тучи.
- Что делать, когда дома ремонт, - ответила она, разгоняясь.
Золотая осень вызывает у меня грусть - потому, в частности, что быстро кончается. Деревьям потребовалось меньше недели, чтобы почти совсем оголиться. Вид дачи, засыпанной по самое дальше некуда мокрыми листьями, привел меня в уныние. Наденька не позволила мне долго унывать.
- Вероника Борисовна велела передать вам вот это. - Она затормозила перед калиткой и взяла с соседнего сиденья плоский чемоданчик. - Умеете пользоваться?
У меня в ушах все еще раздавались выстрелы, поэтому я не удивился бы, если бы получил что-нибудь крупнокалиберное, с подствольной баллистической ракетой. Напомню невнимательным: жанр требует, чтобы герой, которому предстоит повыпускать кишки всем плохим парням обоих полушарий, ближе к середине действия получил брелок-миномет и обвешался гранатами. Но я этим требованиям не соответствовал: я находился не в засекреченном подвале, а в тесном автомобильчике, арсеналом ведал вовсе не седовласый оружейник, да и вручалось мне нечто вполне безобидное. Главное, я никому не собирался выпускать кишки. Я, правда, уже научился доверять Веронике Борисовне, потому взирал на чемоданчик с почтением.
- Угадал: это пишущая машинка. Только зачем? Прощальные послания выглядят трогательнее, когда написаны от руки.
Наденька была настроена по-деловому. Ее невинный облик оказался обманчивым: судя по всему, она привыкла выполнять щекотливые поручения.
- Послушайте, что мне поручено вам сказать. Здесь вы будете не прятаться, а работать, то есть составлять какие-то планы. На даче московский телефон, но любые звонки могут прослушиваться, поэтому вам передают это. - Она указала на чемоданчик. - Конфиденциальная сеть.
Хорхе важно покивал - видимо, догадывался, о чем речь, и оценивал предложение положительно. Надя опять наклонила переднюю спинку. Я вылез первым. Хорхе, немного поколебавшись, последовал за мной.
- Потом вы подбросите меня обратно в Москву? - спросил он Надю с акцентом.
- Я возвращаюсь прямо сейчас.
Хорхе испуганно посмотрел на меня.
- Я не могу так долго отсутствовать. Придется тебя оставить... Давайте-ка отойдем.
Мы побрели по засыпанной листьями дорожке. Со стороны мы, наверное, выглядели, как буйный больной , изорвавший на себе одежду и впавший после приступа буйства в отупение, и добросовестный психиатр, пострадавший от неистовства пациента, но отважно взявшийся его выгуливать.
- Совмещая твои слова о завещании и то, что известно мне самому, я прихожу к выводу, что мадам Сергеевой предстоит путешествие. Ты так сильно ради нее рискуешь, что наверняка не отпустишь ее одну.
И верно, еще один психиатр на мою голову! А слог-то каков! Я не знал, что со мной произойдет в следующую минуту, а он уже распланировал мою жизнь далеко вперед.
- Мы будем стараться не упускать тебя из виду, но ты теперь побоишься пользоваться телефоном, так что это будет сложно...
- Вот не знал, что телефонные разговоры подслушивают все, кому не лень! - Запомни: здесь у нас мало людей, главное требование - деликатность... Вас поручили мне - непрофессионалу. Считай это везением. - От его акцента не осталось даже следа. - Там, у нас, все может получиться по-другому. С вами не станут церемониться.
Я остановился, как вкопанный, он по инерции прошел вперед еще несколько шагов и растерянно оглянулся. Видимо, это было нарушением режима, грозившим мне смирительной рубашкой. За какие-то четыре дня я полностью переродился. У меня не было оснований надеяться дожить до вечера; в такой ситуации предусмотрительнее было бы припомнить совершенные за жизнь неправильные поступки и покаяться, я же невесть с какой радости вспомнил вторник и первый свой разговор с Вероникой у нее в кабинетике. Кажется, я произнес тогда какие-то правильные слова...
- А ты уверен, что завещанное ждет ее именно в твоей стране?
Он растерянно поморгал и ответил:
- Так было бы проще. Но ты, наверное, недаром сказал "завещанное"... Насчет этого я ничего не знаю. А вот сам завещавший наверняка был испанцем. Простите, что заставил вас ждать, - сказал он Наде, объехавшей меня и остановившейся с ним рядом.
Он опять включил свой акцент, но я уже перестал этому удивляться.
Я подошел к машине. Надя отдала мне чемоданчик.
- Мне влезть в окно? - спросил я.
- Нет, вас встретят.
Я поежился. В глушителе раздался треск, меня обдало сизым выхлопом. Хорхе поспешно опустил стекло и высунулся так далеко, как сумел. Я подбежал, взял у него бумажку с номером телефона и помахал ему на прощание.
Некоторые совершенно самодостаточны и лелеют свое одиночество, но я, оставаясь один, чувствую себя неуютно. Бывшая жена, как нарочно, удрала от меня аж в Канаду, да еще в самую западную провинцию - попробуйте найти более отдаленное местечко! - и при этом разлучила с сыном. Был у меня друг - верный, умный и искренний; мне бы им дорожить, но я сам послал его на смерть. Неудивительно, что на протяжении последних нескольких часов - с той минуты, как меня, свалившегося с балкона и обстрелянного, отодрали от тротуара и втащили в такси, - я гадал, не завелся ли у меня новый друг. Провожая Хорхе взглядом, я наконец-то смог дать на этот вопрос утвердительный ответ. На протяжении нескольких часов рядом со мной был друг. Теперь я снова остался один.
То было одиночество похуже любого другого. Мне некуда было возвращаться: у подъезда моего дома и во дворе у Таисии, где осталась моя машина, меня наверняка ждала засада. Одежда висела на мне клочьями, ветер швырялся в лицо листьями, тучи угрожали холодным дождем. От одного взгляда на домик, где меня, по словам Наденьки, должны были встретить, захотелось кинуться прочь со всех ног: в этом осеннем запустении могла обитать разве что нечистая сила...
Не пугайтесь, смешение жанров вам не грозит. Мысли о нечистой силе быстро меня оставили, но на смену им пришли не менее тревожные, пусть и без мистических завихрений. Что-то давненько я не вспоминал про Петю, а надо бы... Падая с балкона и слушая свист пуль, я гадал, кто натравил на меня вооруженную кожаную троицу. С одной стороны, было трудно себе представить, чтобы все это безобразие учинил солидный бизнесмен, но с другой, заподозрить в желании меня изничтожить больше было как будто некого. Словом, я не удивился бы, увидев на крыльце Петину монументальную фигуру, хотя до сих пор наши с ним разногласия носили личный характер, а применение для борьбы со мной автоматического оружия предполагало совсем иной уровень конфликтности.
За неимением друга я прижал к груди чемоданчик с ноутбуком. От него теперь зависела моя участь.

- Милости прошу! - пророкотал сочный бас, стоило мне приоткрыть скрипучую калитку.
Я поднял голову и узрел сцену прямо-таки горьковской дачной проникновенности. На подгнившем крыльце действительно стоял, блаженно привалившись к дверному косяку, крупный мужчина, но это был не Петр - тот не приветствовал бы гостя с таким радушием, да и выглядел иначе - в частности, не был лысоват. За спиной у мужчины горел по случаю несвоевременного осеннего сумрака мягкий манящий свет. Его не смутил мой ободранный вид: то ли он привык привечать бродяг, то ли действительно был предупрежден. Тогда зачем было прятаться за ставнями, пока не уехали Надя и Хорхе?
Вы бы не поверили, если бы я наплел, что дачная благодать тут же меня умиротворила. Сейчас от меня нельзя было ждать ничего, кроме подозрительности и ершистости.
- Кто вы такой? - задал я вопрос, который, наверное, собирался задать он.
- Денис! - радостно ответил он и протянул руку. Мои ладони - во что я только сегодня ими не упирался! - были так грязны, что я чуть было не подал ему по-шоферски локоть. - Знаю, вы - Андрей. Сочувствую вашим неприятностям.
Он подставил мне стул, принес пива и плед и сам уселся.
- Понимаю, вы сейчас на взводе, поэтому не буду мучить вас вопросами и заставлять расспрашивать меня. Вы, наверное, голодны? Хотите перекусить?
- Потом. - У меня не осталось сил даже не элементарную вежливость.
- Потом так потом. Я - коллега Вероники. Она предупредила, что у вас будет ноутбук с модемом, по которому вы сможете связываться с ней по электронной почте. Это конфиденциальная сеть американского туроператора, кодированная связь поддерживается через спутник, перехват сообщений посторонними исключен в принципе. Откройте-ка чемоданчик.
Я повиновался и увидел, помимо компьютера и шнуров, бумажку с паролями и стальную пластинку размером с калькулятор, с шестизначной цифрой и тремя черточками на дисплее. У меня на глазах черточек в пирамидке осталось две, потом одна; цифра сменилась на другую, совершенно произвольную, а черточек стало шесть. Потом верхняя пропала.
- Система более-менее понятная, - сказал я. - Не знаю только, чем заслужил такое доверие... Где у вас телефонная розетка?
- Вот она. - Он показал на стену рядом с диваном, но телефон не отключил. - Не знаю, огорчит это вас или обрадует, но она предупредила, что сеанс связи состоится только к концу дня. Сначала она должна приехать домой со своим ноутбуком и кого-то дождаться.
Галину, кого же еще! Если бы я недостаточно хорошо ее знал, то понадеялся бы на извинения. Если бы я знал ее еще хуже, то вообще заподозрил бы, что она попросила меня побывать у ее матери с намерением от меня отделаться.
- А вы сами в курсе происходящего?
- Почти нет. - В его синих глазах трудно было что-либо прочесть, на загорелом лице не дрогнул ни один мускул. - Когда вы свяжетесь, мне достаточно будет отвернуться - и я останусь в полном неведении. Могу даже уйти из комнаты.
Мне стало стыдно, и я сделал рукой неопределенный жест, означавший: "Да что вы..."
- Ну, и осел же я! Даже не предложил человеку умыться. Идемте. Кажется, мы с вами одного роста. Не побрезгуете моим спортивным костюмом?
В ванной я чуть не уснул. Видимо, едва успев переодеться, я отключился, потому что очнулся уже в кресле, укрытый пледом. Дениса рядом не было.
Я встал и прошелся по комнате. К своему разочарованию, я не увидел никаких деталей, которые подсказали бы, кому принадлежит дача. Признаков уюта тоже не было заметно; помещение все больше казалось мне анонимным гостиничным номером. Впрочем, одно различие все же нашлось: на подоконнике стояла, наполовину скрытая занавеской, цветная любительская фотография в рамке. На ней был запечатлен, судя по лысине, мой хозяин на пару с немолодым веселым господином в форме, похожей на летную. Я хотел подойти к подоконнику, чтобы рассмотреть фотографию получше, но услышал шаги и вовремя перевел взгляд на столик с ноутбуком.
- Ну, вот вы и пришли в себя!
- Большое вам спасибо, Денис. - Мне хотелось показать, что я цивилизованный человек, а не неотесанный чурбан. Когда одежда не свисает с тебя клочьями, это дается проще. - Вы вернули меня с того света. - Было заметно, как ему нравится выслушивать комплименты. Если вы скажете, что не любите похвал, даже заслуженных, я не поверю.
- Перестаньте! - Он зарделся; покраснела даже лысина.
- Мои часы остались в ванной. Сколько сейчас времени? Не пора ли подключаться?
- Еще только половина четвертого. Не знаю, как вы, а я голоден. Давайте все-таки заморим червячка.
Не дожидаясь моего согласия, он отлучился в кухню и прикатил оттуда тележку, груженую дачной колбасно-помидорной снедью. Банка с солеными огурцами затмевала своим величием остальные яства. После утреннего Галиного звонка я даже забыл позавтракать, поэтому сейчас почувствовал голодную дурноту. Аппетит - оптимистическое ощущение, но я считал, что мне все равно крышка, и оптимизма не испытывал.
Денис протянул мне мои часы. Во всех его действиях не было и тени лживой лакейской угодливости, которой обычно разит от тех, кто не умеет сочувствовать и помогать от души. Этот человек нравился мне все больше. Мне даже понравилось, как он ест: я, будучи гостем, старался произвести хорошее впечатление и соблюдал умеренность, а он лопал, что называется, от пуза, но при этом не чавкал и не пачкался. Я представил себя, с каким удовольствием его кормит супруга. От моих застольных манер жена сбежала на край света.
Денис оказался деликатным собеседником. У нас с ним как будто не могло быть иных тем для разговора, кроме моего плачевного состояния и проигрышного положения, но именно в это ему и не полагалось вмешиваться. И все же нам удалось, не касаясь этих болезненных вопросов, обсудить все коренные проблемы мироздания вплоть до перспектив газоснабжения дачного поселка Трудолюбивый, где происходила идиллия.
- Кстати, о даче, - сказал я. - Она чья, Надина или ваша?
- Можно сказать, моя. Оцените Надину зрительную память: она побывала здесь всего один раз, когда Вероника привезла ко мне на пикник всех своих сотрудниц, благо их у нее немного.
За едой и беседой время бежало незаметно. Часы уже показывали пять.
- Может, вам надо куда-нибудь позвонить? - предложил я, дожевывая яблоко. - Скоро ваш телефон надолго онемеет: в этой истории накопилось слишком много недомолвок. Пришло время во всем разобраться.
- На даче я от всех отдыхаю. Врубайтесь!
- Все, отключаю вас от внешнего мира.
Я подсоединил компьютер к телефонной линии, вошел с помощью всех паролей и кодов в сеть и в электронную почту и увидел издевательскую резолюцию в рамочке:
                "0 сообщений для Феликса Фукса".
- Знал бы, что меня так мерзко обзовут, - попросил бы у Нади вместо ноутбука гранату, - проворчал я.
Денис вел себя, как обещал: стоя ко мне спиной, он собирал на тележку грязную посуду. Я поступал с ним непорядочно. Этот уютный человек меня приютил, одел, обогрел, накормил, проявлял готовность потратить на меня сколько угодно времени, а я в отместку отказывал ему в доверии. Я оглянулся и уже раскрыл рот, но он как раз выкатил тележку из комнаты. Я снова перевел взгляд на дисплей и подобрался: меня ждало первое сообщение.




Ожидание хорошего и все еще довольно молодого человека затянулось. Его мама такого промедления не выдержала и стала сдавать. Ей бы дожить до осуществления их с сыном мечты, но прошли очередные десять лет, а радио с телевизором все не спешили с обнадеживающими вестями. В стране, откуда некогда сбежал, на свою беду, возлюбленный и папа, дряхлел правитель, заточивший после своей победы уцелевших побежденных в тюрьмы; лучше бы папа не сбежал, а отсидел свое на родине и вышел через несколько лет на волю. Но в этом случае не было бы сына и всей этой истории от начала до конца.
Угасая, мама открыла сыну правду, которую всегда хотела, но опасалась открыть. Жизнь потихоньку менялась - им ли, не отлипавшим от экранов и репродукторов, было этого не чувствовать! Опасаться было уже как будто нечего. Люди, вместе с которыми беглец прибыл тридцать пять лет тому назад в огромную страну, с некоторых пор потянулись обратно. Правитель был уже далеко не так суров, как когда-то, да и власти огромной страны уже давно проявляли к ним труднообъяснимую снисходительность. Но одно дело прибыть в огромную страну в нежном возрасте, и совсем другое - быть незаконнорожденным сыном человека, втоптанной страной в мерзлую землю. Мать и сын справедливо дули на воду.
Сначала она призналась, что в свое время возвела на молодую и гордую напраслину, но это он и так знал и никогда мать не винил, потому что понимал. А потом...
"Ты не просто должен оказаться на родине отца, - сказала мать сыну, отдавая ему сложенный листок. - Там тебя ждет много такого..."
Слова умирающей матери повергли его в мировоззренческий шок. Мы помним, как он гордился своей светлой мечтой, и чувствуем, что в ней не было ни капли корысти. Его мать, дочь своей эпохи, знала, как воспитать хорошего человека. Только за минуту до того, как закрыть ей глаза, сын понял, что станет рано или поздно сказочно богат.








                - 6 -
Сообщение Вероники гласило: "Привет! Ты на месте? Нам надо срочно провести конференцию. Галина крупно влипла. Ответь".
Это еще как сказать, кто крупнее влип. Галину, по крайней мере, пока что не пытались застрелить.
"И тебе привет! - напечатал я в ответ, открыв соответствующую опцию. - У меня галлюцинации, или кто-то и впрямь настаивал, чтобы я не смел влезать не в свое дело, да еще прибегал к самым убедительным аргументам, которые только могут прийти на ум даме?"
Бумага - пардон, компьютер - все стерпит и донесет по назначению; при личном общении я бы себе не позволил таких намеков. Вероника с Надей снабдили меня самым лучшим оружием детонирующего действия. Я так кипел негодованием, что, казалось, вот-вот взорвусь. Верно сказано: гнев гнездится в сердце глупых.
"Ладно, вопрос прошу считать риторическим. Но прежде чем мы перейдем к сути, выполни, пожалуйста, одну просьбу: узнай, когда похороны".
Я добавил номер телефона, встал и прошелся по комнате. Денис топтался где-то неподалеку.
- Денис! - позвал я. - Идите сюда!
Пока он шел, я соображал, правильно ли поступаю. За истекшие дни чаша моего недоверия переполнилась до краев. Мне надоело подозревать во всех подряд злоумышленников, тянуло доверять ближнему и делиться трудностями. Дениса мне подсунула сама судьба: мне очень хотелось сделать из него союзника.
- Желаете принять участие? - спросил я его.
Если бы он проявил излишнее рвение, я бы пожалел о приглашении. Но он и тут не подкачал.
- Даже не знаю... Судя по виду, в каком виде мне вас сбагрили, ваши противники - крутой народец. Тем более, вы уже отняли у меня спортивный костюм. Во что прикажете переодеваться в случае чего?
- Целью покушения была не столько одежда, сколько тот, кто в нее одет, - пробурчал я, снова усаживаясь перед ноутбуком. - Если честно, я бы на вашем месте послал меня с такими предложениями куда подальше.
Он молча сел рядом.
"Твоего соседа хоронят завтра" - прочел я.
"Я обязан быть на похоронах!"
"Ты обязан шевелить мозгами, а не дурить! - ответил компьютер через секунду. - Они как пить дать туда припрутся, особенно после моего звонка вдове."
"По-моему, ты просто насмотрелась гангстерских фильмов. Это там кладбище - излюбленная прогулочная лужайка снайперов в черных очках. На наших погостах иная обстановка. Пусть ты права - я все равно обязан проводить его в последний путь. Мне так и так не миновать расплаты за то, что я послал его на верную гибель". - В беседе с глазу на глаз я бы не допустил таких высокопарностей.
"Ты меня затрахал! - У ноутбука был черно-белый дисплей, иначе он покраснел бы от ее босяцкого лексикона. - Кажется, мы тем и занимаемся, что вычисляем убийц. Если это удастся, ты загладишь свою вину. Все, зачехляй литавры. Ближе к делу."
"Изволь. Даже если субъект по имени Саша, которого я застал в квартире Таисии, - патологический лентяй, у него был целый день, чтобы доползти, как та черепаха, до сообщников и обрадовать их вестью, что пальбу можно прекратить: из-за него я ровно ничего не сумел у нее выведать, разве что полюбовался вблизи ее неувядающей красотой." - Все же электронная почта как способ общения в реальном масштабе времени мне противопоказана: наперекор ультрасовременной технологии я начинаю употреблять устаревшие эпитеты.
Я кликнул встроенной в клавиатуру "мышкой" по опции "входящие сообщения", но ответ задерживался. Через несколько минут созерцания своей последней тирады я начал беспокоиться. Денис помалкивал - видимо, старался вникнуть в суть самостоятельно.
"Извини, - опомнился дисплей. - Я ходила открывать Галке. Что еще за Саша? Погоди, может, она в курсе..."
Теперь это действительно была конференция, а не диалог: расстояния километров в сорок больше не существовало. Я представлял себе стол с четырьмя участниками переговоров и в нарушение правил дипломатии сверлил глазами брюнетку, хотя и блондиночка была объедение. Впрочем, спустя считанные секунды я перестал быть единственным нарушителем протокола: мне показалось, что брюнетка ахнула. Пара автоматных очередей - и я превратился в медиума. Если бы в меня шарахнули из пушки, у меня бы точно отросли крылышки.
- Вероника кое-что мне рассказала, когда звонила из чужого офиса, - подал голос Денис. - Почему вы уверены, что Саша - один из этих?
- А как же иначе? Куртка... - Я поперхнулся, поняв нелепость довода. Новый текст на дисплее не дал мне развить аргументацию.
"Опишите Сашу." - Могла бы поздороваться... У меня не было времени поразмыслить о причинах Галиной лаконичности, иначе я бы сообразил, что она уязвлена нашим с Вероникой запанибратским общением, и принял бы это за многообещающий сигнал.
" Кажется, я уже с ним встречался. Чуть ниже меня ростом, брюнет... - Я хотел написать "носатый", но смутное предчувствие заставляло придерживаться нейтральных определений. - Нос с горбинкой, глаза карие, как у вас, Галина, - я вас приветствую! - Худощав и... подвижен. Черная кожаная куртка. Словом, их разыскивает милиция".
Дисплей размышлял несколько секунд. Честно говоря, меня обидело Галино бездушие. Вы на моем месте обиделись бы гораздо раньше.
"Он ничем не обрадует стрелявших в тебя людей, а мы - тебя. Галина хорошо знает этого человека. То, что он там оказался именно в тот момент, - простая случайность."
"Сегодня мы расставляем все точки над "i". - Во мне взыграла ревность. - Кто это?"
"Мой бывший муж. Устраивает?" - Я представил себе борьбу за клавиатуру на другом конце линии.
Я хлопнул себя по лбу. Как же я мог его забыть! Денис вопросительно посмотрел на меня. Я уже раскрыл рот, чтобы посвятить его во все тонкости, но прикусил язык. Для упрощения ситуации я допускал, что Вероника не знает о моей связи с Галиной. Вдруг Денис все ей расскажет? С другой стороны, мне необходимо было с кем-то поделиться своим недоумением, а собеседницы на том конце линии для этого не годились.
- В общем, так, - обратился я к нему. - Сейчас начнется сеанс раздевания. Только мне неудобно разоблачаться перед человеком, с которым я на "вы". Предлагаю тост на брудершафт.
Он шутливо отсалютовал пустым стаканом из-под пива и протянул мне руку. Пожатие было сухим, горячим и крепким в меру, без попытки раздавить мне пальцы. Этот человек мне определенно нравился.
- Я видел этого Сашу раньше, только давно, шесть лет тому назад. У меня был роман с Галиной.
- Насчет этого я сам догадался. - Я приподнял брови. - Из-за посторонней, даже красотки, ты бы вряд ли полез под пули.
- Это точно... Пару раз муж, этот самый Саша, сам подвозил ее к месту свидания. Я смотрел на него с противоположной стороны улицы и даже жалел. Из-за меня она плела ему какую-то чушь... Прости, но я предупреждал, что будет стриптиз! Представляешь, сколько раз она твердила при мне: "Саша, Саша..."? По-моему, они неплохо жили, а потом появился я... О том, что они давно развелись, я узнал два дня назад.
Я опять хлопнул себя по многострадальному лбу. Увидев на дисплее вопрос "Почему молчишь?", я ответил одним словом: "Думаю!"
- Понимаешь, - сказал я Денису, - меня удивило, что Галина мама бегает при нем по квартире почти что в неглиже. Может, причина развода - совсем не я?
- Не будешь же ты выяснять это по электронной почте? - Его рассудительность пришлась кстати: с меня бы сталось затеять в кибер-пространстве полоскание грязного белья.
- Теперь не буду.
На дисплее горело нетерпеливое: "Ну?!"
"Перескажите коротко Галино уведомление. Если это, конечно, не секрет."
"Какие могут быть секреты от героя! Чтобы не пересказывать, мы его сканируем и передадим целиком."
Я искоса глянул на Дениса. Он остался невозмутим. Мои собеседницы не знали, что Галина раскрывает свою тайну не мне одному, но я не мог исправить положение. Вряд ли вы посоветовали бы мне отогнать от компьютера нового друга.

Сначала на дисплее появился испанский текст, потом - нотариально заверенный русский перевод. Должен разочаровать тех, кто ожидал сенсации (не одному же мне разочарованно кусать губы!): согласно уведомлению, Галина Ивановна Сергеева, в девичестве Кирсанова, становилась со дня своего 30-летия всего-навсего владелицей ячейки в подземном хранилище пятого муниципального филиала севильского банка "Колумб" и ее содержимого с момента вскрытия.
- Здесь всего одно новое для меня слово, зато какое красивое, аж завидно - "Кирсанова"! - прокомментировал я. - Колумб - деятель вроде бы знакомый, банк мог бы быть любой - суть от этого не меняется. А вот "Ивановна" звучит в свете происходящего нонсенсом: я ожидал какую-нибудь "Родриговну".
- "Хуан" тебя не устраивает?
Я восхищенно посмотрел на Дениса. Я еще не встречал людей, кроме Валентина, которые так же тонко настраивались бы на мою волну. Я бы предупредил Дениса избегать "ниссанов", но не видел рядом с дачей машины и не знал, автомобилист ли он, поэтому решил повременить с запугиванием.
"Что скажешь?" - спросила Вероника.
"Что тянуть опасно. Здесь избыток охотников до чужого. У твоей сотрудницы явно наклевывается внеплановая командировка в пламенную Севилью, к цирюльникам и тореадорам."
"А у вас?" - спросила Галина.
Вопрос вызвал у меня двойственное отношение: с одной стороны, прилив бодрости, с другой - желание ответить поязвительнее. Не хватит ли прикрываться мной от неприятностей? Почетную роль каменной стены вполне мог бы взять на себя ее габаритный супруг.
"Я еще ничего не наметил. В программе на завтра значится одно веселое мероприятие, но ваша начальница меня на него не пускает. К тому же у меня проблемы с гардеробом."
- Я как раз хотел предложить свою помощь, - вставил Денис.
- Одним твоим костюмом дело не поправить, - ответил я ему. - Без своих вещей я чувствую себя инвалидом...
- ...но домой тебе нельзя, - закончил он за меня. - О том и речь. Если хочешь, я сам туда съезжу.
- Спасибо! Только давай сперва закончим с дамочками.
"Сейчас же еду к матери!" - написал дисплей.
"Когда вы последний раз с ней виделись?"
"В прошлые выходные. Но тогда все было спокойно."
"Покой нам только снится. Кто-то ведь предупредил испанское посольство, что ваш день рождения - опасная дата. Вот только зачем, хотелось бы мне знать?.. В общем, есть люди, обо всем знавшие заранее, но не мешавшие вам видеться с матушкой. Да и смешно было бы пытаться разлучить мать и дочь! У нее было тридцать лет, чтобы сказать вам какие-то страшные слова. Не припомните ничего страшного?"
"Хватит паясничать!"
Я понял, когда совершил самую главную в своей жизни ошибку. Это случилось шесть с половиной лет назад, в гостях. "Что за красотка? - спросил я у хозяина дома, когда жена заговорилась с подругой. - Звать Галиной, - услыхал я, не замечая сочувственного взгляда. - Остальное видишь сам."
"Не на всякое слово обращай внимание"! - призвал я себя. Жаль, что электронная почта не способна доносить скрип зубов. Денис наверняка обозвал меня мысленно размазней.
"В общем, вряд ли ее ограждают от всякого общения".
"А ваш сосед?"
"Откуда вы знаете про соседа?"
"От меня!" - вмешалась Вероника.
"Кто-то подслушал его разговор с вашей мамой".
"А почему принялись за тебя? - спросила Вероника. - Между прочим, это началось еще до того, как ты заявился к Таисии..."
"Пропавший Валькин мобильник - раз. Наши с тобой телефонные разговоры - два. Раньше надо было сообразить насчет подслушивания! Постановляющая часть: Галина навещает маму, лучше без звонка, и подробно ее расспрашивает. Вам, Галина, полезно представлять, что к чему. У меня впечатление, что о ваших делах знают все, кроме вас."
- Если ее еще не припугнули, чтобы держала язык за зубами, значит, не сегодня-завтра припугнут, - подсказал Денис.
- Обязательно! - согласился я. - Предлагаешь ее предостеречь?
- Смысл? - спросил он.
- Никакого. Один вред.
"Закругляемся, - написала Вероника. - О похоронах забудь! Галина побывает у мамы - может, еще сегодня, может, завтра утром. Включай иногда компьютер: я буду направлять в твой ящик "Входящие" все свежие новости. Отдыхай!"

Денис вышел из комнаты. Я тупо пялился в погасший дисплей. Конференция лишила меня последних сил.
- Говори адрес, - услышал я. Оглянувшись, я увидел Дениса - уже в плаще, с огромной пустой сумкой на плече.
- Погоди! Может, не стоит? Поверь, мне действительно страшно неудобно так тебя обременять! Куда ты помчишься на ночь глядя? Уже восьмой час, гляди, какая темнотища...
- В самый раз прокатиться на электричке. Давай не терять зря время. Пиши адрес и список вещей.
Он дал мне бумагу и ручку, и я послушно застрочил.
- А засада? - спохватился я, поставив двоеточие после слов "платяной шкаф в спальне". - Соседа, как ты теперь знаешь, я уже погубил, не хватало теперь...
- Какой у тебя дом?
- Обыкновенный: один подъезд, шестнадцать этажей, мой - четырнадцатый.
- Вряд ли кто-то будет торчать на этаже - скорее, у подъезда, - рассудил он. - Я попаду туда до девяти. Жильцы еще выгуливают собак, ковыряются под капотами, возвращаются домой... У тебя домофон?
- Да. Держи ключи. У подъезда на тебя действительно вряд ли обратят внимание. Но вот на обратном пути, с вещами...
- Укажи только самое необходимое. Если на этаже будет кто-то подозрительный, я позвоню в другую квартиру и что-нибудь наболтаю. Наихудший результат - мое возвращение с пустыми руками. Тогда тебе придется наведаться в магазины. - Он взял у меня список. - Так и знал: загранпаспорт! - Я виновато отвел глаза. - Вот чего в магазине не купишь! Гардеробчик, как я погляжу, летний... Правильно: там еще тепло.

Я проводил Дениса до калитки, вернулся в дом и немного послонялся без дела. Мне предстояло убить часа четыре. Коротать время помог бы телевизор: я ждал репортажа об автоматной стрельбе и гибели таксиста; но телевизора на даче не оказалось. Книг тоже не было заметно. Я подивился и решил, что просто не знаю, где искать. Зато на диване лежал ворох журналов - все как один свежие. В одном я наткнулся на многостраничную рекламную вкладку, посвященную Испании и ее национальному празднику - Дню Испанской нации, он же - "День Колумба". Рассеянно отметив про себя размножение "Колумбов", я задремал.
Разбудил меня дробный стук. До этого дня мне не доводилось служить живой мишенью для стрельбы очередями, поэтому неудивительно, что я принял шлепанье дождевых капель по крыше за автоматные очереди. Часы показывали половину одиннадцатого вечера. Сон меня совершенно не освежил, и я решил размяться. Сидеть сиднем на чужой даче было слишком тоскливым занятием, поэтому меня не слишком испугала возможность вымокнуть до нитки. Прежде чем уйти, я для порядка вышел на связь. Как и ожидалось, противный Феликс Фукс пока что не удостоился новых сообщений. Поднеся руку к выключателю, я увидел на гвозде у двери воинскую плащ-палатку с капюшоном. Благодаря этой находке у меня появилась цель: я решил дойти до станции - о ее близости свидетельствовал шум поездов, - дождаться там Дениса и помочь ему донести мои вещи. Я даже заторопился на случай, если он уже бредет со станции, сгибаясь под чужим грузом.
Напугав по пути своим чапаевским видом нескольких припозднившихся подмосковных жителей, я забрался на платформу и стал расхаживать, гадая, как скоро даст течь армейский брезент. В ожидании электрички из Москвы я уточнял детали батального полотна, каковым обычно представлялась мне в темное время суток вся эта ситуация. Полотно оказалось панорамным, как Бородинское: я чувствовал себя окруженцем. С персонажами - трупами, артиллеристами, маркитантками - я с грехом пополам разобрался и теперь испуганно наблюдал за вертящимся неподалеку ядром. Чемоданчик, дожидающийся Галину в бронированном подвале банка, тоже таил в себе взрывной заряд неведомой силы. Мне бы дать деру, а я, наоборот, примеривался, как накрыть чертову штуковину собственным телом.
Электричка доставила на дачную станцию горсточку людей, среди которых Дениса не оказалось. Расписание вызвало уныние: следующая, последняя электричка ожидалась в поселке Трудолюбивый через целых полтора часа. Я вышел из-под козырька под проливной дождь. Торчать на платформе было бессмысленно. Десять минут быстрой ходьбы - и я, превратившись в Феликса Фукса, снова затребую у компьютера новостей.
При подходе к дачам выяснилось, что, прежде чем попасть в тепло, я должен буду решить задачку: в который из неосвещенных домиков я, собственно, возвращаюсь? В темноте все они выглядели одинаково неуютно. Исключалась всего одна дача - по причине освещенности окна. Дойдя до того примерно места, откуда стартовала днем Надина "таврия", я понял, что поселок полностью необитаем, а свет в одной из дач горит по той простой причине, что я сам забыл его потушить. Вообще-то я - маньяк по части выключения ненужного электричества, но сон в неурочное время влияет даже на безусловные инстинкты.
Шум дождя заглушил скрип калитки и мои шаги на крыльце. Я взялся за дверную ручку - и тотчас отдернул руку. Свет я еще мог забыть потушить, но отлично помнил, как запирал дверь. Для верности я запустил руку в глубокий карман плаща, нащупал ржавый ключ и вспомнил, как перед уходом шарил им в скважине, пока не заставил выскочить ленивую "собачку".
Легкие ботинки, в которых я вышел из дому утром, совершенно не годились для дождливой погоды, тем более для разгуливания по мокрой траве под окнами. Впрочем, готов засвидетельствовать, что человек, заглядывающий в окна, забывает про отсыревшие конечности. Если судить по мне, то забывчивость распространяется и на рот: я широко разинул его от изумления и запамятовал закрыть.
По даче Дениса расхаживали непонятные личности. Не хочу уточнять, сколько их там было, чтобы вы не упрекнули меня в отсутствии воображения по части числительных. Непонятными их делало не столько то, что я видел их впервые в жизни, сколько особенности облика: нестриженные седые волосы, небритость с переходом в легкую бородатость, широкие плечи, кожаные мотоциклетные куртки с добавлением металла, татуированные кисти рук и кольца почти на каждом пальце - видимо, очень крупные кольца, иначе я бы их не заметил. Я даже оглянулся на калитку, решив, что не разглядел в темноте их "харли-дэвидсоны", но там не оказалось ни мотоциклов, ни иных транспортных средств.
Мне было любопытно узнать, о чем беседуют эти близкие Денису люди, владеющие ключами от его дачи. На грабителей они не походили ни видом, ни повадками - грабители орудуют в темноте. Увы, через стекло, к тому же под шум ливня, я не смог разобрать ни слова. Пришлось вернуться на крыльцо и приоткрыть дверь. Я услышал голоса - баритон и тенор, но смысл беседы не прояснился. Я пересек террасу. Теперь нас разделяла тонкая стенка. Я уже хотел войти и представиться, вернее, наболтать, что придет в голову, но тут тенор воскликнул:
- Смотри-ка, что я нашел! - У теноров вообще более отчетливая дикция. - Думаешь, пригодится?
- Давай сюда! - грозно отозвался баритон. - Надо же, целых десять лет любоваться этой рожей... Еще как пригодится! Все, сматываемся. Времени в обрез.
Странно, что они сумели найти что-то интересное в комнате, которую я счел безликой, как гостиничный номер.... Я подобрался, изготовившись применить насилие. Неизвестные выглядели довольно устрашающе, но на меня работал эффект неожиданности.
Вы привыкли воспринимать меня как мирного человека, не помышляющего о причинении согражданам телесных повреждений, но не забывайте, что людям свойственно меняться. Лучшим подтверждением этого свойства служил я сам, изменившийся меньше чем за неделю до неузнаваемости. Оружием мог теперь стать в моих руках любой подручный предмет, в голове роились планы один другого зловреднее. Я остановился на способе, не ведущем к кровопролитию, благо что под рукой был электросчетчик с красным тумблером. Щелчок - и дом погрузился во тьму.
Я ворвался в комнату и оперативно накинул тяжелый мокрый плащ на голову тому, кто оказался ближе ко мне, после чего нанес ему удар кулаком приблизительно в челюсть. Второй размахнулся, чтобы сбить меня с ног, но я нырнул ему под руку и выдернул из-под него половик. Он шлепнулся на пол и, видимо, сильно ударился головой, потому что затих. Все-таки дача есть дача: снова включив свет, я нашел в коробке с ржавыми гвоздями и щеколдами толстые веревки и скрутил обоим незваным гостям, постепенно приходившим в себя, руки за спиной. Если вы скажете, что я приобрел замашки персонажа из недоброкачественного боевика, я сочту это за комплимент.
Отлеживаться поверженным было определено на нетопленой террасе, поскольку в присутствии двоих беспомощных и страдальчески охающих людей, не успевших сделать мне ничего дурного, я обязательно начал бы испытывать угрызения совести; к тому же им ни к чему было наблюдать мои манипуляции с ноутбуком. Кстати, паника, как бы они не вывели из строя или, того хуже, не увели единственное мое окно во внешний мир, и спровоцировала меня на решительные действия.
Увы, дисплей снова расстроил меня квадратом с надписью "0" непрочитанных сообщений для Феликса Фукса". Я выключил компьютер и услышал какой-то бубнеж. Мои пленники обменивались впечатлениями. Не хватало, чтобы они сговорились, как освободиться, и отомстили мне до возвращения Дениса! Я выглянул на террасу, и бубнеж сразу прекратился.
- Прошу внимания, - обратился я к ним. - Если вы ждете допроса с пристрастием, то должен вас обескуражить. Я просто посижу рядышком, чтобы у вас не возникало охоты шептаться. Так мы с вами дождемся хозяина дачи. Пускай он сам с вами разбирается.
Я уселся, вооружившись устрашающей дубиной, то есть подобранной у печки ножкой от старого стула, и приготовился к часовому бдению. В голове было пусто, хоть шаром покати: я не желал больше гадать, кто есть кто, кто за кем охотится и при чем тут я. Из жертвы я превратился в атакующую сторону - новое психологическое состояние, к которому я только начинал привыкать.
Немолодые хиппи отнеслись ко мне со всей серьезностью: поняв, что временно не властны над своей участью, они не разохались, а благоразумно закрыли глаза. Я последовал их примеру.

- Вот так новость!
Я чуть не свалился с табурета. Вторично за этот вечер погрузившись в забытье, я увидел странный сон. Странность заключалась в том, что подсознание транслировало не беготню по лестницам, падения с балконов, драки, стрельбу одиночными и очередями, даже не убитых таксистов, а нечто из совершенно другой оперы: поездку с красивой девушкой на природу. Наша (вернее, моя, так как спутница покорялась моей сокрушительной воле) цель заключалась не в сборе запретных колокольчиков: расположившись среди неистовой полевой растительности, мы усердно предавались страсти, ни на что не обращая внимания, даже на насекомых. Все бы хорошо, но, сменив ради разнообразия горизонтальное положение на сидячее, я обнаружил в непосредственной близости от нас тропу, по которой шествовала ватага дачников; все они поспешно отвернулись, чем спасли мою партнершу от монастыря, а меня - от пожизненного расстройства главной на тот момент функции...
Как вы догадываетесь, то была самая что ни на есть быль: утомленный мозг временно лишился способности фантазировать. Но, при всей отчетливости картины, в памяти никак не всплывала внешность главной соучастницы. Что ж, когда вспоминаешь эпизод из откровенного фильма, не обязательно знать фамилию актрисы. Да и что хорошего, если бы, заглянув ей в лицо, я узнал особу, ради которой готовился отправиться за несколько часовых поясов?
Протерши глаза, я увидел Дениса, склонившегося над пленниками. Сумка с моим барахлом занимала целый угол. Денис был не напуган, а, скорее, недоволен. Он настолько устал и промок, что я пристыжено уронил голову: вместо того, чтобы помочь, я навязал ему двоих нелепых типов. Он тем не менее не задал мне никаких вопросов, а, оставив типов в покое и похлопав меня по плечу, исчез за дверью.
По-прежнему мня себя караульным, я крикнул ему, поигрывая своей дубинкой:
- Как там дела?
- Иди сюда! - крикнул он в ответ.
- А эти как же?
- Никуда не денутся.
- Смотрите мне! - сказал я связанным и, захватив тяжеленную сумку, покинул террасу.
- Хорошо, что ты не вернулся домой, - сообщил он, прыгая на месте в одних трусах и пытаясь попасть ногой в сухие джинсы. - Естественно, там торчал какой-то урод.
- Урод? - насторожился я. - В каком смысле? Опиши! Мне позарез нужно узнать, кто меня донимает.
- Приглядываться было некогда. Может, там вообще окопался целый батальон? - Славный Денис смутился. Ему не хотелось меня расстраивать. - Я сразу шмыгнул в подъезд. На этаже, как мы с тобой и надеялись, оказалось пусто. А вот в квартире у тебя порядочный разгром.
- Это после вчерашнего обыска. Я кое-как прибрался, но там надо провозиться неделю, чтобы все пришло в нормальный вид.
- Зато я все нашел. Мы с тобой думали, что труднее всего будет улизнуть с сумкой, но это как раз не составило труда, хотя я дрожал от страха. - Я был благодарен ему за желание поведать мне обо всем как можно подробнее, пренебрегая усталостью. - Если разобраться, это как раз неудивительно: ему - или им, неважно - было велено обращать внимание на тех, кто входит в дом. Для пущей верности я надел на обратном пути твою куртку и вязанную шапочку, а свой плащ и шляпу убрал в сумку.
- Прямо не знаю, как тебя благодарить! - прочувственно сказал я, первым делом доставая из кармана сумки загранпаспорт и пачку денег. - Еще сегодня днем я не поверил бы, если бы мне сказали, что найдется человек, готовый просто так озаботиться моими проблемами, как своими собственными.
- Может, я не просто так. - Он застенчиво улыбнулся.
- Я бы предпочел, чтобы ты сказал это серьезно. Тебе бы понравилось, если бы поколебались твои представления о земном устройстве?
- Мне другое не нравится...
Он прислушался. Я так увлекся комплиментами, а он с таким удовольствиям мне внимал, что мы проворонили важные события на террасе. Я бросился туда и увидел настежь распахнутую дверь и стену дождя. На полу валялись перерезанные веревки.

Денис наполнил свою и мою рюмку и потянулся за следующей бутылкой.
- Открывай!
Команда прозвучала из моих уст. Я действительно равнодушен к спиртному, но не из идейных соображений, а потому, что оно не больно сильно на меня действует. Но сегодня был особый случай. По этому случаю я даже сгонял под дождем к круглосуточному ларьку у станции. Ведь за истекший день я несколько раз погибал и воскрешал, мои занятия на обозримое будущее были теперь предопределены, я приобрел двоих друзей, причем одного - поразительно бескорыстного. Это тянуло на годовой отчет.
- Не унывай! - сказал мне Денис.
- Да ну его! - Я погрозил ноутбуку кулаком. - Все ноль да ноль! Издевается, что ли, Фукс проклятый?
- Отсутствие новостей - уже хорошие новости. - Бывает, самые славные люди превращаются во хмелю в свиней, но к Денису это не относилось. Он, наоборот, становился мне все симпатичнее, а с таким симпатичным человеком я хотел быть откровенен.
- Знаю-знаю! - Я многозначительно закатил глаза. - Признайся, это ведь ты освободил двоих хиппарей.
- С чего ты взял?
- Ладно, не хочешь признаваться - не надо. Скажи хоть, они твои знакомые?
- В некотором смысле. Ну, будем?
- За тебя! И за мой успех, если не возражаешь.
Я закусил водку огурцом и огляделся. Мой взгляд был затуманен, но предметы пока что не начали двоиться. В частности, "0" в рамочке на компьютерном дисплее еще не превратился в скабрезность. Я доверял своему зрению, поэтому отметил про себя, что на подоконнике больше не красуется фотография - единственный предмет, придававший помещению обжитой вид. Впрочем, я уже убедился, что Денис не готов откровенничать, как на духу, а потому промолчал. Дружба требует щепетильности.


Утро было серое и сырое, башка тяжелая и тупая, ног как будто не было вовсе. Я кое-как встал с низкого кресла, на котором проспал ночь, и первым делом уставился на дисплей. Я оставил компьютер включенным на несколько часов, чем, видимо, и привел его в чувство: опостылевший ноль сменился на единицу.
"Доброе утро, - прочел я. - Не сердись, что всю ночь провел в неведении. После такого насыщенного дня тебе был необходим отдых".
Я заставил себя отойти от дисплея, не прочтя и половины написанного. Приводя себя в приблизительный порядок в ванной, я строил догадки насчет авторства послания. Кого это вдруг разобрала нежность - Веронику или Галину? Я предпочел бы, чтобы под текстом подписались обе.
"Я не утерпела и прямо вечером помчалась к маме. - Значит, Галина... У меня потеплело на сердце. Мне хотелось узнать, кто ее туда отвез - не муж ли, и к чему это привело, но я догадывался, что ее может не оказаться сейчас рядом с компьютером. - Я бы сразу тебе сообщила, если бы что-то выяснила, но в том-то и дело, что мама только разводит руками! Мы с Петей решили, что дальше тянуть нечего: я должна лететь в Испанию. У меня действующая шенгенская многократная виза, так что покупаю билет - и вперед. Очень тебя прошу: не смей за мной увязываться! Я и так раскаиваюсь, что чуть тебя не угробила. Спасибо и до свидания."
Я едва не сбросил ноутбук со стола. Так и знал, что прочту какую-нибудь гадость! Электронная почта давала возможность обо всем обстоятельно договориться и скоординировать усилия, она же вместо координации торопилась отказаться от моей помощи.
"Галина!!!! Давай поговорим" - напечатал я, переключился на режим приема и стал ждать. Денис тем временем не ходил, а бегал по даче: вместо похмелья и упадка сил он испытывал подъем, сверкал лысиной, как маяком, и согревал своим крупным телом отсыревшее помещение.
- Желаю успеха, - сказал он, увидев мои восклицательные знаки.
"Давай, - смилостивилась Галина. Это было удачей: она могла бы вообще отключить связь. - Говори".
"Ты где?"
"Дома. Вероника отдала мне ноутбук, карточку и коды. Наверное, перед отлетом я все это верну."
Я припомнил слова Вероники, прозвучавшие всего четыре дня назад: "Не вздумайте навязываться ей в спасители... Поступите по-своему - не оберетесь бед. За нее и без вас есть кому вступиться." Казалось, со вторника минула целая вечность.
"Что значит: "Мама разводит руками"? Не может быть, чтобы она ничего не знала!"
"Представь себе!"
"Может быть, ты тоже застала ее не одну?"
"Одну, одну! Намекаешь на Сашу? Дался он тебе! Вспомни, у меня теперь совсем другой муж".
"Такого забудешь..." - Даже по электронной почте мы с ней не могли общаться без препирательств.
"Словом, эти - даже не знаю, как их назвать, - зря заварили всю эту кашу. Мать все равно молчит, как партизанка."
"Отчего же зря? Они хотели, чтобы ты никого за собой не потащила, и почти добились своего. Успеха тебе с "Колумбами"!
Сам не знаю, почему закончил именно так. Наверное, понадеялся, что она, не поняв, потребует уточнений, беседа продолжится и она, чем черт не шутит, все-таки позовет меня с собой; но она даже не удосужилась попрощаться.












Если считаете, что дальше можете досказать сами, - приступайте. Да, похоронив маму, он стал искать мать своего ребенка. А так как задача была сложной - общежитие, где она когда-то жила, давно снесли, звонить было некуда и некому, - он обратился к своему - и вашему - старому знакомому. То, что он знал о нем и его службе, должно было его остановить, но не остановило: знакомый обладал недоступными сведениями. Так Хуан совершил глупость, за которую потом пришлось горько поплатиться ему самому, его ребенку и много кому еще.
В день его встречи с Тихоней по телевизору мельком сообщили, что родина его отца опять превратилась в монархию.
Независимая и все еще молодая осталась гордой, зато стала разумнее. Если бы отец ребенка явился к ней в сопровождении Тихони, раздобывшего ее адрес, она бы выставила обоих. Но Тихоня, десяток лет проносивший на щеке пятно в форме изящной пятерни, тоже умел ждать и не пришел. Гордость гордостью, но она так любила своего ребенка, а тот был так похож на отца, что она растрогалась. За чаем он признался, что скоро уедет.
"Я обязательно с тобой свяжусь. Что ты машешь рукой? Помяни мое слово: я никогда тебя не забуду."
Он не посвятил ее в подробности, потому что многолетнее ожидание научило его осторожности. По телевизору не первый год читали заклинания про разрядку международной напряженности, но он, сын своих родителей, не ждал от властей добра. Если бы не его намерение уехать, она бы его простила и не позволила не то, что уехать, но даже уйти - это было всецело в ее власти. Но он оказался отрезанным ломтем. Когда он раскланялся, дочка спросила у матери, кто этот дяденька. Какая у него яркая, не наша внешность!
"Так, один старый знакомый, - ответила мать, отвернувшись. - Будешь вытирать ложки?"
Дочь росла, не зная, кто ее отец. Мать почему-то вбила себе в голову, что это ни к чему.
Сложными путями - времена были еще так себе, зато Тихоня, еще больше войдя в доверие, помогал ему дельным советом - Хуан, уже зрелый мужчина, оказался на родине своего отца. Женщина раз в полгода получала от него письма. Он, конечно, не писал ей всего, но исподволь готовил. То есть он считал, что готовит ее к новости, которая в нужный момент перевернет ее жизнь, а она, в отличие от Тихони и его могущественного ведомства, почти не умела читать между строк.


                - 7 -
Кладбища принято посещать до наступления сумерек. Для большей безопасности я появился у ворот незадолго до закрытия, когда разбрелись даже стойкие бабушки-цветочницы. Впрочем, одну я все же застал и обрадовал, приобретя букет синих астр.
Я приготовился к долгим блужданиям, так как не мог выяснить, в каком именно квадрате зарыли сегодня поутру Валентина. Дождь временно перестал, вид кладбища, засыпанного желтыми листьями, наводил на мысли о вечном. Мои мысли о вечном были особенно остры: я притащился сюда вопреки всем предостережениям и буквально осязал опасность. Если люди, которым приспичило меня продырявить, собирались сделать это на Валькиных похоронах, то что им стоило дисциплинированно дождаться здесь конца дня? Я бы, во всяком случае, на их месте поступил именно так.
Я переходил от одной свежей горы цветов к другой, читал незнакомые фамилии и все больше отчаивался. Ввиду сгущающихся сумерек у меня оставался один выход - обратиться за помощью к могильщикам, готовившим неподалеку фронт работ на воскресенье. С обращением уже нельзя было тянуть, потому что совсем скоро эту невеселую публику должна была сменить совсем тоскливая живность, распоряжающаяся кладбищенскими делами в темное время суток. В моем положении любого обуяли бы суеверия.
Я двинулся на звук лопат, но на полпути остановился и облегченно - простите уж за такое неуместное слово - перевел дух. С большого портрета, заваленного цветами, на меня смотрел безбородый Валька. Такого, с гладким лицом, его было еще жальче. Я подарил ему синие цветы и надолго застыл.
"Болван! - слышался мне его деловитый голос. - Чего ты тут бродишь? Решил пожертвовать собой, чтобы искупить свою вину? Мне этим все равно не поможешь. Помнишь, как у Екклесиаста: "Мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению".
"Не смей! Я всегда буду тебя помнить!" - возмутился я.
"Иди, ешь с веселием хлеб твой и пей в радости сердца вино твое", - напутствовал он меня вечными словами.
Тщетно ждал я продолжения; в конце концов до меня дошло, что друг советует уносить ноги. Но вот беда: я уже прирос к месту. Никому не рекомендую соваться на кладбище на ночь глядя!
Я чувствовал за спиной что-то огромное и гнетущее и затылком ощущал, что мне настал конец. Не исключалось, конечно, что это подошел за огоньком умаявшийся могильщик или подкралась шутки ради местная бесплотная нечисть. Даже это последнее было бы предпочтительнее пистолета, приставленного к затылку.
- Идем, - услышал я незнакомый голос и закрыл глаза. Меня взяли за плечо и повели. Лопаты звякали все тише, и я понял, что со мной хотят покончить без свидетелей. В свете происходящего Валькино напутствие звучало насмешкой, но я на него не сердился. Даже человек, чей палец лежал на курке пистолета, не вызывал во мне злости: я должен был отправиться на тот свет еще накануне утром, но меня прежде побаловали приключениями, дружеским расположением, хлебом и вином, позволили вымокнуть и обсохнуть и даже одержать легкую победу сразу над двумя противниками. Я это к тому, что просто обязан был смиренно ждать пули.
Но что поделать: сколько я в себя ни заглядывал, никакого смирения не обнаруживал. Страха тоже не было - я отбоялся свое за пятницу. Доколе не нашли новые тучи вслед за дождем, я собирался жить.
- Прыгай! - приказал севший от нехорошей погоды голос.
Я открыл глаза. Передо мной зияла глубокая осклизлая яма. На дне ямы стояла черная вода. Желая доставить себе последнее удовольствие, я поддел ногой ворох листьев. Шорох получился, как и положено, умиротворяющий, но удовольствие было подпорчено: я больно ударился обо что-то носком. Мой палач, должно быть, понимал мои чувства. Может, произнести последнее слово он бы мне не позволил, но покурить напоследок разрешил бы. Но я не курю. Он ждал, не сталкивая меня в яму.
Это его и подвело. Терять мне было нечего, поэтому я набросился на него, как лютый зверь, разве что без рева. В руке я сжимал заляпанный раствором кирпич, припрятанный судьбой под листьями. От неожиданности неизвестный выронил свой "макаров". Осенние листья, доложу я вам, - что омут: тяжелый пистолет канул без следа. Теперь мое положение было даже предпочтительнее, ибо моей союзницей стала своевременно проснувшаяся ярость. Когда тебя так настырно норовят шлепнуть, это воспринимается как оскорбление.
Погружающемуся в темноту кладбищу было безразлично, чья голова будет расплющена корявым кирпичом: кто-то один все равно должен был остаться лежать в яме. Несколько минут мне казалось, что это буду я. Моему противнику было отпущено на тяжкие предчувствия куда меньше времени - какие-то доли секунды. Он уже занес надо мной кирпич, но тут же его выронил: я прокусил ему запястье. Оскалив окровавленные зубы, как вампир из числа тех, что караулят кладбище в ночи, я, зажмурившись от отчаяния, с размаху опустил чудовищное оружие на хрупкий череп несостоявшегося палача.
Потом я поспешно спихнул труп в мутную воду, бросил туда же кирпич и прохрипел в порядке эпитафии, надеясь на одобрение Вальки, похороненного неподалеку: "Не будет тебе в могиле ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости".
Тело упало лицом вниз, и я прикусил от огорчения губу: с одной стороны, убийца, как выяснилось, чувствует себя гораздо легче, когда не знает, как выглядел убиенный, но с другой, я не возражал бы проверить, принадлежал ли он к одной из парочек, разнообразивших на протяжении недели мою жизнь.
Я умылся под краном, кое-как почистился и успел выскользнуть из кладбищенских ворот, прежде чем на них навесят замок. Торопясь к автобусной остановке, я укорял себя за то, что не сообразил пошарить в кармане кожаной куртки убитого и завалить его листьями. Превращение в убийцу не вызвало у меня раскаяния.

- Держи! - сказал Денис, протягивая мне паспорт и билет авиакомпании "Иберия". В паспорте стояла виза.
Даже от них с Вероникой я не ожидал подобной оперативности и только восхищенно развел руками. В субботу я навестил могилу друга и попутно отправил на тот свет сам не знаю, кого, воскресенье промаялся в одиночестве на даче, а уже к вечеру понедельника мой отъезд был полностью подготовлен. Непоследовательность Вероники давно перестала меня изумлять, зато спокойная деловитость Дениса еще не успела приесться. За неделю они сделали из меня специалиста по выпутыванию из безнадежных ситуаций. Накануне, расхаживая по пустой даче, я виновато вспоминал свою основную специальность. Согласен, профессия героя - важная характеристика, соперничающий значимостью с ношением усов и очков. Я так долго ее не называю, что вы уже распознали в этом злой умысел. Должен разочаровать нетерпеливых: я намерен потянуть еще. С благодарностью приму все догадки и рекламации.
- Как вы умудрились поставить визу всего за день?
- Я же говорил, что тоже работаю в туризме. Между прочим, не последним человеком. Вероника поручила тебя моим заботам не наобум, а сознательно. Ты оказался мирным жильцом, и за это тебя ждет награда, даже две.
Ничего себе "мирный"! Я вспомнил, как набросился на двух его знакомых, самостоятельно сунувшихся в его дом; о том, на что я употребил завалявшийся в осенней листве кирпич, лучше было вообще не вспоминать.
- Послушай, это ведь завтра! - воскликнул я, заглянув в билет.
- А ты хотел уже сегодня? - Денис укоризненно покачал головой. - Мы соблюдаем все мыслимые предосторожности: отвергли "Аэрофлот", чтобы твои приятели не раздобыли, не приведи Господи, список пассажиров. Они могут, конечно, постоянно дежурить в Шереметьево, но это был бы уже перебор.
- Да, вряд ли у них такая куча людей. К примеру, на кладбище меня подкараулил всего один. - Вечером в субботу, объясняя Денису свой плачевный вид, я наврал, что еле унес ноги от типа, поджидавшего меня у Валькиной могилы: не хотел признаваться не только другим, но и себе самому, что у меня на совести появился мертвец. - Я имел в виду, что завтра - это очень скоро! Когда же ты собираешься меня награждать?
- Прямо сейчас. Время еще детское. Я заказал на восемь часов такси.
- Повезешь меня в "Детский мир" выбирать игрушки?
- Вроде того. Только не в "Детский мир". И игрушки подобраны заранее.
Что ж, сюрприз так сюрприз. Я решил больше не задавать вопросов. Денис усугубил таинственность, велев мне забрать с собой вещи. Если вы решили, что уже догадались о программе на вечер, то не портите мне настроение. Я приготовился к неожиданностям.

Денис подвез меня к такому же приметному шестиэтажному дому, как у Вероники, только в другом районе.
- Будешь моим гостем, - сказал он.
- Я и так твой гость, - пробурчал я, вылезая из машины. - Что привезти тебе из Испании в знак благодарности - кастаньеты или мулету?
- Лучше самого себя привези, - посоветовал он, набирая на домофоне номер квартиры.
- Твоя жена? - спросил я про мелодичный голос из динамика. Беда у меня с узнаванием женских голосов!
Он оглянулся на меня так, словно я сморозил несусветную глупость, и промолчал. Через минуту я понял, в чем причина. Вернее, отказался задавать дальнейшие вопросы, ибо перестал вообще что-либо понимать. В прихожей, не несшей ни малейших следов ремонта, о котором болтала Надя, нас встретила Вероника.
- Это и есть мой подарок? - спросил я, чмокая ее в щеку. - Мне посулили два. За шарик спасибо, а где горшочек?
- Не паясничай, Иа! - взмолилась она, как будто не понимала, что я таким способом отгоняю тревогу. Я уже собрался заклеймить ее как благополучное существо, не знающее, что значит пистолет, приставленный к затылку на краю могилы, но вовремя вспомнил ее рассказ о собственном прошлом и промолчал.
- Забирай ноутбук. - Я отдал ей чемоданчик. - Классная вещь! Галина наверняка уже вернула тебе свой?
- Верно, она улетела еще вчера, - ответила она, правильно истолковав вопрос.
- Не иначе, в сопровождении Пети? - Из последних переговоров с Галиной я сделал вывод, что солидный бизнесмен не смог оставить свой бизнес без присмотра и отпустил жену одну, но хотел подтверждения.
- Одна. Иначе зачем было бы все это? - Она выразительно посмотрела на мой багаж.
Я хотел было ответить, что все это и так напрасный труд, потому что в Испании нас подстерегают трудности, по сравнении с которыми даже автоматная стрельба покажется стрекотом кузнечика, но не успел. Пока я снимал плащ, Вероника улизнула в кухню, а передо мной предстала другая женщина. Если бы я не знал, что Галина уже перенеслась из осени в лето, то решил бы, что это она. Все-таки сходству между матерью и дочерью нельзя быть таким разительным, иначе не избежать путаницы, а то и серьезных эксцессов.
Кстати, об эксцессах. Трудно было придумать более удобный момент, чтобы одним махом избавиться от меня и от нее. Граната в окно третьего этажа - и дело с концом...
- Мадам Кирсанова! - блеснул я познаниями и чуть было не щелкнул каблуками. Еще в пятницу, у нее на лестничной клетке, я поймал себя на желании поцеловать ей руку, но банный халат на даме и полная нехороших намерений кабина лифта за спиной у кавалера не способствуют галантности. Теперь я с наслаждением восполнил упущение.
- Вы тогда так поспешно удрали! Это не в вас потом случайно стреляли во дворе?
- Если бы случайно...
- Можете спокойно беседовать! - подбодрил нас Денис, заглянув в комнату. - Мы с Вероникой найдем, чем заняться.
Я криво усмехнулся, словно оценил это как двусмысленность, хотя на самом деле не знал, что подумать. Если и у вас не проходит ощущение тумана, советую набраться терпения: будем выходить на свет вместе.
- Вы уверены, что за вами не следят? - спросил я первым делом, как заправский конспиратор. Сам я уже устал оглядываться, но переживал за нее.
- Я ехала на метро, с пересадками, как советовала Вероника. Вроде бы я никому не интересна.
- Вы отлично знаете, что это не так. Скажите честно, Таисия... Ничего, что я без отчества?
- Как раз хорошо. Что вам честно сказать?
- Как там моя машина? Стоят перед вашим подъездом бордовые "жигули" четвертой модели?
- Дайте вспомнить... Вроде бы стоят. Это все, для чего вам понадобилась моя честность?
- Как ваши внуки?
- Со вчерашнего дня они на мне и на Пете. Пожалуйста, переходите к делу.
- Перехожу. Почему вы отказались открыть Галине правду?
- Смотря какую.
- С вами, оказывается, нелегко! Почему вы допустили, что ваша дочь не знает о родном отце?
Она поджала губы и упрямо задрала подбородок. Теперь передо мной сидела вылитая Галина.
- Надеюсь, вы не собираетесь копаться в моем прошлом?
- Вообще-то меня интересует все, что относится к Галине, но в душу к вам я не полезу.
- Правильно, все равно без толку. Давайте лучше по делу. Она ведь не знала, о чем спрашивать, да и времени у нее было в обрез. Другое дело - вы. К тому же мы с вами все равно, что родные. Я и ему это сказала, когда вы взяли и...
Я был польщен, смущен, но больше всего - удивлен.
- В каком смысле? Кому вы сказали?..
Накануне отъезда лучше было не углубляться в такие дебри. Я не понял ее взгляд: то ли презрительный, то ли восхищенный. Теперь ясно, откуда у Галины прищур, всегда сбивавший меня с толку!
- Давайте не уточнять.
- Если вы о том, как я вам названивал, то - каюсь, грешен. Но ведь с тех пор прошло ровно шесть лет...
- Я о другом... Нет, об этом поздно говорить. Меня попросили вам объяснить, что именно мог завещать Галине отец. Жаль, что Вероника вышла: ей было бы полезно еще раз услышать, что этого-то я и не знаю! Я понимала, что пахнет большими деньгами, и тем более не хотела ничего уточнять.
Это ее "тем более" не вызвало у меня недоумения: главным Галиным наследством была гордыня, позаимствованная у обоих родителей.
- Почему Галина могла стать наследницей только с тридцати лет?
- Сама удивляюсь! Может, потому, что ее отцу в этом году пятьдесят? Кстати, он любил повторять, что я родила дочь в национальный праздник Испании.
- Тогда я вас удивлю еще больше: это завещание - мина под национальные интересы Испании. В Москве в этой истории пытались разобраться сотрудники посольства, но у них связаны руки. Здесь они мне помогали, а вот что будет там...
- Я знаю одно: Хуан с детства был влюблен в родину своего отца. Ему даже в страшном сне не приснилось бы причинить ей вред.
- Знаете, что я почувствовал на собственной шкуре? Здесь, в Москве, кто-то знал о наследстве и ждал, притаившись, Галиного тридцатилетия. Я хотел с вами поговорить еще в прошлую среду, но сделать это вызвался мой друг. Разговор с вами стоил ему жизни. Вы его легко вспомните: такой сообразительный, с бородкой.
- Помню. Жалко! Очень умный и вежливый человек. Когда он погиб?
- Сразу после разговора с вами. Вас никто не подслушивал?
- Когда я вышла из подъезда, он уже меня ждал. Там были еще соседки и бывший... - Она надолго умолкла, глядя мне в глаза, потом кивнула каким-то своим мыслям. - Нет, здесь тупик.
Я удивленно приподнял брови, но она перехватила инициативу.
- Есть направление поперспективнее.
- Петр? - с надеждой подсказал я.
Теперь ее брови поползли на лоб.
- Что за странные мысли! Как раз с ним Галине очень повезло.
- Хорошо везение! Почему он отпустил ее одну? Он собственными глазами видел, что дело пахнет керосином. Заботливый муж, называется!
- В первую очередь он - деловой человек, владелец нескольких магазинов импортной сантехники. И потом, по словам Галины, он может в любой момент туда нагрянуть. - Она чуть улыбнулась, понимая, что это сообщение меня не порадовало. - Но я о другом. Один человек... Ничего не буду вам о нем рассказывать, потому что это не поможет. Просто знайте, что он очень опасен.
- Хотя бы опишите внешность.
Она напряглась.
- Вот здесь у него... - Она поднесла было руку к щеке, но тут же досадливо поморщилась. - Не обращайте внимания. Даже не знаю, что сказать. Он мой ровесник.
Я не сразу осмыслил эту подробность: ведь над ней самой возраст не имел власти.
- Совершенно неприметный. Лицо из толпы.
- А Саша?
Этим вопросом я надеялся поставить ее в тупик, вогнать в краску, спровоцировать кризис - и добиться толку. Но она прореагировала по-своему. Окинув меня полным сожаления взглядом, словно я не оправдал ее ожиданий, она встала и величественной походкой покинула комнату. Я остался сидеть, слушая, как она прощается в коридоре с Вероникой.
- Позвольте, я вас провожу, - донесся до меня голос Дениса. Я представил себе, с какой гордостью он поведет ее по улице. Потом дверь захлопнулась, и наступила тишина.

Помнится, я допускал, что вы сами догадаетесь об обоих пунктах прощальной вечерней программы. Сейчас проверим. Сам я, глядя в потолок, не упрекал себя за несообразительность. Сюрприз - он сюрприз и есть.
В потолок я глядел потому, что лежал на спине, как покойник, разве что не сложив руки на груди, и не мог шевельнутся. Возвращение сил ожидалось с минуты на минуту, пока же я только косился на маленький нежно-розовый конус, покачивавшийся в опасной близости от моего плеча. Недавно я обходился с ним без всякого почтения: мял, втягивал в рот, даже кусал. Теперь я взирал на него с религиозным восторгом, так как догадывался, что один его вид способен меня оживить. Догадка оправдалась. Я приподнялся на локтях и увидел второе такое же скульптурное произведение на широком круглом постаменте. Обе розовые скульптуры были изваяны на удлиненных холмах безупречных очертаний. Холмы вздымались, увенчивавшая их розовая плоть темнела на глазах. Я опять забыл о почтении.
Она ласково отстранила мою голову от своей груди.
- Не торопись.
Не помню голоса настоящей Шерон Стоун, но эта умела придавать своему тембру такие соблазнительные полутона, что самое решительное "нет!" могло прозвучать, как изнемогающее "да..." Я вопросительно заглянул ей в лицо.
- Я хочу поговорить.
Я опять упал навзничь, упиваясь крахмальным хрустом белоснежного белья. Денис был настолько неординарной натурой, что запас моего удивления был вычерпан до дна. И вы, и я тоже могли бы устроить у себя на квартире свидание любовникам, но, скорее, как уступку, а не сюрприз.
- О чем?
Вероника села и потянулась за сигаретой. Ее соски были сейчас похожи на наконечники копий, сама она выглядела невыносимо воинственно. Будучи уже во всеоружии, я снова уставился в потолок, чтобы избежать соблазна вступить в бой.
- Уверена, у тебя есть ко мне вопрос-другой.
"Сотня-другая вопросов!" - мысленно поправил я ее и чуть не закашлялся. Единственная моя некурящая женщина удрала в самую западную провинцию страны Канады, остальные усердно меня обкуривали.
- Ладно, вот самый первый. Кто были парни, напавшие на меня в прошлую среду у твоего "мегана"?
- Вот это догадливость! - Она так округлила губы, выпуская дым, что я поспешно подсунул под себя руки, иначе ход беседы был бы нарушен. - Ты не спрашивал бы меня, если бы сам не сообразил. Сам и ответь.
- Сначала я подумал, что это Петя вступился за тебя - свою пассию, но потом смекнул...
- Это ребята из охраны нашего офиса. Им было приказано просто тебя припугнуть. Знаешь, мне уже тогда стало совестно... - Она пригладила волосы у меня на груди, и я зажмурился. - Я хотела, чтобы у тебя появился стимул последовать за Галиной: если у ее мужа есть любовница, значит, у тебя развязаны руки. Потом я поняла, что это лишнее. Тебе оказалось достаточно раз ее увидеть.
Мне был преподнесен третий сюрприз: я расслышал в ее тоне ревность. Не хочу размениваться на банальности, иначе закатил бы тираду насчет непознанности женской натуры.
- Теперь держись! - угрожающе произнес я. - Самый главный вопрос из тысячи, которые вертятся у меня на языке: что ты сама знаешь о Галином наследстве? Ну, и попутные мелочи: от кого оно, почему тебе так важно отправить следом за ней меня и так далее.
- Ну, это получится целая "Война и мир"!
Она сбросила одеяло и провела ступней по моей ноге. Когда щекочущее ощущение перебралось с колена на бедро, я отодвинулся. Ее "ноу-хау" звалось сочетанием соблазна и деловитости; сейчас она не собиралась меня соблазнять, но я все равно укрылся, чтобы ничем ее не отвлекать.
- Давай только суть. "Война и мир" в объеме "Филиппка".
- Давай. Помнишь, я тебе говорила, по чьему совету занялась туризмом?
Напрасно я натягивал на себя одеяло: этих ее слов оказалось достаточно, чтобы от меня перестала исходить угроза спокойному течению беседы. Раскрываться я, впрочем, не стал, чтобы она не убедилась в этом воочию.
- Тот человек назвал двоих, кого я должна была взять к себе сотрудниками. Сказать, кого, или ты сам догадываешься?
- Галину и Надю?
- При чем тут Надя? Ее я сама пригласила год назад. Сейчас я тебя сильно расстрою: Дениса!
Я мог бы встать и одеться: в этот вечер о возобновлении секса не приходилось мечтать.
- Разве он - твой сотрудник? - Я остался лежать, как парализованный.
- Нет, уже через полгода он основал собственное дело. Раньше он был одним из боссов комсомольского загрантуризма и колесил по свету, когда большинство носу никуда не высовывало. Но его так тянуло в специфические местечки, что в конце концов на него настучали, и он остался не у дел.
- Какие еще местечки?
Она бросила на меня взгляд, означавший: "Не задавай глупых вопросов!"
- Теперь он руководит влиятельной туристической ассоциацией. Недавно ему позвонили - догадайся, кто! - и посоветовали со мной связаться. Мне было велено не спускать глаз с Галины. Когда все завертелось, ко мне, как тебе известно, заглянули непрошенные гости.
Она потушила сигарету. Судя по выражению ее лица, она тоже не собиралась залеживаться.
- Значит, убийство Вальки, погоня за мной по Москве и области, обыск у меня в квартире, применение по мне систем залпового огня, засада на кладбище - все это организовано твоим... Прости!
- Конечно, прощаю. Заодно вынуждена тебя разочаровать: здесь мне, как и тебе, остается только гадать.
- Чем вызвана озабоченность испанцев, я даже не спрашиваю...
- И правильно делаешь. - Она улыбнулась, и мне сразу расхотелось вставать. - Давай лучше выясним то, что поддается выяснению. Тебе наверняка давно хотелось спросить, почему я оказалась неделю назад в квартире Таисии вместе с Петей. Уверена, ты нафантазировал невесть что, а все просто: я решила ее расспросить, созвонилась, она назначила время, но немного задержалась. Мне открыл Петр: он приехал за девочкой.
- А на сцене уже маячил статист - я... Откуда ты знала о наследстве, если не успела с ней поговорить?
Ее улыбка стала снисходительной, поза - расслабленной. Спасибо, что вы не спрашиваете у меня сейчас про Галину, потому что нарвались бы на безнравственный ответ с упоминанием мужской полигамии.
- Потрясающая женщина, правда? Если ты скажешь, что она тебя совершенно не волнует, я перестану тебя уважать. Будь я мужчиной... Галина давно нас познакомила. Таисия почему-то держит дочь в неведении, но мне рассказала про своего испанца под честное слово, что не проболтаюсь. Разве я не молодец?
- Не то слово! Но, знаешь, сейчас меня больше занимает собственная участь. Я на вас с Денисом не в обиде: за Галиной я лечу по личной инициативе. Но даже если бы я сопротивлялся, вы отправили бы меня за ней следом связанного. Зачем?
У нас получился плодотворный вечер вопросов и ответов. Я надеялся узнать ответ и на этот вопрос, но напрасно: видимо, Вероника не усмотрела в нем логики, хотя мне он казался не только элементарным, но и ключевым. Не удостоив меня ответом, она потянулась за французским коньяком.
- Хочешь?
Она имела в виду коньяк, но, беря бутылку, продемонстрировала весь свой тыл от затылка до пяток. Особенно гармонично выглядел центр композиции - тончайшая талия и ягодицы, смотревшиеся в таком ракурсе неотразимо. Если бы я остался равнодушен к предложенному зрелищу, вы перестали бы меня уважать, а ваше уважение мне дорого.
- Хочу, - ответил я хрипло.
Она ощутила меня затылком, всей протяженностью позвоночника, обеими ягодицами, ногами по всей их невероятной длине. Мой ответ был истолкован правильно: она умудрилась, не меняя позы, правой рукой наполнить две рюмки, а левой наградить меня лаской. Если вы воспроизведете всю диспозицию, то убедитесь, что ее пальцы не могли не сомкнуться там, где сомкнулись. Я оказался в капкане.
- Ты исчерпал вопросы?
Она перевернулась на другой бок и дала мне рюмку. Судя по ее взгляду, в ней пока что уживались вожделение и любопытство. Мое настроение соответствовало ее, к тому же я получал в капкане удовольствие, каковое не прочь был продлить.
- Денис рассказывал тебе, как я повязал посетителей его дачи? - спросил я, опалив себе небо коньяком. К моему огорчению, капкан разжался.
- Нет. Расскажи.
Мой "Филиппок" получился короче ее. Она слушала, лежа на спине и заложив руки за голову. Окончив рассказ, я не удержался и лизнул ее бритую подмышку. Ее дезодорант оказался привораживающим зельем: облизывая губы уколотым языком, я уже не помнил никаких седовласых хиппи, настолько желал ее.
- Это можно было предвидеть, - сказала она.
- Что? - спросил я, нависая над ней. Она покачала головой. То ли ей не хотелось отвечать, то ли мое настроение нельзя было не уловить. Я уже взял ее за колени, но она игриво боднула меня в плечо. Такой поворот устраивал меня даже больше, и я предоставил ей ради разнообразия роль наездницы.
Скачке, казалось, не будет конца. Простыни и наволочки уже не хрустели крахмалом, размокнув от нашего пота, мои руки устали попеременно играть с ее грудью и нырять туда, где нарастало ее исступление. Несколько раз она падала на меня, почти бездыханная, но я ее оживлял. Теперь в ней открылось второе дыхание, и я заранее боялся развязки. Я так увлекся, что не знал, отсутствует ли хозяин или уже вернулся; зато известно было другое - мы вот-вот должны были огласить квартиру дружным воплем. Я завидовал Веронике: сейчас ее, как всякую женщину в подобный момент, ничто не могло отвлечь от зреющего в ней восторга. Мой собственный отклик тоже меня страшил: приближался момент наивысшего наслаждения, от одного воспоминания о котором по коже бегают потом мурашки ростом с собаку.
Все вышло так, как я надеялся и опасался, даже лучше: я норовил подбросить ее к потолку, она старалась продырявить мной матрас, но происходило это поочередно и, главное, долго, почти бесконечно. Одного этого было достаточно, чтобы не жалеть о событиях истекшей недели. Прости, Валька!
Она, конечно, не запомнила свой крик, я уповал, что она от самозабвения не расслышала моих стонов; для моего душевного равновесия было бы лучше, если бы они мне только почудились: я напряг слух (сейчас это было единственное доступное мне напряжение) и услышал за стеной интеллигентные перемещения хозяина квартиры.
Вероника блаженно улыбалась. Как и подобает современной женщине, она не представляла себе, что такие естественные проявления могут вызывать смущение. Между ней и Галиной не было ни малейшего сходства: та наслаждалась тем, что отдавалась, эта получала удовольствия от партнера, умея его растормошить. Я снова ей позавидовал и, как всякий завистник, произнес, вернее, прошептал слова, призванные привести объект зависти в замешательство:
- Мы забыли про второго Галиного мужа.
Она ответила в точности таким же сложным взглядом, какой бросила на меня Таисия при упоминании Саши. Я поймал ее за руку, боясь, что она сейчас продолжит аналогию и убежит, и поспешно проговорил:
- Считай, что тебе это послышалось.
И тут она произнесла до того неожиданные слова, что я сам не поверил своим ушам.
- Может, все-таки не полетишь?
Психологические потуги остались в прошлом. Тон был искренним. Видимо, у них с Денисом разошлись цели.
- А билеты? Зачем было так стараться? Как же Денис?
- Плевать на билеты! И на старания тоже. А Денис... Ты же сам ему больше не доверяешь.
- То есть как?! - возмутился я. - Кто бы его в это ни втянул, он доказал, что заслуживает доверия.
Часы на стене подсказывали, что отведенное нам время давно истекло. Она встала и подняла с пола свое белье. Я, смакуя напоследок зрелище ее наготы, не глядя нашарил свое. От последнего вопроса предпочтительнее было бы воздержаться, но от него зависела моя жизнь, поэтому я тихо сказал:
- Сейчас ты меня возненавидишь. Какой он? Ну, тот?..
Она завела руки за спину, застегивая бюстгальтер.
- Ни одного отличительного признака. Полностью сливается с толпой.


















В Испании он не завел семьи, хотя претенденток было хоть отбавляй, потому что не хотел совершать предательство по отношению к матери своего ребенка. Профессия зоолога, полученная в университете, на родине отца не пригодилась, но он не горевал. После кончины оригинала-дяди, аккумулировавшего родовое достояние, у него появился высокий стабильный доход, и он позволял себе заниматься делом, о котором напрасно мечтала его мама, так ничего в жизни и не повидавшая, и, судя по рассказам мамы, отец, сначала проигравший свою гражданскую войну, а потом сгнивший в чужой тундре. Он колесил по миру, не выпуская из рук фотоаппарат, позже замененный по воле прогресса на видеокамеру. Сохраняя профессиональные пристрастия, он на всех континентах прилежно посещал зоопарки. Прочими удовольствиями он успел пресытиться в юности, что тоже было кстати.
Он наслаждался уверенностью, что пробьет час - и он просто позвонит в Москву и сообщит матери своей дочери и ей самой, красавице и умнице, что отныне и они вправе... Это была такая сладкая мысль, что он лелеял ее год за годом и не унывал. Мать его ребенка писала в ответ на его письма, что вполне обходится сама. Это были два гордеца, не понимавшие, что теряют отпущенное им время.
А когда час пробил, когда мир объединился и пали последние преграды, первыми воспользовались свободой совсем не те, кто больше других этого заслужил. В сорок пять лет свежеиспеченный испанец услышал звонок в дверь и попросил экономку открыть. Встреча со сверстником с едва заметной розовой отметиной в виде пятерни на щеке не слишком его обрадовала, хотя тот когда-то здорово ему помог. По привычке, которой было почти столько же лет, сколько ему самому, он никогда не выключал телевизор. Как раз сейчас на экране красовался обаятельный глава огромной страны с отметиной на лысине, разъезжающий по Европе; казалось, он потащил за собой через границу таких же, с отметинами.







                - 8 -
Я намеренно сел рядом с таксистом, чтобы побороть соблазн весь путь пугливо озираться. Я готов был видеть преследователей буквально в любой машине, хотя бы минуту следовавшей от дома Дениса в одном направлении со мной. Вы будете правы, если упрекнете меня в излишней боязливости: после принятых мер предосторожности у меня как будто имелись основания не опасаться слежки.
У Дениса меня так и не обнаружили - напоследок он проверил окрестности и возвратился с успокоительной реляцией. Самого его я, несмотря на Вероникины намеки, по подсказке интуиции среди своих недругов не числил. Для большей сохранности меня никто не провожал. А, главное, - некоторые сейчас точно расхохочутся - я изменил внешность. Не бойтесь, я обошелся без парика и накладной бороды - на месте злоумышленников я бы дергал в аэропорту за бороду всех бородачей моего роста и комплекции. Просто в моем облике присутствовали две детали, так и просившиеся к трансформации. Первая именовалась - до сегодняшнего утра - усами. Недаром матушка постоянно вопрошает: "Зачем тебе усы?" и "Когда ты их отпустил?", хотя я хожу усатым с совершеннолетия. Я так и не научился на это отвечать и сейчас жалел, что не могу ей показаться и порадовать своим преображенным обликом. Вторая деталь - очки. Как ни странно, проторчав пол-жизни перед компьютерным дисплеем, я пока что не испортил зрение и не ношу очков, поэтому очки Дениса с большими диоптриями полностью изменили мою физиономию - по крайней мере, для меня самого. Да, была еще третья деталь - стрижка. Денис, мастер на все руки, перед отъездом сильно меня обкорнал; он даже собрался учинить на моем затылке безобразие, именуемое парикмахерами "стрижкой на-нет", но я вовремя разорался и отстоял старомодную "скобку".
Последнюю хитрость я придумал уже на подъезде к аэропорту: попросил таксиста высадить меня не наверху, куда подкатывают вальяжные улетающие, а внизу, где ковыряются с багажом прилетевшие и толпятся встречающие. Исчерпав свою изобретательность до дна, я поднялся в зал вылета по эскалатору и, сверившись с табло, зашагал туда, где регистрировали пассажиров "Иберии". Пятьдесят метров пути до таможенного отсека были отмечены отъявленным бесчинством: игнорируя женщин, я вглядывался в каждого встречного мужчину. Когда мне попадались на пути двое мужчин - вы, надеюсь, помните, чем мне грозила на протяжении последней недели эта конфигурация, - я проглатывал аршин и начинал выбрасывать ноги вперед, как на параде, боясь, что иначе ватность моей походки станет заметна всему Шереметьеву. Зал вылета видел близорукого типа, проявляющего излишнее внимание к мужикам, и все равно шарахался.
Хорхе - большой молодец: он занял для меня очередь, избавив от необходимости метаться и выискивать, где поменьше народу и чемоданов. Вообще-то я надеялся, что мое убытие останется тайной для всех, но он как кандидат в провожающие, раз уж без таковых нельзя было обойтись, устраивал меня больше, чем Петины, Вероникины и все остальные, неведомой принадлежности, костоломы.
- Спасибо, - сказал я ему и протянул руку. Он мог бы не приезжать в аэропорт, а просто выяснить через часок в авиакомпании, зарегистрировался ли на рейс такой-то пассажир, раз уж сумел узнать по своим каналам, что на мою фамилию приобретен билет. Его присутствие говорило о желании пообщаться.
На узнавание у него ушла целая секунда. Значит, мы с Денисом колдовали не напрасно.
- Недурно, - одобрил он. - По-моему, ты старался не зря: слежки не замечено.
- Откуда ты знаешь? - тихо спросил я.
Он постукал себя по карману, из которого торчала толстенькая антенна мобильного телефона, и обвел зал вылета широким жестом. Я кивнул и ничего не сказал.
- Почему ты не спрашиваешь, зачем я здесь? Чтобы узнать, что ты улетел, не обязательно было приезжать в аэропорт.
- Считай, уже спросил. Как бы ты ни ответил, я заранее знаю, что не услышу слов, которые бы предпочел. - Южанам, как и нам, не свойственно стеречь свое жизненное пространство. Зная это, я дотронулся до его плеча и увидел, что понят. Будь передо мной американец или скандинав, я был бы вынужден для пущей ясности сотрясти воздух сентиментальной тирадой.
- Считай, уже услышал. Но у меня есть и другая цель.
- Можно, я догадаюсь? - Все-таки Хорхе не был настоящим профессионалом: он занял далеко не самую короткую очередь. - Ты приехал обрадовать меня сообщением, что временно лишился связи со своим мадридским начальством, так что я смогу послоняться по мадридским злачным местам незамеченным. Где в Мадриде места позлачнее?
- С тобой легко разговаривать. Насчет начальства ты верно догадался, а по сути - нет. Мой долг - передать тебя в их руки. Ну, вот, ты сразу позеленел, а напрасно. Неужели я такой страшный?
- Ты сам знаешь, какой ты. Но ведь ты говорил, что там с нами не будут церемониться, а у меня богатое воображение: сразу представляю себе охранку, кулачища и все такое прочее. Тоже мне, напутствие!
- Ты рассуждаешь, как Мафусаил. Для тебя что, четверть века не в счет? Кулачища в прошлом. - Он тоже дотронулся пальцем до моего плеча. - Это будет негласный контроль.
Он был настолько непрофессионален, что сознательно раскрывал намерения своего начальства. В присутствии настоящих друзей у меня всегда теплеет на душе. Настоящий друг может вить из меня веревки. Хорхе это понимал.
- Тобой бы вообще не занимались, если бы встретили госпожу Сергееву, - продолжил он.
- Опоздали в аэропорт из-за пробок? - Я покачал головой в притворном сочувствии, сразу заподозрив неладное. Какие еще сюрпризы мне преподнесут Вероника с Денисом?
- Хуже. Она вообще не прилетела.
Я чуть не выронил сумку. Таможенник, наверное, заторопился на обед, потому что начал пропускать людей в повышенном темпе. Хорхе перешел на скороговорку.
- В отличие от тебя, с ней не пришлось возиться. Мы не знали, где ты прятался последние сутки, получив визу, зато за ней сумели проследить позавчера от самого дома. Муж привез ее к аэрофлотовскому рейсу. Мой человек дождался, пока она пройдет таможню, и спокойно уехал. Потом мне позвонили из Мадрида и сообщили, что среди прилетевших ее не оказалось. Московское представительство "Аэрофлота" ответило на наш запрос, что в списке пассажиров Сергеева не значилась. Одно из двух: либо она осталась в Москве и скрывается...
- Нет, это слишком сложно и нелогично, - перебил я его, не желая соглашаться с такой губительной перспективой. В очереди передо мной оставалось всего трое пассажиров, поэтому я не дал ему продолжить. - Уверен, ты сразу догадался, что произошло. - Я выразительно обвел взглядом стойки регистрации. Одновременно с пассажирами на Мадрид регистрировались отлетающие в Рио-де-Жанейро, Конакри, Сеул и Париж.
- Я-то догадался...
Жгучий испанец, стоявший в очереди передо мной, уже ставил на транспортер таможни свои баулы. Хорхе непрофессионально повысил голос, видя, что мое внимание переключается с него на карман с паспортом.
- Между прочим, я - сотрудник отдела культуры. Поручения такого рода я выполняю по совместительству. Начальству я ответил, что согласно информации "Аэрофлота" госпожа Сергеева не покидала Москву.


Моему мыслительному процессу помогло расписание международных рейсов, прихваченное со стенда в аэропорту. Пока самолет дремал, читал и закусывал, я ломал голову, куда вылетела Галина - в Нью-Йорк, Дели, Страсбург или Милан. Конечно, Петя мог предложить ей маршрут любой чудовищности, однако его концом все равно должен был стать веселый город на реке Гвадалкивир, и на ее месте я бы постарался не слишком от него удаляться. Для моей участи не имело большого значения, из какого из двух европейских населенных пунктов она устремится в Испанию. Важнее было сообразить, каким видом транспорта она воспользуется и, соответственно, через сколько дней - или часов - я мог надеяться на встречу. На ее месте я избрал бы сухопутный способ перемещения по Шенгенскому безвизовому пространству, позволяющий добраться до места инкогнито.
Я подчеркнул в расписании рейс на Страсбург, но это мало помогло. От одного мысленного перечисления видов наземного транспорта - железнодорожного, автобусного, автомобильного - у меня разболелась голова, и я убрал справочник с глаз долой.
Признаться, главным моим авторитетом по части испанской столицы всегда выступал булгаковский генерал Чарнота. Он, если помните, перемещаясь по свету в кальсонах, называл ее в качестве вероятного конечного пункта своего маршрута (за точность цитаты не ручаюсь): "А меня в Мадрид кидает... Не бывал, но, говорят, - дыра!" Я тоже направлялся туда впервые и при иных обстоятельствах горел бы желанием опровергнуть эту оценку.
Но уже при виде стоянки такси перед мадридским аэропортом я вспомнил, что прибыл не с познавательными целями. Вереница такси терялась в дали. Я подошел к головной машине в одиночестве. Пока таксист ставил в багажник мою легкую поклажу, я крутил головой. Этот разведывательный прием привел меня к неутешительному выводу: Хорхе сдержал слово и отрапортовал обо мне, куда следует. Хорош совместитель!
Метрах в пятидесяти от головы бесконечной колонны серьезные дяди толковали с водителем одного из такси. Да-да, я намеренно не называю численный состав своего нового эскорта - наименьшее целое число больше одного. Боюсь, если я еще раз его произнесу, вы перестанете со мной разговаривать.
Думаете, я попросил своего таксиста оторваться от машины, нарушившей очередность и выехавшей из центра вереницы за нами следом? Вовсе нет: я еще не до конца продумал, как буду уходить от слежки, и пока что хотел усыпить бдительность соглядатаев своей покладистостью. Я даже облегчил им задачу, попросив таксиста сразу отвезти меня в приличный отель в центре города. Таксист понял меня буквально: минут через сорок, торжественно объехав пышный фонтан Сивиллы, он провез меня по шикарной улице Гран-Виа из конца в конец и высадил перед самой площадью Испании, под лучезарным гостиничным козырьком, утыканным разноцветными флажками.
Пока портье совершал регистрационные манипуляции, я внимательно рассматривал выставленные на стойке путеводители и рекламные буклеты. Среди туристической и прочей развлекательной макулатуры затесалась, на счастье, брошюрка, которая была мне по-настоящему необходима. Я тем не менее набрал целую стопку буклетов, не побрезговав ни одним.
Даже если дяди, появившиеся в зеркальном гостиничном вестибюле через минуту-другую после меня, - они были в костюмах и галстуках, как их московские коллеги-соотечественники, но возрастом годились им в отцы, что говорило о важности моей персоны! - заметили, что я прихватил заветную брошюрку, то, надеюсь, решили, что это сделано без умысла. Я неторопливо направился к лифту, предоставив им возможность спокойно обсуждать с портье свои специфические делишки.
Галина могла добираться до Севильи сколько угодно времени, от суток до недели и больше. С момента ее прибытия в Страсбург (может, и в Дели, но мы с вами отклонили чудовищные варианты) уже минуло двое суток, а значит, мне нельзя было медлить. Ценная брошюрка со стойки подсказывала, что технически возможность устремиться в Севилью существует хоть сейчас, но я решил не тащить туда хвост и уже представлял, как буду действовать, чтобы этого добиться.
Одна сообщница у меня уже была. Она звалась погодой. Из Москвы я улетел в дождь, переходящий в мокрый снег, в Мадриде меня встретило лето. Как меня ни клонило в сон, я выскочил из гостиницы бодрячок бодрячком, в майке и с камерой наперевес. Дяди в вестибюле проводили меня ничего не выражающими воловьими взглядами. Медленно дойдя до угла площади Испании, я остановился и повернулся, вроде бы с целью запечатлеть на пленку сотни свиных окороков в витрине, а на самом деле с намерением проверить, не получили ли надзирающие подкрепление: как-никак, я двигался теперь в толпе, где меня было нетрудно упустить. Сначала я вообще никого не увидел. Пришлось перевести окуляр с витрины на лица прохожих и прибегнуть к "наезду". Наконец, я высмотрел одну знакомую обрюзгшую физиономию. Второй нигде не было видно. Я бы подпрыгнул от радости, если бы не усталость: моя хитрость уже начала давать плоды. Меня отпустили прогуляться, выслав за мной для порядка всего одного человека.
Поклонников Сидни Шелдона я вынужден опечалить. Это у него персонажи совершают короткие пробежки по европейским столицам и задирают для убедительности заднюю лапу у Эйфелевой башни и у Тауэра, а потом закатываются в рестораны подороже. Я в пику им не стану мелькать ни у памятника Сервантесу, ни у Королевского дворца, ни в музее Прадо, ни в ночных клубах. Хотя вы и так не сравниваете меня с персонажами Шелдона. Они - люди состоятельные, а я к таковым не принадлежу. Заплатив в гостинице за три ночи, я истратил половину своей наличности, причем допустил преступное транжирство, так как не собирался проводить в зеркальном "Мемфисе" больше суток.
Через два часа я вернулся с прогулки расстроенный: город явно заслуживал более продолжительного знакомства. В тот момент, когда я входил в лифт, вертящаяся входная дверь впустила в вестибюль моего провожатого. Он спокойно поприветствовал своего напарника, а я с облегчением нажал кнопку своего этажа. В номере я упал на кровать и стал соображать. Я хотел зарекомендовать себя беспечным праздношатающимся, не ведающим о слежке. Пусть думают, что если я и наметил какую-то встречу, то именно в Мадриде и, скорее, на третий день своего пребывания, а пока интересуюсь достопримечательностями. Молчание телефона в номере должно было дополнительно указывать, что все распланировано заранее.
Однако сумерки за окном навели меня на мысль рискнуть. До этой минуты я следовал примерному плану, намеченному в самолете. Согласно ему, я должен был ради закрепления у наблюдателей рефлекса снова покинуть отель, продолжая изображать туриста с камерой, ни с кем пока что не собирающего видеться. Но почему бы не подразнить их и не облегчить намеченное на завтра бегство?
Я надел костюм и даже ненавистный галстук (я взял его в дорогу уже завязанным), спустился и попросил портье заказать мне такси. Вообще-то такси мигом подогнал бы и привратник, но мне хотелось, чтобы мои обрюзгшие знакомые успели пробудиться от дремоты и не упустили меня в условиях пониженной видимости.
Знакомые вообразили, должно быть, что я назвал таксисту конкретное место, хотя в действительности я просто попросил отвезти меня в любой недорогой ресторанчик, посещаемый туристами. Просьба катапультировала меня в ресторанный квартал позади суматошной площади Пласа дель Соль. Муки выбора, как мы теперь знаем, вызывают головную боль посильнее, чем лишения. Под чарующие мелодии, льющиеся из всех дверей, я миновал твердой походкой несколько ресторанчиков, хотя остаться можно было бы в любом. Бойкие зазывалы преграждали мне путь, но я огибал их, изображая решительное следование четко намеченным курсом. Потом, рассудив, что достаточно утомил своих спутников, усердно семенивших за мной, я проник в заведение, меню которого, красующееся у дверей, угрожало нанести моему кошельку невосполнимый урон. Я выбрал его благодаря стратегическому расположению посреди маленькой площади и большому неоновому быку над входом. Я вполне мог договориться с Галиной о встрече "под быком".
Я проголодался и заказал ужин за отдельным столиком. Мои знакомые расположились в уличном кафе напротив. Они не очень-то старались от меня спрятаться: сам я совершенно их не интересовал, ибо был всего лишь живцом, на которого полагалось клюнуть скрывающейся невесть где ценной рыбке. Однако я еще ни разу за день не дал им понять, что они разоблачены.
Я удачно рассчитал время: когда, насытившись, я попросил официанта принести кофе, часы над дверью показывали без десяти девять. Я стал с интервалом в полминуты поглядывать на собственные часы, потом вообще снял их с руки и поместил посередине столика. Ровно в девять я приосанился, в пять минут десятого сменил позу, в девять пятнадцать прогулялся по ресторану, в двадцать минут десятого вышел и немного побродил перед дверью. Ровно в половине десятого я сделал то, ради чего, собственно, все это затеял. Подойдя к стойке бара, я сказал бармену по-английски:
- Если спросят сеньора Андреа, скажите, что я буду здесь завтра в то же время.
Потом я покинул ресторан, медленно подошел к закрытому сувенирному магазину неподалеку и стал рассматривать шкатулки и куколок в витрине. Отражение в стекле подробно уведомляло меня о действиях двоих из открытого кафе: они неторопливо вошли в мой ресторан и затеяли беседу с барменом. Я медленно двинулся обратно, в сторону Пласа дель Соль. Хвоста за мной не было; я заподозрил было своих спутников в излишней доверчивости и стал вспоминать информацию из заветной брошюрки, но, в очередной раз оглянувшись, увидел на порядочном удалении знакомую фигуру. Видимо, один соглядатай остался утолять жажду, другой же для порядка затопал за мной.
Я вздумал проверить его на выносливость и дотащиться до гостиницы пешком, на что, если не торопиться, должен был уйти добрый час. Мне очень хотелось насладиться Мадридом перед отъездом и окончательно опровергнуть Чарноту. Сверх того я надеялся, что усталость и мой маневр сделают свое дело, топтун махнет на меня рукой и уберется домой, к детишкам. В этом случае я отбыл бы в солнечную Севилью со всеми вещами.
Однако мне не повезло. Мой тучный спутник, блестя в свете реклам обильным потом на лбу, довел меня до самой гостиницы. Последний километр дался ему особенно трудно. Я разрывался между человеколюбивым желанием взвалить его на закорки - в конце концов, он попросту выполнял свои служебные обязанности, держась от меня на почтительном расстоянии, - и побуждением дать деру. Второе перевесило бы, если бы не уверенность, что он успеет связаться с гостиницей, а там найдут способ преградить мне путь.

Было бы недостоверно, если я безвылазно пребывал в образе ловкача, навострившегося за какую-то неделю преодолевать любые преграды. Когда-то, хотя бы ночью, я был обязан вспомнить себя прежнего - еще не битого, не обстрелянного, не обманутого, не соблазненного, не потерявшего друга и не совершившего на вечернем кладбище убийство посредством заляпанного раствором кирпича - причем, что характерно, неизвестно кого.
Если помните, когда-то, в самом начале, вам было предложено выяснять со мной на пару, кто я такой. Мы уже обнаружили, что я не только торчу день-деньской перед компьютером, но и отвечаю взаимностью длинноногой блондинке, мечтаю склонить к прелюбодеянию жену монументального бизнесмена, прыгаю с четвертого этажа и сбриваю усы. Не знаю, как вам, а мне такое обличье симпатичнее фигуры нытика, поливающего цветочки и не способного делить кров даже с кошкой. Нытик провел бы бессонную ночь, мучаясь рефлексией, зато ловкач проспал, как убитый, восемь часов и, проснувшись, вернулся к реализации своего плана.
Поставьте себя на место немолодого соглядатая, дремлющего в гостиничном вестибюле и вдруг замечающего своего подопечного, направляющегося к выходу. Пусть подопечный щеголяет, как давеча, в маечке и с камерой - для очистки совести вы все-таки последуете за ним. Теперь - другая ситуация: подопечный направляется не к двери, а на завтрак, да еще вразвалочку, а потом так же лениво возвращается в номер. В этом случае, увидев его немного погодя плетущимся с камерой к выходу, вы с большей вероятностью останетесь в мягком кресле, памятуя, что вечером снова будете сторожить его в ресторане.
Именно так я все и проделал, хотя от ощущения ответственности момента у меня пропал аппетит. После завтрака я аккуратно собрал сумку, чтобы дать администрации отеля возможность ее сохранить - зачем пропадать любимым вещам? В сумку для камеры я умудрился уложить также рубашку с пуговицами и очки, а под брюки напялил шорты. Приближаясь к своему сторожу - это был уже не тот бедолага, что вечером тащился за мной до отеля, а его свежий напарник, - я буквально волочил ноги по мраморному полу и боролся с желанием помахать ему рукой. Я чувствовал, как он раздумывает, не отправиться ли за мной следом.
И тогда меня осенило. Я не отдал портье ключ с тяжеленным брелком, а сделал выразительный жест - мол, я ненадолго. Соглядатай на то и соглядатай, чтобы не упускать из виду жесты подопечного. Я заметил уголком глаза, как он с облегчением погружается в чтение газеты.
Выйдя на Гран-Виа, я прогулочным шагом дошел до станции метро, постоял там, дожидаясь, пока меня скроет частокол из рослых прохожих, потом нырнул в толпу и бросился вниз по лестнице. На бегу я нашарил в заднем кармане брюк вырванный из драгоценной брошюры - расписания испанских железных дорог - листок с временем отправления скоростного экспресса на Севилью, хотя успел выучить его наизусть. Как я ни изображал в вестибюле гостиницы скучающего бездельника, времени оставалось крайне мало. Весь план зиждился на внезапности исчезновения.
На вокзале я бросил ключ от номера в почтовый ящик.

Подозреваю, во всем кондиционированном составе один я на протяжении двух с половиной часов стремительного полета над местностью, разглядеть каковую было сложно ввиду высокой скорости, был занят столь низменными заботами. Меня поглощала проблема снимания штанов. Хоть я и рассчитывал, что сумел обвести увальней-соглядатаев вокруг пальца и исчезнуть в неведомом им направлении, мое решение выйти из поезда не в брюках и майке, а в шортах и рубашке было непоколебимо. Сумку с камерой я собирался засунуть в целлофановый пакет, а на нос водрузить очки. С меня сталось бы приклеить себе усы, но, во-первых, это было бы слишком пошло, во-вторых, чем бы я их приклеил, а в-третьих, где бы взял усы?
Из-за невозможности изменить свою физиономию я сосредоточился на штанах. Снять их при соседке, пожилой и до крайности достойной сеньоре, было бы немыслимо: в итоге под ними обнаружились бы шорты, но за те секунды, что я извивался бы в мягком кресле, сеньору точно хватил бы удар. Я решил воспользоваться отечественным опытом и совершить свое неприличное действо в тамбуре. Хотелось надеяться, что там никто не курит и не распивает. В крайнем случае я бы обошелся лязгающей кишкой между двумя вагонами.
В тамбуре не курили и не распивали, о чем я тотчас пожалел. Там прохлаждались, словно поджидая меня, трое в щегольской форме - не то жандармы, не то проводники. К счастью, они были увлечены национальным спортом - беседой. Чаще испанцы хранят достойное молчание, но стоит им друг с другом разговориться - и всему остальному миру разрешается провалиться в тартарары. Я мог бы снять у них под носом штаны, и не только - они бы и глазом не моргнули. Впрочем, опиши я такую сцену, вы приняли бы ее за преувеличение. Вы правы: я не стал искушать судьбу и открыл дверь, ведущую в следующий вагон, хоть и не знал, допускается ли это правилами безопасности.
Видимо, правила против такого поведения ничего не имели: я оказался в уютном замкнутом пространстве, где ничто не лязгало и тем более не пахло ничем неподобающим, и поспешно переоделся. В соседний вагон я перешел другим человеком, причем, на взгляд пассажиров, не в самом здравом рассудке: стояла, как-никак, вторая половина октября, и в Мадриде, например, я не зафиксировал личностей в шортах, несмотря на жару. Оставалось надеяться на более вольные севильские нравы.
Вы спросите, почему я не догадался переодеться в туалете. Сам удивляюсь! В моем поведении вообще было много непродуманного. Шагая по платформе севильского вокзала, помахивая пакетом и почти ничего вокруг себя не различая ввиду несоответствия зрения и очков, я спрашивал себя, с какой, собственно, радости проделал очередные шестьсот километров. Будь я к себе еще безжалостнее, то задался бы вопросом, зачем вообще покинул Москву. Можно было подумать, что я поставил целью проверить работоспособность испанских органов безопасности. Или вдохновился бессмертным библейским посулом: «Кто стережет смоковницу, тот будет есть плоды ее»?
Да, я примчался сюда для встречи с Галиной, но достигнуть этого мог единственным способом: карауля ее, может статься, неделю, а то и больше, у пятого муниципального филиала банка "Колумб". Более губительного поведения нельзя было придумать. Так я наверняка навел бы на нее тех, от кого собирался уберечь.
В справочной для туристов я выпросил схему города, выбрал для проживания район, расположенный близко к центру, но на противоположном берегу реки, и отправился туда на автобусе. Рекомендую всем путешествовать с пустыми руками!
Если смотреть на другую сторону Гвадалкивира от Золотой башни, район Триана кажется раем, полным цветов. Когда бродишь по этому раю сам, выясняется, что он плотно населен и бросает вызов неискушенному обонянию. Душещипательная "севильяна" звучала в моих ушах так настойчиво, а мамаши, коротающие время на табуретах в тени балконов, так укоризненно разглядывали мои шорты, что я не стал долго раздумывать и, натянув в подворотне брюки, шмыгнул в первый попавшийся пансион. Как выяснилось, я бы не смог сделать более правильный выбор, даже если бы постарался: заросший хозяин не попросил у меня документ и даже не усмехнулся, когда я назвался "Смитом". Если бы меня отыскали в ставшей мне на неопределенный срок домом комнатушке два на два метра, я бы посоветовал полициям всех стран брать пример с местных чудотворцев.
Я сел на кровать и стал смотреть в окно на молодицу в черном, подтягивавшую к себе с помощью сложного веревочного приспособления высохшее над узким двором белье. Если бы мы с ней одновременно высунулись из окон, то смогли бы обменяться рукопожатием. Чтобы изучить план города, я был вынужден зажечь лампу, хотя часы показывали полдень.

Правила конспирации требовали, чтобы я забился в свою нору и не высовывался. Но чего бы я этим достиг, кроме гадкого настроения и полного иссякания наличности? К тому же, несмотря на полуденный зной, я кипел энергией. Выйдя из лабиринта маленьких домиков и перейдя через мост, я нырнул в галдящую на десятке языков толпу туристов.
Любопытно, что предприняли бы вы, чтобы встретиться с человеком в городе, одинаково новом и для него, и для вас, где число приезжих стремится сравняться с числом местных жителей? Лично я не видел другого пути, кроме дежурства у одной из наиболее заметных достопримечательностей. Дело было за малым: чтобы Галина рассудила так же и выбрала то же место. Ну, и, самое главное, не отказалась от мысли объединить свои усилия с моими.
Я купил билет на обзорную экскурсию и к концу дня констатировал полный сумбур в голове. Заметных достопримечательностей в городе оказалось столько, что хватило бы на батальон разлучившихся конспираторов. На роль "фонтана в центре ГУМа" претендовало сразу несколько всемирно известных пятачков. К примеру, фонтан посреди здешней Площади Испании - центр грандиозной композиции, возведенной для Испано-Американской выставки 1929 года: заняв этот пост, я был бы виден за версту. Но минусы такого выбора перевешивали: я рисковал бы получить солнечный удар и попасть на карандаш к конной полиции, объезжающей площадь. Имелось и местечко поромантичнее - голубиная площадка в парке Марии-Луизы. Изъян этой диспозиции заключался в том, что мало кто долго выдержит пикирование сотен белых голубков, клянчащих подачку. Мое регулярное - а операция грозила превратиться в затяжную - появление и отказ приобретать корм заставили бы торговок наябедничать на меня местным властям, дабы я не подавал остальным дурной пример...
Перечисление можно было бы продолжать долго, но я его прерву, иначе получится путеводитель. Вывод был неутешительным: чтобы наши с Галиной пути не разошлись, мне пришлось бы разорваться на множество частей. Я устало брел по вечерней набережной, мысленно чертыхаясь. Миновав подсвеченный фасад арены для боя быков и свернув с набережной, я постарался настроиться на благостный лад. Через несколько минут я должен был выйти к Севильскому собору.
В этот поздний час я не надеялся полюбоваться его внутренним убранством, но сглаженные желтыми лучами прожекторов острые готические углы фасада тоже производили сильное впечатление. Устав бродить вокруг огромной постройки, я присел на скамеечку под фонарем и открыл книжку с фотографиями. Назавтра мне предстояло увидеть здесь, среди прочего, знаменитый мусульманский минарет, превращенный в колокольню, крупнейший в мире резной иконостас, покрытый толстым слоем золота, и скульптурное надгробие Христофора Колумба.
Я замер и, несмотря на душный вечер, залился потом. Рядом со мной сидела испанская чета. Сеньор подремывал, сеньора провожала взглядом фиакры, увозящие на прогулку денежных туристов. Внезапно фиакры перестали ее интересовать, потому что ее внимание привлек я. Недаром сказано: "Мудрость человека просветляет лицо его, и суровость лица его изменяется". Мудрецом в одночасье, конечно, не станешь, но просветлеть ликом, найдя ответ на мучительный вопрос, очень даже можно. Моему ликованию не помешало даже та подробность, что севильская могила Колумба - ненастоящая, так как похоронен он в Гаване.
Прощаясь с Галиной, я набрал на клавиатуре: "Успеха тебе с "Колумбами"! Если помните, я поступил так без всякого умысла. Сейчас я подумал, что она, прежде чем отдать ноутбук Веронике, могла еще раз прочесть, а то и распечатать наш с ней обмен репликами. Во всяком случае, я на ее месте именно так и поступил бы. Попав в Севилью, она обязательно окажется в соборе, а там не пропустит Колумбово надгробие. Дальше требовалось совсем немного: чтобы память и логика сработали у нее точно так же, как у меня.
"Женская логика!" - пожмете плечами вы. "А что мне еще остается?" - возражу я. Когда я вскочил, пожилая сеньора вздрогнула, решив, что обидела меня разглядываньем, и я успокоил ее самой радушной улыбкой, на какую был способен. Сколько раз я давал себе слово выучить испанский!

Видимо, я слишком качественно выспался в Мадриде: первая севильская ночь оказалась бессонной. Только не подумайте, что я предвкушал встречу! То есть, конечно, не без этого, но лишь самую малость. Здравое рассуждение советовало набраться терпения и вообще приготовиться к разочарованию. Первый день я намеревался посвятить изучению охраняемого объекта и привыканию к скучной караульной службе.
Католики с младенчества знают, когда распахиваются двери их соборов, мне же пришлось строить догадки. Но догадки ни к чему не привели, ночь все равно не принесла отдыха, поэтому я примчался к собору ни свет ни заря, рискуя быть замеченным на не успевших заполниться улицах. Мне бы смиренно присесть под колокольней, в апельсиновом дворике бывшей мечети, и набраться благочестия, но где там: я ворвался в собор одним из первых и сразу устремился к заветному надгробию.
Пустой гроб поддерживали четыре статуи, изображающие испанских королей. Себя я приговорил к роли пятой, вернее, шестой, если считать завершающего композицию святого Кристофора. Его присутствие кое-как мирило меня с действительностью: ведь всякому, кто взглянет на этого святого, обещаны сутки безопасности. Меня интересовало, можно ли наглядеться на святого впрок.
Этим мои интересы, конечно, не ограничивались. В частности, мне было любопытно, сколько времени я смогу проголодать, прежде чем свалюсь замертво. Бросившись поутру под сень храма, я забыл заморить червячка, а жевать пред святыми ликами я бы не стал, да мне никто бы и не позволил. Выйти, даже ненадолго, было бы рискованно: вдруг Галина забредет в собор как туристка, а не для встречи со мной, и, согласно закону подлости, именно в мое отсутствие?
Эти мысли в разных вариантах, включая непечатные (прости, Господи, грешного!) крутились у меня в голове до без четверти час, когда собор начал стремительно пустеть. Когда я остался у надгробия один, меня поманил к выходу седовласый служитель. Я устремился на зов, готовый его расцеловать.
Часового перерыва вполне хватило, чтобы мне захотелось обратно под божественную сень. Но время в молитвенных размышлениях бежит шустро. Когда свет в витражных окнах стал меркнуть, мое бодрое настроение быстро сошло на нет. Сколько дней я собираюсь здесь простоять? (Если честно, я то и дело присаживался на скамью, но при этом до боли напрягал зрение, так что отдыхом такое сидение было назвать трудно.) Денег на убогую комнатушку и скудное пропитание хватило бы на неделю, после чего осталось бы только вернуться в Мадрид и улететь на родину несолоно хлебавши. Такой вариант был бы еще не худшим: боюсь, на меня раньше обратили бы внимание те, кому не следует.
Вы-то догадываетесь, каков будет итог, но я бы попросил не вклиниваться в повествование. Возвращаясь вечером к себе в Триану, я еще не чувствовал уныния: было бы несерьезно, если бы удача сопутствовала мне в первый же день. Перейдя мост, я зашагал по пустым улочкам. Кажется, вот здесь налево, здесь - направо... Через пять минут я понял, что заблудился, и тоскливо побрел наугад. В комнатушке меня не ждало ничего хорошего, кроме воспоминаний о прошлой бессонной ночи и опасения не заснуть опять.
Посмотрел бы я на вас, если бы сумели равнодушно пройти мимо подвальчика, откуда доносятся звуки фламенко! У меня поползли по телу мурашки, и я, как завороженный, стал спускаться. На нижней ступеньке я замер. Под гитарный стон и послушные подхлопывания дюжины туристов две девушки и юноша исполняли грациозный танец. Одна девушка была так похожа на ту, кого я искал, что я сначала подался вперед, потом опомнился и, спотыкаясь, рванул вверх по лестнице.
И все же встреча состоялась: ей взвешивали в овощной лавке прозрачный мешочек с клубникой. Мне бы кинуться к ней, но я, лопух, решил преподнести ей сюрприз и шмыгнул за угол. Дождавшись стука каблучков, я выбежал из-за угла. Улица была пуста. Я бабахнул себя по лбу с такой силой, что едва не вышиб мозги: лавка была угловая, на перекрестке сходилось сразу пять темных улочек. Я заметался, чувствуя, что сейчас мне станет плохо.
Тетка из лавки тронула меня за плечо.
- Foreigner! Foreign girl! Этранхеро! - Примерно так будет по-испански "иностранец". Чтобы она не подумала, что я имею в виду себя, я указал на весы, потом изобразил пальцами бегущие ножки.
До этой секунды торговка молчала, теперь из нее извергся водопад слов. Я не понял бы ровно ничего, если бы не ее выразительный жест, предлагавший мне пуститься бегом по одной из улочек, ничем не хуже, но и не лучше остальных. Я побежал, вслушиваясь в раздающееся впереди цоканье каблуков. Наконец, я увидел ее. Это была она, я ни с кем бы не спутал ее фигуру даже за километр. Сколько раз я выхватывал ее взглядом из московской толчеи, нагонял, натыкался на недоуменную незнакомку и бормотал: "Простите, обознался..." А вы говорите!
Я разинул рот пошире и крикнул что было силы:
- Галя!!!
Но скорость звука в закоулках Трианы - неизученный феномен. Прежде чем до нее долетел мой истошный крик, она куда-то свернула. У меня хватило сил дотащиться до места ее исчезновения и опасливо заглянуть за угол. Из тупика дохнуло кромешной тьмой. Я попятился.
- Sangria? - спросил мужской голос.
Я опирался о стену в одном метре от распахнутой двери крохотного кафе. Упав за столик, я попросил графин "сангрии" и закрыл глаза.




В разговоре с испанцем Тихоня сначала мягко стелил, а потом перешел к запугиваниям. Смысл его речей был прост: он предлагал дележку, ибо долг красен не памятью, но платежом. Его даже можно было понять: за его спиной перебирало ногами много таких, как он, - незаметных, зато осведомленных и заждавшихся. Хуан придерживался иного мнения: если за кем-то и числился должок, то как раз за сучащей конечностями братией, угробившей его отца, сведшей в могилу мать и изуродовавшей лучшую часть его собственной жизни. Незваного гостя он вытолкал в шею.
Пятнадцать лет на свободе отучили его оглядываться. Скоро он отправился в Африку, на самый экватор, где давно мечтал побывать. Там он, ликуя, сел за штурвал маленького самолета. Мать рассказывала, что отец мечтал стать летчиком, но у республиканцев не было своей авиации, как ее не было потом в тундре. Зато летчиком всю жизнь прослужил оригинал-дядя: сначала у Франко, потом у марокканского короля Хассана. Хуан не считал зазорным следовать его примеру, как не побрезговал стать после его кончины хранителем родового достояния.
Взмыв вверх, он задохнулся от зрелища внизу. Всю сознательную жизнь он грезил этими стадами полосатых зебр, легконогих антилоп, бородатых гну, а себя воображал умиротворенным львом, патриархом, снисходительно взирающим на ветхозаветное кишение. Пролетая над тучными стадами, он вспоминал про то, что участь сынов человеческих и участь животных - участь одна; и одно дыхание у всех. Не зря же его выучили на зоолога! Ему бы вспомнить суету механиков у ангара перед взлетом и мелькнувшее среди черных лиц белое лицо...
Взрыва он не услышал и ничего не успел почувствовать.








                - 9 -
Второй день дежурства начался так же рано, как первый, но на сей раз по пути к собору я успел перекусить и расхаживал по Колумбову пределу в более уравновешенном состоянии. Ближе к часу дня, когда собор стал пустеть, мне в душу закралось отчаяние. Ничто так не расстраивает, как дурная повторяемость, не сулящая благого исхода. Седовласый служитель собора, направившийся к двери, уже казался мне не ангелом-спасителем, а строгим напоминанием о тщетности моих усилий.
- Не может быть!
С тех пор я всегда ношу с собой валидол. Что ей стоило предстать передо мной по-человечески или, на худой конец, дождаться, когда я подойду к скамье, раз уж так приспичило устроить мне неожиданность? Оказывается, не один я горазд на ребяческие глупости. Я повис на ней, как припадочный. Хорошенькое свидание!
- Я здесь уже полчаса. Все не верила своим глазам. Как ты догадался про Колумба?
- Отличный вопрос! Я караулю тебя вторые сутки. Еще немного - и обстановка сделала бы свое дело. Мне пошла бы тонзура? - Лучший способ прийти в себя - немного подурачиться.
- Насчет тонзуры не знаю, а вот без усов тебя не узнать.
Мы присели на скамью. Оскорбляя святое место нечестивыми мыслями, я вспоминал, как она любила растительность у меня на лице и на теле, как подбивала отпустить бороду... Вид у нее был очень собранный. Трудно было определить, рада ли она встрече.
- Ты уже ходила в банк?
- Если бы я решилась пойти туда одна, то зачем бы мне понадобился ты? - Я облегченно перевел дух: такой, вредной, она была мне привычнее.
- Ты давно в Севилье?
- Со вчерашнего вечера.
- Хочешь, догадаюсь, откуда ты добиралась? Из Франции, аж из Страсбурга!
- Откуда ты знаешь?
- Говорю, догадался. Поездом или автобусом?
- На автобусе, с пересадкой в Барселоне. - Я с сочувствием вспомнил безобидных мадридских соглядатаев, напрасно дожидающихся ее в столице. - Вообще-то я хотела взять напрокат машину. - Второй сюрприз за считанные минуты! В мои времена она только собиралась учиться вождению. - Мечтала посмотреть страну, заехать по пути в Толедо, но потом решила не задерживаться...
Она опустила глаза, а я отвернулся, чтобы не сверкать победным взором. Ведь скорее всего она торопилась за наследством, а не ко мне. Меня она перед отъездом просила за ней не увязываться.
К нам подошел седовласый служитель и жестом предложил покинуть собор. Сейчас, когда кроме нас и его здесь не было ни души, я впервые осознал грандиозность этого священного пространства и растроганно поблагодарил Создателя за ниспосланную мне милость. Наверное, о грядущем успехе Его просила Галина: выходя на яркий свет, она перекрестилась.

- Когда ты последний раз ела клубнику? - поинтересовался я, усадив ее за столик ресторанчика на соборной площади. Она машинально вытерла рот ладонью и недоуменно приподняла брови. Не отвечает, и ладно. Так ли важен ответ? Я восхищался ею: отмахав без малого тысячи километров, она выглядела, как всегда, сногсшибательно. Я предпочел бы, чтобы она не пользовалась такой яркой губной помадой, потому что не мог оторвать взгляд от ее рта, понимал трудности севильцев и ревновал ее сразу ко всей Испании.
- Где ты ночевала? - Только услышав свой вопрос, я сообразил, до чего интимно он звучит.
- В отеле "Монте-Триана". Это недалеко, за мостом.
Теперь я сумел оторвать взгляд от ее лица и перевел его на пепельницу, в которую она стряхивала пепел своей сигареты со следами помады на фильтре. Уточнение насчет моста было излишним: я любовался ее отелем дважды в день, когда направлялся в центр и возвращался на ночлег. Лучшего способа оповестить о своем приезде ищеек, кроме ночевки в столь приличном месте, нельзя было придумать.
- Они там такие славные! - Годы не отучили ее угадывать мои мысли. - Я приехала около полуночи и заплатила за два дня вперед. Портье сказал, что гостей регистрирует его сменщик, и попросил не забыть показать им сегодня вечером паспорт.
Я радостно поднял глаза.
- Значит, у нас есть время пообедать. - Я проживал здесь почти что оборванцем, экономил каждое песо, но не мог отказать себе в удовольствии накормить ее обедом. Я бы даже прокатил ее в фиакре, но в этом случае мне уже назавтра пришлось бы у нее одалживаться. Без фиакра время одалживания наступило бы только послезавтра.
Напрасно вы упрекаете меня в беспамятстве: я ни на секунду не забывал, что имею дело с замужней женщиной, возможно, даже с любящей супругой. Такого человека, как ее Петр, вообще было трудно - да и опасно - вывести за скобки. Но неужели я не заслужил неделей мужества хотя бы часа-другого счастья? Или лучшими часами должны были остаться те, что я провел в бдении при пустом Колумбовом гробе, совсем не уверенный, что она появится?
- До банка отсюда минут десять ходу, - сообщила она, уплетая почки в андалусском соусе. Она лучше меня прониклась свободным европейским духом и забыла об опасности. Компенсируя этот недостаток, я боялся за двоих и без всякого интереса ковырялся в своей тарелке. - Только до трех у них перерыв.
- Тогда давай прогуляемся после обеда по парку, - предложил я. - Боюсь, после трех нам уже будет не до местных красот. - Я добился своего: она отложила вилку и тревожно посмотрела на меня. - Ешь, - посоветовал я. - После трех нам будет не до еды.
Говорят, район Баррио де Санта Крус славится на весь мир. Может, и так, но со мной ему не очень повезло. Проходя по извилистым белым улочкам, я не видел ни балконов, увитых цветами, ни гитаристов с красными жабо на груди. Я даже не слышал их пения. Вся Испания воплотилась для меня в моей спутнице. Это вполне простительно - недаром она на четверть испанка.
Правда, спустившись в сад Алькасар, я немного отвлекся от нее и задрал голову. Ветер, пригибавший пальмы и обдававший нас клубами пыли, нарушал мой план романтической прогулки и сулил перемену погоды. По небу неслись рваные серые тучи. В начале четвертого, когда до банка оставалась какая-то сотня шагов, солнце скрылось окончательно.

Все происходило буднично, без фанфар, если не считать редких глухих раскатов в небе. В родных широтах я счел бы такие звуки предвестниками грозы, но в этом засушливом краю ожидать гроз как будто не приходилось. Я устроился на скамеечке и, испытывая головокружение от аромата олеандра, проводил взглядом Галину, с достоинством ступившую на мостовую. Надеюсь на сочувствие мужской читательской массы: ее подвижная грациозная фигурка в коротком жилете и обтягивающей бедра юбке производила со спины слишком сильное впечатление, и мне захотелось, чтобы она побыстрее скрылась за дверью банка. Того же хотелось, видимо, севильским водителям: следуя российской привычке, а может, заранее ощущая себя хозяйкой жизни, Галина пересекала оживленную магистраль в неположенном месте, но водители, завидев ее, послушно притормаживали, чтобы она не теряла времени.
Если бы она не задержалась в банке, торжественность происходящего была бы нарушена. Я приготовился к длительному бдению - и не ошибся. Мой взгляд, фиксировавший происходящее вокруг на предмет слежки, затуманился от утомления, мысли о засаде, поджидавшей ее за зеркальной дверью банка, приняли совсем уж причудливый характер, а ее все не было. Я уже встал с неосторожной мыслью перебежать улицу, как будто мое приближение к заветной двери что-то могло изменить, но оказалось, что я отсидел ногу. Я зажмурился - и услышал какофонию автомобильных клаксонов. Вряд ли водители таким способом благодарили меня за изящество позы, которую я принял на краю тротуара. Мне не хотелось открывать глаза: я больше доверял слуху. Сквозь гудки пробивалось неторопливое цоканье каблучков. Потом гудки сменились дружным воем моторов. Что-то кольнуло меня в локоть.

- Час от часу не легче!
Мы медленно брели по набережной Гвадалкивира к мосту, не обращая внимания на ветер. Боюсь, мы походили со стороны на участников корриды: я - на неумное четвероногое, Галина - на знаменитую женщину-тореадора Санчес. Она беспрерывно перелистывала бумаги в папке и то и дело тыкала меня куда придется ее металлическим уголком, требуя внимания, а может, и атаки. Признаться, я расслабился. Самый ответственный момент остался позади, и я вдруг убедился, что путеводители не врут: от взгляда на Триану с противоположного берега действительно захватывало дух. Я предпочитал восхищаться красотами, представавшими взору, иначе пришел бы в буйный восторг из-за выводов, следовавших из Галиного перевода главных положений документа. Провидение тотчас восстановило бы равновесие, придумав повод для горя. Я готов был вывернуться наизнанку, чтобы обмануть провидение.
- Значит, никаких ценностей, одни бумажки? - пробубнил я.
- Представь себе! Вообще-то, если бы я знала, что ты будешь претендовать на мои ценности, то постаралась бы обойтись без тебя.
Не знаю, о чем поется в зажигательных "севильянах" - возможно, о моем бескорыстии. Оно было настолько вопиющим, что его позволительно было вышучивать.
- Выходит, здесь наше путешествие не заканчивается, а только начинается.
- Ты так считаешь? - Тореро в юбке взяла свою папку-мулету под мышку, бык облегченно перевел дух. - А не лучше ли махнуть на все это рукой?
- Решай сама. Конечно, если ты боишься, как бы муж не наказал тебя за длительный вояж в моем обществе...
- Нахал! - Она задрала подбородок. Мой маневр действительно был грубоват: гордость не позволила бы ей согласиться, что она опасается наказания, пусть даже от Пети. - Никаких длительных вояжей. Он обязательно приедет сам.
- В Марокко?
- Хотя бы!
Она уже была готова меня растерзать. Не могу допустить, чтобы и вы отнеслись ко мне так же неприязненно, и спешу объясниться. Из процитированных Галиной отрывков следовало, что со дня своего тридцатилетия она превратилась во владелицу сети из нескольких десятков комфортабельных туристских пансионов в испанском анклаве Мелилья на средиземноморском побережье Марокко. Наряду с собственно завещанием она извлекла из ячейки в подземном хранилище два конверта: один она сразу убрала в сумочку, в другом оказалось еще одно уведомление - о передаче ей прав собственности на маленький земельный участок с постройкой на марокканской территории, прилегающей к Мелилье. Для вступления в права владения ей предлагалось связаться с администраций марокканской вилайи Надор.
- Слушай, а при чем тут вообще Марокко? - спросил я. Мы с вами опять оказались в одинаковом положении: мое недоумение было не меньше вашего.
- При том! - отрезала она.
Я любовался видами неспроста: иначе у меня зашел бы ум за разум от попыток отыскать ключик к происходящему. Про Марокко Галина зачитывала мне ровным голосом, словно это не стало для нее неожиданностью. Я вспомнил, как подозрительно она отнеслась десять дней назад к моему появлению в "Фуршете". Припомните и вы: я назвал тогда интересующую меня точку на земной поверхности только Галине, а от вас утаил. Вот и рассуждайте после этого про судьбу! Ей было угодно, чтобы из всех любезных мне уголков Земного шара именно Марокко занимало одно из первых мест.
После жены и сына, удравших от меня в далекую Канаду, самой Галины и, разумеется, родных далей я больше всего неравнодушен к арабскому Востоку. Знаю, в отчем краю у меня найдется не так уж много сочувствующих. Соотечественник предпочитает прилизанную Европу или близкую и дешевую Турцию, а мне подавай именно Магриб. Ну, и Севилью, конечно.
О, Магриб!.. Если вы не обмираете, как я, от одного звука этого благоуханного слова, я все равно постараюсь обратить вас в свою веру. Мое пристрастие зародилось давно, на землях, примыкающих к Марокко на востоке. Это тоже восхитительный край; увы, сейчас там недосуг ублажать приезжих... Я изъездил колоссальную страну вдоль и поперек, но заветная мечта - подобраться поближе к сказочному королевству - так и осталась неосуществленной. Я разузнал о нем все, что только можно разузнать со стороны, и с тех пор видел марокканские сны.
Потом рухнул железный занавес, и я вместе с миллионами сограждан кинулся обживать свет. Каир после десятилетнего перерыва напомнил, чем пахнет Восток; неделя в Египте - и я заболел его древностями. Минул еще год - и я очутился, наконец, в краю своей мечты.
Мне было там мило все: океан и горы, пустыня и леса, люди и города. С тех пор я каждого хватаю за грудки и доказываю, что места чудеснее этого не сыскать в целом свете. Если вы не согласны, я временно уступаю. Меня согревает память о Вальке: вот кто разделял мое пристрастие, пусть и не мог мотаться вместе со мной из-за приверженности серьезному делу!
- Лучшего провожатого, чем я, тебе не найти.
Видимо, она была в курсе, иначе не высматривала бы меня под сводами собора. Я опять почувствовал себя объектом манипуляции, но рядом была она, и это скрашивало все, в том числе усугубляющееся ненастье.
- Ты не продрогла? - спросил я примирительно.
- Немного. Ничего, до отеля уже рукой подать.
Как ни увлекательно было бы погадать, не вложила ли она в свой ответ особого смысла, я не доставил себе этого удовольствия.
- Даже не вздумай! В обмен на ключ у тебя потребуют паспорт. После этого можешь засекать время. Не пройдет и часа, как тобой поинтересуются мужчины в штатском. В Мадриде это народ со стажем, бывшие мастера заплечных дел, мечтающие о пенсии. Здешние ребята наверняка пошустрее. Лучше постараемся избегнуть знакомства с ними.
- А вещи? Извини, но я не могу остаться без всего, как ты.
Прошло совсем немного времени, и она опять села на своего излюбленного конька. Я бы напомнил ей, что если бы не стремление уберечь ее от неприятностей, я бы сидел дома, а не разгуливал по Европе почти что в наряде генерала Чарноты. Но ей к лицу любое настроение, даже злость. Я откровенно любовался ею. Этого оказалось достаточно, чтобы она спохватилась.
- Не обижайся.
Мы ступили на мост. До этой минуты у меня имелись претензии к великому поэту: зефир струил все, что положено, но для согласия со строкой "Шумит, бежит Гвадалкивир" я не видел оснований. Только сейчас широкая река, прежде довольно ленивая, набухла и вспенилась, своим ревом заставляя нас повышать голос.
- Попробую что-нибудь придумать! - прокричал я.
Ситуация в гостиничном вестибюле оказалась обнадеживающей. Отель покидала огромная орава немцев, и за стойкой метались сразу три взмыленные девицы в белых блузках, не успевавшие их обслуживать.
- Какой у тебя номер? - спросил я Галину.
- Триста пятнадцать.
Я нашел глазами ячейку с ее ключом. Если бы там оказался, помимо ключа, листок с напоминанием, Галине пришлось бы забыть про вещи. Но листка не было.
- Проси! - шепнул я ей.
Она поступила по-умному: обратилась к девице, которая уже получила от немцев какое-то задание. Девица не глядя достала ключ и бросила его на стойку.
Я давно привык, что Галина заставляет меня подолгу ее ждать, но в этот раз правило было нарушено: она вышла из лифта совсем скоро, катя за собой чемодан на колесиках. Я закрыл лицо ладонью: ведь я забыл обговорить с ней линию поведения в вестибюле! Вдруг ее сейчас окликнут? Но я недаром считал ее умницей: она толкнула чемодан ногой, и он бесшумно подъехал к багажной пирамиде, выстроенной немцами. После этого нам осталось только дождаться, пока носильщик вытащит вещи на улицу. Незаметно положив ключ на край стойки, Галина двинулась к двери, прячась за спинами постояльцев. Я радостно наблюдал за ней с улицы. Носильщик уже хотел заложить ее чемодан в чрево автобуса, но она очаровательно улыбнулась ему и взяла чемодан сама. Следить за ней носильщику был недосуг.
За углом я отнял у нее ношу.
- Куда теперь? - спокойно спросила она.
- Ко мне! - нагло заявил я. Наглость - лучший способ скрыть смущение. Меня удручала убогость моего жилища и неизбежная реакция небритого хозяина номеров.
Но переживал я напрасно: хозяин на нас даже не взглянул - видать, его жильцы только тем и занимались, что водили к себе женщин. Что до убогости, то по пути я успел рассказать гостье, что ее ждет, и она отнеслась к тесноте, как к должному. Тем не менее, войдя, я прилег, чтобы ей было просторнее. Окно снова было загорожено бельем.
Переведя взгляд с окна на Галину, я замер, боясь шевельнутся. Она уже успела снять не только жилет, но и блузку, и теперь, стоя ко мне спиной, спускала с плеч лямки бюстгальтера. Увы, я сразу огорчу любителей пускаться с места в карьер: просьбы помочь расстегнуть крючок не последовало, да я ее и не ждал. Она сняла юбку, села на кровать, открыла чемодан и вытащила оттуда джинсы и кофточку.
- Думаешь, не замерзну? - Она помахала кофточкой, по-прежнему не оборачиваясь.
- Приготовь заодно куртку, - хрипло посоветовал я. - Как бы завтра не пошел дождь.
Как хорошо я понимал ее поведение! К требованию отвернуться я отнесся бы как к нелепости, настолько отчетливо помнил ее всю, каждый миллиметр ее тела, все до одной родинки. Стоило мне ее увидеть - и шести лет как не бывало. Видимо, она тоже не страдала забывчивостью, поэтому ей не приходило в голову нелепое поведение. К тому же я мог бы расценить ее скромность как кокетство, а она всегда была воплощением естественности и не кокетничала, если не желала последствий. Чем полнее она передо мной обнажалась, тем откровеннее намекала, что относится ко мне, как к предмету обстановки. Ее умеренность оставляла мне хоть какой-то шанс.
- Значит, берем машину, - сказал я, дождавшись, пока она оденется. Она кивнула, словно мы уже договорились о главном, осталось утрясти детали. - Когда? Если берешь напрокат автомобиль, надо предъявить документы. Лучше сделать это перед самым отъездом, иначе нас живо сцапают.
- Послушай... - Она отложила расческу и наконец-то обернулась. - Почему мы вообще должны все время удирать? Смотри, где и в каком виде ты в итоге оказался... Я еще понимаю, когда ты прячешься в Москве. Я тоже улетела тайком, чтобы замести следы. Но чем страшна испанская полиция?
Самое интересное, у меня не нашлось ответа на этот разумный вопрос. Не отвечать же в духе Юры Деточкина: "Они догоняют, я убегаю"! Честнее всего было бы сказать: "Если не прятаться, то я тебе ни к чему". Спасая остатки гордости, я вспомнил предупреждение Хорхе.
- Они бы не стали с нами церемониться. Забыла, почему они тобой заинтересовались? Кто-то им внушил, что тебе досталась по наследству страшная государственная тайна.
- Это пансионы-то?
- А как насчет письма, которое ты убрала в сумку?
Она помолчала, словно раздумывая, во все ли меня можно посвящать.
- Я не хотела читать его на ходу. Там на конверте написано по-русски: "Доченьке".
Оставалось предположить, что где-то в Мелилье зарыт клад, способный скомпрометировать испанское королевское семейство или, того хуже, лишить государство доходов от туризма.

Как было определено нашим с ней молчаливым согласием, с утра нам предстояло преодолеть 250 километров до южной оконечности Пиренейского полуострова, чтобы там погрузиться на паром. Номер в задрипанном заведении был лишен всяких признаков цивилизации, кроме электрической лампочки под потолком; проводить здесь время не очень-то хотелось, но мы были не в том настроении, чтобы обмывать в городе Галино наследство. Само оно, возможно, и стоило того, чтобы устроить по его случаю праздник, но инициатива должна была исходить от наследницы, а она ее не проявляла. Видно, она и так чувствовала себя благодаря Пете обеспеченной женщиной и не страдала жадностью, к тому же торжествовать по случаю того, что еще только предстоит обрести, - нехорошая примета. По всем этим причинам нам ничего не оставалось, кроме как рано отойти ко сну.
Я был вполне к этому готов, так как не спал предыдущую ночь и испереживался за день. Спрашивать у Галины, что она по этому поводу думает, я не решался, боясь нарваться на резкость. Посему я расстелил на полу одно одеяло из двух и молча улегся в полном обмундировании, то есть в майке и в штанах. Галина отнеслась к моему рыцарству, как к должному, уселась на низкую кровать спиной ко мне и достала из сумки письмо.
- Ну и что? - спросил я через продолжительное время.
- Если ты о государственной тайне, то ее здесь не сыщешь днем с огнем, - ответила она глухо и добавила, помолчав: - Напрасно она так поступала...
- Кто?
- Мама. Зачем было скрывать от меня отца? Ведь я всю жизнь...
Хорошо, что она осеклась. Облечь такие чувства в слова - значит их обесценить. Я предпочел самостоятельно додумать ее мысль. Если такая женщина, как она, три раза выходит замуж, да еще находит силы на любовников, остается предположить, что так она восполняет недополученное в детстве. Мои шансы были в свете этого незначительны: огромный Петр, в отличие от двух первых мужей, явно был наделен отцовским покровительственным потенциалом. В этом случае потребность в любовнике затухала. Я тяжело вздохнул и, чтобы не думать о грустном, сказал:
- У тебя удивительная мать. Наверное, она иначе не могла. Знаешь, какая она упрямая? Прямо как ты.
Она обернулась и ласково улыбнулась. Я бы покрутил головой, чтобы понять, кому адресована улыбка, если бы не знал, что окно заслонено плотнее всяких гардин бельем на веревках, а значит, кроме меня, ей улыбаться некому. Она помахала мне рукой, потушила свет и вышла в коридор. Номера были бы настоящим осколком средневековья, если бы не два признака современности: лампочки накаливания и удобства в коридоре, а не во дворе.

Пока она отсутствовала, я успел задремать. Очнулся я от света. Лампочка оставалась погашенной, просто хозяйка белья снова втянула его к себе в квартиру, чтобы спасти от дождя, и теперь свет из ее окна рассеивал мрак. Я опять закрыл глаза и увидел сон. Сон был, конечно же, про Галину: она полностью обнажилась, но как будто отнюдь не с целью меня унизить. Обойдя кровать, она застыла надо мной. В таком ракурсе, при взгляде снизу, она выглядела еще более стройной, если это только возможно. Центром композиции был аккуратный темный треугольник внизу алебастрового живота. Взгляд отдавал должное но только этой, но и остальным пленительным деталям, прописанным, несмотря на сумрак, удивительно четко.
Чего только ни случается во сне! Иногда героини сновидений смущенно ахают, если выясняется, что за ними подглядывают. Я спал, убаюканный запахом ее духов, и видел сон, следовательно, подглядывали из окна напротив. Героиня юркнула под одеяло, а я решил не просыпаться. Я давно понял: если в первый же раз дорваться сразу до всего, то прощай, очарованье.

Утром меня разбудил дождь. Не шум дождя, а именно вода, хлеставшая в открытое окно прямо на меня.
- Горазд же ты спать! - сказала Галина, пристально на меня глядя. Я ничего не стал уточнять. Она полностью собралась, мои сборы свелись к тому, чтобы отодрать одеревеневшее тело от пола и обуться. Обстановка настраивала на деловой лад.
Нам не пришлось долго мокнуть: пункт проката машин обнаружился через два дома. Галина взялась вести переговоры на сносном испанском. Я устал загибать пальцы, перечисляя связанные с ней новшества. В мои времена она не владела иностранными языками. Длительная разлука со мной пошла ей на пользу.
  - Прямо сейчас можно арендовать только подержанный "пежо-105", - доложила она мне. - Хозяин сам предупреждает, что для поездок на большие расстояния эта машина уже не годится.
- Главное, чтобы доехала до Альхесираса, - сказал я.
Хозяин уловил название города и замахал руками.
- Скажи, что нам иначе нельзя, - посоветовал я. - Кстати, как ты думаешь, может, он по случаю ненастья и особой симпатии к нам нарушит правило и не станет уведомлять полицию? Или мне тайком перерезать ему телефонный провод?
- Тогда он позвонит из соседнего магазина. Они - люди законопослушные. Лучше вообще не заводить об этом разговора.
К счастью, хозяин недовольно гремел ящиками, доставая бланки, и не расслышал слово "полиция".
Я не стал предупреждать Галину, специалистку по Африке, что там она столкнется и не с такими колымагами. К тому же красная машинка оказалась очень даже ничего себе: завелась с пол-оборота, несмотря на сырость. Я был доволен, что мне уступили роль водителя: так моя полезность вызывала меньше сомнений. Я медленно доехал до моста, боясь утонуть в лужах, и застрял - не исключалось, что на час, а то и на весь день. Раз так, проще было бы самим сдаться властям.
Гвадалкивир, превратившийся за ночь в бурный горный поток, уже затопил опоры и вплотную подобрался к проезжему полотну моста. Через него все чаще перекатывались волны. Водители еще осмеливались пользоваться мостом, но выставленные с обеих сторон полицейские посты разрешали движение поочередно в одном или в другом направлении, и только на низкой передаче, так что на обоих берегах образовались тугие пробки. Я развернул предоставленную пунктом проката карту Андалусии и нашел схему выезда из Севильи. Выбраться из города можно было и без заезда в центр. Я ухватился за эту возможность. Чтобы вырваться на оперативный простор, мне пришлось отчаянно лупить кулаком по клаксону, раз сто подавать назад и выслушивать от соседей по пробке все существующие испанские ругательства. Зато Галина вела себя безупречно: вместо того, чтобы нервировать меня советами, она дисциплинированно протирала тряпкой окна. Иначе исчезла бы всякая видимость: стоило хоть немного опустить стекло - и в нас начинало бить водой, как из брандспойта.
На какое-то время она прекратила свою лихорадочную деятельность, немного посидела тихо, потом сказала:
- По радио передают про небывалое наводнение. Залило весь юг Испании и Португалии. Что будем делать?
- Надо было сунуть хозяину прокатного пункта взятку, чтобы молчал, - проворчал я, выкручивая до упора руль. - Теперь у нас нет пути назад.
Мне самому понравилось, как это прозвучало. Недурен был и надсадный рев двигателя, когда я, вылетев на шоссе, вдавил в пол педаль акселератора. Зато Галины слова понравиться мне не могли.
- Добегались! Что теперь?
Я и сам видел в зеркальце заднего вида синий проблесковый маячок. На такой мокрой дороге я не мог развить большую скорость из-за страха перевернуться, зато полицейские кинулись за нами вдогонку на гораздо более мощной машине и позволили себе разогнаться.
- Нам приказывают остановиться, - перевела Галина гавканье рупора, искаженное шумом ливня.
- Удивительные люди! - сказал я, не сбавляя скорость. - Вместо того, чтобы бороться со стихией, устраивают гонку за ни в чем не повинными иностранцами.
У меня на глазах Галина побелела.
- Они обещают открыть огонь, если мы немедленно не остановимся!
- Наконец-то! Что-то давно по мне не стреляли. Интересно, что у них на вооружении? - Ее присутствие заставляло меня храбриться. Вместо того, чтобы подчиниться преследователям, я упорно гнал вперед. Пока что расстояние между нами не сокращалось. Эпопея определенно подходила к концу, но я исполнился решимости как можно дольше оттягивать развязку.
Природа как будто решила нам помочь. Не будь редкого для этих мест проливного дождя, из-за которого вышел из берегов мирный Гвадалкивир, полицейские в машине уже получили бы подкрепление, и на нашем пути вырос бы заслон.
- Тебе не кажется, что наши преследователи страдают от одиночества? - обратился я к Галине. Синий маячок полицейской машины действительно смотрелся тоскливо.
- Ничего, сейчас они разгонят тоску.
Подтверждением ее слов стала автоматная очередь. Наверное, для начала стреляли в воздух, надеясь взять меня на испуг. От испуга я припустил еще быстрее. У машины словно открылось второе дыхание, она уже не ехала, а летела над залитым водой шоссе. Это называется "аквопланированием" и грозит катастрофой с летальным исходом.
Следующую очередь дали прицельно. Пара пуль отрикошетили от бампера, не причинив нам вреда, зато третья угодила в левое заднее колесо. Машина по инерции проскочила под мостом, с которого низвергались тонны воды, и проехала еще метров триста, скрежеща ободом, прежде чем бессильно замереть.
Мы с Галиной переглянулись. Инициатива бегства принадлежала не ей, а мне, и я счел бы несправедливостью, если бы на ее тонких запястьях теперь защелкнулись наручники. Мы сидели молча, слушая дождь и дожидаясь, когда за запотевшим стеклом появится промокший до нитки полицейский с автоматом наперевес.
Появление полицейского ожидалось слева, со стороны водителя, но постучались почему-то справа. Вернее, это был даже не стук, а нечто несравненно более деликатное. Галина боязливо приоткрыла дверцу и прыснула. Ей шло любое настроение, даже отчаяние, о веселье и говорить нечего, но сейчас ее веселость выглядела неуместной. Я наклонился - и увидел несчастного ослика с колокольчиком на шее.
- Посиди в машине, - сказал я Галине и вылез.
Увиденное сквозь стену воды заставило меня снова уверовать в справедливость. Автомобильный мост, подмытый с обеих сторон, рухнул на шоссе, едва успев пропустить нас, и преградил полицейским путь. Появление ослика на дороге получило объяснение: почуяв, что мост, под которым он прятался от дождя, вот-вот обрушится, он вышел из-под него - и остался цел. Если он успел добрести до нашей машины, то полицейским и подавно хватило бы времени преодолеть завал и пленить нас. Или им не до того?
Я побежал к искореженным бетонным балкам, подозревая худшее. На полпути я заметил среди арматуры синий маячок. К счастью, машину не совсем погребло под обломками. Оба полицейских подавали признаки жизни. Запаха вылившегося бензина я не учуял и решил, что под дождем стонущим раненым будет только хуже. Их рация надрывалась по-испански. Желая загладить дурное впечатление, сложившееся обо мне у столичной и областной полиции, я крикнул в микрофон по-английски:
- Авария полицейской машины у поворота на Утреру!
После этого, довольный собственным человеколюбием, я кинулся назад, поливаемый ливнем. Прежде чем нагрянут спасатели, мне предстояло поставить запасное колесо.
Пока я возился с домкратом и насосом, Галина, щедрая душа, кормила мокрого ослика остатками наших булок.

Ливень неистовствовал, мы были близки к отчаянию. Цепляясь за остатки самообладания, мы по очереди искали в эфире что-нибудь пожизнерадостнее, чем сводки о жертвах наводнения, и беседовали о приятном. О том, в частности, что у нас еще есть шанс выкрутиться.
- Вдруг мы попались этому патрулю случайно? Вдруг вся андалусская полиция занята спасением пострадавших? Вдруг им не до нас? - твердил я, сам себе не веря.
- Надо будет купить тебе одежду, - повторяла Галина, отодвигаясь от меня как можно дальше. То, что было надето на мне, после замены колеса под таким дождем именоваться одеждой уже не могло. - Иначе нас не пропустят пограничники.
Стихия превратила четыре часа, за которые я надеялся добраться до Гибралтарского пролива, в восемь с хвостиком. Мы попали в Альхесирас уже в сумерках. За это время небесные хляби устали извергаться, и улицы городка, весь день представлявшие собой гребные каналы, снова стали приобретать приемлемый облик.
- Магазин! - крикнула Галина, перекрывая страстные завывания фламенко из колонок.
Я увидел зажженную витрину со щеголями-манекенами в ковбойских шляпах и проход к двери, расчищенный от коробок, утонувших псов и разбухших пищевых отходов. Припарковавшись в промежутке между двумя перевернутыми машинами, мы проникли в магазин и получили большую скидку. Это стало для меня пусть слабым, но утешением: за мои обновки пришлось расплачиваться Галине, так что мое мужское достоинство кричало у кассы "караул!"
Парому не полагалось отходить в Африку в такой поздний час, но наводнение нарушило расписание: на берегу уже сутки маялась гурьба пассажиров с билетами, поэтому лишь только прекратился ливень и улеглось волнение на море, посудина, набитая людьми, отошла от пристани. Я грустно проводил взглядом набережную и красное пятнышко под фонарем - оставшийся у местного пункта проката работяга-"пежо", побывавший под пулями. Свою старую одежду и кроссовки я бросил в урну рядом с машиной. В трюм, где меня ждала Галина, я спустился новым человеком. У меня снова пробивались усы, на которые я
не позволил покуситься прибрежному брадобрею, а на языке вертелся важный вопрос.
- Зачем ты в это ввязалась?
Сдается мне, вы давно сердитесь, что я ее об этом не спрашиваю. Лично я представлял себе несколько вариантов ее ответа, а вы? Даже если бы она сказала: "Иди к черту!", я бы не обиделся, а порадовался своей догадливости. Судя по ее виду, именно это она и собралась сказать, но тут зазвонил телефон.
Что еще, кроме мобильного телефона, она от меня утаила? Она достала из сумки аппаратик, а я вспомнил ее супруга и приуныл. Она долго слушала звонившего, молча кивая головой.
- Плыву на пароме в Сеуту, - произнесла она наконец. - А ты где? Понятно. Еще бы! У тебя были сомнения?.. Точно? Вот это да! Ладно, что-нибудь придумаю. Как Антон и Любочка? - Антоном звали ее сына; дочка была, видимо, плодом настоящей любви. - Не сомневайся!
- Муж? - Так я истолковал ее последнее слово.
- Нет, Вероника. Просила перезвонить. - Ее потухший взгляд не сулил ничего хорошего.
- Она больше не опасается связываться с тобой напрямую?
- Теперь опасно другое. Нам не поздно вернуться в Европу?
- Если только вплавь, - сказал я.

Когда письма приходят дважды в год, их не ждут к конкретной дате и долго не спохватываются, если они перестают приходить. Наша знакомая прождала год и только потом пожаловалась внуку: "Давно я не получала писем с красивыми марками!" Восьмилетний внук пошел в деда: интересовался дальними краями и собирал пахнущие ими марки.
Как раз в это время им стал часто звонить незнакомый мужчина. Напарываясь на нее, он нес несусветную чушь. У внука со звонящим получались более связные беседы; когда трубку брала дочь, разговор и вовсе получался какой-то загадочный.
Дочь не позволяла ей скучать и отвлекаться: ранний, еще школьный брак, появление в квартире непутевого зятя... Ее превратили в бабку. Непутевый дискредитировал себя и скоро был заменен новым, откуда-то с юга. Она тоже в свое время не побрезговала южанином, даже иностранцем.
Итак, письма кончились, и как раз тогда же пошли звонки. Это сулило надежду. Но потом объявился полузабытый, постаревший злодей - и она поняла, что со звонками было просто совпадение. Любой другой не нашел бы на лице у Тихони ничего необычного, но она разглядела след от своей ладони.
За четверть века он научился красноречию и ловко перевел разговор на последние письма. Какие новости из Испании? Но она проявила стойкость.
"Выключи телевизор", - попросил он, морщась. С трибуны съезда народных депутатов как раз разоблачали его ведомство.
"Выпроводи товарища!" - крикнула она в кухню. Даром, что ли, в доме водился мужчина?
Мужчина подчинился, но долго не возвращался, и она поняла, что Тихоня умеет по роду службы не только вскрывать чужие письма, но и втираться в доверие.
Вообще-то второй муж дочери обошелся бы и без Тихони. Он ни минуты не сидел без дела, все рыскал, ибо волка кормят ноги, и был для семьи сносным добытчиком. Он и внешне походил на поджарого волка; теща замечала сходство, но гнала эти мысли, так как доверяла дочери. Зато Тихоня со своей профессиональной наблюдательностью сразу смекнул, что с человеком, выпроваживающим его из квартиры, тем более почти что земляком, можно сговориться.


                - 10 -
- В Мелилью и в Надор нам нельзя соваться, - сказала Галина, глядя в черный иллюминатор. - Там нас уже дожидаются.
- Кто?
- Я их не знаю. Главное, они знают нас и не перед чем не остановятся. Все пошло прахом. Нам советуют уносить ноги.
Впервые я приближался к африканскому континенту не по воздуху, а морем. При иных обстоятельствах я остался бы на палубе, чтобы, наплевав на ненастную погоду, высматривать, как Колумб, полоску берега вдали. Наши злоключения были слишком тесно связаны с именем наивного генуэзца. Жена удрала от меня не куда-нибудь, а в Колумбию, пусть Британскую, Галина появилась на свет в День Колумба, в этот же день стала богатой наследницей, встретилась со мной - своим заступником - у могилы мореплавателя (пусть символической - суть не в этом), получила свое сомнительное наследство в банке "Колумб" и должна была произвести инспекцию унаследованного имущества не где-нибудь, а в анклаве, завоеванном той самым испанской флотилией, которой сперва предназначалось сопровождать вторую Колумбову экспедицию! Совпадения складывались в закономерность, но я еще не придумал, как извлечь из нее пользу.
Зато я придумал, как использовать Галин телефон.
Вероника так и не сумела опорочить Дениса в моих глазах. Расставаясь с ним в Москве, я дал слово согласовывать с ним все свои рискованные решения. До сих пор я действовал по заготовленной схеме: добивался встречи с Галиной и страховал ее при получении наследства. Бросок через Гибралтар не входил в мои первоначальные планы, а Галина готовность уносить ноги предвещала импровизацию.
"Запомни, Андрей, - напутствовал меня Денис, - я всегда найду способ прийти на выручку. Расстояния для меня не помеха".
Впечатляющую сцену прощания с Вероникой в Москве мне предлагалось воспринять как просьбу остаться; но я предпочел истолковать ее наоборот - как подсказку, что теперь я могу полностью переключиться на Галину. Я не испытывал угрызений совести: слишком многое от меня утаивали. Теперь я понимал, что неожиданность, которую мне готовили, звалась "Марокко". Денис недаром намекал на расстояния. Где им было знать, какой приятной окажется для меня эта неожиданность!
Я превратил свои переговоры с Денисом в ребус для чужих ушей. Что ж, Галина тоже постаралась, чтобы я ни черта не понял из ее беседы с Вероникой. Почему, к примеру, она так воодушевленно произнесла: "Точно? Вот это да!" и так пасмурно: "Что-нибудь придумаю"?
- Помнишь свои слова про расстояния? - спросил я Дениса, не тратя время на приветствия. В Москве еще только наступал вечер, и то, что я застал его дома, было удачей. Я уже гадал, когда мне повезет в следующий раз и повезет ли вообще. Галина недовольно на меня косилась. Не понимаю я подобную негибкость! Жена "нового русского", вдобавок ставшая только что владелицей сети доходных пансионов и земельного участка, из которого того и гляди забьет нефтяной фонтан, могла бы забыть про скаредность.
- Не хотелось бы тебя затруднять, но, боюсь, пока что нам придется избегать мест, где мы собирались оказаться. Ты представляешь, где мы находимся? Впечатляет! Короче, без чужой помощи мы только и будем делать, что улепетывать. Это занятие я мог бы продолжать и дома. Куда-куда?! Но ведь это крюк, все равно, что до Ханоя на карачках... Ясно. Договорились. Спасибо, Денис. - Интересно, долго он еще будет довольствоваться моими прочувственными "спасибо"?
Что-нибудь поняли? Так и задумано. Галина тоже разозлилась и отняла у меня телефон.
- Ты не заметил, где тут можно припудрить нос? - спросила она.
- Видишь стрелку под лестницей?
Она повесила на плечо сумочку, вытянула из чемодана большую кожаную сумку, бросила туда свою папку с углами, куртку и что-то еще, потом переместила нечто обратно в чемодан, зачем-то прихватила сумку и гордо удалилась. Видимо, решила переодеться.
В лихорадочных размышлениях, как унести ноги от неведомых недругов, время летит быстро. Надсадные гудки оповестили о благополучном завершении переправы через пролив. Пассажиры дружно вскочили с мест. Они надеялись добраться до беспошлинных магазинов испанской Сеуты за два часа, но из-за шторма сутки проторчали в порту и теперь торопились на берег. Я встал на цыпочки, чтобы высмотреть Галину, но напрасно.
Если бы не оставленный на мое попечение чемодан, я бы принял ее исчезновение за дезертирство. Добравшись в плотной людской массе до лестницы, я рванулся к женскому туалету, волоча за собой чемодан. Ручка на двери задвигалась.
- Галя! - позвал я.
Из туалета вышла рослая грудастая немка и подмигнула мне так, словно не возражала бы вернуться туда, откуда вышла, если бы я последовал за ней. Я улыбнулся, но в противоположном смысле, и малодушно попятился.
Чемодан подвел меня во второй раз: из-за него мне пришлось томительно долго подниматься вместе со всеми по лестнице, а потом медленно переступать, как барану в стаде, по палубе и по сходням.
"Напрасно я поторопился со звонком Денису! - вертелось в голове. - Бедняжка испугалась, что я буду подвергать ее ненужному риску, и решила спастись. Мать двух детей обязана о себе позаботиться."
Но то, что я увидел со сходней, полностью перевернуло мое представление о многодетных матерях. Недаром я говорил, что ни с кем ее не спутаю даже за километр. Она неторопливо удалялась по ярко освещенной набережной с гордо задранной головой. Хоть бы оглянулась и помахала на прощанье! Но ей было не до меня: рядом с ней вышагивал мужчина средних лет, среднего роста, среднего телосложения. Их поджидал автомобиль с охраной - сами знаете, в каком количестве. Галина была помещена на заднее сиденье. Ее спутник залез в машину за ней следом. Водитель сел за руль, охранник - к Галине под другой бок. Автомобиль медленно тронулся с места.
А как же я? Зря, что ли, меня отстреливали в Москве, выслеживали в Мадриде и ловили на испанской автостраде во время вселенского потопа? Я так привык служить объектом заинтересованного внимания, что от обиды забыл про Галин чемодан, с которым сошел со сходен. О том, что его не обязательно тащить, а можно везти за собой, я и не вспоминал. Чемодан упал и раскрылся. Я не глядя затолкал обратно пару вывалившихся на асфальт вещиц и проводил взглядом машину. Можно было подумать, что Галину не крадут у меня из-под носа, а везут по городу в экскурсионных целях. Машина не спешила покинуть портовую площадь. Я заторопился было в одном с ней направлении, но не успел сделать и трех шагов, как услышал:
- Senor!
Окрик вряд ли был обращен ко мне, но я на всякий случай обернулся. То же самое сделали несколько пассажиров парома, в гуще которых я прокладывал себе путь.
- Suyo es?
Я узнал Галин кошелек, и мне стало стыдно. В прошлый раз мне было стыдно в магазине мужской одежды, где Галина расплачивалась за купленные мне вещи, вынимая из этого кошелька крупные купюры. Я взял у юного зазывалы, совавшего встречным рекламные листки ближайшего рыбного ресторанчика, его находку. Он мог бы ее присвоить, но почему-то этого не сделал. Не сообразил, наверное.
Думаете, она перед бегством переложила кошелек в чемодан, чтобы мне было, чем заплатить таксисту, когда я брошусь за ней вдогонку? Я тоже так подумал. (Обратите внимание: еще ни разу, встав перед необходимостью быстро переместиться в пространстве, я не угонял чужих машин. Ну, не приходит мне в голову брать чужое, что поделать! Уникальное свойство, отличающее меня от персонажей фильмов и книг в невыгодную сторону.)
Потом я испугался, как бы это не оказался намек и вспомоществование - убирайся, мол, подобру-поздорову! Логичнее было бы предположить именно так, но во мне иногда просыпается дух противоречия. Обуреваемый этим духом, я кинулся к стоянке такси. Рослая немка, позволяющая себе неприличные подмигивания у туалетов, стояла в очереди первой, но я наказал ее за приставание, распахнув заднюю дверцу подъехавшего такси и швырнув на сиденье Галин чемодан.
Следовать за Галиной машиной, синим "мерседесом", оказалось легче легкого: он медленно кружил по центру города. Моя проблема, скорее, сводилась к тому, чтобы остаться незамеченным. Но пожилой таксист вспомнил, должно быть, времена, когда Сеута была международной зоной и центром контрабанды, и ловко прятался за грузовиками и автобусами. Я плохо представлял себе Галину в роли экскурсантки и понимал, что ознакомительная поездка долго не продлится.

Опасение, что Галине сначала покажут город, а потом затащат куда-нибудь на окраину, где стоит наготове пыточный станок, не оправдалось. Веранда ресторана "Мурилья" на площади Африки меньше всего походила на застенок и была заполнена посетителями. Мужчина средних лет и среднего телосложения, усадивший Галину за столик сбоку, у легкой ажурной перегородки, густо увитой виноградом, избрал для пыток не самое подходящее место. Водитель его машины и охранник уселись за столик поблизости и заказали минеральную воду. Лица этих двоих показались мне знакомыми; очень может быть, что один из них достиг совершенства в выбивании о московский асфальт автомобильных пепельниц.
За перегородкой располагался ресторанчик поскромнее. Посетителей здесь было меньше, и я сам выбрал себе столик. Я еще не закончил двух третей своей истории, а вы уже научились предвосхищать мои поступки! Конечно, я устроился у самой перегородки, в полуметре от Галины, и уже вдыхал будоражащий аромат ее духов. Одно было неудобно: заказ мне пришлось сделать сиплым шепотом, держась за якобы простуженное горло.
- Как вам Сеута? - спросил у Галины мужчина по-русски. - Я сам тут первый день, потому и покружил с вами по городу.
- Никак, - ответила она безразлично. Человеку, на свидание к которому она бросилась, пожертвовав почти всеми вещами, можно было бы отвечать радушнее.
- Как я погляжу, вы путешествуете налегке. - Он указал на ее кожаную сумку. Сквозь виноградные листья я различал их силуэты и отчасти жестикуляцию. Галино лицо оставалось в тени, зато ее кавалер сидел на свету. О нем я мог сказать одно: он родился для того, чтобы совершать преступления и оставаться безнаказанным. При такой смазанной внешности опознание не грозит.
- Не люблю тяжестей. - Я покачал головой и погладил свою правую кисть, все еще нывшую от тяжести ее чемодана. Я оставил его в такси, внушив таксисту, чтобы он дожидался меня за углом, сколько бы я ни отсутствовал.
- Не буду испытывать ваше терпение, - сказал он ей. - При телохранителях не разговоришься. Теперь можно. Я - друг вашей матери.
- Меня успели предупредить, что мне готовится встреча. Правда, не здесь, а в Мелилье. Но о мамином друге почему-то умолчали. Мама тоже не сказала, что у нее в Африке есть друг.
- Я приехал прямо сюда, чтобы проверить, следит ли за вами испанская полиция. Откровенно говоря, мы затем и кружили по городу, чтобы понять, есть ли слежка. Как ни странно, ее нет. Ситуация угрожающая.
У меня поведение полиции тоже вызывало удивление. Стоило ли мотаться за мной по всему Мадриду, а потом рисковать жизнью, догоняя под Севильей, чтобы в итоге махнуть на нас рукой, спокойно выпустить из Альхесираса и не тронуть в Сеуте? Оставалось предположить, что нас ждут на пограничном пункте.
- К Африке я имею мало отношения, - продолжил Смазанный. - Я прилетел из Москвы, чтобы вам помочь.
Я насторожился. У меня появился конкурент, и Галина как будто уже отдала предпочтение ему.
- Разве мне нужна помощь?
У меня отлегло от сердца. В Севилье она не ставила под вопрос пользу от моего присутствия.
- Моя - еще как! Вы оказались здесь по воле вашего покойного отца, а я его хорошо знал.
- Мне показалось, что вы назвались другом моей матери.
- Одно другому не мешает. Что будете пить?
- Ничего.
- Коньяк для меня и для дамы, - сказал Смазанный официанту по-английски. - Испанская полиция все равно не оставит вас в покое. Они располагают информацией, что вам передали в наследство не только документы на недвижимость, но и бумаги, представляющие опасность для их государства.
- Странный поступок для любящего папаши! Что же это за бумаги? Почему их нет у меня на руках? Откуда я их возьму? Отвечайте, раз вы такой сведущий.
Мне принесли салат, но я забыл про голод, обратившись в слух. Понимаю и ваше состояние: сейчас, в непринужденной обстановке, приоткроется, возможно, главная тайна, из-за которой все закрутилось! Может, вам эта встреча кажется даже символической, с налетом сверхъестественности, с розовой пятерней на невыразительном лице. Дело ваше.
- Не сочтите за грубость, но вам это знать ни к чему. Эти сведения попросту опасны, если на то пошло. - А я-то ждал разгадки! - Опасны для вашей жизни. Вам достаточно уяснить одно: испанцы пойдут на все, даже на убийство, лишь бы вы ими не завладели. Вы бы не вернулись из Мелильи.
- Почему вы так печетесь о моей безопасности?
- Вот вы и спросили, сами о том не догадываясь, самое главное. Советую выпить немного коньяку. Вряд ли вы сумеете сохранить спокойствие, когда я начну отвечать. Вот так...
Я отхлебнул пива, но спокойствие меня уже покинуло.
- Ваша мама когда-нибудь вам говорила, кто... Извините, мне нелегко это произнести. Вы знаете, кто ваш отец?
- Знаю со вчера. - Наверное, она посмотрела на часы, потому что добавила: - Если вы будете продолжать морочить мне голову, то получится, что с позавчера.
- Я знал, что она будет молчать. Вы хоть раз спрашивали себя: почему она молчит?
- Спрашивала, несколько тысяч раз. Когда мне исполнилось десять лет, перестала спрашивать - из чувства самосохранения.
- Наверное, я могу не продолжать?
Я люблю Галин смех, но в этот раз он получился какой-то хриплый, натянутый.
- Зачем же ей было от меня скрывать такого душку-папочку? Позвольте, милейший Виктор Васильевич, я вас расстрою. - Я все ждал, когда он представится, а он, оказывается, сделал это еще в машине. - Теперь, когда я стала богатой наследницей, у меня, наверное, появится куча отцов, не говоря о прочей родне. Эти мордовороты, наверное, мои сводные братья?
Я догадался, что она кивает на охранников, уговаривающих третью бутыль минералки.
- Наследницей ты еще не стала. - Смазанного оказалось трудно пронять: он уже тыкал ей, как отец дочери. - Богатство тоже под вопросом. Будешь упрямиться - поплатишься сама и причинишь вред бизнесу своего мужа. - Это уже пошли совсем не отеческие речи.
- Давайте ближе к делу. Предположим, я соглашусь на вашу помощь. Как будете помогать?
- Сперва я должен подробно изучить бумаги. Потом мы оформим доверенности у испанских и марокканских нотариусов. Ты сможешь спокойно греться на курорте, пока я буду утрясать все сложности. И давай без "предположим"! Ты еще не убедилась, что это не женское дело?
- Убедилась!
Она встала. Я бросил на столик деньги - ее деньги! - и тоже вскочил.
- Вот и умница! - Он взял ее под руку и повел с веранды к машине. Охрана прихватила со стола недопитую минералку и заторопилась за ними, а я - за охраной. Мне было достаточно просто держаться в тени: ни Смазанный, ни его люди ни разу не оглянулись. О моем присутствии они попросту не догадывались.
- За "мерседесом"! - сказал я своему прикорнувшему водителю и дал ему тысячу песо, чтобы привести в чувство.

Раньше я не поверил бы, если бы мне сказали, что по этому крохотному кусочку Испании, окруженному со всех сторон Средиземным морем и марокканской землей, можно столько петлять. Город остался позади, нас поглотила тьма, рассекаемая лучами фар "мерседеса". Нам пришлось порядочно от него отстать, чтобы не быть обнаруженными. Добром это кончиться не могло. В кромешной тьме легко забываются юридические тонкости. Я уже представлял себе, как Смазанный, плюнув на нотариат, силой завладевает папкой с бумагами и выпихивает "дочь" из машины на полном ходу.
- Можно вот так?.. - С помощью сложной жестикуляции я довел до таксиста свой рискованный замысел. Он оживленно закивал. Скорее всего, я не ошибся, заподозрив в нем бывшего контрабандиста.
Такси минут пять пылило по грунтовкам и форсировало пару оврагов. После этого мотор был заглушен. Я увидел вдали фары приближающейся машины и в восхищении покосился на таксиста. Он свое дело сделал, теперь очередь была за мной.
Я вышел на дорогу и лег на холодный асфальт. Если вы сочтете, что я свихнулся, я не стану спорить. На душе у меня было почему-то очень спокойно. "Если услышу, что они мчатся, не собираясь останавливаться, откачусь в сторону", - вот какой безумной мыслью я развлекался две-три минуты, прежде чем до меня донесся скрип тормозов. Я лежал спиной к "мерседесу", доверясь слуху.
- Пойди разберись, - услышал я голос Смазанного. Мне стало еще спокойнее. Одно дело - противостоять за пределами родины гражданину иностранного государства, и совсем другое - соотечественнику. Раньше у меня не было возможности определить национальную принадлежность охранника-водохлеба. Приказание было отдано по-русски. Я блаженно зажмурился, обнаруживая родство с цикадами: они безумствовали не меньше моего.
Охранник нагнулся.
- Кажется, жмурик. - Он икнул. - Эй, да ведь это...
Считается, что лежачих не бьют, но нависший надо мной земляк явно не собирался следовать гуманному закону. Самим лежачим можно защищаться любыми средствами. Из машины донесся женский крик. Это послужило сигналом: я саданул его носком ботинка - хорошего ботинка с набойками из ковбойского магазина! - промеж ног. Если бы он не выпил столько воды, ему не было бы так больно. Он страстно замычал и согнулся в три погибели. Я вскочил, сжимая обеими руками выроненный им пистолет.
Давно не появлялось шанса прибегнуть к этому сравнению, поэтому потороплюсь, пока не поздно: в свете фар, слепо наведя тупорылый "магнум" баллистического калибра примерно туда, где должен был находиться водитель "мерседеса", я очень напоминал действующее лицо из нехитрого боевичка. Далеко не главное лицо, конечно, потому что развязкой еще не пахло, а я уже доживал последнюю секунду. Когда раздался выстрел - ясное дело, не мой, я бы так быстро не сориентировался, - я, ожидая пули, поступил по всем правилам: попытался вспомнить всю свою жизнь. Не буду уточнять, насколько неподобающие воспоминания меня посетили, иначе вы окончательно сочтете меня умалишенным. Суть в том, что вся жизнь не вспоминалась, хоть тресни, разве что отдельные отрывки, не самые приличные. Что-то тут было не так: либо не действовали правила, либо мне разрешалось пожить еще. Для порядка я спустил курок. Сразу за выстрелом раздался стон. Тот, в кого я попал, тоже мало что успел вспомнить.
Я подбежал к машине. Раз я все равно кого-то укокошил, пускай бы это был Смазанный, а не его водитель. Но у меня редко получается, как я хочу. Минуту назад меня не переехали, посему следующего осуществления моих желаний пришлось бы ждать месяц-другой. Хорошо хоть, что уцелела Галина. Водитель сидел, откинувшись, с пистолетом в руке и с дырой во лбу. За спиной у него шла борьба: Смазанный, подавив в себе отцовские чувства, душил Галину, она молча отбивалась. Я сразу понял, что он привык отдавать приказы, а не гробить людей собственноручно: уж слишком не подготовлен он оказался к удару пистолетной рукояткой по голове, который я ему нанес со всего размаху, несмотря на тесноту салона.
- Не пойму, почему он в меня не попал, - сказал я Галине, указывая на мертвого водителя. Непонятными были еще две вещи: как она разобрала вопрос, заглушаемый лязганьем зубов, и как умудрилась ответить, выползая из забрызганного кровью салона:
- Когда стрелка лупят по башке папкой, промах обеспечен. Не пойму, откуда такая ненависть к родной дочери? - Она покосилась на обмякшего душителя.
Я вспомнил, как сам пострадал от ее остроугольной папки на берегу андалусской реки, и хотел отпустить по этому поводу реплику, как вдруг услышал чужую:
- Вы оба - трупы!
Это прозвучало очень по-нашему, по-российски, и очень грозно. Охранник, получивший ботинком промеж ног, шел на меня, размахивая длинной увесистой палкой. Надо же такую найти! На родине я назвал бы ее колом. Никогда еще Африка не встречала меня так негостеприимно. Он был уже совсем близко, я мог бы его застрелить, не целясь, но пистолет, которым я оглушил Смазанного, остался на сиденье, а времени его нащупывать не было.
- Беги! - успел я крикнуть Галине.
Охранник уже занес свое оружие. Я увидел здоровенный гвоздь и представил себе, как он вонзается мне в темя. Тут уж точно ничего не успеешь вспомнить... Но кол, вместо того, чтобы обрушиться на меня, выпал у охранника из рук, а сам он, получив по шее монтировкой, шлепнулся на асфальт, при падении ударился головой о порог машины и больше не издал ни звука.
Я улыбнулся таксисту - надеюсь, он понял, что мой оскал означает благодарную улыбку. Я с самого начала предвидел, что старый пройдоха не усидит в машине и поможет восстановить справедливость. Недаром, дежуря в Севильском соборе, я не сводил глаз со статуи святого Кристофора.

Вдвоем с таксистом мы затащили еще не пришедшего в сознание охранника на переднее сиденье "мерседеса". Смазанному я скрутил руки брючным ремнем застреленного водителя. Казалось бы, от удара, который я нанес ему по голове рукояткой тяжелого пистолета, он должен был скончаться на месте, но он не только выжил, но находил силы и наглость осыпать Галину и меня площадной бранью. А еще с виду холеный, воняет дорогим лосьоном, настоящие золотые часы на руке! Извините, но цитировать его высказывания я отказываюсь: хватит того, что все это слышала Галина.
- Почему ты кричала? - спросил я, чтобы поберечь ее слух.
- Потому что они тебя узнали.
Я не понял ее ответ, но не стал торопиться с уточнениями. Можете упрекать меня за недальновидность, но, поняв, что Смазанный жив, я приободрился. Хотя какие могут быть упреки: сам я не кровожадный и вам советую поумерить пыл. С меня было более чем достаточно неизвестного, которого я отправил на тот свет не где-нибудь, а на кладбище, у пустой могилы, и не чем-нибудь, а кирпичом... Забуду ли я когда-нибудь вкус крови во рту, когда я прокусил ему запястье? Теперь - водитель "мерседеса", получивший от меня смертельную пулю... Любя Испанию, я старался ей не навредить и только тем и занимался в ее пределах, что скрывался и убегал от ее сынов. Власти страны как будто оценили мою щепетильность и махнули на меня рукой. Надо же было случиться, чтобы уже на последней пяди испанской земли я пролил кровь, пусть не испанскую!
Стягивая руки Смазанного ремнем, я твердил про себя: "Я не убийца!" От удара пистолетом по башке он окосел. Один его ненавидящий глаз сверлил меня, другой Галину. Я вдруг понял, что такого не убьешь. Сколько бы дыр мы в нем ни проделали, он уже завтра, а может, через десять или сто лет опять вынырнет из толпы, с которой только что совершенно сливался.
Так что оставьте свои советы: взрыва "мерседеса" вам не видать. И так ни один фильм не обходится без пылающих и кувыркающихся машин. Осточертело! Помните, как я обрадовался, когда понял, что полицейские в придавленной рухнувшим мостом машине не сгорят, а выживут? Ну, нет во мне свирепости, что поделать!
Галина, правда, имела на сей счет собственное суждение.
- Первый день в Африке - и такой обильный намолот! - уважительно сказала она.
- Еще немного - и пойдет второй день, - ответил я, выразительно косясь на часы.
- Нехорошо подслушивать! - Она вытащила из "мерседеса" свою сумку и зашагала за таксистом, покачивая бедрами.
Даже надрывающиеся цикады не могли заглушить призывное постукивание ее каблучков. Можно было подумать, что ее не душил две минуты назад кандидат в любящие отцы. Я не мог оторвать от нее взгляд. Себе я тоже удивлялся: выходит, не только у свежеповешенных, но и у серийных убийц... В таких случаях я обычно сконфуженно умолкаю.
Прежде чем уйти, я хотел взять с сиденья пистолет и забросить его в кусты. Но пистолета уже не было. Видимо, упал с сиденья на асфальт, и мы в сутолоке затолкали его ногами под днище. Мне не хотелось задерживаться в обществе трупа, бесчувственного охранника и зловещего субъекта с золотыми часами и никаким лицом. Вряд ли двое выживших, освободившись - а ждать этого пришлось бы недолго, - вздумают шарить в темноте под машиной. Об оружии мертвого водителя я не вспомнил.
- Марокко! - сказала Галина таксисту, оплатив его усилия несколькими зелеными купюрами. Видимо, в Сеуте по старой памяти предпочитают доллары.
- Почему ты сбежала? - Оказалось, она вызывает у меня не только желание, но и сильную злость.
- Я думала, ты сам догадаешься. Обычно ты очень догадлив, Андрюша.
Хорошо, что мы ехали в темноте, иначе она бы увидела, как я вытаращил от этого нежного обращения глаза. Хватило бы пальцев на одной руке, чтобы перечислить случаи, когда она так меня называла. Слово никогда не расходилось у нее с делом. Вот и сейчас я почувствовал прикосновение ее теплой руки. Те, кто считает, что я поступил бы правильнее, оставшись поливать комнатные растения, наконец-то осознали свою ошибку.
Сеута - маленький анклав. Я так и не узнал, были ли у нее другие намерения, кроме короткого прикосновения. Показалась ярко освещенная площадка и два флага - красно-желтый и красный, с зеленой звездой.
В паспорте Галины имелась марокканская виза - ничего другого я теперь не ожидал. В стеклянном павильончике, заполняя бланки на получение визы, я повторил свой вопрос насчет бегства.
- Мне надоело подвергать тебя опасностям, - сказала она с недовольным вздохом. Можно было подумать, что я вырвал у нее интимное признание.
- Теперь понятно, что ты имела в виду, когда обещала Веронике что-нибудь придумать. - Я отдал бланки важному чиновнику за стойкой. - "У тебя были сомнения?" - это насчет того, что я тебя нашел...
- Еще вопрос, кто кого нашел! - Она отвернулась - видимо, сказала, не подумав.
- А причем тут: "Точно? Вот это да!"
- Хорошая память! - похвалила Галина. - Все при том же. Этот Васильевич встречал одну меня. О том, что нас двое, он понятия не имел.
Не знаю, как вы, а я от таких ее слов рассыпал по полу свои фотокарточки. От кого я тогда скрывался в Москве? Кто убил Вальку? Кто догонял меня на Дмитровском шоссе, кто обыскивал квартиру, кто караулил у дома Галиной мамы, кто поливал пулями, кто дожидался меня на кладбище?.. Зато мой звонок Денису превратился из крайне рискованного поступка в разумный шаг. А еще будете говорить, что я не разбираюсь в людях! Денис действительно не подыгрывал Смазанному. Либо он искренне стремился мне помочь, либо вел собственную игру.
Предположения прошу отправлять в письменном виде: времени у нас еще вагон. Марокко - большая страна, а в голове у меня снова туман.

Не требовалось большого воображения, чтобы представить помещение приграничной автобусной станции, где мы коротали ночь на жесткой скамье, штабным шатром посреди поля, на котором скоро развернется сражение. Полем сражения должна была стать вся страна, удар мог быть нанесен с любой стороны, противник не был до конца опознан. В такой ситуации либо выбрасывают белый флаг, либо ищут союзников. Белая блузка Галины походила на белый флаг только с виду: она мужественно отлучилась одна, отказавшись от сопровождения, и теперь, вернувшись, докладывала диспозицию. Что до союзников, то одного я призвал на помощь еще с парома.
- Ничего похожего на туалет! - сообщила она гневно. - Не то, что в Испании.
- Я тебя предупреждал. Зато какой воздух! Чувствуешь? - Мне хотелось сразу после пересечения границы заразить ее своей болезнью. - Цикады - и те кричат по-арабски!
- Мне было не до цикад. Я прислушивалась, как бы не подкрались арабы.
Рев автобусного мотора и облако зловонного выхлопа спасли нас от ссоры. В предрассветном тумане были видны только огромные колеса и дверца, рассмотреть табличку с маршрутом было невозможно. Пассажиров внутри было мало. Галина сразу откинула спинку кресла и, закрыв глаза, спросила:
- Далеко до Надора?
- Тебя больше не тянет в Европу?
- А зачем? Папочка не в том состоянии, чтобы переходить границу. Кажется, мы заработали фору.
Я ненавидел себя за то, что был вынужден ее обманывать.
- Поездка продлится часа четыре, а то и пять. Ты успеешь выспаться.
Мой ответ был безукоризненно правдив, только у нее сложилось превратное представление о маршруте. Она стремилась на восток, а я увозил ее на юго-запад. Видимо, она целиком доверилась мне и не удосужилась прочесть расписание над кассой. Я утешался тем, что вру ради ее же блага.
Где-то на полпути, на очередной остановке, она проснулась и изъявила желание пройтись.
- А твои вещи? Их нельзя оставлять без присмотра, - пробубнил я как заправский зануда.
Она молча протиснулась мимо морщинистых женщин в разноцветных лохмотьях и огромных плетеных шляпах и спрыгнула со ступеньки. Вокруг уже торговали курами, часами и мануфактурой. Прямо у нее над головой, на козырьке автостанции, было написано арабской вязью и латинскими буквами: "Эль-Ксар-эль-Кибир". Я зажмурился, предвидя скандал: ведь она с самого начала знала, что окажется в Марокко, и могла изучить дорожную карту. Но она как ни в чем не бывало продолжила прогулку, благоразумно оставаясь у меня на виду. Мужчины, закутанные по случаю утренней свежести в бурые бурнусы, при ее приближении пробуждались от транса и провожали ее восхищенными взглядами, но ее это только бодрило. Босоногая ребятня, наперебой предлагавшая ей разную мелочь, не повергала ее в панику. Местная специфика не вызывала у нее отторжения. Я облегченно перевел дух.
- Что же с нами будет? - Усевшись в кресло, она сладко потянулась. Она думала, что задает риторический вопрос, на который у меня нет ответа. Я бы мог ее просветить - не в подробностях, ибо они зависели не от меня, но в общих чертах. Однако я лицемерно пожал плечами.
- Одному Аллаху известно.
- И самозванцу-папаше, - тихо сказала она, закрывая глаза.




"Хороша бабенка!" - сказал Тихонов, причмокнув. Молодой человек, схвативший было его за шиворот, убрал руку. Тихоне по роду деятельности не полагалось ни на кого обижаться. Он обиделся всего раз в жизни, еще студентом, зато крепко и навсегда. - "Не пойму, куда ты смотришь. На твоем месте я бы не зевал".
Он рисковал получить по морде, но опыт его не подвел. Зять и без подсказок сох по теще. Наверное, не родился еще мужчина, которого эта женщина оставила бы равнодушным. Ее дочь тоже будет десятилетиями волновать противоположный пол.
Молодой почуял, что союз с Тихоней сулит поживу. Стоил союз всего ничего - каких-то никчемных писем.
Не найдя писем на месте, она не удивилась, а стала спокойно ждать, как ждала всегда. Она надеялась, что из писем мало что смогут выудить. В последние годы они становились все загадочнее, как будто ей готовили сюрприз, но она привыкла считать их приятным атрибутом, украшением своей хлопотной жизни - и только. Спустя некоторое время, снова выдвинув ящик и увидев конверты на прежнем месте, она села на диван и закрыла глаза. Самый хороший человек, какого она когда-либо знала, исчез - иначе меченый не засуетился бы. Ей очень хотелось, чтобы он остался в живых. Пускай забудет ее, лишь бы жил! Он подарил ей ребенка и доказал, что не все люди на свете - такая же нечисть, как постаревший охотник до чужих секретов. За то и другое она была благодарна судьбе и больше ничего не требовала.
Посягнув на ее святыню - письма, зять совсем распоясался. Однажды он повалил ее на диван. Она сопротивлялась беззвучно. Она знала, что ему с ней не сладить, если она не проявит расположения; никто никогда не брал ее силком, а на такое расположение ему рассчитывать не приходилось. Она думала сразу о двух вещах: как не устроить в доме разгрома и как отомстить Тихоне. Она не сомневалась, что зять превратился в игрушку в его руках.
Дочь вернулась домой и наблюдала за их борьбой в щелку. На подходе был второй младенец, поэтому развод произошел не сразу. Мать гадала, в чем причина отчуждения между супругами. Уж не в настойчивых ли звонках незнакомца? Зять тоже иногда брал трубку и бесился, когда на том конце звучали короткие гудки. Она не держала на него большого зла: он был напоминанием, что ее песня еще не спета.
Как-то августовским днем она приехала к огромному белому зданию на берегу Москвы-реки, прошла мимо танков и растерянных солдатиков и присоединилась к молодежи на ступеньках. В первую ночь поредевшей толпе было не до веселья: окружив здание живым кольцом, люди готовились обороняться. Отстояв длинный хвост к телефону-автомату, Таисия подняла дочь с постели.
"У тебя включен телевизор? - спросила она охрипшим от волнения голосом. - Если бы он дожил, то никуда не уехал бы."
"Кто?" - спросила их общая дочь.
"Так, один давний друг".



                - 11 -
Остаток пути я продремал, расстегнув от духоты рубашку. Сквозь сон я почувствовал легкое прикосновение. Легкая женская рука заскользила по моему боку. Я убрал локоть, чтобы руке было просторнее. Рука, вернее, острый ноготок, переместилась мне на грудь, потом неторопливо сползла на живот. Удивительно, конечно, но так приятно, что я не открывал глаза и не шевелился, чтобы ласка не прекращалась.
Ласка сменилась болезненным тычком. Я как по команде распахнул глаза. Увидев Галину, я испытал облегчение. Но стоило мне разобраться в происходящем - и облегчение сменилось недоумением, переходящим в испуг. Она воткнула мне прямо в пупок холодное пистолетное дуло. То, что я с дуру принимал за ноготок, оказалось стальной мушкой.
- Откуда у тебя оружие? - пробормотал я, извиваясь, как черт на сковородке.
- Досталось от папаши, - прошипела она.
Я вспомнил тяжесть "магнума", которым ненадолго оглушил Смазанного. Догадываясь о причине Галиного гнева, я перестал ее бояться. Даже шипение выходило у нее соблазнительно.
- Как ты посмел?! - Вдавливая мне в брюхо пистолет, она другой рукой показывала на окно. Я увидел реющую над площадью прихотливую надпись "Рабат", увенчанную короной.
- Добро пожаловать в столицу королевства, - сказал я. - Одно из двух: или ты протыкаешь меня насквозь, или я объясняю свое коварство.
- Лгун. - Она спрятала пушку в сумочку. Я целомудренно застегнул рубашку. - Ты давно это задумал?
- Сейчас скажу... - Я посмотрел на часы. - Тринадцать часов тому назад. Только это не я.
Она отвернулась, раздосадованная. Я ее хорошо понимал, так как на собственной шкуре испытал, до чего противно, когда тобой вертят, как марионеткой.
- Денис велел нам ехать сюда.
- С каких пор ты слушаешься Дениса?
Готового ответа у меня не оказалось. Не сотрясать же душный автобусный воздух словесами о дружбе и о том, что надо хоть кому-то доверять - так, как она доверилась мне...
- В Москве он неоднократно демонстрировал свою надежность. Когда я позвонил ему с парома, он предложил встретиться в Рабате. Сейчас не до наследства.
- Кажется, ты забыл, зачем я сюда приехала.
- Мало тебя отговаривали ехать в Мелилью? Это ты забыла, в чем состоит моя роль.
- Ты не даешь мне об этом забыть! Ты прицепился ко мне, чтобы все время злить!
Двойная несправедливость! Еще вопрос, кто к кому прицепился, и потом, когда я ее злил в последний раз?
Помните совет путешествовать налегке? При наличии багажа мне не удалось бы так картинно покинуть автобус. Я пружинисто зашагал по площади, не оглядываясь и нарочито топая по брусчатке башмаками, купленными на Галины деньги. Наверное, марокканки оценили мой вид - новенькие джинсы и модная рубашка на пуговицах, щедро оплаченные Галиной; правда, когда видишь только густо подведенные черные глаза - лицо замужней женщины скрыто кружевным "хаиком" - остается догадываться, что о тебе думают. Лично я думал, что, как бы я ни стремился побаловать их сценой трогательного примирения, таковое не состоится. Я просто не мог себе представить, чтобы она раскаялась и кинулась за мной вдогонку, да еще волоча по булыжникам чемодан. Я уже знал, чем займу следующие полчаса: скрываясь в толпе, буду следовать за ней, чтобы в итоге нагнать и предложить мир на ее условиях.
- Куда ты денешься без гроша в кармане?
Пение муэдзина - не только элемент колорита и музыка для слуха правоверных. Еще оно заглушает цоканье каблучков и скрип чемоданных колесиков. Я вспомнил, что на границе отдал Галине кошелек. Видать, еще тогда предчувствовал ссору и готовил почву для примирения.

- Почему именно здесь? - возмущенно спросила Галина.
В пятизвездочной гостинице с нее содрали втридорога за два одноместных номера - нам не пришло в голову бросать вызов традиционной нравственности и, не будучи супругами, заикаться о двухместном.
- Денис сказал поселиться в центре. Эта гостиница самая центральная, - объяснил я ей уже в лифте. - Наверное, так нас будет легче найти.
- А телефон на что? - Ни ей, ни тем, кто с самой Севильи обзывает меня альфонсом, мне нечего ответить. Единственное мое оправдание - в желании ее спасти, а не шиковать за ее счет.
Через некоторое время, стоя под душем, я услышал стук в дверь. Чудес не бывает, но собранность и расчет иногда творят чудеса. Я не удивился бы, если бы передо мной предстал Денис. Назначая встречу, он, наверное, уже представлял свой маршрут - скорее, с пересадкой в Париже; прямой рейс из Москвы летает не каждый день, и только в Касабланку.
Но это был, конечно, не Денис и не коридорный. Я смущенно поправил белое махровое полотенце, которым обмотался, выскакивая из ванной, и посторонился. Галина не спеша прошла в номер, обдав меня головокружительным запахом духов. На ней были туфельки на еще более высоких и острых каблуках, чем обычно, платье закрывало ноги, зато имело на боку вырез чуть ли не до пояса, расчесанные волосы искрились, на сочные губы было опасно смотреть, карие глаза сияли. Все-таки она моложе меня на шесть лет и быстрее приходит в себя после утомительной дороги.
- По какому случаю парад? - грубо спросил я, пряча недоумение.
- У меня культурная программа - осмотр достопримечательностей. Я пришла предупредить, что исчезну на несколько часов. Не смей за мной тащиться! Хочу от тебя отдохнуть.
- Не самый подходящий наряд для экскурсии, - процедил я, полный подозрений.
- Кто ты такой, чтобы мне указывать? - Не знаю уж, что послужило причиной для вспышки агрессивности. Неужели не может простить мне изменение маршрута? - Пока!
Она хлопнула дверью. Я еще постоял под душем, но настроение было вконец испорчено и не улучшалось даже от целительных холодных струй. Дело было не столько в обиде, сколько в страхе. Один Аллах ведает, что может натворить Галина в таком воинственном виде и настроении, да еще с заряженным оружием в сумочке! Владелец выронил его, получив от меня пинок, и не успел сделать ни одного выстрела. Моя рука помнила тяжесть пистолета. В нем осталась неиспользованная обойма.
Может быть, у вас крепкие нервы, и вы смогли бы дожидаться ее в гостинице. Мне остается вам позавидовать. Я отлично помнил по прошлой поездке, чем интересен Рабат, и мог бы попытаться перехватить экскурсантку, скажем, у башни Хассана, название которой носила наша гостиница, или в каком-то еще традиционном пункте. Сбегая вниз, я продумывал маршрут. В нем была только одна неувязка: я не знал, в каком порядке Галина будет посещать достопримечательности. Если вообще намерена их посещать.
- Такси! - крикнул я портье. - Потом впишете в счет.

Башня Хассана - это недостроенный минарет, простоявший в таком виде семьсот лет. Берберский султан Якуб эль Мансур, что значит "Победитель", владыка державы, простиравшейся от Туниса до Испании, сделал "Рабат эль фатх", "Крепость победы", своей столицей, разгромил объединенные силы королей Кастилии и Леона и начал строить огромную мечеть, в которой могло бы молиться все его войско. После его смерти строительство застопорилось. Стены продержались до 1755 года, когда страшное Лиссабонское землетрясение оставило от них руины. Башня выстояла - как раз потому, что не вознеслась на задуманные сто метров.
У башни Галины не оказалось. Я перебежал к мавзолею Мохаммеда V - отца правящего короля и марокканской независимости. Кто-то, наверное, назвал бы мавзолей с его драгоценным убранством китчем, но я снобизмом не страдаю. Я представлял себе, как Галина, тоже не подверженная этому недугу, дразнит своим видом рослых стражников в красных мундирах, белых накидках и зеленых шапках. Тем полагалось благосклонно реагировать на любую провокацию и принимать позы одна другой величественнее. Но отборные гренадеры скучали: Галины не оказалось и у них. Я бы спросил, не вертелась ли у них перед носом кареглазая красавица в юбке с разрезом, но с караулом при мавзолеях, если кто помнит, заговаривать бесполезно.
На ту сторону реки, в город-спутник Сале, бывшую столицу корсаров, где когда-то был продан в рабство Робинзон Крузо, ее вряд ли потянуло бы, как ни заманчиво выглядели разноцветные лодочки, которым отдают предпочтение местные жители, пренебрегающие мостом. Касба - укрепленное поселение у места впадения реки в океан, - выглядела перспективнее. На здешних беленых, похожих на андалусские, только еще более живописных улочках время не остановилось, а ушло вперед по сравнению с остальной страной: здесь царила образцовая чистота.
Прошло несколько минут - и у меня появилось неприятное чувство, что за мной подглядывают. Я встрепенулся: неужели я, наконец, ее нагнал? Я свернул за угол и тут же выглянул. По крутой улице медленно спускались женщины в синих балахонах, с занавешенными лицами. Если тут кто-то за кем-то подглядывал, то, скорее, я за ними, а не наоборот. Я устыдился и пал духом.
Неприятное чувство проявило упорство: оно вернулось и усугубилось в Шелле - некрополе, окруженном устрашающими крепостными стенами с зубцами. Внутри крепости разросся за века сад, больше похожий на джунгли. Где-то в зарослях и притаился, скорее всего, источник моего взвинченного состояния. Недаром в прошлый раз самодеятельный экскурсовод - беззубый старикан с неразборчивой речью - предостерег с внезапной отчетливостью, что Шелла дурманит запахом произрастающей здесь белладонны. Мне бы не задерживаться, а я загляделся на аистов, заменяющих здесь воробьев: они тучами вились над кронами деревьев и проломленным куполом мечети.
Аисты как будто приносят удачу, но только не мне. Неприятное ощущение сменилось острой тревогой. Если бы меня пырнули ножом, я подумал бы, испуская дух: "Этого следовало ожидать". Я отчаянно завертел головой, высматривая уже не отбившуюся от рук женщину, а грозных недругов. В идиллической касбе я посмеивался над своей пугливостью, но здесь, среди влажных испарений и грозных развалин, испугался не на шутку.
Точную мысль не грех повторить: кто умножает познание, умножает скорбь. Я оказался заложником собственной эрудиции. Приспичило же мне вспомнить, что поблизости, на месте римских руин, похоронен Черный султан - сын абиссинки, победоносно воевавший в Испании, но преданный собственным сыном; сын, впрочем, властвовал всего несколько лет и был задушен изменником-визирем. Он тоже покоился где-то неподалеку, как и одна из жен его папаши, бывшая рабыня-христианка по прозвищу "Утреннее солнце". Полуразрушенная мечеть - одна из немногих в Марокко, куда не запрещено заходить "неверным", - была построена дедом Черного султана, прозванным "Повелителем духов": где-то тут он закопал свое золото и приказал джиннам его стеречь. Не из-за незримого ли присутствия джиннов я обливался, несмотря на жару, холодным потом?
Я опасливо проскакивал мимо заросших кривыми деревьями проломов в стенах с полуоблетевшими изразцами, повсюду слышал угрожающие шорохи и шарахался от колеблющихся теней. На непредвзятый взгляд то было райское местечко: романтик исполнился бы здесь восторга, как поэт прошлого века, спугивавший на заросшем римском Форуме пасущихся овечек. Увы, мое состояние мало походило на романтическую очарованность. Я всерьез опасался смертельного удара из-за угла.
Страх привел меня к развалинам беседки, в которой Черный султан предавался некогда благочестивым размышлениям. Рядом находился "михраб" - чудодейственная ниша, обращенная в сторону Мекки. Легенда гласит, что обойти вокруг этого "михраба" семь раз - все равно, что совершить паломничество в Мекку. Чтобы у лентяев было меньше соблазна, нишу окружали непроходимые заросли, для меня опасные вдвойне. Я заглянул в маленький пруд - и ужаснулся: там кишели метровые угри под водительством настоящего дракона с длинными усищами, унизанными кольцами... Вспомнили ли бы вы на моем месте, что эти священные твари всего лишь лечат женщин от бесплодия? Галине этот недуг не грозил, поэтому она не стала бы здесь задерживаться. Скорее, вам на память пришло бы то же, что мне: любому, кто усомнится в могуществе угрей, грозит беда.
Спасаясь от чудищ, я очутился там, куда вряд ли кто забредет, тем более моя беглянка, - среди замшелых надгробий. Нет места лучше заброшенного кладбища, чтобы расправиться с человеком, доведя его до разрыва сердца. Хорошо заухать филином у него над ухом - действует безотказно. Еще радикальнее тяжелый кирпич, заляпанный известкой. Мне не хотелось бесславно пасть, плюс к тому я помнил, что обязан уберечь от напастей свою подопечную. Не дожидаясь развязки, я кинулся наутек, спотыкаясь о поваленные надгробные камни и путаясь в траве. Мне чудилось, что вслед мне несется запоздалое уханье, что увеличивало мою прыть. Наверное, я поставил рекорд бега с препятствиями по запущенным кладбищам.
Затравленно мечась по некрополю, я лихорадочно соображал, кому и зачем понадобился. В действиях преследовавших меня теней угадывалась система: стоило мне сунуться в какой-нибудь замусоренный угол и стремглав оттуда выскочить - и они тут же начинали копошиться там, где я только что побывал. Видимо, нечистую силу интересовало, не последовал ли я примеру жадного дедушки Черного султана и не устроил ли в Шелле тайник. Удручающая неосведомленность: в тайник я мог бы заложить разве что свою одежду, потому что камеру оставил в номере, а паспорт - администратору.
Такси ждало меня у ворот.
- В "Ля Тур Ассан"! - прохрипел я в изнеможении. Мне не хотелось оглядываться. Вдруг из ворот меня провожает злобным взглядом косых глаз человек среднего роста и среднего сложения, со смазанной физиономией?

Какой вывод из моего неудачного забега по рабатским достопримечательностям сделали вы? Лично я пришел к неутешительному, даже позорному для себя заключению: любая разлука с Галиной грозила мне теперь помрачением рассудка. Во всяком случае, стоило мне увидеть ее в гостиничном фойе, в мягком кресле под огромным кремовым абажуром, как меня покинули все страхи. Ей требовался мужественный защитник - я им и был.
- Где ты пропадал? - спросила она.
Я опустился в соседнее кресло и ответил на ее вопрос своим:
- Как тебе Рабат?
Она пожала плечами.
- Ничего. Я погуляла по улицам, потом посидела в ресторане.
- Тебе обязательно надо было меня отшивать?
- Женщине иногда хочется побыть одной.
- Если ты вздумала стать живой приманкой для лже-папаши, то худшую глупость нельзя придумать! Вдруг в этот раз я не смог бы тебя нагнать? Ты, часом, никого не ухлопала?
Она убрала сумочку с пистолетом под кресло.
- Считаешь, он уже успел нас выследить?
- Хотелось бы надеяться, что нет. - Ей ни к чему было знать о моих злоключениях в Шелле. - Но передышка в любом случае будет недолгой.
- Потому я и решила созвониться с Вероникой без свидетелей и толком все обсудить. Она сказала, что скоро к нам пожалует гость.
Это я знал и без нее. Судя по нескольким окуркам с красной каймой в монументальной пепельнице, она давно меня дожидалась. Видимо, занервничала и не смогла усидеть в номере. Я был польщен. Мне с самой Севильи хотелось кое о чем ее спросить. Сутки назад, на пароме, ей помешал ответить на вопрос телефонный звонок. Сейчас этой помехи можно было не опасаться.
- Знаешь, Галя, мне не дает покоя одна вещь... Если не хочешь, можешь не отвечать. Зачем ты во все это ввязалась? Ты - жена богатого человека. Что для тебя, при вашем преуспевании, означает какое-то наследство?
Она улыбнулась, и я приуныл. Я отдал бы правую руку за желанный ответ, но отлично знал, что у нее не повернется язык ответить так, как я хочу. Да и зачем я ей безрукий?
- Во-первых, это не просто наследство, а отцовская воля, - с готовностью ответила она. - Я не могу ее нарушить. А во-вторых...
Она затушила сигарету и наклонилась. Ее колени коснулись моих, пальцы медленно заскользили по подлокотнику моего кресла.
- Андрей...
- Андрей! - пророкотал, как эхо, сочный бас.




Бас определенно принадлежал Денису. Правда, раньше я не замечал у него акцента. Я завертел головой и увидел шагающего к нам из глубины затемненного фойе крупного мужчину. Я всегда скучаю по друзьям, вот и по Денису успел соскучиться. Я вскочил и протянул ему руку.
Помните рукопожатие Дениса - горячее, крепкое, но без ущерба для вашего кровообращения? Точно таким же оно оказалось у его марокканского двойника. Ростом, телосложением, тембром голоса, даже ранней стадией облысения это был настоящий босс комсомольского загрантуризма. При желании можно было отыскать сходство и в чертах лица. Правда, марокканец превосходил Дениса гуттаперчевостью черт.
- Мустафа, - представился мужчина. - Денис просил меня вам помогать.
Галине было в мое отсутствие до того не по себе, что она даже не стала переодеваться и сторожила меня в прежнем наряде. Превращение Дениса в смуглого усатого марокканца так ее удивило, что она забыла про свой разрез. От вида ее бедра Мустафа растерялся и перешел на французский.
- Je vous ai trovй sans problиmes.
- Он легко нас нашел, - перевел я Галине, на случай, если она не овладела плюс к испанскому французским.
- Простите, я могу и по-русски, - смущенно поправился Мустафа. - Мне сказано увезти вас далеко-далеко.
- Разве Мелилья - это край света? - удивилась Галина. Я сделал ей жест помалкивать.
- Мне назвали совсем другие места.
- Зачем нам куда-то еще? - не унималась Галина.
- Вам? - удивился в свою очередь Мустафа. - Нет, мне сказано спрятать только мадам.

Мустафа оказался сговорчив. Он не стал отказываться от моего общества и предоставил нам выбор транспортных средств и сроков - в конце концов, речь шла о спасении Галиной жизни, и она имела право голоса. Правда, она истолковала это право как полномочия командовать. Я предложил продолжить путешествие посуху, а она постановила, что мы выезжаем на заре.
- Отказываюсь понимать, как можно прятать человека вопреки его воле! - воскликнула она в сотый, наверное, раз со вчерашнего вечера.
Видавший виды микроавтобус-"форд" с надписью "Maroc-Voyage" приближался к Касабланке. Будь у Галины возможность, она вырвала бы у Мустафы руль и повернула назад. Предвидя такой поворот, я битый час занимался увещеваниями, но все без толку.
- Хороши помощнички! Без вас я бы давно занялась делом.
- Это в задушенном-то состоянии?
- Если бы ты не разлегся на дороге...
Она тут же прикусила язык, но обида была нанесена. Мне было стыдно перед Мустафой: у него за спиной разгорался вульгарный скандал.
- Что это? - спросила Галина неожиданно мирным тоном.
Я опять ее зауважал. В ее жизни всего было через край, в том числе мужчин и мужей; возраст и силы позволяли нарожать еще детей, если ей мало двоих, дом она уже построила (если помните, я поселил ее на Рублевке) и наверняка сама посадила вокруг деревья. Сейчас она не только гневалась, но и успевала впитывать окрестные красоты, раз уж среди них оказалась. Резной минарет, раздвинувший золоченным острием лохматые облачка, не мог не приковать ее женское внимание. Океан, не уважающий никого и ничего, сердито колотился об основание нового чуда света пенными волнами.
- Мечеть Хассана II - вторая по вместительности в мусульманском мире после Каабы в Мекке, крупнейшая в Африке! - радостно зачастил Мустафа. Подобную информацию его обучили доносить до слушателей без акцента. - Дар подданных монарху к его шестидесятилетию. На сооружение собрано больше полумиллиарда долларов добровольных пожертвований. Возведена на насыпном острове: ведь в Коране сказано, что трон Аллаха стоит на воде. Высочайшее религиозное сооружение мира, выше пирамиды Хеопса, если считать ее религиозным сооружением, и собора святого Петра в Риме. Внутри, под раздвижной крышей, и вокруг могут молиться сто тысяч правоверных. С вершины минарета в сторону Мекки указывает лазерный луч длиной в двадцать миль...
Если не хотите, не буду больше вас обременять такими подробностями.
- Впечатляет, - сказала Галина. - Но ведь вы не для того меня сюда привезли, чтобы показать мечеть?
- Мы здесь вообще проездом, - сказал я. - Новая Касабланка и древние столицы Мекнес и Фес в плане не значатся.
- Какой еще план? Может, ознакомите?
- Как ты считаешь? - спросил я Мустафу. Мы исполняли при ней одинаковые функции телохранителей и потому не придерживались друг с другом церемониала.
- Слово мадам - закон. - Он опекал нас уже второй день, но, видать, Галина нога в разрезе платья никак не шла у него из головы, и он торопился доставить нас в еще более теплые края, где иностранные дамы обходятся без платьев. Я понимал его чувства, но не испытывал беспокойства, ибо доверял его магометанской целомудренности.
- Значит, так. Сегодня вечером мы доберемся до Агадира. Ты - специалистка по Африке и должна знать, что это за место.
- Курорт мирового класса. А я-то, дура, гадала, почему ты не добил Васильевича... Ты просто ему продался! Это он предлагал мне греться на курорте. Мне надо в Мелилью! У меня дети, в конце концов. Сколько я могу здесь болтаться?
В тот момент я бы с удовольствием согласился с ее самооценкой, но, боюсь, Мустафа меня не одобрил бы. Вы тоже не захотели бы присутствовать при перепалке. Главное, я чувствовал, что она упирается для порядка, а сама наслаждается ситуацией. Я даже начинал догадываться, почему, но суеверие препятствовало сформулировать догадку даже про себя.
- Не хочешь болтаться? Нет ничего проще: вот твой чемодан, а вот аэропорт. - Я указал на набирающий высоту самолет. - Только как быть со священной отцовской волей?
- С вами я ее никогда не исполню. Вы готовы тащить меня до экватора.
- Нет, до экватора слишком далеко, - серьезно откликнулся Мустафа, лавируя в сплошном потоке машин. - Где Тарудант, а где экватор!
- Слыхала? - сказал я. - Место твоего заточения зовется Тарудант. Между прочим, милейший уголок.

В старой португальской крепости Магадор, по-теперешнему Эс-Сувейре, где мы остановились передохнуть, пахло рыбой. На берегу кипел рыбный базар. Галина предложила перекусить в рыбном ресторанчике, поскольку в такой атмосфере другая еда все равно не полезла бы в глотку. Мы сидели на открытой веранде и ждали, когда нас обслужат.
- Зачем им рыба? - неожиданно спросила Галина, указывая на торжище.
Между лодок, полных бьющейся в предсмертных судорогах рыбы всех калибров, прохаживались среди отцов семейств и местных матрон двое европейцев. Галина верно подметила, что эти худые седовласые мужчины не похожи на покупателей. Сардины их не интересовали, пушки на бастионах - тоже. Они были заняты разговором, хотя, казалось бы, какой может быть разговор под гортанные крики навязчивых продавцов, среди рыбьей чешуи? Уж не для того ли они толкутся среди покупателей, чтобы не упускать из виду происходящее во всех ресторанчиках, окруживших площадь? Простая мысль, что это обычные туристы, рискнувшие впитывать портовый колорит не только глазами и ушами, но и ноздрями, на данном этапе уже не могла меня посетить.
- Ты не заметил по пути ничего подозрительного? - спросил я Мустафу. Может, он и счел меня параноика, но вам моя настороженность должна быть понятна.
- Ничего, - ответил он, услужливо протягивая Галине зажигалку.
У них с самого Рабата установилось взаимопонимание на почве курения, что заставило меня при подъезде к Магадору запроситься на свежий воздух. От их дружных усилий в микроавтобусе было не продохнуть. Я подозревал, что Галина придумала эту пытку мне в наказание, и был готов проделать остаток пути до Агадира в рыбацком баркасе.
- Люди как люди, - сказал я о двоих седовласых, успокаивая самого себя.
Насытившись, мы побрели к микроавтобусу. Я заранее переживал, как проведу еще несколько часов в этой душегубке. Мустафа на ходу присвистнул, и я отвлекся. Он восхищенно указывал на две сверкающие никелем могучие "хонды", прикованные цепями к изгороди.
- Видал, как они нас обогнали? Ракеты, а не мотоциклы! Когда я был молодой, тоже любил мотоциклы. В Испании. - Он покраснел, словно выругался при даме. - И во Франции.
- А теперь не любишь?
- Вес уже не тот. - Он похлопал себя по животу. - Все не то.
Стоило нам отъехать от крепости - и я понял по счастливой Галиной улыбке, почему до того она пребывала в сварливом настроении. Причиной был окружающий пейзаж. Пока мы тащились по пустынной местности, нанизывая на память, как на бусы, одну пропыленную деревушку за другой, ее не покидало уныние. Но едва дорога запетляла среди зеленых гор, вырываясь то и дело на скалы, под которыми бились о черные камни пенистые волны, едва появились разнокалиберные пальмы и изумрудные банановые плантации, моя подопечная просияла. Я пришел в восторг от ее детской непосредственности, которой так не хватало мне самому.
Казалось бы, я отлично ее изучил, а она снова и снова меня удивляла. Я не очень-то надеялся, что она пожалует ко мне в Севильский собор, но она недолго испытывала мое терпение; не ждал, что она будет неразлучна с заряженным пистолетом; не чаял, что она превратится в наивную девчонку, готовую обнять каждого встречного ослика. Какой будет ее реакция на верблюдов?.. Мне хотелось надеяться, что ей не противно в моем обществе. Я был готов ее обнять, но воздерживался от резких движений, чтобы не быть неправильно понятым Мустафой и ею.
Приближаясь к райскому уголку, мы втроем нарождались заново. Когда внизу блеснула огромная золотая подкова сплошного широкого пляжа в окаймлении роскошных парков, в гуще которых поблескивали, как бриллианты на зеленой подушке, новые отели, мы восторженно переглянулись, словно сами стали отпускниками. Нас ждало не пляжное безделье, а продолжение бегства, но мы ничего не могли с собой поделать.
Мустафа пришел в чувство первым. Сначала нас нагнал надсадный рев, потом сами "хонды": они с такой стремительностью обошли нас на крутом спуске, что водитель от неожиданности выпустил руль. Микроавтобус чиркнул правым задним колесом над бездной и забуксовал на узкой галечной обочине. От падения нас отделяли доли секунды. Мустафа вцепился в руль мертвой хваткой, выровнял ход и больше не отрывал взгляд от дорожного полотна.
Нас с Галиной инцидент не впечатлил. Мы были наверху блаженства: я от воспоминаний, она - от предвкушения песка и волн. Ей было невдомек, что мы не собираемся здесь задерживаться.

- То есть как?! - Она все еще ощущала себя маленькой восторженной девочкой. Ее пытались лишить игрушки, и она от досады топнула ножкой. - И думать забудьте!
Мы остановились на набережной. Багровое солнце клонилось к закату, мимо магазинов и ресторанов неторопливо брели курортники, соперничающие окраской с утомленным светилом, на наших бледных физиономиях блестела соленая океанская пыль.
- Да пойми ты, - вразумлял я ее, перекрикивая рев прибоя, - вся суть как раз в том, чтобы нигде не задерживаться! Мы не для того проехали по Марокко почти тысячу километров, чтобы расслабиться на песочке и тепленькими угодить в лапы нашим преследователям!
- С чего ты взял, что нас преследуют?
Я хорошо помнил, как она спрашивала меня примерно о том же, сидя на кровати в севильской каморке и медленно расчесывая свои роскошные волосы. И тогда, и сейчас у меня не нашлось на этот вопрос приемлемого ответа. Что толку признаваться, что с того самого дня, когда я столкнулся с ней в московском офисе, мне за каждым углом чудится засада, повсюду видятся косые глаза, налитые злобой, а мирные аисты мнятся стервятниками? Даже спины низко пригнувшихся к своим безумным болидам мотоциклистов, едва не сбросивших нас в пропасть на повороте, казались мне теперь смутно знакомыми. В голове вертелся какой-то тошнотворный намек, который мне никак не удавалось расшифровать. Сами понимаете, мне тоже ничего так не хотелось, как понежиться с ней на пару на пляже. Казалось бы, надо было ловить ее на слове и тащить в ближайшую гостиницу первой линии. Я сам не находил в своем поведении логики, что же говорить о ней?
- Товарищи! - вмешался Мустафа, выдав свой дореформенный опыт общения с посланцами СССР. - Вы тут подумайте, а я поехал в представительство своей компании. - Он указал на надпись на дверце микроавтобуса. - Где встречаемся?
- В самой центральной гостинице, - процедила Галина, глядя на нас обоих, как на своих личных врагов. - Чтобы вы легко могли нас найти.
Она развернулась и зашагала по набережной свой коронной вызывающей походкой. Если вам запомнился переполох, который она наделала в центре Севильи, когда направилась к дверям заветного банка, то вы способны представить себе реакцию горячих мужчин, проживающих на тысячу с лишним верст южнее. Свист и улюлюканье нетрудно усилить. Но как возвести в квадрат разинутые рты и вытаращенные глаза?
Я тоже простоял с разинутым ртом минуту-другую. Потом мысленно повторил про себя: "Чтобы вы могли легко нас найти." НАС!
- А чемодан? - крикнул я ей вдогонку.
Она не соизволила остановиться.

Вечером агадирский "Шератон", как все "Шератоны" на свете, превращается в выставку последних мод. Дамы надевают серьги и длинные вечерние платья, кавалеры закуривают сигары. Галина не пыталась ни с кем соперничать, я и подавно. Я, кстати, вообще был контрабандой проведен на открытую террасу с видом на океан: на ее предложение заказать мне номер я ответил категорическим отказом, ибо в райском месте можно перекантоваться и под открытым небом. Я замечал, как смотрят на нее западноевропейцы с сигарами в зубах, и, следуя ее примеру, тоже задирал нос: находясь с ней рядом, не обязательно давиться сигарным дымом, чтобы уважать себя.
- Очень опрометчиво, - сказал я.
- Не нуди! - отрезала она. - Не порть настроение.
- Кстати о настроении. Какой смысл было сюда закатываться, если с наступлением сумерек в шикарном отеле не принято лезть в воду, а с утра пораньше нам все равно придется продолжить путь?
Она умеет так посмотреть на находящегося рядом мужчину, что он потеряет уважение к себе, если немедленно не сядет. Иногда я упрекаю матушку за свой пол. Чаще, правда, я ей за это благодарен. Поспешно упав в кресло, я забыл про упреки. Теперь я, как и подобает нормальному мужчине, свободно млел от ее вида. Ей очень идет вечер, негромкая музыка, даже, если честно, сигарета между тонкими пальцами.
- А как насчет наступления ночи?
В кое-то веки надо выбираться в Агадир: здесь такая атмосфера, что даже у матерей двоих детей появляются рискованные мысли.
- Я оставил плавки в "Мемфисе". Это такой отель в Мадриде. Тоже неплохой, между прочим.
- Мой купальник в чемодане, а чемодан твой Мустафа увез неведомо куда. Что ж, буду купаться голая. - Все-таки матушка - молодец! - Только не пойму, причем тут твои плавки. Тебя никто не приглашает присоединяться.
- Я - твоя охрана. Без охраны тебе каюк. Мне твой Петя голову оторвет. А детишки будут пинать безголовое тело.
- Ты - моя головная боль. То-то я думаю: чего ты ко мне привязался? Теперь понятно: Петина инициатива!
После таких разговоров я едва не заболел, дожидаясь в шезлонге на тихом пляже наступления ночи. Несколько раз я засыпал, чтобы, очнувшись, найти глазами окно ее номера. Я вычислил его от нечего делать и теперь ждал, когда в нем погаснет свет. Дважды мимо меня шмыгали хихикающие парочки. Потом издалека доносился плеск. Галин замысел не был оригинален.
Зато большим оригиналом оказался я сам. Когда Галина медленно продефилировала мимо меня по дощатому настилу в длинном шератоновском халате, а потом утонула по щиколотку в мягком, как пух, песке, я не бросился за ней, а остался сидеть, сверля взглядом ее выгнутую спину. Даже если бы она поманила меня за собой, я бы все равно не пошел. Дух противоречия, знаете ли. Или стремление оставить лакомство на потом. Если сразу до всего дорваться... Дальше сами помните.
Она сбросила халат и вошла в воду. Океан, как и я, пребывал в смущении и не смел на нее набрасываться. В других местах он вздымался валами, здесь же пристыженно плескался у ее колен. Ей пришлось самой проявить инициативу и предложить ему всю себя.
Потом я вскочил. Вовсе меня не разобрала похоть, просто показалось, что неподалеку от лежака, на котором Галина оставила халат, полотенце и целлофановый пакет, мелькнула тень. Но сколько я ни напрягал зрение, тень не желала материализоваться. Я опять уселся. Галина вышла из воды еще медленнее, чем вошла, как будто нарочно испытывая мое терпение. Конечно, ведь она не знает, какой я кремень! Сперва она вытерла волосы, потом как бы нехотя надела халат. Я мог только догадываться, с каким выражением она смотрит в мою сторону. Мне хотелось, чтобы это был вызов и упрек.
Тень мелькнула во второй раз. Вряд ли Галина заметила непорядок, иначе, вместо того, чтобы шарить в своем пакете, бросилась бы наутек или на худой конец ко мне. Рядом с ней появился мужской силуэт. Я опять вскочил, но было уже поздно.
Океан, тоскуя по ней, ударил в берег высокой волной. В этот же момент раздался выстрел. Его почти полностью заглушил рокот откатывающейся воды. Я подбежал к Галине, упавшей на колени. Ее нельзя было ставить на ноги, чтобы не усугублять ее страдания. Я в панике наклонился к ней и услышал:
- Неужели насмерть?
- Сейчас, сейчас... - бормотал я, ощупывая ее грудь. Она отбросила мою руку.
- Прекрати! Лучше посмотри, что с ним.
Я проследил ее жест и только сейчас рассмотрел на песке под зонтиком простертую фигуру. Оглянувшись, я увидел в Галиной руке пистолет. Что ж, такова, наверное, последняя мода - выходить купаться ночью вооруженной. Мужчина, нарвавшийся на пулю, не шевелился. Я припал ухом к его холодному лицу и не услышал дыхания. Он был худ, сед, на щеках отросла щетина. Его пальцы были унизаны широкими кольцами, одет он был нелепо для этих широт - в кожаную мотоциклетную куртку со стальными заклепками.
Тошнотворное предчувствие, не дававшее мне покоя уже несколько часов, превратилось в уверенность. Я видел убитого в третий раз в жизни. При первой встрече я выдернул из-под него половик у Дениса на даче. При второй он опять вызвал у меня сомнения - что за дела у проезжего туриста на рыбном базаре? Я запустил руку ему за пазуху и забрал бумажник.
- Дай пушку, - сказал я Галине. - Я - не постоялец гостиницы. Я уйду, и убийство останется нераскрытым.
Теперь у меня было, что ответить на вопрос о преследователях. Правда, выследили нас совсем не те, кого мы опасались. Но главная беда была даже не в этом. Убитый оба прошлые раза был не один. Его напарник, с этой минуты - мститель за застреленного друга, не хуже его гонял на мощной "хонде".






"Брат идет на брата" - ситуация неуклюжая и не очень-то достоверная. Эти два брата друг на друга не пошли, а просто, исходя из своих убеждений, поддержали в гражданской войне противоборствующие стороны. Младший по молодости лет служил рядовым, старший - офицером. Победа осталась за сторонниками старшего. Спустя некоторое время, когда улеглись страсти, старший брат попытался найти младшего, но тщетно. Родня намекала, что его уже нет на родине. Для старшего это был удар: он догадывался - впоследствии догадка подтвердилась - что больше они не увидятся. До войны они дружили, к тому же родовое достояние положено передавать по наследству, а у старшего наследников не могло оказаться никак. Вся надежда была на братца, если на новом месте тот не терял времени зря.
Выйдя в отставку, старший предложил свои услуги бывалого военного летчика соседней стране, недавно ставшей независимой, благо что недвижимость, доставшаяся ему по праву первородства, находилась от этой страны на расстоянии вытянутой руки. Если он и дорожил родовым достоянием, то не из страсти к богатству, а из привязанности к месту, где оно размещалось: вождь, под чьи знамена он встал в гражданскую войну, раньше, в двадцатых годах, служил там полковником и даже расписался на мокрой штукатурке в одном из подновлявшихся пансионов. Оттуда же начался возглавленный им мятеж. Их знакомство насчитывало не одно десятилетие, но вожди редко помнят старое.
Богатство, как ему и положено, прирастало, но владелец относился к этому равнодушно. Его ценили в королевских ВВС соседей, к тому же он не забывал об участи брата и мечтал, чтобы кусочек хорошей жизни достался хотя бы племяннику. А главное, пристрастие, из-за которого он не собирался оставлять после себя потомства, поглощало все то время, которое он проводил не в воздухе, а на земле. Соседи пользовались по этой части громкой славой.






                - 12 -
Если у меня и было тайное намерение переночевать в Галином номере, события на пляже его перечеркнули. Остаток темного времени суток я худо-бедно скоротал на соседнем, общем пляже. Торговцы, днем упорно совращающие апатичных поклонников загара попытками всучить им свой товар, ночью спали сном праведников, укрывшись разноцветным тряпьем. Зато мне не спалось. То, как русалка, вышедшая из волн с напрягшейся грудью, задрапированной серебристыми струйками воды, в одно мгновение превратилась у меня на глазах в убийцу, произвело на меня неизгладимое впечатление. Я представлял, как она терзается у себя в номере, как ее бьет дрожь, как губы, обычно такие алые, а теперь бескровные, в сотый раз шепчут: "Я не убийца!" Мне уже приходилось внушать то же самое самому себе, и я знал всю бессмысленность этого занятия.
Предрассветный час обычно бывает серым и промозглым, но только не в раю. В раю он прозрачный, зеленовато-розовый. Бредя к "Шератону", я представлял себе покрытый росой полицейский "джип" и сонных полицейских, стерегущих вход. Однако ничего похожего я там не обнаружил и рискнул войти. Очаровательная марокканка за стойкой приветствовала меня ослепительной белозубой улыбкой и снова защелкала в тишине по клавиатуре своего компьютера. Горазды же здесь дрыхнуть!
Я прошел комплекс насквозь и ступил на деревянный настил, ведущий к воде. Еще шаг-другой - и я увижу ноги убитого, потом труп целиком. Сначала я решил, что труп подтянул ноги к животу от утренней прохлады, потом предположил, что он забился под лежак. Но под лежаком его не было. Его вообще нигде не было. Цепочка глубоких следов в оранжевом песке указывала направление, в котором оставшийся в живых седовласый мотоциклист унес на плечах - не волоком же он его тащил, иначе в песке сохранился бы желоб! - застреленного друга.
Теперь понятно, почему в отель не нагрянула полиция! Можно было не отнимать у Галины пистолет. Я вернулся к белозубой марокканке и спросил, как позвонить в туристическую компанию "Maroc-Voyage". Получив бумажку с телефонным номером, я уже набрал первую цифру, как вдруг меня прошиб холодный пот. Я через силу подмигнул очаровательной дежурной и кинулся к лифту.
"Кретин, кретин, кретин!" - трещало у меня в голове, пока я бежал по коридору. Как известно, я всегда заранее знаю, до чего паршиво все сложится. Я представлял себе перевернутый вверх дном номер и кровь на каменном полу. Новый труп я не хотел представлять, чтобы не скончаться от разрыва сердца, не добежав до номера.
Коридор был достаточно широк, чтобы разогнаться и высадить плечом дверь. Но громить отель не пришлось: дверь оказалась не запертой. Это окончательно убедило меня в обоснованности самых дурных предчувствий. Прежде чем войти, я постоял минуту с закрытыми глазами, стараясь унять сердцебиение.
В номере действительно царил кавардак. Куда подевалась Галина аккуратность? Сама она спала в этот райский предрассветный час ангельским сном, натянув простынь до подбородка. Угрызения совести только усугубили ее сонливость. Видимо, второй мотоциклист еще только собирался нанести ей визит, а пока рыл в безлюдном месте могилу для погибшего товарища. Я сунул пистолет Галине под подушку так, чтобы торчала вся рукоятка, чиркнул несколько слов на верхнем листочке гостиничного блокнота и удалился в ванную.
Так я и думал: она выбрала "Шератон", зная по роду работы о здешних излишествах. В частности, о телефоне в ванной. Я присел на сияющий унитаз и набрал номер.
Не буду утомлять вас лишними подробностями. Скажу лишь, что мне повезло: в офисе туристической компании бодрствовал вахтер, владевший не только арабским, но и французским, а Мустафа заночевал не у местных гурий, а в гостевой комнате офиса. Вместо того, чтобы рассердиться на побудку ни свет на заря, он пообещал немедленно прибыть и сдержал обещание.

- Сейчас я буду тебя пытать, - предупредил я Мустафу, усадив напротив себя в кресло.
- Кофе? - Над нами услужливо склонился шератоновский официант в белом смокинге.
- Два, пожалуйста... Давай по порядку. Откуда ты знаешь Дениса?
- Я - агент туристической компании. Ассоциация мсье Дени устроила в прошлом году показательный тур по Марокко для русских турагентов. Сам он бывал здесь раньше. Мы познакомились.
Мне показалось, или он действительно произнес последние два слова каким-то особенным тоном? Я сверлил его взглядом. Между ним и Денисом существовало не только бесспорное внешнее сходство. Похожим было и поведение: оба стремились помочь и помогали - эффективно, не выпячивая своих заслуг. Я никогда не считал себя везучим. Неужели я стал баловнем судьбы, и она теперь дарит мне по одному верному другу в неделю?
- Разве ты - его подчиненный? Почему, стоит ему тебе позвонить - и ты бросаешь все дела и мчишься с нами за тридевять земель? Насчет дальности поездки - вопрос особый. Сперва скажи: почему?!
- Tu veux me faire rйpondre? Pense а la rйponse toi-mкme.
"Ты обязательно хочешь, чтобы я ответил? Лучше сам подумай". От волнения бедняга перешел на французский. Знал бы он, с каким отчаянием я ломал голову над происходящим! То, на что он намекал, уже приходило мне на ум, но только как один из множества вариантов. У меня не хватало знаний, чтобы выстроить на этой зыбкой почве стройную теорию. Судя по его проникновенному тону, речь шла о сильных чувствах. Только они превращают людей в самоотверженных безумцев. Подтверждением служил я сам.
- Наверное, он пообещал скоро приехать? - Я похлопал его по колену, желая подбодрить, и тут же сообразил, что могу быть неправильно понят. Но мои похлопывания Мустафу не смутили: он был убежденным однолюбом. Наверное, и на Галин разрез он тогда не таращился, это я сам пожирал ее глазами, забыв о плюрализме вкусов и пристрастий. Я спешил сменить тему, потому что мог только оскорбить его своим невежеством.
- Тебе случайно не знакомы еще двое русских? Такие сухощавые, седые? Такие крутые байкеры?
Не думал, что он так всполошиться.
- C'йtait rien! Pour qui tu me prends? - "Ничего не было! За кого ты меня принимаешь?" - Пожалуйста, не говори ничего Дени! Двое... Что он подумает? Они - его знакомые по гей-клубу у вас в Москве. Они зашли ко мне, сказали, что приехали покататься по Марокко - странно, да? Покататься! Сказали, что Дени передает мне привет. Я предложил им чаю. Тут позвонил сам Дени. Я говорил с ним при них - наверное, нельзя было? Ты сказал "крутые байкеры"?..
- Мотоциклисты. Как ты когда-то. На таких "хондах" тысяча-другая километров - пустяк.
- Значит, это они вчера... - Он вспотел. - Зачем они меня догнали? Я им не давал... Как это по-русски? Повода!
- Успокойся, они на тебя не поку... - Я поперхнулся. - К тому же вчера вечером... - Я надсадно закашлялся, словно отправил весь кофе не в то горло. Я еще не решил, стоит ли уведомлять его о Галиной меткости в стрельбе. - В общем, им нужны мы. То есть Галина.
Он удивленно приподнял брови. Я понял, что он застрял на сексуальной колее и никак не перейдет на детективную.
- Денис объяснил тебе, почему ее надо увезти? И, кстати, почему в такую даль? Разве нельзя было скрыться на севере?
- Он сказал, что за ней охотится слишком много народу.
Это я теперь и сам знал. Почему пансионы в Мелилье и марокканский участок по соседству не дают покоя стольким людям? Я надеялся, что в конце концов найду, кого об этом расспросить. Я предпочел бы Смазанного: у меня вырос на него такой здоровенный зуб, что я с удовольствием врезал бы ему пару раз по... Я одернул сам себя: агрессивность проснулась во мне явно преждевременно, когда Агадир еще не пробудился от сна.
- Он просил ее спрятать, - продолжал Мустафа. - "От греха", как у вас говорят. Я решил отвезти ее в свои родные места. У вас говорят, что дома стены помогают.
- Это точно. Что бы мы без тебя делали?
Мы помолчали. Я отказывался представлять, о чем думает мой собеседник. Сам я вспоминал поведение Дениса и запоздало ругал себя за тупость. Хотя чем бы мне помогло проникновение в его тайну? В Москве мне казалось, что я его понимаю. Сообразив, что его хлопоты - это попытка доказать самому себе, пусть даже подвергая себя опасности, что он способен на обыкновенную мужскую дружбу, я бы, чего доброго, перестал ему доверять. Сейчас я надеялся, что он остался доволен собой. Лично у меня не было оснований для недовольства.
Потом я сделал привычный жест - хлопнул себя по лбу. Мустафа вопросительно покосился на меня. Я достал из кармана бумажник застреленного мотоциклиста, о котором вспомнил только сейчас. Документов в бумажнике не оказалось, зато нашлись деньги, что было очень кстати. Не знаю, кстати ли была фотография. Я ее сразу узнал. Мустафа - наверное, не надо было ее ему показывать - сильно прищурился, широко раздул ноздри, поджал толстые губы. Я воплощал всем своим обликом недоумение, он - жгучую ревность.
- Кто это? - Ревнивый мавр ткнул пальцем в немолодого летчика с улыбкой до ушей, снятого с Денисом почти что в обнимку.
- Я думал, ты знаешь... - разочарованно протянул я и тут же напрягся. - Зато вот этого ты знаешь наверняка.
Холл постепенно заполнялся, но народу было еще немного. Я вовремя оглянулся и сразу заметил в дверях рослого седого человека в кожаной куртке. Глубокие кресла - полезная штука: я съехал так, чтобы над спинкой выступала только макушка; Мустафу, типичного марокканца, он вряд ли узнал бы сходу. Седой подошел к стойке и задал какой-то вопрос. До меня долетели всего два слова - "мадам Сергеева", но их оказалось достаточно, так как сама мадам уже вышла из лифта. Я не зря оставил ей записку. Как всякий, чья совесть отягощена убийством, она теперь стремилась к послушанию.
- Видишь Галину? - обратился я к Мустафе шепотом. - Подойди к ней и отведи куда-нибудь за угол. Только не тащите за собой чемодан!
Без таких сцен не обходится ни один боевик. По мраморному холлу шествует грациозная женщина; грузный мужчина в костюме подбегает к ней, хватает за руку, тащит куда-то с глаз долой; другой, рослый, седой, до того скучавший, опершись о стойку, бросается за ними следом. Все трое оказываются в тесном коридорчике, куда открываются двери чуланов и подсобок. Грузный увлекает женщину за собой, рослый их настигает. Коридор ведет в тупик. Грузный не похож на человека, способного оказать сопротивление, женщина от испуга забывает, что вооружена, или помнит, но с прошлого вечера испытывает отвращение к стрельбе и готова закричать. Я тоже не специалист по силовым единоборствам, но уповаю на эффект неожиданности. К тому же я должен опередить ее крик. Я трогаю рослого за плечо, он вздрагивает, оборачивается и получает от меня зуботычину. Я же предупреждал: коридорчик узкий, грузный еле по нему протискивался. От моего удара рослый стукается седой головой о стену и падает, оглушенный. Женщина переступает через тело как ни в чем не бывало, грузный не отказывает себе в удовольствии пнуть его ногой. А вы еще спрашиваете про возможность дружбы между мальчиком и девочкой!
Теперь представьте, что было бы, если бы они поволокли за собой чемодан.

Появление в Агадире непрошеных спутников не изменило нашего отношения к этому месту. Удаляясь от него и от моря, мы грустили. Мустафа был вдвойне грустен: наверное, у него не выходил из головы летчик с фотографии. Как хорошо я понимаю ревность! Моя жена так ревновала меня к Галине, что, преодолев первый океан, не замедлила бегства. Только когда у ее ног тихо заплескался второй по счету океан, еще более широкий, она взялась за ум, не то на собственном опыте испытала бы, как все тот же Колумб, шарообразность Земли и попала домой с противоположной стороны. Меня она застала бы в растрепанных чувствах: я тоже изнывал от ревности. Когда не знаешь, кто твой соперник (к тогдашнему второму мужу мне Галину как-то не ревновалось: знатоки говорят, что с мужьями так всегда бывает; наверное, это святая правда, иначе я чаще вспоминал бы Петю), ревность буквально берет за горло.
Вот и в микроавтобусе получилось нечто похожее: окажись у меня под рукой топор, я бы долго не искал, куда его повесить. У меня уже слезились глаза. Мустафа дымил от ревности, Галина - от угрызений совести. Улучив момент, когда у нее в руке не оказалось зажженной сигареты, я подсел к ней на заднее сиденье, хотя мало что мог сказать ей в утешение.
- Напрасно ты считаешь себя убийцей, - выпалил я и сразу понял, что сморозил чушь.
Она недоуменно подняла на меня глаза.
- Пистолеты для того и существуют, чтобы из них стрелять. Кобуры не нашлось, пришлось принести его в пакете. Я как знала, что на пляже ко мне кто-нибудь прицепится. Если не тот, в куртке, так ты.
Шутка или вызов? Женщины вообще более волевые натуры. Это мужикам свойственно раскисать: достаточно было взглянуть на Мустафу. Или вспомнить, как я жил последние годы.
- Ты что, считаешь меня убийцей?
Я отвернулся и стал смотреть в заднее окно. И утвердительный, и отрицательный ответ прозвучали бы одинаково глупо. В окне я увидел нечто, заставившее меня оцепенеть.
- Уже не считаю.
Раньше я не допускал мысли, что трупы способны разъезжать на мотоциклах. Нас настигали две "хонды". Рослый и седой, получивший от меня по физиономии в хозяйственном коридорчике "Хилтона", никого не посадил бы на "хонду" убитого друга - не такой это был человек. Значит, с ним в паре нас догонял его убитый друг.
- В следующий раз целься лучше, - сказал я Галине. Мустафе я крикнул: - Гони!
Он уже успел заметить преследователей и выжимал из дряхлого микроавтобуса все, что мог. Нам оставалось преодолеть последнюю треть стокилометровой трассы. Цитрусовые плантации вдоль дороги сменились густым тростником. Мотоциклы обошли все автомобили, тянувшиеся за нами, и сели нам на хвост. Я ожидал выстрелов, но мотоциклисты прибегли к другой тактике: пристроились к нашему левому борту и стали теснить к обочине. Мустафа вильнул, попытавшись сбросить их с дороги, но не тут-то было: запас скорости у наших недругов был так велик, что они мигом унеслись вперед, развернулись и помчались на нас в лоб. Мустафа свернул вправо, чтобы избежать столкновения. Микроавтобус тряхнуло, водитель ударился головой о стойку и взвыл от боли. Мы с Галиной кинулись к нему.
Мустафе не повезло: в том месте, где его ухо пришло в соприкосновение со стойкой, торчал здоровенный болт. Теперь болт был вымазан кровью, о Мустафе и говорить нечего: в крови были ухо, шея, рукав пиджака. Он стонал и удерживал руль из последних сил. Нам с Галиной надо было согласовать действия, но мы этого не сделали и не поняли друг друга. В итоге я потащил Мустафу с кресла, а Галина заняла его место.
Я впервые наблюдал ее в роли водителя и восхищался ее прытью. Она сразу перехватила инициативу. Один мотоцикл тотчас был удален с дороги: спасаясь от неминуемого столкновения, мотоциклист предпочел короткий, но зрелищный перелет в тростниковую чащу. Видимо, это его Галина ранила прошлой ночью (я не сомневался, что она в него попала и что в тот момент, когда я его осматривал, он валялся без сознания): второй мотоциклист, переживая за друга, прекратил погоню и свернул к нему в заросли. Галина вдавила педаль акселератора в пол. Стрелка тахометра вползла в желтую зону и оказалась в опасной близости к красной, на спидометр я вообще боялся смотреть. Ошалелое мелькание за окнами говорило само за себя.
  - Как он там? - спросила Галина, выписывая скоростные пируэты вместе с дорогой.
- Вроде бы оживает. - Я вытер платком кровь с уха, щеки и шеи Мустафы. - Vrai hйro! - Героем, да еще так, чтобы понятно было только ему да мне, я назвал его обдуманно: знал, что от комплимента он взбодрится. Он немедленно расправил плечи и хотел было вернуться в водительское кресло. Я насилу его удержал.
- Отдыхай до Таруданта, - сказал я ему и, чтобы отвлечь от боли, добавил: - Помнится, там есть потрясающий отель в крепостной стене, с роскошным садом и видом на горы. Я отдыхал в Агадире и выиграл в "бинго" одну ночь в этом отеле. Что это была за ночь!
Галина свирепо оглянулась. Удушливая атмосфера ревности не рассеялась даже за время гонки.
- Не отвлекайся, - посоветовал я ей.
- "Клаб-Салам", - отозвался Мустафа, все еще морщась. - Туда ходят, как в музей. А мы не пойдем. Я спрячу вас в другом месте.
- Да, довольно с нас отелей, - поддержал я его.
- У меня все тот же вопрос, - вмешалась Галина, не оборачиваясь. - Почему мы улепетываем от мотоциклистов?
- Потому же, почему ты в одного из них стреляла. - При этих моих словах в глазах Мустафы появился испуг. Я счел бы его принципиальным противником насилия, если бы не его поведение в коридорчике; но мысль о выведении в расход, так сказать, единомышленников ему, видимо, претила.
- Нечего было подкрадываться! И потом, если я в него и попала, то, наверное, всего-то в заклепку на куртке. - Я не в первый раз обругал себя последними словами за легкомысленную расшифровку следов на песке. - Может, он хотел признаться мне в любви? Может, они гонятся за нами, чтобы подарить мне цветы?
Мустафа заерзал.
- Тебе - вряд ли, - невежливо сказал я.


Город Тарудант выставил у нас на пути розовую каменную стену без конца и края, вдоль которой перемещались на автопилоте неопрятные верблюды да растаскивали в разные стороны тяжелые фляги с водой босоногие девчонки в шароварах и цветных платьицах.
- Не скажешь, что здесь родился теперешний президент Франции, - пробормотал я. Мустафа ответил мне укоризненным взглядом. Он был готов оборонять родное гнездо от нападок.
- Куда ехать? - донеслось из-за руля.
- Я покажу. Здесь налево, вон там направо, прямо, налево...
Потеряв счет поворотам, я закрыл глаза. Мне нужно было так много всего обдумать, что мысли сбились в один плотный ком и уже не поддавались идентификации. Иногда ком начинал светиться изнутри и превращался ненадолго в чей-нибудь лик. Так я повидал Веронику, Петра, Вальку, Хорхе, Дениса, Таисию, даже почему-то несчастную Валькину жену и убитого взрывом в собственном подъезде московского журналиста Савченко - в траурной рамке, каким его показали в последний раз по телевизору. Лишенная индивидуальности, но все равно отвратная физиономия Смазанного стала сигналом, что с воспоминаниями пора кончать. Напоследок я увидел смутно знакомого горбоносого мужчину и машинально окрестил его "Сашей".
Открыв глаза, я понял, почему чередуются вспышки и зоны мрака: следуя указаниям Мустафы, Галина ехала по длинной прямой улице, лавируя между черными мешками с мусором и почтенными старцами, обсуждавшими в холодке, прямо в пыли, особенно глубокомысленные коранические суры. Мы оказывались то в тени безглазого дома-куба, то в промежутке между домами, на безжалостном солнцепеке.
- Приехали, - постановил Мустафа. Галина облегченно вытерла лоб.
- Больше я по вашему Марокко не рулю, - заявила она, как будто специально, чтобы нарваться на мое напоминание:
- Теперь оно твое.
Я не зря назвал Мустафу героем: он решил спрятать нас у себя дома, что тоже равносильно подвигу. Помнится, в соседнем государстве спутник-араб, протрясшийся с нами по пустыне полтысячи километров, остановил "лендровер" в городке-мираже, у кокетливого особняка под пальмами, и сказал: "Посидите немного. Я ненадолго, только навещу маму. Потом попьем чаю в кафе". Обижаться в таких случаях не полагается. Зато человек, бросающий вызов столь своеобразной традиции, заслуживает аплодисментов.
Аплодировала одна Галина, так как я волок вверх по лестнице ее чемодан. Мустафа завел нас в просторную квартиру с высокими потолками. Полное отсутствие обстановки делало ее еще просторнее. Мне все это было знакомо, но я с любопытством поглядывал на Галину. Она облегченно выслушала сообщение хозяина о том, что ей выделяется комната с наглухо задраенными ставнями и кучей одеял на полу и что в данный момент в кранах есть вода; скоро ее отключат и снова дадут завтра в то же время. Сам хозяин не собирался досаждать нам своим присутствием. Обещав звонить, он удрал. Спустя несколько секунд я услышал, как заводится мотор.
Галина немедленно уединилась в ванной, а я сел на одеяла в ее комнате, так как в остальных не было даже одеял, и стал разглядывать фотографию из бумажника мотоциклиста. В свое время она была единственным украшением приютившей меня подмосковной дачи. Немолодые хиппи, проницательно принятые мной за байкеров, пожаловали туда именно за ней, за что были избиты и связаны, но после скрылись при попустительстве Дениса. Фигурировавший на ней пожилой летчик превращался в ключевую фигуру событий. Проблема заключалась в том, что мне не у кого было навести о нем справки.
- Что ты тут делаешь, Андрей?
Я убрал бумажник с фотографией в карман. В чем появляется из ванной женщина в сорокаградусную жару, когда знает, что ей некого и, главное, нечего стесняться? Но любителей подглядывать в замочную скважину я вынужден огорчить: их время еще не пришло. Когда - и если, если! - оно придет, я сам посоветую им устроиться перед скважиной поудобнее ввиду продолжительности сеанса. Пока что я ретируюсь.

Город запомнился мне с прошлого раза богатым и просторным базаром, который я не смог толком изучить, предпочтя сибаритствовать в бассейне "Салама". Сейчас я решил исправить упущение. Так, по крайней мере, должно было показаться тем, кто за мной следил, - а я полагал, что таковые найдутся. Моя истинная цель заключалась в том, чтобы вывести следящих на чистую воду.
Тарудантский базар оказался наилучшим местом для достижения этой цели. По его широким рядам, укрытым от солнца тростниковыми навесами, никто не двигался быстрым шагом, переходящим в бег. В полуденный час здесь вообще было мало покупателей. Я сознательно шокировал скоростью своего перемещения торговцев фруктами и пряностями, ковриками и тапочками, кальянами и табуретками, халатами и прочей номенклатурой тысяч наименований - арабов и берберов, смуглых и чернокожих, длиннобородых и гладколицых, в тюрбанах и фесках. У преследователей был единственный способ меня не упустить - тоже перейти со степенного шага на бег. Любой, оскорбляющий дремлющий базар торопливостью, был бы мне крайне подозрителен.
Первый подозрительный не заставил себя ждать. Я приценился на ходу к изогнутым кинжалам в ножнах, но, услышав несусветную цену, заторопился дальше. Бородатый торговец кинулся за мной. Цена подверглась многократному снижению. В конце концов бородатый выкрикнул такую смехотворную цифру, что, не согласись я отдать за приглянувшийся кинжал эту сумму, он был бы вправе пырнуть меня за несговорчивость. Если начистоту, мне не было жаль денег, снятых на пляже с трупа, который потом ожил. Так у меня появилось оружие. Первый подозрительный отстал, довольный сделкой.
Я уже не осмеливался ни к чему прицениваться, чтобы не переводить в разряд подозрительных спринтеров весь торгующий люд. Моя умеренность быстро принесла плоды: я увидел две седые головы и узнал мотоциклистов. Их упорство вызывало уважение: несмотря на жару, они не снимали свои заклепанные куртки. Как они умудрялись в них бегать? Видать, я был нужен им позарез.
Но почему именно я? Вряд ли речь шла о мести за зуботычину в узком коридоре. Они упустили Мустафу - уж он-то, как местный обитатель, знал, где схорониться вместе с микроавтобусом, - и не представляли себе, где находится Галина, главный объект их посягательств. В лучшем случае они, не ведая о моем присутствии на пляже, не могли простить ей исчезновение фотографии и денег. Им оставалось курсировать по базару, дожидаясь встречи. Я бы тоже сгодился, так как рано или поздно привел бы их, куда надо.
На шоссе их трудно было обставить. Другое дело - африканский базар. Здесь я был поопытнее их. Попетляв с полчаса, как заяц, я перешел на спокойный шаг. Я был уверен, что они хлебают где-нибудь кофе, переводят дух и проклинают меня на чем свет стоит.
Я даже перестал озираться, настолько уверился, что могу минут десять ничего не опасаться. Сколько можно повторять: излишняя самоуверенность всегда выходит боком! Столкнувшись с кем-то, я пробормотал: "Пардон", но пройти вперед не смог: путь был прегражден. Происходило это в особенно темном углу базара; лиц вокруг было немало, но по большей части черных. На кого я наткнулся? Уж не на торговца ли кинжалами, вспомнившего арифметику и решившего отобрать у меня уступленную задарма антикварную вещь? Но русский язык торговец вряд ли вспомнил бы.
- Вот так встреча!
Я узнал бы этот голос из тысячи. Когда человека слушаешь, но почти не видишь, в память врезаются все особенности его речи. Отсутствие особенностей - тоже. Это лицом он не походил ни на кого и одновременно напоминал любого, голос же у него был, как у робота, собранного в южных районах России. Если бы не мои усилия, он не приобрел бы единственного отличительного признака - косоглазия. Не знаю, был ли этот его дефект заметен кому-либо, кроме меня.
Я, в отличие от него, не обрадовался встрече. Не люблю неразрешимых загадок! Как он нас нашел? Неужели показывал по всему Марокко фотографии своей "дочки"? Впрочем, от него можно было ожидать любых гадостей.
- В последний раз я видел вас на асфальте под Сеутой. Как вас туда занесло?
Он взял меня под руку. Из ближайшей лавки нам протягивали позолоченное блюдо. Со Смазанного сталось бы заказать к моему появлению блюдечко с голубой каемочкой, чтобы мне было сподручнее преподнести ему Галины бумаги. Или хотя бы адрес, по которому ее можно найти. Я спохватился, что не знаю адреса и долго буду искать улицу. Мешков с мусором хватало на любой.
- Странный вопрос! - сказал ему я.
Нам давно следовало переговорить. Если бы я столкнулся с ним в Москве, то там бы и удавил во избежание дальнейших неприятностей. Минуло две недели, как завертелась вся эта карусель, и неделя с тех пор, как я шнырял по заграницам. Подходящий срок, чтобы превратиться из компьютерного сидельца в душегуба. Окажись у меня под рукой кирпич, предпочтительно - заляпанный известкой, я бы не точил с ним лясы. Купленный только что кинжал я пока что не брал в расчет.
- Разве вы не приложили к этому руку?
Одно время я думал, что Вероника отправляет меня следом за Галиной по его наущению. Потом она сделала все, на что способна женщина, чтобы я отбросил такие мысли.
- Нет. - Он покачал головой. - В отношении вас у меня были другие намерения. Но вы заговоренный: вас пуля не берет!
На юге России действительно началась сборка роботов. Откуда еще могло взяться такое роскошное "г"? Что касается его слов про пулю, то я раздумывал, радоваться мне из-за них или все-таки нагибаться за кирпичом. С одной стороны, теперь я точно знал, по чьей инициативе меня отстреливали в Перовском районе, с другой, понимал, что он не откровенничал бы, если бы заведомо не относил меня к покойникам.
Но тут опять-таки возникала странность: я уже убедился, что он только отдает приказы, а гробить людей собственноручно не очень-то горазд; кому же он будет приказывать на тарудантском базаре? Мотоциклисты однозначно проходили по другому ведомству, а его охранника, чуть не прибившего меня колом с гвоздем и брошенного очухиваться у подножки синего "мерседеса", я рядом не замечал.
- И не лень вам таскаться по Африке? Солидный вроде бы человек!
На это он должен был ответить, как на духу, объяснив, наконец, каким таким медом намазаны пансионы в заштатной Мелилье и клочок вытоптанной мелким рогатым скотом марокканской почвы. Если бы отрицательный киногерой, уже приставивший к виску положительного револьвер, не имел манеры расписывать во всех подробностях свои преступные планы, жанр умер бы в зародыше. Следуя правилам жанра, Смазанный обязан был прочесть подробную лекцию, после чего я отдал бы Богу душу, излеченную от недоумения. За меня отомстила бы Галина: вон как хорошо она водит машину! И стрелять уже учится.
- Поверьте, оно того стоит.
Слишком уклончиво!
- А каким ветром вас занесло на погост? Что за чертовщина - выслеживать меня на погосте?
- А вы смельчак! По-моему, это вы откололи на кладбище номер. Наверное, потому и сбежали? Другой бы на моем месте вам этого не простил. Но мне мстить некогда. К тому же никто его туда не посылал. Сам заварил кашу - сам в ней и захлебнулся.
У меня осталось от рабатского некрополя противоположное впечатление: я праздновал там заправского труса. Не знаю, он ли напугал меня в Шелле, но сейчас он имел в виду другое кладбище... Меньше всего мне хотелось вспоминать жуткий эпизод с кирпичом. Я отказывался понимать, каким образом человек, лица которого я так и не увидел, мог сторожить меня у Валькиной могилы по собственной инициативе. Не знаю уж, какую кашу имел в виду Смазанный, но об участи человека, упавшего в яму с водой лицом вниз, он был хорошо осведомлен.
Нечего пихать меня в бок! Смерти моей хотите? Если бы я запросил разъяснений и получил их, то уже не смог бы выполнить свое обещание. Что я пообещал вам перед уходом на базар? То-то и оно. Лучше наберитесь терпения.
Дай я Смазанному волю, он бы точно затащил меня в преисподнюю, откуда я бы уже не выбрался. Мы приближались к бараньим тушам и белым пупырчатым мошонкам на крюках. Мясник в залитом кровью халате радостно поигрывал огромным тесаком, постукивал копытами и помахивал хвостом. Подобные уголки я склонен обходить за версту. Кинжал был медленно извлечен из ножен. Смазанный заслуживал мучительной смерти от проникающего колотого ранения в живот. Жить ему оставалось считанные секунды.
Но тут я вспомнил, до чего не люблю становиться убийцей. У меня на совести уже числились две жизни - неизвестного с кладбища и водителя "мерседеса", в Москве отдававшего предпочтение старым немытым "фордам" с забитыми окурками пепельницами. Я оправдывался тем, что оба раза действовал в порядке самообороны. Теперь я готовился поступить совсем нехорошо - нанести удар первым.
И я его нанес - только не кинжалом. Спутник как раз вел меня мимо лавки, увешанной чайниками, медными панно с изречениями из Корана и иными тяжелыми предметами. Я изо всех сил пихнул его туда. Падая, он сбил с ног пузатого хозяина. Вместе они опрокинули на себя все железное, чем была богата торговая точка. Звона и лязга было предостаточно, криков - и того больше. Я кинулся наутек.
Прежде чем свернуть, я оглянулся и увидел, что в базарном ряду, где случилось безобразие, возник непролазный затор. Торговцы мясным, мануфактурным, скобяным и всем остальным товаром, а также мальчишки с тачками и девчонки с флягами образовали галдящую толпу, через которую ни за что не сумели бы пробиться примчавшиеся на вопли с противоположной стороны седовласые мотоциклисты.

Никогда так не бегал! И никогда не бывал так не уверен, туда ли бегу. Но на сей раз мне сопутствовал успех: я посетил всего два чужих подъезда и с третьего раза взбежал по правильной лестнице.
- У Мустафы есть телевизор, - оповестила меня Галина, как только отперла дверь, которую я через секунду проломил бы ударами и пинками. Ее удивление можно было понять: видимо, она не чаяла найти в этом пустом жилище какие-либо изделия человеческих рук, кроме одеял. Мне вся ситуация была хорошо знакома: при желании она могла отыскать здесь еще много разной электроники. А вот мебели не было и не должно было быть - культурная особенность!
- Телевизор ловит Испанию, - гласило ее следующее сообщение.
- Конечно, - сказал я. - Еще Францию, Италию и CNN.
- Испания показала новости.
- Из Сеуты, - догадался я. - Не поздно ли сообщать во вторник о воскресном убийстве?
- Второй умер только сегодня. В тихой Сеуте сенсация: взрыв "мерседеса" на пригородном шоссе. - А я клялся не ослеплять вас взрывами! - Из огня не смогли выбраться двое: у одного оказалась пуля во лбу, у второго были скручены проволокой руки и ноги. Его пытались выходить, но слишком велика была площадь ожогов.
- Это тот, с колом. Очень может быть, что на его совести - как минимум один убитый московский таксист. Разве ты его связывала?
- Я - нет. Какая жестокость - проволокой! Веревка бы сгорела... Может, ты?
- Зачем? Я связал только твоего ненаглядного Васильича, и то ремнем. Вдруг это наш сеутский таксист - в отместку за московского собрата?
- Перестань. Я знаю, чья эта работа. - Она бросила в чемодан последнюю вещицу и встала. - Я хотя бы передохнула. Это тебе не сидится.
Я был о Смазанном лучшего мнения: как выяснилось, он запросто мог самостоятельно отнимать жизни и не щадил даже своих подручных. Ради удовольствия скрутить еще живому человеку руки и ноги проволокой он не стал торопиться следом за нами через границу. В следующий раз нанесу ему проникающее ранение, как только увижу!
Я не сомневался, что мы скоро увидимся. Смазанный стал теперь несравненно опаснее. Если он лично расправился со своей охраной, выполнявшей его поручения еще в Москве, значит, у него появились новые надежные помощники. Недаром мне показалось, что он шатается по базару в одиночестве: я еще не был готов видеть в каждом встречном марокканце его наймита.


Бывший зять начал наведываться, выбирая моменты, когда ее дочери не было дома. Когда та снова вышла замуж и переехала, он стал появляться чаще. Оказалось, ему теперь нужна не бывшая жена, а ее мать, и Тихоня был уже здесь совершенно ни при чем. Черное дело было сделано: человеку задурили голову и обрекли на страдания. Со временем она привыкла к нему и стала воспринимать как неизбежное зло, а может, даже не зло, а нестандартное благо. На большее, чем ее удивленное терпение, ему рассчитывать не приходилось, но он как будто больше ничего и не требовал.
Если бы она знала, что творится у него в башке, то строго-настрого запретила бы приближаться к ее дому. Она дала ему понять раз и навсегда, что он ничего от нее не добьется. Что ж, раз не ему, значит, вообще никому. Он поклялся себе, что любому, кто на нее позарится и завоюет ее внимание, он не даст спуску. Таких, впрочем, долго не находилось: он воображал, что причина - в том, что он хорошо оберегает ее от соблазна и наказывает за неуступчивость, хотя на самом деле к ней просто робели подступаться.
Когда в конце концов смельчак объявился, она встретила его с таким радушием, что сторож решил: пробил его час. Он считал, что мерзавец совершил против него сразу два прегрешения, одно другого тяжелее.
                - 13 -
- Долго мы будем его дожидаться? - спросила Галина, усевшись на чемодан.
- Может, оставим Мустафу в покое? - предложил я. - Он и так из-за нас пострадал.
- Где же ты меня спрячешь?
- Тебе уже понравилось прятаться?
Она надула губы и промолчала. На лестнице послышались шаги. Галина расстегнула сумочку, выполнявшую теперь функции не только сейфа для бумаг, но и кобуры, я схватился за свой ржавый кинжал, сознавая, что выгляжу по-дурацки. Торговец оказался жуликом.
- Отдых? - Мустафа ввалился в квартиру, отдуваясь, с пластырем на ухе. - Кушать? - От переживаний он забыл русскую грамматику.
- Драпать! - ответил я и изобразил пальцем крутящееся колесо.
- Опять?.. - От расстройства он опустился рядом с Галиной на чемодан. - Куда?
- Если от тебя не поступит предложений, мы сами помчимся, куда глаза глядят. Главное - не медлить. Сюда уже сбежалась целая свора.
- Поступит! - сказал он неожиданно. В родных стенах он набрался мужества. - Место - не проблема.
- Нас опять выследят, - уныло проговорила Галина.
- Пускай. Зато схватить не смогут. Вас будет охранять целое берберское племя.
- У меня все это вот уже где сидит! - По ее тону трудно было судить о степени огорчения. - Все-таки у меня дети...
- Помнишь, тебе захотелось по дороге цветов? - Я нагнал ее на лестнице. - Цветы я не нашел, зато купил тебе в подарок вот эту безделушку. - Я протянул ей кинжал в ножнах.
- Разве девушкам дарят оружие?
- Иногда, для пополнения арсенала, - нашелся я.

Из линялых гаражных ворот, сливавшихся со стеной дома, бесшумно, как призрак, выкатился внедорожник "ренджровер" с тонированными стеклами. Отслуживший свое микроавтобус остался в гаражных недрах. Я взглянул на Мустафу с уважением.
- Далеко ехать? - спросила Галина, усаживаясь в высокое кресло.
- Пустяк, километров триста.
- И наверняка не в сторону Мелильи.
- В противоположную, - серьезно ответил он и включил мощный кондиционер.
Примерно через час после того, как он добрался задворками до выезда из города и устремился на восток, ко мне вернулось хорошее расположение духа. Стыдно признаться, но моим настроением управляла женщина. Сам я был готов до конца своих дней колесить по этим краям, но когда она мрачнела, мне тоже становилось тошно. Когда она оживала, я приходил в двойной восторг - радуясь за нее и вместе с ней. Сейчас в пейзаже появился элемент, словно специально придуманный, чтобы ее растормошить. Я попросил Мустафу притормозить.
Прямая, как стрела, дорога разрезала надвое плантацию олив-арганий. На нижних ветках каждого дерева стояли на всех четырех или на двух задних ногах, сидели, как медвежата, или висели по-обезьяньи, вверх копытами, белые домашние козы. Приглядевшись, можно было разглядеть рогатых бестий и гораздо выше, в густых кронах. Я проезжал здесь уже во второй раз, но ни тогда, ни сейчас не мог додуматься, что им там понадобилось: то ли они мнили себя белками, то ли издевались над здравым смыслом, то ли просто питали пристрастие к свежим листочкам. Рациональное объяснение только уменьшило бы Галино веселье.
Большую часть пути до Уарзазата она продремала после этого с блаженной улыбкой на губах и ни разу не вспомнила про сигареты. Мустафа благоразумно выдыхал дым в окно. На его лице я не видел блаженства, хотя в этот раз за нами не гнались "хонды". Может, как раз поэтому?
Город Уарзазат, состоящий из единственной длинной улицы, мы миновали без остановки, чтобы, покрутившись по пыльным проселкам среди бесплодной местности, оказаться перед странным сооружением. Издали оно походило на прихотливый песочный замок, только темно-красный, цвета местных почв, вблизи - на крепость. Хорошо, что в этих местах практически не выпадают дожди, иначе крепость не выстояла бы. Одну из ее обвалившихся башен венчало огромное аистиное гнездо.
- Касба, укрепленное поселение, - объяснил я Галине, выйдя с ней из кондиционированной прохлады. Солнце уже зашло, но раскалившаяся за день земля дышала жаром. - Здесь их десятки. Одна из главных марокканских достопримечательностей.
- Разве мы туристы? - спросила Галина, послушно ссыпая мелочь в черную ладонь появившегося как из-под земли оборванца неопределенного возраста - видимо, предводителя обещанного берберского племени.
- Тиффултут, - произнес Мустафа, как заклинание. - Здесь вы будете в безопасности.
Во дворе перед входом нас встретил молодой негр. Мустафа поговорил с ним несколько минут на непонятном языке. По-арабски я тоже не понимаю, но хотя бы могу распознать этот язык на слух.
- Он - бербер, как я, - сказал Мустафа, угадав мои мысли.
Я хотел спросить, почему в таком случае он сам не чернокожий, но внутри нас ждало слишком много удивительного, чтобы отвлекаться на мелочи. Мы оказались в полутемном прохладном зале с домоткаными коврами на каменном полу и бубнами, развешанными на голубых стенах. В углах стояли низкие столики, окруженные пестрыми пуфами.
- Иногда сюда привозят целые автобусы с туристами, - сказал Мустафа. - Эта часть касбы используется как ресторан и варьете. Здесь есть гостиничные номера со всеми удобствами, но туристы в них не останавливаются. Номера держат на случай приезда важных гостей. Вы, мадам Галина, - такая гостья.
- В первый раз слышу! - По выражению ее лица было видно, что ей не хочется разбираться, каким образом она превратилась в важную гостью. Стоило ей сойти на африканский берег, как она перестала быть хозяйкой самой себе. Я подозревал, что ей уже нравится такой статус. Где ее ритуальные восклицания про Мелилью и брошенных деток?
Номер оказался так велик, что в нем можно было бы поселить целое берберское племя вместе с верблюдами. Галина положила на кровать чемодан и села рядом. Из дверей даже огромная кровать, не говоря о ней самой, казалась крохотной. До глубокой просторной веранды удалось бы доплестись только к следующему утру.
- Устраивайся. Я побуду с Мустафой, - сказал я и вышел.
В кинофильмах о наступлении важных моментов оповещает настораживающая музыка. На меня все свалилось без оповещения. Мустафа буднично сидел в углу зала и говорил по телефону. Моего появления он не ожидал: видимо, полагал, что оставшись с Галиной наедине, я не скоро выйду. Либо я ослышался, либо он оказался полиглотом. С нами он болтал по-русски, на бензоколонках общался с заправщиками по-арабски, в совершенстве владел французским и берберским, но для марокканца последнее в порядке вещей; даже услышав сейчас его беглый испанский, я не должен был удивляться: в конце концов, часть страны была на протяжении десятилетий испанской колонией. К тому же хороший работник туристической компании не лепечет разве что на санскрите. Почему тогда я увидел на его выразительной подвижной физиономии смущение, даже испуг?
Бросив трубку, он поспешил мне навстречу. Волнение заставило его перейти на французский.
- Ты должен меня правильно понять, Андре.
- Это зависит от тебя, - сказал я.
- От меня зависит очень мало. Я - всего лишь исполнитель.
- А приказывает Дени?
Он досадливо поморщился. Раньше при упоминании Дениса он мечтательно вздыхал.
Не ругайте меня за несообразительность: меня тоже осенило. Все это время я недоумевал, почему на нас махнула рукой испанская полиция. Как оказалось, я заблуждался: она предоставила нас самим себе только на короткой дистанции Сеута-Рабат. Мустафа не был похож на испанца, но это ни о чем не говорило. Его сексуальная ориентация снова превратилась в загадку. Не знаю, как вы, а я оставил этот вопрос на его личное усмотрение. В крайнем случае мы с вами познакомились с талантливым актером.
Зато другой вопросительный знак принял у меня в голове такие угрожающие размеры, что чуть не выпер наружу.
- Где же Денис?!
Мустафа развел руками. Секретный агент не обязан отвечать на вопросы. Зато в его обязанности входит контроль за собственной мимикой. Я был благодарен ему за манкирование обязанностями.
Теперь многое встало на место: и бегство на юг, и сменная машина в гараже. Увы, место друга, помогающего в трудную минуту, покинул Денис. Я ломал голову, куда его теперь пристроить.
- Сегодня будет вечер с танцами. Ты останешься поужинать или уедешь прямо сейчас?
Наверное, это был намек, что мне надо проваливать не медля, но я сделал вид, что не понял намека.

- Это вкусно? - Галина взялась было за куполообразную керамическую крышку, но я вовремя перехватил ее руку.
- Сосуд и само блюдо имеют общее название - "тажин". Тушеное мясо, пальчики оближешь. Только смотри, не обожгись.
Мы уже полакомились "пастилой" - слоеными блинчиками с мясной начинкой, присыпанными сахарной пудрой. Знойные марокканки в красных шароварах с бубенцами плавно перемещались по залу под аккомпанемент завораживающих звуков, извлекаемых чернокожими музыкантами из струнных и ударных инструментов неведомых мне названий. Два десятка туристов дисциплинированно хлопали в ладоши. Всем женщинам водрузили на головы красные фески с кисточками и дали в руки бубны. Галина выглядела в феске еще аппетитнее "пастилы".
Поведение Мустафы изменилось мало, разве что стало более властным. Он поманил к себе молодого негра, встречавшего нас во дворе, и шепотом отдал ему какое-то приказание.
- Можно мне? - спросил я Мустафу.
- Пожалуйста.
Я тоже пошептал негру на ухо. Он почему-то посмотрел на часы, потом улыбнулся и с поклоном удалился. Вечером он величественно расхаживал в ливрее и исполнял функции метрдотеля.
- Ты хотя бы знаком с Денисом? - Я хотел сбить Мустафу с толку неожиданным вопросом, но профессионал готов к любым неожиданностям. Можно было подумать, что мы уже час перемываем Денису кости.
- Он - партнер моей туристической фирмы. Когда он появился у нас в первый раз, нас познакомили, потому что заметили, как мы похожи.
Эта версия не входила в противоречие с первой.
- Он действительно звонил тебе из Москвы?
Он усмехнулся и покачал головой.
- Как же ты узнал, что он назначил нам встречу?
Он отвернулся. Я решил было, что беседе конец, но, проследив его взгляд, понял, что он смотрит на телефон. Он покосился на меня и чуть улыбнулся.
- А твой рассказ про визит мотоциклистов?
Он никак не прореагировал, только деловито подлил Галине вина. Если бы рассказ был выдумкой, он наверняка приподнял бы брови.
- Мужчины! - окликнула нас Галина и слегка тряхнула бубном. - Может, хватит о серьезном?
Я одобрял ее настроение, хотя, не будь ее, нам не пришлось бы серьезничать.
- Речь о тебе, - напомнил я ей. - Я как раз собирался спросить Мустафу, как долго ты сможешь здесь гостить. Все-таки у тебя...
- Лучше не напоминай! Ты ведь имеешь в виду мою язву от угрызений совести?
- Все зависит от самой мадам, - веско произнес Мустафа. Музыканты яростно забили в барабаны, подчеркивая важность его слов. Не знаю, поняла ли их Галина. На мой вкус, этот разговор мало отличался от ее беседы в Сеуте с самозваным папашей. Тот тоже посягал не на нее саму, а на ее бумаги. Разница сводилась к тому, что Мустафа был готов ждать.
Когда закончилось выступление и уехали туристы, мы вышли во двор, под густо усыпанный звездами черный купол неба. Контраст с дневной жарой был так велик, что Галина зябко обхватила руками голые плечи. Мустафа соблюдал дистанцию и шептался в сторонке с ливрейным негром. Потом негр поманил меня.
- Все готово, - сказал он мне по-французски и показал рукой на зубчатую громаду касбы. После этого он зачем-то ткнул пальцем в противоположную сторону, где еще висела пыль, поднятая автобусом.
- Хороший автомобиль, - сказал он. Я рассеянно кивнул. Вникать во всякие мелочи мне было сейчас недосуг.
- Я устала, - объявила Галина, обращаясь не то ко мне, не то в непроглядное пространство. Я аккуратно взял ее за локоть и повел, ощущая у себя внутри какое-то движение - то ли рвущееся наружу торжество, то ли урчание в животе, вызванное сомнениями.
Я сомневался, что она скажет, когда откроет дверь номера. Я был даже готов получить от ворот поворот, хотя счел бы это несправедливостью. Как известно, в жизни никогда не происходит так, как ожидаешь. Я зажмурился, затаив дыхание, и неожиданно ощутил горячее влажное прикосновение к щеке. Из-за моего роста ей пришлось привстать на цыпочки. Обычно реальность не дотягивает до моих ожиданий, но в этот раз случился сбой. Нарушение логики!
Из-за размеров номера цветы было бы трудно заметить из дверей, поэтому я просил, чтобы их было много. Не знаю, где чернокожий кудесник достал такое количество тюльпанов и нарциссов и где вообще достают цветы на краю Сахары; одно я знаю точно: денег контуженного мотоциклиста на эту гору не хватило бы. Говорят, если заснуть при сильном запахе цветов, проснешься с головной болью. Раз так, я не собирался засыпать.
Обычно мне присуща умеренность, но тут на меня что-то нашло. Оно и понятно: я не чаял снова оказаться в краю своей мечты, но о том, чтобы перенестись сюда с Галиной, я не смел и мечтать. Раз судьба так расщедрилась, я не захотел от нее отставать. Подозреваю, цветы сами по себе послужили бы сильным средством нажима, но я подстраховался и заказал вина. Заказ был сделан шепотом, сорт вина не уточнялся, посему в номере обнаружилось красное, белое, розовое, зеленое (молодое), просто игристое и серое (слабо-игристое) вино.
Изменять себе, так на всю катушку. Обычно при виде выпивки я не теряю человеческий облик; не был он потерян и теперь, просто я занялся делом, от которого отказался давно, как только понял, что могу обходиться без косвенных способов обольщения. Дама поощряла меня своим поведением: она не изображала ханжу, а намекала, что не прочь отведать всего.
В номере, несмотря на распахнутые двери веранды, было так жарко, а вина так много, что заниматься дегустацией удобнее было налегке. Я воспринял как должное, когда она избавилась от своего длинного вечернего платья, оставшись в туфлях и черном белье. Белье было совершенно эфемерным и ничего не скрывало. От одного выразительного постукивания ее каблучков по каменному полу меня бросало в пот. Я снял рубашку, но на этом остановился, чтобы ее не отвлекать.
- Развратник! - сказала она, пробуя серое вино. - Что ты со мной делаешь, Андрей?
- То же самое, что ты со мной.
Я запустил пальцы ей в волосы. Я простоял бы так вечность. Потом я оголил ей одну грудь. Женщина с небольшой грудью меньше склонна к самолюбованию и более отзывчива. Темный сосок затвердел от первого же прикосновения. Она убрала мою руку. Я запрокинул ей голову. Она сняла бюстгальтер и заменила его моими ладонями.
- Боюсь, это любовь. - Последний раз я ставил ее в известность о своих страхах много лет назад. Надеюсь, признание все равно прозвучало достаточно свежо. Она ответила не словами - не знаю, слышал ли вообще кто-нибудь от нее такие слова, - а телом, крепко прижавшись ко мне и лишив дара речи.
Я не смотрел на часы, но на поедание ее губ у меня ушла вечность, потом столько же - на язык, на мочки ушей с крохотными сережками, на сладострастно клокочущее горло. Потом я набросился с поцелуями на ее соски и, видимо, переполнил чашу ее терпения, потому что она отпихнула мою голову. Я прочертил языком блестящую дорожку у нее на животе.
- Ты спаиваешь замужнюю женщину, - сказала она с упреком. - Подожди.
Не напрасно я стерег смоковницу! К тому же спелый инжир - мое любимое лакомство...
Пока она была в ванной, я наведался на веранду, полюбоваться сумасшедшим звездопадом, выпил по бокалу из каждой бутылки и едва не грохнулся, снимая штаны. В зеркале мелькнул исхудавший субъект с невменяемым взглядом и недельной щеткой на месте былых усов. Галина отсутствовала недолго. Увидев ее в зеркале у себя за спиной, я, прежде чем повернуться, прикрылся тем, что оказалось под рукой, - бутылкой с игристым.
- Тебе не помешает бутылка? - Галина медленно шла ко мне. На ней по-прежнему были нахальные туфли и черные кружевные трусики. - Я помню твои желания. Раздень меня.
Разувать я ее не стал, за что и поплатился. Одно дело, когда женщина колотит кавалера по пояснице гладкими розовыми пятками, и совсем другое - когда она пришпоривает его каблучками со стальными набойками. Я мужественно стискивал зубы. Когда ее голова забилась по подушке, я накрыл ртом ее ухо и произнес срывающимся шепотом два коротких словечка. Движения головы стали чаще и резче. Я уже не видел ее лица, только плещущиеся из стороны в сторону потные пряди густых темно-каштановых волос. Потом она закричала. В огромной комнате в толще глиняного замка этот крик звучал слишком жалобно и одиноко, и я присоединил свой голос к ее.
...От такой женщины, как Галина, ласки не ждешь. Я сам был готов ласкать ее, пока она не пресытится. Но она обманула мои ожидания. Она медленно и искусно доводила меня до безумия и, пока я безумствовал, одной рукой вцепившись ей в волосы, а другой комкая простыню, пила меня, торжествуя, как я до того пил ее. Все эти годы я помнил ее вкус, а она наказывала меня за памятливость.
Потом ее губы заскользили по моему бедру, по животу, зубы ухватили меня за сосок. Извержение вулкана кончилось, землетрясение тоже, по мне пробегали последние волны изнеможения. Она подперла голову рукой.
- Ты сказал: "Я знаю". Можешь не объяснять. Я поняла.
Знать в точности, я, конечно, не мог. Это была только догадка, неосуществимая мечта.
Я с кряхтением приподнялся и налил ей вина.
- А то зачем же? - Она отпила самую малость, не оставив на хрустале следа помады. Вся помада была израсходована на меня. - Ты прав: мы слишком благополучны, чтобы я искала в Африке невесть чего. При всем уважении к отцовской воле. Конечно, никуда бы я не поехала, если бы не...
Перебивать невежливо, но правильнее не позволять таким откровениям звучать до конца. Лучше потом самому договаривать их мысленно, поливая комнатные растения и жмурясь от восторга и сожаления.
- Я этого не заслуживаю, - сказал я совершенно искренне.
- Оставь кокетство бабам! - сурово отрезала она. - Мне виднее.
Я погрустнел, видя ее грусть. Как все-таки обременительно, когда твое настроение зависит от настроения женщины!
- Почему ты не хотела больше со мной встречаться?
Она не ответила, да я и не надеялся на ответ. Она легко уступала своей женской слабости, но к душе не подпускала никого. Мать наделила ее несокрушимой волей, и другого наследства ей не требовалось. Жить она соглашалась только с теми, кого выбирала сама. Много лет назад, потеряв от нее голову, я навсегда лишил себя перспективы.
- Ты сам понимаешь, что продолжения быть не может. Все кончится сегодня.
Я знал, когда она говорит серьезно. Эта хрупкая женщина умела гильотинировать одним словом, даже тоном.
- Мне пора домой. Не хочу, чтобы Петр тебя убил.
- Он и так меня убьет.
- Иди сюда. Не хватало, чтобы ты пострадал понапрасну!

Я выполз из ворот, когда солнечный шар только-только показался из-за горизонта. Уже сейчас он был раскален, что предвещало тяжелый день. Появление вездесущего чернокожего распорядителя тоже настраивало на тревожный лад.
- Хороший автомобиль! - повторил он свою загадочное вечернее заклинание и, видя мое недоумение, показал на спрыснутый росой белый капот. - Не глядите, что маленький! Почти без пробега, магнитола и так далее. Мсье Мустафа просил постараться.
- Спасибо за цветы, - сказал я. - Вам тоже пришлось потратиться.
- Ради такой очаровательной мадемуазель я на все готов. - У него оказался хороший вкус. - Не беспокойтесь, мсье Мустафа покроет расходы.
Мсье Мустафа слишком настойчиво меня спроваживал, но я не собирался бросать ему вызов. У меня не поднялась бы на него рука ни сначала, когда он представлялся посланцем Дениса, ни теперь, когда я разгадал в нем доверенного человека Хорхе. Я доверяю друзьям своих друзей, и они могут вить из меня веревки.
К тому же мне было ясно сказано, что надежды на продолжение нет. Моя зарубежная миссия подошла к концу. С Галины станется теперь оформить доверенность хоть на Мустафу со всем испанским королевством в придачу, хоть, не к ночи будь сказано, на мерзкого типа со смазанной внешностью, если он выберется из-под медных блюд в тарудантской лавке и нападет на ее след. Кроме этих двоих, в претендентах на неоприходованное богатство числились седые мотоциклисты, временно потерявшие нас из виду. Если бы полку еще прибыло, я бы не слишком удивился.
"Я тебя обманула, - сказала мне Галина перед рассветом. - Из Рабата я звонила не Веронике."
"Так... - сказал, вернее, простонал я. По-моему, женщины превосходят мужчин ненасытностью и выносливостью. Если вас раздражают скоропалительные выводы, не стесняйтесь меня оборвать. - Что нам передает муж? Как там наши?.."
"Разве это твой вопрос? - Работа в офисе приучает к канцеляризмам. В былые времена я бы услышал: "Не твое дело!" Но несколько дней в Африке отучили ее вредничать. А вот откуда такой подозрительный тон? - Важнее, что я передала ему. Я сказала: прилетай".
То есть забирай манатки и сматывайся. Обидно, конечно, но всецело в рамках законности. Я стал шарить рукой по полу.
"Перестань, Андрюша. - "Рено-Клио" отлично ведет себя на поворотах. Галина редко называет меня ласкательно - то есть называла, и правильно делает - то есть делала: на предпоследнем слоге она так округляет губы, что это невыносимо не только видеть, но даже вспоминать. Я воспарил над креслом, но славная машинка вписалась в поворот без моей помощи. - Он не поместился бы под кроватью, даже такой огромной. Мы договорились встретиться в Марракеше".
"Почему именно там?"
Она пожала блестящими от пота плечами и стряхнула с сигареты пепел. Когда я признавался, что у меня ощущение, будто я целую пепельницу, она только продлевала поцелуй.
"Он спросил, где, я сказала: где хочешь. Он назвал Марракеш. Как бы словами "Марокко" и "Марракеш" не исчерпывались его знания об этой стране... Между прочим, мне страна тоже понравилась". - Она погладила мою руку. Я не спросил, что ей понравилось больше всего, чтобы не разочароваться, услышав про коз на оливковых деревьях.
"Зачем ты его вызвала?"
"Я все-таки замужняя женщина. - Я приподнял брови и опять сделал вид, что нашариваю на полу одежду, но она остановила меня улыбкой. - Главное, пора поставить точку во всей этой истории с наследством".
Я рассказал ей про Мустафу.
"Его я не боюсь, - задумчиво молвила она. - Раз такое дело, я бы рискнула отправиться с ним в Мелилью. После Таруданта мы, кажется, замели следы."
"А как же Петя? Кстати, когда он нагрянет? Вы же договорились!"
"Не знаю. Если меня не окажется в Марракеше, он подождет. У нас есть возможность связаться. Будь добр, принеси чемодан."
К счастью, дорога в столь ранний час была пуста. Полотно на этом отрезке было таким узким, что разъехаться со встречной машиной можно было, только съехав на обочину. Съезжала машина поменьше, уступая дорогу габаритному автобусу или грузовику. От остроты воспоминаний я не сумел бы вовремя определить габариты приближающегося транспортного средства.
Все-таки женщины - ненасытные хищницы. Пока я тащился к ней по огромному номеру с чемоданом, она не отводила от меня расширенных глаз. Лично я был готов уснуть на ходу, но организм меня не слушался и задорно откликался на ее призыв. Только загородив организм откинутой крышкой чемодана, я смог облегченно перевести дух.
В чемодане лежал ноутбук. Значит, она передумала и не отдала его Веронике. Я вспомнил Сеуту, где она попыталась сбежать, безрассудно бросив чемодан с драгоценным средством связи.
"Главное, чтобы связь была автоматической, а не через телефонистку, как здесь. Дальше оба вводят в сеть один и тот же нью-йоркский номер. Как у тебя с деньгами?"
Неожиданный переход! Я гордо расправил плечи, хотя причин для гордости не было: если бы не ее выстрел на ночном пляже, я ходил бы без гроша.
"На обратный перелет наскребу".
"Знаешь... - У нее в руках появилась сумочка-кобура. - Мне огнестрельное оружие ни к чему. Тебе он нужнее."
"Предлагаешь захватить самолет и сэкономить деньги?"
"Просто мне будет спокойнее, если ты вооружишься. Я и так во всеоружии. - Она самодовольно улыбнулась и потянулась. - А ты?"
Я сник. Она не могла этого допустить. В руках у нее появился мой подарок - изогнутый кинжал. Маленькая ладонь с алыми ногтями крепко сжала рукоятку, ржавое лезвие покинуло ножны, острый влажный язычок медленно проехался по зазубренному острию. Нескольких ударов в бубен оказалось довольно, чтобы она прониклась восточным умонастроением, хотя арабы называют Марокко "Магреб-Эль-Акса", что значит "дальний запад"... Лезвие переместилось туда, где его меньше всего ждали. У меня уже несколько часов зрело подозрение, что я оставлю в этом номере все свои силы. Раз так, лучше действительно кастрация, меняющая систему ценностей. До этого, правда, не дошло: от прикосновения холодной стали мое достоинство, вместо того, чтобы съежиться, стало прирастать на глазах.
"Вот видишь! - уважительно произнесла она. - Кинжал мне гораздо полезнее. Это будет память о тебе."
Все же гладкие розовые пятки куда лучше острых каблучков!
  ..Отгоняя слишком ранящие воспоминания, я похлопал ладонью по большой кожаной сумке, которую унес от нее, как приз. Потом, удерживая одной рукой руль, запустил другую руку в сумку. Кроме пудового пистолета, на дне оказался тонкий бумажный сверток. Я резко затормозил. Развернув глянцевую обертку, я насчитал двадцать стодолларовых купюр. Хоть я и выставил себе за эту ночь "пятерку", деньги выглядели оскорблением. Я был готов развернуться и проделать сто пятьдесят километров в обратном направлении.
Надежды питают не одних юношей и не одним старцам придают отвагу. Вдруг деньги - намек, чтобы я оставался в пределах досягаемости? Если так, я отказывался ее понимать. Где мне, если она сама себя не понимала!

На одной стрелке было написано "Тарудант", на другой - "Тафраут". Через Тарудант я мог бы добраться кратчайшим путем до международного аэропорта Агадира и максимум через сутки оказаться в Москве, сделав пересадку в какой-нибудь европейской столице. Я просил Веронику позвонить моей матушке, сказать ей, чтобы не беспокоилась, и поручить поливать мои цветы, но сомневался, исполнила ли она просьбу. И все же я пожертвовал благополучием цветов и избрал дальний, кружной путь.
В прошлый раз я не доехал до Тафраута и считал это упущением. Вспомнив путеводители, я решил, что пальмовые оазисы в узких глубоких долинах и пестрые деревушки, карабкающиеся на отвесные багровые скалы, похожие на застывшие гейзеры, сыграют роль жаропонижающего. Так и вышло. Медленно проезжая над головокружительными ущельями и восторгаясь волшебными пейзажами Предсахарья, я дышал ровнее и убеждал себя, что надо уметь жить, даже когда жизнь становится... Закончите сами. Я нашел в эфире заунывную арабскую мелодию и настроился на философскую волну.
Увы, действие жаропонижающего оказалось недолгим. Со второй отставкой оказалось так же трудно смириться, как с первой. С годами всякий человек набирается опыта и ума, но не у всякого покрывается коростой душа. Как и тогда, я не видел смысла тянуть волынку дальше. К тому же сын-старшеклассник уже не испытывал потребности в отце, вспоминал обо мне раз в полгода и пугал прогрессирующим заокеанским акцентом. На закате, подъезжая к обнесенному стенами городку Тизниту, я был близок к тому, чтобы разогнаться и врезаться в стену. Вот и судите, что за польза в сильных переживаниях. Лучше горсть с покоем, нежели пригоршни с трудом и томлением духа, как говаривал старина Екклесиаст. Об этом же битых полчаса надрывался по радио расстроенный араб.
Выезжая на широкое шоссе, последний стокилометровый отрезок перед Агадиром, я уже знал, как поступлю. Галина понесет наказание: на ее деньги я буду вышибать клин клином. Тропики казались мне более пригодным для этого местом, чем Москва, ежащаяся в преддверии зимы.
                * * *
Агадир, конечно, не Лас-Вегас, но кое-где сходство обнаруживается. Некоторые кварталы залиты ослепительными огнями, есть даже казино. Но к игорным заведениям я равнодушен, к тому же какая это кара для бессердечной Галины - просадить ее денежки в рулетку? Я объехал несколько недорогих отелей и остановил выбор на расположенном ближе всего к пляжу и как можно дальше от "Шератона", навевавшего мне теперь грустные воспоминания.
- Ну его к черту! - раздался в холле мужской голос. - Он уже все выпил. Топаем лучше ко мне, Толян, у меня осталось.
- Помню, там меньше полбутылки. Надо купить еще.
Разговор велся по-русски. Год назад соотечественников тут было раз-два и обчелся, но торговцы все равно выучили кое-какие русские словечки. Я по старой привычке сторонюсь за рубежом соотечественников, хотя любители щеголять в "трениках" среди них уже перевелись. Двое, озабоченные главной национальной проблемой, производили благоприятное впечатление. У Толяна, более загорелого, даже оказался приличный английский.
- Mister, - обратился он ко мне в лифте, не вытерпев жажды. - Where can we buy...
- Тут этого добра полно. Помнится, один магазинчик есть прямо рядом, на углу. Торгует, кажется, до десяти.
- Во! Везде наши люди! Ну, спасибо, друг! Присоединишься?
- Я только что приехал, очень устал. Но все равно, спасибо. Может, загляну. Какой на всякий случай номер?
- Шесть-двадцать. Давай!
Я немного полежал, не расстилая кровать. Может, вы помните, сколько раз я высыпался за две недели, а я забыл, когда это было в последний раз. Стоило мне задремать, как дала о себе знать давно изжитая дурная привычка юности. Плохое влияние передается быстрее чумы. Я поднес к глазам часы и тут же вскочил. До закрытия магазина оставались считанные минуты. Я не стал дожидаться лифта, а сбежал с седьмого этажа по лестнице, радуясь, что нашел способ временно побороть тоску. Тень трезвенника помахала мне вслед.
В магазине толклось несколько местных жителей, еще не успевших захмелеть. Чернокожий хозяин посмотрел на меня с уважением и, не спрашивая, завернул в коричневую бумагу бутылку виски. Наверное, Толян с приятелем успели меня опередить и запросили самое сильнодействующее средство.

В августе 1971 года король летел из Франции домой. За штурвалом его лайнера сидел старший брат человека, сгинувшего тридцатью годами раньше на чужбине. За месяц до этого, в день, когда королю исполнялось 42 года, армия подняла мятеж и покусилась на августейшую жизнь. С жизнью рассталась сотня его гостей, сам же король спрятался в одной из ванн своего огромного дворца и уцелел. Зачинщики были осуждены, многих казнили, но напрасно король утверждал, что недовольство искоренено. Лайнер догнали и обстреляли из пулеметов три истребителя его собственного воздушного флота.
Как рассказывал потом журналистам сам король, он лично вышел в эфир и объявил экипажам истребителей, изменив голос: "Тиран мертв!" Это спасло ему жизнь. Летчик не считал себя вправе опровергать венценосного работодателя и никому не поведал, что это он произнес в микрофон спасительные слова, пока монарх лежал в проходе между креслами.
В награду за находчивость и молчание король пожаловал своему спасителю маленькое имение как раз по соседству с его собственностью, только по свою сторону границы. Обретя в соседней стране недвижимость, летчик приобрел право на второе гражданство. Принимая из рук короля дарственную, он получил настоятельный совет наведаться к юристу, управляющему делами имения, чтобы получить на правах полноправного гражданина то главное, чем, собственно, и был хорош королевский подарок. Юрист не подвел, зато новый хозяин сильно удивил юриста. Вместо того, чтобы толком разобраться, чем отныне владеет, он снова сдал сокровище на хранение и поспешил устроить очередной забег по злачным углам соседней страны. Там он мог удовлетворить основную склонность своей жизни, которой уступала даже тяга летать.
Основную свою склонность он не считал грехом, в отличие от одного мелкого, но обременительного грешка, от которого давно хотел избавиться. Каждому, к кому он прикипал душой и от кого добивался взаимности, он от избытка чувств клятвенно обещал завещать свое имущество. Все будет в целости и сохранности - ведь он ничего не растранжирил, наоборот, следил, чтобы богатство прирастало. Последние десять лет своей жизни он шепотом добавлял к этим обещаниям, что счастливчик получит среди прочего сокровище, которое прославит его на весь мир. В подтверждение искренности своих намерений летчик исправно фотографировался с каждым будущим наследником.

На счастье, никто из партнеров, которых он обещал осчастливить, не верил ни единому слову: это была очевиднейшая шутка, неуклюжа  я, но простительная ввиду иных заслуг шутника. Он и вправду не помышлял об изменении завещания, в котором давно фигурировал племянник и его потомство, ежели таковое народится. Но рано или поздно кто-то должен был не пожелать смириться с тем, что старый пилот-любовник изволит шутить. Тем более, когда тот улетит навсегда.
                - 14 -
- Тебе нехорошо? - спросил низкий женский голос по-французски.
Я с трудом оторвал щеку от липкой стойки - в барах недорогих отелей редко вытирают стойки, - взглянул на обладательницу незаурядного голоса и ответил, ловко балансируя на высоком табурете:
- Наоборот, мне отлично!
Создавая меня, Творец особо не церемонился и, наверное, не слишком упирался, когда на меня положил глаз Его хвостатый антагонист. Последний терпеливо дожидался, когда я снова пожалую в Марокко. Первую засаду он устроил мне в некрополе Шеллы, вторую - в баре. Незаурядным был у сердобольной особы не только голос. Не знаю, называют ли здесь обладательниц такого цвета кожи мулатками. Чертами лица, особенно разрезом глаз и вырезом ноздрей она походила на Галину - недаром я во всех женщинах ищу сходство с ней, - но была крупнее, основательнее. Ее облик был напрочь лишен трепетности. Если мужчин в ее присутствии и охватывал трепет, то не из-за восхищения, а из-за грубого вожделения. Мое намерение выбить клин клином было близко к осуществлению. Оспины на скуластом лице мне не помешали бы, напротив. Я хотел быть грубым и приветствовал дефекты.
- Уходишь? - Толян и его приятель привстали, провожая меня и мою спутницу почтительными взглядами. Во взглядах их дам читалось что угодно, только не почтение. Толян с приятелем действовали по старинке: не желая рисковать с местной экзотикой, они довольствовались русскими красавицами с соломенными волосами.
  - На пляж! - сказал я и покачнулся.
Лучше бы это был пляж "Шератона", подметенный песочек, дорожка до полосы прибоя, тот самый лежак. Там мне было бы проще представить, что за мной наблюдает Галина. Ох, и показал бы я ей!
Женщина упруго шагала рядом. Казалось, ее устраивает моцион. Я остановился, встал с ней лицом к лицу, положил руки на ее каменные ягодицы.
- Здесь патрули. Только в номере, - постановил низкий голос.
...Я удивлял сам себя. После прошлой ночи я вроде бы должен был лежать трупом, а не творить чудеса. Видимо, происходившее тогда и сейчас отличалось не только внешней конфигурацией, но и содержанием.
Женщину не могло удивить ничто. Она уже полчаса неподвижно стояла на четвереньках с задранным подолом, упершись курчавой головой в матрас. Каменные ягодицы жили собственной, отдельной жизнью.
Если вы решили, что я стремился сделать ей больно, значит, я негодный портретист. Вон сколько времени я малюю автопортрет, а зритель все не разглядит, что на нем! Желающих насиловать и унижать хватает и без меня. Я старался излечиться и пригласил опытную специалистку с намерением щедро оплатить ее профессионализм. Да, Галиными деньгами - в этом также состояла месть!
- Сколько с меня? - спросил я, пролежав несколько минут ничком. Женщина, наверное, не расслышала вопрос.
- Ты все доказал? - прозвучал совсем близко низкий голос. Я недоуменно приподнял голову. - Что ты доказываешь? Я не спрашиваю, кому. Наверное, самому себе тоже?
Она сидела рядом. Я медленно провел пальцем по ее мокрой мускулистой спине.
- Я очень тебе благодарен. Разреши, я проявлю благодарность.
- С тех, кто со мной развлекается, я беру деньги. С тобой я чувствую себя врачом. - Она засмеялась. - По образованию я медсестра, представляешь? Считай, что тебе бесплатно оказана первая помощь.
Я привык чтить мудреца, изрекшего: "Чего еще искала душа моя, и я не нашел? Мужчину одного из тысячи я нашел, а женщины между всеми ими не нашел". С первой частью изречения я соглашался, помня Вальку, но на справедливость второй сейчас совершалось покушение. Я хотел исцеления, а не низвержения своих убеждений.
- Сколько все-таки?
Она оглянулась и сказала с сожалением:
- Я стою сто долларов.
Я сунул ей Галину бумажку. Больше она не произнесла ни слова. Быстро одевшись, она ушла, неслышно затворив за собой дверь. Я побрел к двери, чтобы выключить верхний свет. По пути я отбросил ногой полупустую бутылку из-под виски и наступил на какой-то фантик. Нагнувшись, я поднял с пола свою скомканную купюру. Я выскочил в коридор в костюме Адама и услышал, как задвигаются створки лифта. Я остался в ее памяти козлом без фантазии, который никогда не взберется на оливу.

  Обожаю прибой! Его кипение так изменчиво, что на него можно любоваться без конца. Если кто часами глубокомысленно таращится на пенные волны, можно поклясться, что в голове у такого созерцателя полная пустота. Говорят, это и есть напряженнейшая мозговая деятельность. Чудны дела Твои, Господи!
Так, с пустой головой, я брел среди брызг по бесконечному агадирскому пляжу сначала в одну сторону, мимо верблюдов под багровыми попонами, катающих по дюнам ребятишек, потом в обратную, мимо огороженных разноцветными канатами островков - гостиничных пляжей, где дамы загорают без лифчиков к радости аборигенов и полицейских, дежурящих на песчаных холмах, как сурки на кочках. К концу прогулки, занявшей почти весь световой день, я мысленно подписал себе приговор за дезертирство. Погнавшись за бабой невесть куда, я предал забвению свое истинное предназначение. Не знаю, долго ли еще смогу его от вас утаивать. Вспоминая свой компьютер, увязший в бумагах, как в снегу, и Москву, уже получившую, судя по сводке, первый заряд снега, я клял себя за опрометчивое бегство.
- Ну, ты и обгорел! - услышал я на закате, вернувшись к своему гостиничному полотенцу, джинсам и ботинкам.
Я наткнулся на Толяна с компаний. Одна из русских красавиц протянула мне тюбик с кремом от загара.
- Что завтра делаешь? - спросил меня Толян. Я хотел ответить, что понятия не имею, что буду делать через час, через два, тем более завтра. Что я вообще делаю на этом свете? Я изобразил ладонью взлетающий самолет.
- Как, уже? - хором ахнули обе красавицы. - А мы хотели позвать вас с собой.
- Куда это? - безразлично промычал я.
- Говорят, тут недалеко классные водопады, - сказал Толян.- Мы заказали большую машину. Хочешь с нами? Ты ведь знаток. Был там? Улететь всегда успеешь.
- Действительно... - рассеянно отозвался я.
- Все, заметано!
Я промолчал, чтобы их не расстраивать. Самолет на Касабланку вылетал в семь утра. Я решил выспаться. Чтобы бросить в пустую сумку зубную щетку и пасту из севильской аптеки, требовалось две секунды - я засекал.

Меня разбудил стук в дверь. Стучали тихо, но я все равно проснулся - видать, совсем разучился спать. У бассейна бухала музыка, в распахнутое окно заглядывала полная луна. В ее свете можно было бы читать, но еще Екклесиаст знал, что "много читать - утомительно для тела". Я решил не подходить к двери. Если бы ко мне наведалась вчерашняя сестра милосердия - жаль, я так и не узнал ее имя, - у меня не хватило бы на нее душевных сил; больше мне никто не был нужен.
Зато сам я явно кому-то понадобился. Дверная ручка пришла в движение. Я поспешно повернулся на бок и притворился спящим. В комнату вошел на цыпочках какой-то человек. Я лежал, не шевелясь, и наблюдал сквозь ресницы за действиями гостя. Он довольно долго стоял неподвижно, следя за мной. Поверив, что я сплю, он двинулся в обход кровати. Это был молодой араб. Я никогда его не видел - вернее, видел сотни раз: за прилавком, за столиком кафе, на тротуаре, подпирающим спиной стену или присевшим на корточки. Именно такого, типичного сверх всякой меры, мой смазанный ненавистник первым заманил бы себе в подручные.
Гадать, как они меня выследили, было бесполезно. К тому же долгое гадание могло привести к летальному исходу: я услышал слабый щелчок и узрел у него в кулаке нож. Два дня подряд я балансировал на грани самоубийства, а теперь, когда моей жизни взялся угрожать кто-то другой, вдруг страстно ее полюбил. Страсть помешала мне сообразить, что я вряд ли нужен Смазанному мертвым.
Кроме памяти, у меня сохранился от Галины только пистолет, пробывший ее собственностью сутки. Прежде чем уснуть, я отхлебнул из горлышка виски, потом взял в руки "магнум", вспоминая, как она отдала его мне, как лизала после лезвие кинжала... Посреди этих нелегких воспоминаний меня сморил сон. И пистолет, и бутылка остались в кровати. Поразительно, что я успел закрутить пробку! Я нащупал под простыней нагретую рукоятку и стеклянный сосуд.
Непрошеный гость наклонился надо мной. Вряд ли он собирался меня убить - скорее, думал выведать под страхом смерти, куда подевалась Галина. Но рассуждать логически я стал только потом. К тому же, выведав необходимое, он мог бы зарезать меня на всякий случай. Мой вопль разбудил бы всю гостиницу. Точно такой же эффект произвел бы выстрел и его вопль.
Ввиду всего вышесказанного я хватил бутылкой о нижнее ребро кровати. Резкий дух спиртного лишил непьющего араба бдительности, и я успел с размаху полоснуть его "розочкой" по горлу. Буханья музыки под окном оказалось достаточно, чтобы его предсмертный хрип достался мне одному. Этот звук я не забуду до конца своих дней. Вот что такое подручные средства! Из трех убийств, которые я записал на свой счет за неполные две недели, два были совершены чем придется, да и жертвы были мне неизвестны. Все три раза я действовал в рамках вынужденной самообороны, но совесть почему-то отказывалась принимать это во внимание.
Я накрыл труп простыней. Десять секунд на одевание, пять на проверку, в кармане ли паспорт, еще десять - на ствол, сумку и камеру, две - на щетку с пастой. Через двадцать семь секунд, стараясь не смотреть на залитую кровью кровать, я тихо вышел из номера и аккуратно захлопнул дверь. Смазанный мог навербовать сколько угодно пареньков с улицы, и мне не хотелось вступать в единоборство со всеми.
Я уже добежал до лифта, как вдруг сообразил, что выходить нельзя: вдруг меня подкарауливают? Я спустился на один этаж и нашел номер 620. За дверью играла отечественная эстрада. Я облегченно вздохнул и постучался. На стук не ответили, я постучал еще. Дверь распахнулась. Белокурая красавица, одолжившая мне на пляже пузырек с кремом, запахнула на груди халат и поманила меня в номер. Ее подруга скромностью не страдала: она лежала на кровати и подставляла другу Толяна то один, то другой участок своего богатого тела. В кресле сидела со скучающим видом еще одна женщина.
- Видишь, Мань? - воодушевился Толян. - На ловца и зверь бежит. Видали мы вчера, что это за зверь! - Он подмигнул мне, Маня оживилась. Я попятился от этой вакханалии обратно в коридор.
- Просто не спалось, слонялся по отелю, гляжу, у вас тоже не спят... - Свою большую сумку я не сумел бы объяснить, но Толян был тертый калач.
- Понял! - Он снова подмигнул. - Мешают спать? Понятное дело, ты теперь у них в активе. - Они кинул мне ключ. - Пойди, перекантуйся в Пашкином номере. Он тут надолго застрял. Едешь завтра с нами?
Вся моя надежда была теперь на них. Я кивнул и ретировался.

День был на исходе, моя жизнь, судя по всему, тоже. Меня настигали сразу трое. Я недооценил Смазанного, вообразив, что в его дружине состоят теперь одни марокканцы: судя по тактике, группа преследования являла собой настоящий интернационал, а это не оставляло мне шансов на благоприятный исход. Каждый из троицы избрал собственную траекторию, соответствующую его происхождению и наклонностям. Один, судя по ругани - сын лесистой среднерусской равнины, мелькал среди апельсиновых деревьев, хотя не смог бы спрятать даже за самым толстым стволом свою внушительную фигуру. Другой, не иначе - хитроумный галл, перемещался по сильно пересеченной открытой местности, стремительно сокращая разделявшее нас расстояние. Но больше всего меня тревожил их третий сообщник, местный житель: его я потерял из виду.
Зря вы ждали появления усатых туземных полицейских, готовых без жалости покарать убийцу своего соотечественника. Они не потащились бы за мной в глушь, а преспокойно сцапали бы после экскурсии. Пока что предстояло избегнуть другой напасти.
Я бежал в сторону водопада, низвергавшегося узким потоком с большой высоты и орошавшего окрестности водяной пылью. Называть его спасительным отсутствовали основания, но и смена направления бегства не сулила спасения: рядом с притулившимся у основания скалы ресторанчиком, где остался недоумевать Толян со своей гоп-компанией, я боялся обнаружить основные силы противника.
Спустя еще несколько секунд мой бег прервался по естественной причине: я вылетел на высокий живописный обрыв, где узрел двоих безмятежных сынов Магриба. Вопреки принятой среди их единоверцев моде, эта парочка ограничила свое одеяние скромными черными плавками.
- Мсье! - донесся до меня радостный дуэт.
Обстоятельства вынуждали меня видеть спасителей в ком угодно, в том числе в любителях солнечных ванн. Но, как я тут же убедился, эти оригиналы предпочитали натуральную ванну, пускай холодную и поблескивающую далеко внизу.
Сначала в бездну сиганул тот, что постарше - видимо, жизнь в одних плавках уже не казалась ему большой ценностью. За ним без промедления последовал молодой ученик. Оставшись на гранитном уступе в одиночестве, я глянул вниз. Вместо двух бездыханных тел я увидел в прозрачной зеленой пучине всего одно, отнюдь не бездыханное: молодой прыгун бойко плыл саженками к валуну, на котором уже обсыхал его почтенный наставник. Последний подсказывал мне выразительными жестами, что за представление положено расплачиваться.
Я оглянулся, утирая мокрое лицо. Хитроумный галл перепрыгивал с камешка на камешек, зловеще поглядывая на меня, упитанный и загорелый соотечественник не менее зловеще вывалился на опушку сада. Мне оставалось только повторить подвиг алчных прыгунов, но я задумался, что предпочтительнее - смерть от удара об воду или мучения и побои, не менее эффективно ведущие к перемещению на тот свет.
Мои раздумья были прерваны: из-за края обрыва появилась смуглая рука третьего преследователя. Рука схватила меня за ногу. Нога была голой, что меня и уберегло. Будь я в джинсах, штанины приобрели бы от мелкого холодного душа приятную влажность, и руке было бы только удобнее лишить меня последнего шанса. Но я выехал на спасительную экскурсию в шортах, так что рука, владелец которой не торопился демонстрировать мне свою физиономию, заскользила по мокрой коже. Прыжок так или иначе должен был состояться и был только ускорен на доли секунды. Я полетел вниз. Шум водопада заглушил мой истошный крик.
Вынырнув, я не сразу понял, где оказался. Ад вроде бы не должен быть таким холодным, рай - таким мокрым. Удар головой обо что-то твердое вернул меня к действительности.
Под водопадом тянулась вереница идиллических прозрачных заводей, отгороженных одна от другой перемычками из валунов. Я выбрался на скользкие камни и задрал голову. Мои преследователи воссоединились и неподвижно наблюдали за мной с головокружительной высоты сквозь влажный туман. Они не размахивали руками, не кричали мне обидных слов и не грозили пальцем, что лишний раз свидетельствовало о серьезности их намерений.
На лицах арабов в плавках, сидевших неподалеку на корточках, читалась оторопь. То ли они приняли меня за конкурента, то ли решили, что я таким самоубийственным способом пытаюсь избежать платы за представление. Блаженное существование посреди пышной природы не позволяло им предположить во мне жертву чьих-то преступных посягательств. Скромный люд, приспособившийся кормиться при водопаде, вообще не имел представления о свойственной некоторым двуногим порочности. Порок здесь олицетворялся ишаком, прохлаждавшимся неподалеку в теньке. Если не ошибаюсь, отличающее эту породу упрямство не входит в перечень смертных грехов.
Оставив аборигенов недоумевать, я стал в ускоренном темпе штурмовать холодные заводи одну за другой. Несколько дней назад я уже поставил рекорд - в беге с препятствиями по запущенным кладбищам. Валуны оказались барьерами посерьезнее. Пока я елозил по ним животом, преследователи разгадали мой маневр и бросились туда же, куда и я: к ресторанчику, где жарились на солнце машины. Но у меня, совершившего перемещение по вертикали, оставалась фора. Я с большим отрывом достиг "лендровера", выхватил из него свою сумку, потом подскочил к чьему-то видавшему виды малышу-"пежо" и плюхнулся на сиденье. Мне опять повезло: из замка торчал ключ. Раньше я воображал, что вождение в мокром виде сопряжено с трудностями, но, как оказалось, безосновательно: спасающему свою шкуру мало что способно воспрепятствовать, разве что пуля.
Последняя не заставила себя ждать: хлопок - и заднее стекло пошло мелкими трещинами и рухнуло в салон. Я на двух колесах перелетел мост и помчался прочь от водопада, поднимая тучи пыли. Компания, потащившая меня любоваться водопадом и тем временно спасшая, основательно допекла меня своим неуемным весельем. Мысль, что все пятеро будут теперь долго отплевываться, мирила меня с действительностью. Больше ничего отрадного я в ней в тот момент не находил.
Я пытался выжать из пожилой машины максимум, но этому сопротивлялась и она сама, и узкая извилистая дорога. От асфальтового покрытия остались только островки, путь то и дело перегораживали оползни. Преследователи играючи настигли бы меня на своем джипе. Меня могло спасти чудо - или хитрость. Требовалась также новая порция удачи.
На одном из виражей я оглянулся и увидел позади нагоняющий меня столб пыли. Потом обзор загородила банановая роща. Впереди меня ждал крутой поворот. Я резко затормозил и выпрыгнул из машины. Кажется, без падения машин в пропасть не обходится ни одна картина этого жанра. В нашей на одну машину уже свалился мост, но падений в пропасти еще не было. Я поднатужился и без сожаления исправил упущение.
Хронометраж оказался верным: джип подрулил к повороту спустя считанные секунды после взрыва. Троица вылезла и задумчиво уставилась на пылающий внизу остов. Марокканец поманил к себе местную девочку лет десяти, предлагавшую редким туристам простодушные самодельные амулеты, сплетенные из травы.
Притаившись в кустах, я не прислушивался к непонятному разговору, а пытался угадать свою судьбу по жестам. Скорбная отмашка свидетельствовала, что девочка рекомендует считать задымленную пропасть моей могилой. Парламентер опрометчиво понадеялся на общий язык и взаимопонимание с соплеменницей, а та больше оценила полученные от меня сто дирхемов.
Хитрый галл был готов оскорбить дитя недоверием и побывать у догорающей машины, чтобы лично засвидетельствовать мою кончину. Но посланцу среднерусской равнины, бывшему у них, судя по всему, за главного, не терпелось, как водится, отчитаться перед начальством о совершенном недобром деле. Джип запылил дальше.
Девочка проявила благоразумие и еще минут двадцать неподвижно сидела на камешке, как изваяние скорби по неудачливому европейцу, расставшемуся с жизнью у нее на глазах. Я по достоинству оценил ее выдержку и приготовил еще одну сотенную бумажку.

Фургон с овощами доставил меня к берегу океана. Дальше водитель попутки сворачивал на север. Мой путь лежал на юг. Я слез и помахал доброму мавру рукой. Шоссе отделяли от пляжа несколько сот метров пыльной пустоты, которые я неторопливо преодолел пешком, закинув сумку за плечо. Недруги поверили, что я отправился к праотцам, и прекратили преследование. Мне срочно нужно было прийти в себя. Я знал по опыту, что лучше всего этому поспособствует шум волн и одиночество. Пара домиков на колесах, сиротливо белевшая над пляжем на фоне предзакатных небес, только усугубляла ощущение затерянности. Толян и остальная братия, наблюдавшие за моим поспешным бегством из-под водопада, наверняка ломали голову над моей участью. Я был готов преподнести им вечером сюрприз, представ живым и невредимым.
Я долго расхаживал по широченному пляжу, то заходя в воду, то пятясь от волн. Прибрежные жители проявляют по всему свету поразительное равнодушие к могучей стихии, по соседству с которой им посчастливилось родиться. Они видят в ней источник пропитания, боятся ее разгула, но не ждут ни прибавления сил, ни просветления и селятся от нее подальше. Только что мне грозила гибель, но соленый воздух, слепящий простор и безлюдье вернули желание жить.
Спустя некоторое время шестое чувство заставило меня обернуться. Неподалеку от белых фургонов стоял человек. Его неподвижность подсказывала, что его прислала сама судьба. Я догадался, что посланец явился по мою душу. Его не с кем было сравнить, но я сразу испытал почтение к его богатырскому росту. Я обреченно поплелся через пляж, как амфибия, завороженная взглядом толстой рептилии. Я уже узнал его, он и подавно знал, чья фигура маячит внизу.
- Хватит, - пробасил он, дождавшись, пока я вскарабкаюсь к нему на обрыв.
- Как ты меня нашел? - осведомился я.
- Мне сказали, что вы потащились на водопады. Другого пути оттуда нет. Я ждал на повороте. Сначала джип, потом драндулет с морковью и с тобой, потом "лендровер" с остальными лохами. Цени: я дал тебе отдышаться. Теперь выкладывай, где она.
Я имел в ввиду иную глубину поиска, но оставил подробности на будущее.
- Не знаю, правильно ли ты понимаешь происходящее, - сказал я Петру под рев волн.
- Ты мне горбатого не лепи! Куда ты ее подевал?
В его вопросе были неясны две вещи: готовность выяснять отношения, а не вколачивать меня в сухой африканский берег, и выбор слов. Можно было подумать, что он интересуется судьбой неодушевленного предмета.
- Не волнуйся, сейчас все узнаешь. Тебе понятно, зачем я здесь?
- Так бы и прибил! Это я задаю вопросы.
- Придется подчиниться. Я спасал ей жизнь. Иначе не было бы этого разговора.
- Спасители нашлись бы и без тебя. Откуда такая забота?
Интересно, стали ли бы вы отвечать ему, как я. Вряд ли. Тут потребовалась вся моя патологическая правдивость. Что до способности предвидеть неприятности, то она давно приказала долго жить, иначе я не допустил бы появления избыточного количества охотников спустить с меня шкуру.
- Ты хорошо знаешь, как она жила до тебя? - Представляю вашу реакцию: вы крутите пальцем у виска, жмуритесь в ожидании неминуемой расправы, пренебрежительно машете рукой. И все же я не взял свои самоубийственные слова назад, а только усугубил свою вину, добавив для пущей ясности: - Я не о прежних мужьях.
Петр уже признался в сильном желании меня прибить и сейчас не мог не поступить соответственно. Огромная ладонь сжалась в еще более огромный кулак. Свет в моих глазах заранее померк. Утешала разве что мысль, что я гибну честным человеком. Но погибнуть не пришлось.
- Гад! - услышал я. - И она хороша!
Действий за словами не последовало. Петр не стал бы князем сантехники, если бы не ладил с логикой. Истребив меня, он уменьшил бы шанс отыскать пропажу. Поэтому он всего лишь сгреб меня за рубаху.
- Ну?!..
- Прежним ее мужьям ты тоже бил морды? - Не всякий в моем положении сохранил бы кураж задавать риторические вопросы. - Зачем такая злопамятность? Недаром ты на ней женился: сам знаешь, мимо нее невозможно пройти и не оглянуться... Может, не будь меня, она бы не развелась со вторым мужем и не вышла потом за тебя.
При всей опасности таких разглагольствований цель была достигнута. Петр был не из слабоумных, у которых при звуках осмысленной речи чешутся кулаки. Просто этот детина, как теперь выяснялось, умел не только загонять лохам смесители и играть в рулетку, но и переживать. Я подпустил лести:
- Раз у нее есть ты, все остальные отдыхают. Лучше перейдем к делу.
- Переходи. - Ему было нелегко совладать с гневом, но он поднатужился и убрал руки.
- Как ты докажешь, что ты с ними не заодно?
- Совсем взбесился? Чего еще доказывать? Гляди мне!
Я и так глядел на него во все глаза. Законы жанра требовали подвергнуть его пристрастной проверке, но проще и безопаснее было прислушаться к внутреннему голосу, а он нашептывал, что Петр не высматривал бы меня на пустынном берегу, если бы дул со Смазанным в одну дуду. Здесь он выглядел такой же, если не более, трагической фигурой, какой мнился себе я сам. Иных доказательств не требовалось. Да и домогаться их у мужа, у которого украли жену, было бы как-то непорядочно.
- Галина передает тебе привет.
Он уперся в меня налитыми кровью глазами, как бык в пикадора.
- Долго ты будешь мотать мне кишки?
Вот она, людская неблагодарность! У меня этого и в мыслях не было.
- Что тебе стоит включить ноутбук? Наверняка увидишь голубку с оливковой веточкой.
Я испугался, что он озвереет от иносказания. Вдруг он профессионально отвергает все, кроме сухого осадка?
- Ни хрена там нет! Иначе на кой бы ты мне сдался?
- Поезжай в Марракеш и жди там, как вы договорились.
- Ишь, ушлый! Сперва пара вопросиков на засыпку. Почему Марокко?
На это у меня был ответ - неполный, но все равно длинный.
- Тебе пришлось бросить детей на тещу? - заискивающе спросил я под конец.
- Не говори! - Он уже был готов беседовать со мной на равных. - Дети еще ладно, но дела-то на тещу не бросишь! Сиди тут и жди незнамо чего...
Как вам моя находчивость? Чувствовалось, еще немного - и я завоюю право закинуть руку ему на плечо. Для этого, правда, пришлось бы уподобиться баскетболисту, забрасывающему мяч в корзину. Мы медленно брели вдоль пляжа, подставляя лица клонящемуся к закату солнцу. Петр уже проявлял готовность разбираться в ситуации с толком и с расстановкой.
- Погоди. - Он остановился. - Почему вы сами ее спрятали? Кликнули бы меня, я бы мигом ее отсюда эвакуировал. Шли бы эти земли с пансионами куда подальше! На наш век хватит мраморных толчков.
- Говорю же: я тебе не доверял. - Какая-то доля правды в моем ответе была.
- А теперь доверяешь?
Вместо проникновенных слов о мужской солидарности я молча кивнул. Этого ему хватило. Он опять зашагал, оставляя в мокром песке огромные следы. Я нагнал его.
- Они пытались отнять у нее документы и убить меня. В Москве они убили моего лучшего друга. - Конспект был донельзя куцым, но он окунулся в родную стихию и изготовился слушать дальше, не перебивая.
- Понятно, зачем ты потащился с зеваками на водопад, -пробасил он под конец. - Твой Тиффултут, поди, в противоположной стороне?
Можно было сказать и так. Его спокойный тон и ясный взгляд свидетельствовали, что я наконец-то обзавелся союзником.
- Заскочу-ка я туда перед Марракешем. Не один, с тобой.

Давешняя беготня излечила меня от тоски, а появление Петра отрезвило и обеспечило безопасность на остаток дня и на всю ночь. Я предвкушал бы райское утро, но обретя могущественного союзника, тратил все душевные силы на него. Достаточно было взглянуть на его здоровенные, как окорока, ручищи, обнимающие баранку, - и в ушах раздавались фанфары. Боевой союз с Галиным супругом не казался мне противоестественным: сложив с себя функции художника-баталиста, имеющего досуг отвлекаться на амуры, я превратился в пехотинца с примкнутым штыком, ценящего огневую поддержку.
Могуч был и его наемный автомобиль, на котором мы летели навстречу восходу. Это тоже был "пежо", но в отличие от дряхлого экземпляра 105-й модели, угробленного мной накануне для введения недругов в заблуждение, этот седан 605-й модификации был способен мчаться с головокружительной скоростью, развивать которую пока что позволяло широкое шоссе. Мне было заранее жаль отличный летательный аппарат: мы намеренно не делали секрета из времени и направления полета, чтобы увлечь за собой преследователей. Петр горел желанием наводить справедливость и карать провинившихся. Он не пощадил бы машину, хотя поплатился бы за беспощадность крупной суммой.
Через два часа шоссе сузилось и нырнуло вниз, в долину. Я машинально оглянулся и заметил сзади, на серпантине, по которому мы только что петляли на опасной скорости, огни нескольких фар, пронзавшие серую предрассветную мглу. Мы неслись по девственно пустынной местности, где кавалькаде было попросту неоткуда вырулить на шоссе.
- Мы кого-нибудь обгоняли за последние два часа? - спросил я у Петра.
- Никого, - ответил он, подтвердив мои опасения. Весь мой зарубежный вояж был ознаменован дурной закономерностью: стоило мне сесть в машину фирмы "Пежо", как появлялись желающие эту машину догонять.
- Одно из двух: либо за нами гонится эскадра "порше", либо преследователям не дорога жизнь.
- Не знаю, как им самим, а мне их жизнь совершенно не дорога. - Ради таких обнадеживающих заявлений я и заключил с ним союз.
Кого-то наш союз заставил пуститься в дорогу ни свет ни заря. Как ни петляла трасса среди крутых склонов, расстояние между нами и звеном из трех автомобилей оставалось в пределах двухсот метров. Намерения преследователей были как будто ясны, состав - тоже.
- Так они доедут с нами до места, - предостерег я Петра. - Вряд ли ты захочешь делиться женой с такими обормотами. Болтают на всех мыслимых языках, стреляют... Та еще публика.
Он недоуменно покосился на меня, потом снова навалился на руль.
- Может, возьмем языка? - Видать, решил воевать по всем правилам.
- А что, и возьмем! - расхрабрился я. - Полюбуйся на них! Красуются, как на параде. Неужели не понимают, что выдают себя с потрохами?
- Очень даже понимают, - рассудительно откликнулся Петр, закладывая очередной опасный для жизни вираж. - Они нас запугивают. Думают, мы не вытерпим и согласимся на переговоры.
- Это вряд ли. Будем мы с ними травить баланду посреди пустыни...
Ответа я дождался через несколько километров. Мы мчались по ущелью такой потрясающей суровой красоты, что от восхищения я потерял нить разговора.
- Будем! - наложил резолюцию Петр. - Сколько еще пилить?
- Полсотни километров до Уарзазата и потом еще с десяток, но там уже не разлетишься.
- Так далеко я их не потащу. Ладно, еще немного - и мы выясним, чего это им не спится в такую рань. Лучше пристегнись.
Я пристегнулся, но скоро обратил внимание на странное обстоятельство: расстояние между нами и сворой на хвосте начало сокращаться. Двести метров превратились в сто пятьдесят, потом в сто, в семьдесят пять, в пятьдесят... Я уже видел, что нас нагоняют не чемпионы гонок, а три кареты прошлого разных марок и разной степени одряхления. Их успех можно было объяснить разве что форсированными моторами.
- Видишь? - обратился я к Петру. - Как же так?
- Сам не пойму. - Его не покидала невозмутимость, и это придавало мне оптимизма. - В конец затоптал гашетку, а толку ноль.
Стрелка спидометра действительно медленно валилась влево и уже приблизилась к детсадовской отметке "сто". Объяснить происходящее пустым баком не позволял соответствующий датчик. Еще через километр-другой ситуация стала критической. Мы уже не ехали, а ползли.
- Дело дрянь, - определил Петр. - А может, оно и к лучшему: все равно гонку скоро пришлось бы прекратить. Ладно, проверим их на вшивость врукопашную.
Он затормозил. Два автомобиля преследователей встали позади нас, один объехал спереди. Мы вышли. Я не владею боевыми искусствами, в поясную мишень бью без промаха только вслепую, а "розочкой" предпочитаю размахивать спросонья, под покровом темноты. Вся надежда возлагалась на мускулистого союзника.
Не знаю, почему догнавшие нас люди потратились на три машины. Они поместились бы в одной, и еще осталось бы место. Из каждой вылезло всего по одному человеку. Все трое смотрели на меня, и смотрели сурово. Двоих я где-то уже видел.
- Vous avez des problиmes, messieurs? - спросил я на всякий случай. На вопрос о наличии у господ проблем последовал ответ на чистом русском языке:
- У нас нет. Скорее, у тебя.
Значит, они тоже где-то меня видели. Я бы мог перечислить несколько случаев на неделе, предшествовавшей моему отлету из Москвы, но им это было необязательно, а вы все помните не хуже меня. Смазанный в который раз меня обставил: снова набрал в свое бандформирование соотечественников. Любопытно, что толстобрюхого сквернослова, догонявшего меня в апельсиновом саду под брызгами водопада, я среди них не обнаружил.
Все это было, конечно, поразительно, но еще поразительнее было поведение Петра. Он без труда расшвырял бы человек пять, даже семь. Противников было всего трое, причем одного я сумел бы отвлечь. Тем не менее от них веяло уверенностью. Это ли стало причиной решения, принятого Петром, или он принял его уже давно, но меня ждал сюрприз.
- Забирайте его. - Я получил злобный пинок в спину.
Я открыл было рот, но не издал ни звука. Спаситель учил нас реагировать на измену с достоинством. Я поступил согласно учению, тем более, что имя изменника подкрепляло аналогию: ему предстояло отрекаться от нашего союза еще и еще. Я изготовился к дальнейшим неприятностям, хотя, конечно, не имел права, а значит, и желания отождествлять себя с Тем, Кто явился искупить грехи всего человечества. Моя задача была скромнее: я стремился спасти одну-единственную женщину, но и этому стремлению, кажется, не суждено было осуществиться.
Меня грубо затолкали в одну из машин. Я приготовился к скучной поездке в обществе молчаливого водителя. К моему удивлению, за руль уселся Петр. Степень его доверия к недругам жены оказалась так велика, что он уступил одному их них руль своего "пежо". "Пежо", обретя второе дыхание, снова занял в кавалькаде место ведущего.



Ненавистная дрянь была у него под колпаком. Если бы она испугалась переправляться из Испании в Марокко, он придумал бы что-нибудь новенькое, но она пошла упрямством в мамашу и не заставила долго себя ждать. Паршивка-блондинка знала, что он устроит в Сеуте засаду, но вряд ли стала бы ее предупреждать: она помнила его тяжелую руку. В Сеуте все шло по плану, пока какой-то кретин не улегся у них поперек дороги. Тогда он и произнес роковое: "Пойди, разберись". Надо было давить кретина! Надо было всю жизнь всех давить, он же через раз пытался строить из себя добренького. Измена самому себе - худшая из возможных ошибок.
Тот самый недотепа, которого эта дрянь через два дня после своего тридцатилетия упросила побывать у Таисии! Тихоне сообщили тогда про подслушанный разговор, и он скомандовал: "Не подпускать! Как следует пугнуть!" Лучше всегда все делать самому, а не поручать мелкой шушере, только на то и способной, что провалить задание и упустить недотепу. Но лично заниматься такими мелочами ему было недосуг, а последнего надежного человечка он еще раньше отправил на юг Испании, приглядывать за виллой в Марбелье, что вскоре оказалось очень кстати. Двое остолопов доложили, что упустили недотепу, зато так здорово его пугнули, что он будет бежать, не останавливаясь, и подохнет на бегу от страха. Запугивание переросло в пальбу со случайными жертвами, но Тихоня не стал отвлекаться на мелочи. Он улетел из Москвы раньше девчонки, прихватив с собой обоих проштрафившихся. Один получил под Сеутой пулю в лоб, другой, опознавший стрелявшего и сильно им травмированный, был предан самим Тихоней сожжению за неадекватное выполнение приказа.
Если что-то и вызывало у него сожаление, то только собственная алчность. Сам он, впрочем, именовал это упорством. Если бы не жгучее желание стать вместо девчонки хозяином наследства, чем бы оно ни оказалось, он бы тогда, в машине, вцепился ей в глотку по-настоящему, а не в полсилы; удавив ненавистное отродье, он бы играючи справился с ее малодушным защитничком, который боится выстрелить в человека. Но все вышло иначе.
Надежный человечек быстро перебрался из Марбельи в Марокко и нашел ушлого французика, а тот навербовал сколько нужно местной подручной силы. Свои люди в пограничной службе сообщали, что Сергеева не покидала страну. Девчонка еще с парома позвонила в Москву стерве-блондинке, чем рассекретила номер своего "мобильника". Рано или поздно с ней должен был созвониться примчавшийся на ее зов балбес-муж.
Тихоня засел в Марракеше: встреча с самозваным защитником в Таруданте выявила вектор ее перемещения. Она могла податься на юг, но там долго не задерживаются. На обратном пути она была обязана угодить ему в лапы. Когда через день защитник снова объявился в Агадире, Тихоня угадал в этом отвлекающий маневр. Защитник, правда, мужал не по дням, а по часам: в Таруданте он еще пытался воздействовать на Тихоню словом, а теперь без лишних слов перерезал горло арабу, явившемуся его пленить. Пленного, конечно, казнили бы, но позже. Узнав о потере, Тихоня потер руки: кровавый спектакль был достойным завершением его карьеры. Сообщение о гибели докучливого защитника при падении его автомобиля в пропасть вызвало у Тихони смех. Его устраивали оба варианта: и избавление от помехи, и выживание противника. Ему было бы интересно победить достойного соперника. В своей окончательной победе он не сомневался. Он всю жизнь шел от победы к победе и был посрамлен один-единственный раз, к тому же бабой. Сейчас он отыгрывался на ее отродье.


                - 15 -
Правильно говорят: жалость унижает. Кого, вот вопрос. Узрев накануне Петра, обдуваемого на обрыве соленым ветром, я, признаться, пожалел его, приняв за современный вариант Лира улучшенной комплекции, и проникся к нему доверием. Теперь, оставшись в дураках, я давал себе торжественную клятву: впредь постараюсь никого не жалеть, чтобы не подвергаться унижениям.
- За "языка" полагается медаль, - съязвил я.
- Будешь много болтать, сам останешься без языка. Я и без медали обойдусь.
Напрасно я еще в Москве снял с него подозрения. Он оказался ловким лицедеем. Трудно было принять его просто за разбушевавшегося ревнивца. Вы вместе со мной вряд ли были склонны видеть в этом румяном хозяине жизни с ручищами молотобойца зачинщика московских козней разной степени тяжести, от самовольного проникновения в чужое жилище до убийства на всякий случай ни в чем не повинного Вальки. Я бы начал по привычке кусать локти, если бы мне не скрутили руки моим же брючным ремнем. Ремень скоро могла сменить проволока.
Я снова усматривал в происходящем логику - ту самую, вывернутую наизнанку, которой по необходимости подчинялся почти три недели. В ней присутствовал, правда, некий изъян. Он настолько не давал мне покоя, что я рискнул снова обратиться к Петру с вопросом.
- Зачем я тебе теперь? Вы уже знаете, куда ехать. Изобразили бы аварию и избавились от меня. Тебе, вроде, не впервой.
- Ты у меня допросишься! Что ты несешь?
- Ах, у нас, оказывается девичья память!
Я уже троих лишил жизни и не помню, сколько раз успешно уходил от погони. Для восстановления нарушенного равновесия Петр засветил мне кулаком по физиономии. Наверное, он мечтал об этом с того момента, когда вы крутили пальцем у виска, слушая, как я выбалтываю ему на обрыве самое сокровенное. А может, еще с Москвы, когда, увидев в казино мою рассеченную губу, пожалел, что это сделал не он.
Сопя разбитым носом, я мстительно твердил про себя: "Ты у меня за все поплатишься!" Иным оружием, кроме фигуральной фиги в кармане, я на тот момент не располагал: сумка с пистолетом осталась в багажнике, "розочка" - в номере агадирской гостиницы. Зато фига была будь здоров.

Вы справедливо отказываете мне в сочувствии и требуете действий. К ним я и готовился: у меня уже был продуман подробный план, как, прибыв к глиняному замку и стоя у рва, я крикну заточенной принцессе, что ей грозит опасность. Пускай я надорву криком горло и буду, скорее всего, зарублен на месте, зато принцесса получит шанс выброситься из окна, чтобы не оказаться в руках негодяев...
Я задремал. Любого на моем месте сморил бы сон. Изнурительнее всего оказались не бессонные ночи, не гонка и даже не физическое воздействие, а сам факт измены. Внимательные заметили, что мне с самого начала не хотелось враждовать с Петром. Велика же была моя радость, когда я возомнил его своим союзником, и еще большим огорчение, когда он оказался заурядным предателем. Сам я, предположим, перед ним провинился, но к его жене нельзя подходить с общими мерками... С такими благородными мыслями я и очнулся, когда быстрая езда сменилась неподвижностью.
Троица повылезала из своих машин и отправилась пить кофе. Их доверие к Петру было безгранично: они не испугались оставить нас в машине одних. У Петра была возможность реабилитироваться, но он ей не воспользовался - возможно, потому, что я счел ниже своего достоинства обращаться к нему с подсказками и хранил гордое молчание.
Кафе, в котором скрылись трое суровых людей, можно бы было при некотором воображении принять за салун, а машины, приставленные к тротуару ровным штакетником, вообразить лошадьми у коновязи. Вскоре трое вышли из двери гуськом, как плохие парни, наведшие в салуне шороху. Наконец-то я догадался, почему ни одно кафе на юге страны не обходится без портрета короля: своим проницательным прищуром он смущает любого, замыслившего недоброе дело. Увы, на пыльной улице некому было встретить троицу выстрелами. Все четыре машины одновременно взревели моторами, подали назад, вырулили на середину широкой улицы и разом сорвались с места.
До развязки оставалось всего десять километров. Поднимая густые облака розовой пыли и спугивая с каменистого проселка встречный транспорт - осликов, влекущих тележки с брюквой, и редкие самоходные колымаги, мы подкатили к величественной касбе, увенчанной огромным аистиным гнездом. Петр проверил мои путы, запер дверцы и исчез вместе с остальными в воротах.
Я зажмурился, отлично представляя себе предстоящую сцену и не желая ее наблюдать. Галина выйдет на солнцепек с неприступным видом, презрительно покосится на меня, считая изменником, отмахнется от желающих подсобить и сама сядет в машину. Потом из ворот выволокут полного лысоватого мужчину с усиками на подвижной физиономии и пластырем на ухе. Его, как и меня, ждала расправа, но какая и где - оставалось гадать.
Все получилось, впрочем, не совсем так. Мужчину выволокли из ворот первым. Он, правда, был черен кожей. Памятуя его великодушие, я отвернулся, не желая наблюдать его муки. Внезапно моя дверца распахнулась.
- Выходи! - приказал Петин бас.
Я вообразил, как нас со славным бербером-распорядителем приставляют к стенке с завязанными глазами. Бедняга улыбался. Видимо, он был религиозен и относился к своей участи со смирением. Неподалеку стояла кучка оборванцев: один из них, помня Галину доброту, привел все берберское племя. Но в данный момент милостыней и не пахло.
- Спроси его, почему в этом сарае пусто.
Сразу три ошибки! Первая: назвать касбу сараем мог только отъявленный невежда. Вторая: по всем правилам жанра допрашиваемого следовало сперва избить в кровь, чтобы не слишком долго ждать от него правдивого ответа. Третья: Смазанный мог бы разбавить суровую троицу хотя бы одним марокканцем. Мало ли, куда я сверну допрос?
Сначала я поехал прямо.
- Мадам нет, - последовал спокойный ответ.
- Куда она делась?!
Проблема! Я хотел его предостеречь, но попробуйте развернуть такой короткий вопрос...
- В Мелилью.
Троица и Петр переглянулись. Чем ей там заниматься, я подробно растолковал подлому изменнику накануне.
- Одна?
- Под охраной испанской полиции, - сказал я.
- Полиция? - удивился один из троих. - Испанская?..
- Это долгий разговор, - предупредил я. - Бербера хоть не трогайте! Он совершенно ни при чем.
- Кто ж его трогает?
Один из троицы, самый насупленный, сделал шаг вперед. Я закрыл глаза. Я думал, что услышу от смиренного магометанина предсмертный крик "Аллах ахбар!", а услышал негромкий хлопок. Мои веки непроизвольно разжались. Вместо трупа с простреленной головой и дымящейся пушки с глушителем я увидел улыбающееся черное лицо и парня, примирительно хлопающего бербера по плечу.
Петр дернул меня за рукав, давая понять, что на меня помилование не распространяется.

- Извините, мы не готовились. Но что-нибудь найдем, - пообещал помилованный.
- Я все оплачу, - вальяжно пообещал Петр.
Мы сидели в синем зале с коврами и пуфами, откуда четыре дня назад, досмотрев представление и плотно поужинав, я увел Петину жену на выставку цветов и дегустацию вин.
- Зачем ты убил Валентина?
Я огляделся. Один из троих людей Смазанного вполне мог оказаться убийцей. Непонятно только, к чему затевать сейчас этот разговор. Разве они не знают, что рядом с ними находится Валькин друг, который для того во все это и ввязался, чтобы отомстить? Ну, не только для этого, но все-таки...
- Чего крутишь головой? К тебе обращаются!
В таких случаях принято падать со стула. С мягкого пуфа свалиться сложнее. Я был оскорблен в лучших чувствах.
- Вы что?! Может, Валентином звали того, на московском кладбище, или водителя "мерседеса" в Сеуте?
Я прикусил язык, но поздно: теперь они наверняка казнят меня в отместку за двоих из своей братии. Попутал же меня черт! До этого они могли повесить на меня разве что араба с перерезанным горлом, но он их вряд ли интересовал.
- Что еще за бред? Нечего пудрить нам мозги! Мы...
- Поосторожней! - перебил оратора тот, что выразил удивление при упоминании испанской полиции.
- Отвяжись! Мы для того сюда и рванули, чтобы разобраться с этим козлом без всяких ваших протоколов. Ты понимаешь, кого угробил? - Это уже ко мне. - Думал сделать ноги?
Тут я вспомнил, где видел его и второго, самого насупленного. Это были Валькины партнеры по яичным делам. В последний раз я встречался с ними в "Склифе", у Валькиного тела. Тому, что я не признал их с ходу, не приходилось удивляться. Удивительнее было другое: как я еще узнаю по утрам в зеркале самого себя.
- Ну, вы молодцы! Вы хоть знаете, кем он мне был?
- Знаем. А потом ты его убил. Дружба дружбой, а денежки врозь.
- Откуда вы это взяли?!
- Лучше молчите! - снова вмешался осторожный.
- От его жены. Предпоследний его звонок был ей. Она рассказала нам, что он говорил про поездку с тобой и про какое-то уведомление. Напоследок он позвонил тебе. "Нокия", новая модель! Вещественное доказательство.
Осторожный с досадой махнул рукой. До этой минуты у меня в голове мелькали беспорядочные блики; как оказалось, это были стеклышки калейдоскопа, только теперь сложившиеся в стройную фигуру. Я облегченно перевел дух. Все четверо посмотрели на меня с удивлением.
- А я-то думал, дурак, что телефон прихватили люди Сма...
- Нет, ты договаривай! - сказал осторожный.
- Я не знаю его имени. Вернее... - Я напряг память. - Виктор Васильевич?
- Это-то тут при чем? - Осторожный даже привстал со своего пуфа, для чего потребовались немалые усилия. Я пожал плечами.
- Не знаю, как мне вам доказать, что я не виноват. Мало вам, что Валька был мне лучшим другом, что я поклялся за него отомстить? У меня дома устроили шмон, самого гоняли, как зайца, по Окружной дороге, потом совсем озверели и давай долбить очередями, а вы еще тут теперь...
- Обыск и Окружная - это наши пацаны, с розницы, - сказал насупленный. Я чуть не подавился. - Им не было велено тебя трогать, вот они и развели бодягу. Чего ж ты не пришел на похороны?
- Ничего себе! Я пришел, только уже вечером. На меня охотились люди этого Васильевича, но я все равно пришел, а там... В общем, я... То есть на меня напали, поэтому... Я так и не знаю, кем он был. - Меня жгла обида на этих дурней.
- Зато мы знаем, - сказал осторожный. - Грязная работа! Неужто твоя? - Он почему-то покосился на Петра. Тот, не проявляя к нашему разговору интереса, рассматривал свой мобильный телефон. - Ладно, об этом как-нибудь в другой раз.
Валька не зря говорил, что пользуется покровительством органов правопорядка. Осторожный не походил на яичного коммерсанта. Не думал, что для расследования гибели яйцеторговца могут найтись деньги командировать следователя на африканский континент!
- Мужики! - взмолился я, хоть и понимал, что в присутствии профессионала мольбы бессмысленны. - Вы хоть понимаете, как это нелепо?
- А зачем было смываться? - спросил профессионал с ноткой сочувствия. Опыт свидетельствует, что правде верят. Если не всегда, то хотя бы изредка.
- Да не смылся я! Тут другое... - Настал мой черед коситься на Петра. Я наткнулся на пристальный взгляд зеленых глаз из-под пшеничных бровей.
- Это наши с ним личные счеты, - отчеканил Петр. Все-таки счеты? - Я встретился с ними в самолете, - сказал он мне.
- Как же ты меня нашел?
- Она предупредила, что ты любишь Агадир.

В двери появилась спина. Помилованный берберский вождь заволакивал в зал что-то тяжелое. Я вспомнил, как здесь умеют угощать, и испытал волчий аппетит. Продолжение стрессов грозило мне ожирением. Но взору предстала не тележка со снедью, а несъедобная антенна-"тарелка".
- Давай на улицу! - Петр махнул рукой и пошел следом за антенной, а я - следом за ним. Троица осталась сидеть. Я угадал в этом еще один признак своей реабилитации.
За воротами Петр взял наизготовку "мобильник".
- Ты сильно рискуешь, - предупредил я его. - Ваш разговор могут подслушать. Лучше не ленись, возьми ноутбук.
- Ну его к бесу! Пока загрузишь, пока нашлепаешь, да еще когда она заглянет в свой... Кому интересно нас слушать?
Мои объяснения могли бы занять добрый час, но Петр уже тыкал толстым пальцем в светящиеся кнопки. Я обреченно махнул рукой и побрел обратно в зал. Все мои усилия шли насмарку.
- Ну, здравствуй, Галчонок... - долетел до меня сладкий бас. Мои надежды на неодушевленность не продержались и суток. Я ускорил шаг.
- Вы только что намекнули, что знаете, кого я... В общем, кого нашли в яме на кладбище. - Ровно две недели этот вопрос причинял мне боль, как кость в горле, а теперь выяснялось, что это всего лишь способ отвлечься и не думать про нежное воркование любящих супругов по мобильной связи. - Как я понял, этого нельзя было говорить при Пете?
- Не то, чтобы нельзя... - Серьезный все еще соображал, заслуживаю ли я доверия. - Собственно, это дело веду не я. Петр здесь ни сном ни духом, а вот его жене это может оказаться небезразлично.
- Еще бы! Здесь все только вокруг нее и вертится.
- Все? Даже Тихонов?
- Это кто такой?! - Еще одного действующего лица я бы не выдержал, да и вы тоже.
- А то ты не знаешь Виктора Васильевича!
- Знаю, только не по фамилии. Это и есть главный плохиш. Ты за кем приехал - за ним или за мной?
- С тобой, - он указал на насупленного и его товарища, - они справились бы сами. Я - член бригады по расследованию убийства журналиста Савченко.
Я вспомнил, как следил в Москве за телерепортажами о взрыве в лифте. Если бы в этой истории оказался замешан еще и бедняга журналист, у нас с вами совсем зашел бы ум за разум.
- Давай не отвлекаться! - попросил я. - Ты что-то говорил про яму на кладбище...
- Александр Зорько. Знакомое имя?
- Погодите... Вы обмолвились про Петину жену...
- Раньше она была женой Александра.
Этот день претендовал на звание нелепейшего в моей и без того нелепой жизни. Я уже догадывался, что последует за лавиной открытий. Услужливый бербер, желая сделать мне приятное, предложит переночевать в номере, который четыре дня назад украсил по моей просьбе цветами и бутылками. Поутру Валькины друзья и Петр нашли бы на огромной кровати мое бездыханное тело: я не выдержал бы воспоминаний в сочетании с мучительной головоломкой. Кроме меня, бывшего постояльца, на номер мог претендовать также Петр как обладатель безразмерного кошелька. Если бы ночь на памятной кровати провел он, я бы все равно скончался - от оскорбленных чувств.
"Ребят с розницы" я принял как раз с облегчением, но Сашу не мог себе простить. Когда-то я покушался на его брак, а в итоге лишил жизни. Он не успел сделать мне ничего плохого. Занесло же его на кладбище! Все это время я был убежден, что человек, приставивший на кладбище пистолет к моему затылку, принадлежал к многочисленной братии охотников за Галиным наследством. Это, правда, порождало вопрос, почему смазанный Тихонов, зная, что его подручный не вернулся с задания, не ждал встречи со мной в Марокко... Уж не действовал ли Саша по своей инициативе? Может, его появление у Таисии было совпадением, и я напрасно прыгал с четвертого этажа?
- Зачем он приперся на кладбище?
- Вот и мы не поймем - зачем? - подхватил товарищ насупленного. - Толкался там среди нас, все выспрашивал, кого хороним. Не Андреем ли звали? Слушай, уж не с тобой ли он его спутал?
- Со мной... - прошептал я.
Я вспомнил непонятные речи Таисии накануне моего отлета. Видимо, она уже знала о Сашиной гибели. Вряд ли она меня щадила, просто заботилась, чтобы известие не дошло до дочери. Неужели бедолага так ревновал, когда я донимал его семью звонками, что спустя шесть лет, подкараулив предполагаемого разрушителя своего семейного счастья, направил угнанный грузовик в лоб щегольскому "ниссану"? А потом, выведав у Таисии, что обознался, кинулся на похороны невинной жертвы, чтобы казнить истинного виновного...
- Все! Я знаю, кто убил Валентина. Считайте, он уже отомщен.
Может, Валькины друзья и не были готовы поверить мне с ходу, особенно яичные коммерсанты. Получалось, что они напрасно оставили без присмотра свою коммерцию. Но появление в зале Петра прервало наши коллективные раздумья.
- Поехали! - распорядился он. - Попадем в Марракеш дотемна.

Если вам надоели погони по серпантинам, то успокойтесь: с этим все. Зато мы еще полюбуемся пейзажами и прочими красотами. В знак абсолютного доверия - кто там талдычит про "тупых ментов"? - профессионал предоставил мне как знатоку этих мест право рулить самому и возглавлять кавалькаду. Первый час дорога карабкалась в горы. В моей памяти запечатлелся снег, укрывающий вершины Высокого Атласа зимой, но и сейчас, когда еще не кончилось лето, здесь было, от чего переставать дышать: хоть от разноцветных квадратиков на голых отвесных склонах - стираной одежды, разложенной берберками для просушки, хоть от самих встречных горянок, не прячущих лица с синими татуировками на лбу и на щеках.
После перевала Тишка, над которым громоздится непревзойденный во всей Северной Африке четырехтысячник Тубкаль, извилистая дорога пошла вниз. Мы неслись вдоль русел высохших уэдов, по темно-оранжевой пустыне, расчерченной зелеными полосами колючих опунций. Вдали показался огромный оазис с торчащими среди пальм минаретами, обнесенный протянувшейся вдоль всего горизонта розовой стеной. Петр, промолчавший два часа, попросил меня остановиться.
- Видать, это и есть Марракеш. Поможешь настроить технику?
Он достал из-под сиденья ноутбук, вылез, положил компьютер на крышу машины и водрузил рядом локти.
- Созрел? - Я защелкал по клавишам, он соединил свой "мобильник" с компьютером и дал мне тяжелую стальную пластинку с цифирью. - Смотри-ка, ты тоже Фукс!
- Потому я и не хотел заводить эту музыку, - признался он. - Ну, где твоя голубка?
"Твоя", - поправил я его мысленно. Увидев на дисплее обращение "Петя!", я отвернулся, но он дернул меня за рукав.
- Читай!
"Не знаю, сможем ли мы встретиться, как договорились. Мустафа требует, чтобы мы уехали: твердит, что чувствует опасность. Не знаю, сколько еще смогу его уговаривать. Он вообще не хотел сюда соваться. После того, как мы побывали в Надоре у чиновников, он стал ныть, что мне больше нечего делать в Марокко. Когда ты..." - На этом сообщение обрывалось.
- Чего это она?
- Текст вызван из сервера системы связи. Дата сегодняшняя, но взгляни на время... Сейчас пять вечера, а она пыталась связаться с тобой в полдень, через час после твоего звонка, и почему-то прервалась на полуслове...
- Что за Мустафа? Еще один желающий схлопотать по морде?
- Его тебе бить не захочется. Кстати, где конкретно ты просил ее тебя ждать?
- Я знаю только слово "Марракеш". Я сказал: жди, где там принято встречаться.
До сих пор у нас оставалась не пристроенной стандартная ситуация: здоровенный жлоб получает со всего размаху по физиономии и бровью не ведет. Петины пшеничные брови тоже не шелохнулись, зато я едва не раздробил себе кисть об его челюсть, а ведь у меня кулак тоже увесистый. Не дожидаясь, пока зелень недоумения сменится в его глазах красным бешенством, я сказал как можно спокойнее:
- Это тебе в отместку. Ты сам говорил, что у нас счеты. Нечего было размахивать кулаками в машине по пути из Агадира. Еще - за тупость: я предупреждал, что звонить ей напрямую опасно. А главное, знал бы ты, где назначил встречу!
Дело близится к финалу. Если бы Петр прекратил на этом мое земное существование, ущерб для композиции был бы невелик. Но, видно, мое огорчение было таким искренним, что он решил его не усугублять и молча сел в машину. Только по-настоящему сильным людям нет дела до того, что о них подумают: из трех других машин за нами наблюдали, выпучив глаза. Вряд ли Петр упал в этих глазах, зато я еще подрос.
Мы въехали в древние врата, миновали район роскошных гостиниц и конференц-центров, оставили позади сначала "Мамунию" - одну из шикарнейших в мире гостиниц, перевидавшую всех миллионеров на свете, потом минарет знаменитой мечети Кутубия, едва не утонули в шумном потоке зеленых экипажей для туристов, влекомых сытыми лошадками, и вплотную подъехали к жерлу площади размером с футбольный стадион. По ней разгуливало несколько тысяч людей - суточный минимум. Народу, впрочем, прибывало на глазах.
- Эй, друг! - Я обернулся на знакомый голос и увидел Толяна. - Ты жив? А чего вчера пропал? Нас привезли на экскурсию. Ну и народищу! Что за место?
- Главная достопримечательность, - объяснил я и посмотрел на Петра. Ему тоже было полезно послушать. - "Джамаа эль фна". В переводе с арабского - "Площадь, где встречаются мертвецы".


- Погодите-ка! - Я привстал, вглядываясь в посетителей. Двое привлекли мое внимание: на них, несмотря на жару, были кожаные куртки с заклепками. Я стал следить за двумя седыми головами.
Мы расположились впятером на переполненной веранде "Кафе де Пари". Под нами суетилась, дымила, громыхала и довольно вкусно пахла прославленная площадь, на которой много столетий назад султаны казнили своих недругов. С наступлением сумерек это гигантское пространство, весь день служившее универсальным торжищем, превратилось в многопрофильную арену. Свое искусство и умение втирать очки зарубежным туристам и собственным наивным приезжим демонстрировали колдуны и маги, целители и шарлатаны, рассказчики-врали, акробаты, жонглеры, борцы, дрессировщики обезьян, верблюдов и питонов, сомнительные цирюльники, неряхи-зубодеры, гордо восседающие за желтыми частоколами из выдранных зубов, танцовщицы и танцоры, певцы и певицы, фокусники и торгаши всех мастей, старики-водоносы с колокольчиками на широкополых шляпах, разносящие неизвестно что, и иные мастера отворачиваться, когда на них наводят объектив, требуя платы за позирование, а также заклинатели ядовитых змей.
Седые потолклись в углу и стали протискиваться к лестнице.
- Встречаемся на соседней улочке. Он не должен вас увидеть, - бросил я своим спутникам и поспешил к угловому столику.
- Ну, наконец-то! - Денис кинулся бы мне на шею, если бы не толпа. - Я знал, что выбрал правильный наблюдательный пост.
Он примчался в Рабат, как обещал, но нас уже не застал. В отличие от Тихонова, умудрившегося напасть на наш след, он не знал, куда податься. Видимо, между ними действительно не существовало союза. Скорее, они были конкурентами.
- Я понял, что вы обошлись без меня, и решил перекантоваться в Марракеше, - заключил он немного смущенно. - Здесь особенное место.
Таких особенных мест в Марокко два - Марракеш и Танжер. Особенность бросалась в глаза повсюду. В кафе над площадью тоже хватало смазливых юношей, подолгу не спускающих взгляд с каждого нового посетителя, и крупных раскрасневшихся мужчин, вроде Дениса, не спешащих с выбором. Здесь не требовалось опознавательных признаков, вроде эсэсовских фуражек с короткими козырьками. Я чувствовал себя неуютно.
- Только что видел наших общих знакомых, - сообщил я, загораживая собой лестницу.
- Ты обознался, - убежденно сказал он. - Тут черта с рогами увидишь. То еще заведение!
Я хотел считать его другом и потому грустил. Он был мне в Москве бесценным помощником, хоть и отпустил восвояси двоих, ввалившихся к нему на дачу, как к себе домой. Двое играючи нагнали нас на пути в Агадир. Навести их мог только он, проведя рекогносцировку в Рабате. Один из двоих имел при себе фотографию, украшавшую его дачу. Галине был опасен не только самозваный папаша, но и эта своеобразная компания. Только что седовласые байкеры побывали в штабе своего главаря с докладом. Жаль, что не они заставили Галину прервать на полуслове полуденное сообщение.
- Где она? - спросил он, плохо изображая безразличие. Дома он вживался в чуждый образ, здесь быстро привык быть самим собой. - С мужем в отеле? - С ним стоило встретиться хотя бы для того, чтобы узнать, что даже короткое словечко "муж" можно превратить в непристойное ругательство. - Сочувствую! Вероника рассказала, какой он у нее. Ты герой, что посмел наставить ему рога! Ладно, не горюй. Утешайся тем, что ему не досталось испанского наследства. Или все-таки досталось? - Как он ни старался, ему не удалось скрыть интерес.
- Не знаю, - честно ответил я. Так у меня было больше надежды вывести его на чистую воду. - Где мне тебя искать?
- Проще всего - здесь. Ночую я... - Он помялся, потом решительно вскинул голову. - Где придется.
- Хорошо, Денис. Я твой должник.
Он не разучился пожимать руку.























Звонок балбеса-мужа обрадовал Тихоню ненадолго. Вскоре он понял, что перемудрил. Он втянул в эту историю испанцев, чтобы запугать ненавистную дрянь и заставить отступиться, но испанцы так увлеклись, что вздумали ее опекать, затащили в Мелилью и там помогли завладеть чем-то настолько лакомым, что Тихоня обливался слюнями.
Схватив мерзавку в тот момент, когда она пыталась предостеречь мужа, он собирался подвергнуть ее пыткам, то есть передать в коллективное употребление отборному рыночному отребью, но она ничего не стала скрывать, а призналась, что приехала из Мелильи с какой-то пачкой бумаг, которую испанский агент сразу упаковал для сохранности, не дав ей взглянуть, что это такое. Пачка осталась у него. У него же были все ее документы, привезенные из Испании. Малодушная дрянь подробно описала агента - типичного марокканца без особых примет. Его фамилии она не знала, а Мустафой в Марракеше зовут каждого второго. Не все ее слова вызывали доверие, но пока что он держал ее под замком. Отборному отребью было обещано, что ждать осталось недолго.
Тихоня не верил в чудеса, но сейчас был вынужден признать за собой сверхъестественные способности. Три недели назад, сочиняя анонимку для испанского посольства в Москве, он не просто так плел об опасности обнародования в День Колумба информации, вредной для испанского государства. Он вдохновлялся - иначе блеф не приобрел бы достоверности - конкретными сведениями. Всю испанскую нацию он бы не поверг ими в трепет, но кое-кто из политиков - дети людей, проведших молодость в СССР, - лишились бы покоя, а то и постов, если бы пресса раструбила, что родители многих из них давали подписку о сотрудничестве с организацией, выпестовавшей Тихоню. Он сам принуждал их ставить подписи, пока не нашел другой способ отомстить своему врагу, ничего ему не давшему, а наоборот, отнявшему женщину. И вот теперь мерзавка, дочь врага, словно подслушав его фантазии, приволокла из Мелильи нечто, действительно представляющее для испанцев ценность! Видимо, Мустафа не имел полномочий на перемещение этой ценности через границу и ждал приезда своих испанских хозяев.
Люди Тихони рыскали по городу, высматривая мужа этой дряни, а лучше ее защитника, который мог бы привести их к Мустафе. Руководил разведкой надежный человечек из Марбельи, хотя ему трудно было таскать по городу свое пивное брюхо: орава завербованных им самодеятельных экскурсоводов с удовольствием повиновалась его брани. Тихоня шнырял по городу самостоятельно.

                - 16 -
Бывают марокканцы с брюшком, как тот же Мустафа, которого я надеялся разыскать, но это, скорее, исключение. Толстых и одышливых среди них мало, а виртуозно владеющих русским матом нет совсем. Спустившись по лестнице, я уже хотел свернуть в боковую улочку, как вдруг услышал родные высказывания. Их изрыгал обрюзгший тип, окруженный несколькими местными жителями. Вряд ли его речи были понятны им по смыслу, но эмоциональность визгливых выкриков производила сильное впечатление. Слушатели, забыв про многовековую недисциплинированность, стояли молча.
Толстый постучал пальцем по огромному хронометру, и его аудитория послушно рассеялась. Он засеменил дальше по улочке, в сторону от площади, я - за ним, в надежде, что поблескивающая золотая цепь на жирном загривке не даст мне его потерять. Накануне - неужто это было только вчера? - готовясь к прыжку в зеленую пучину под водопадом, я успел заметить золотой блеск на загорелой шее преследователя-соотечественника. Неужели в армию Тихонова мобилизованы даже пляжники?
Мой проводник углублялся во чрево Марракеша неторопливо, как будто с опаской, и не мудрено: вряд ли он пробыл здесь больше суток, к тому же район требовал сосредоточенности. Если вам запомнился базар в Таруданте, то вы сумеете представить себе марракешский "сук": увеличьте то, что запомнили, в десятки, а лучше в сотни раз, вообразите несравненно более узкие, извилистые, многолюдные, богатые товаром, красками и запахами торговые ряды - и можете тонуть на здоровье в этой восхитительной трясине, как в ней утонули до вас средневековые дворцы и медресе.
Если вас начнет затягивать, не кричите "Караул!" - вас все равно не поймут. Лучше выплывайте сами. В прошлый раз я чуть не пошел здесь ко дну и, чудом спасшись, решился на второй заплыв. Спустя несколько часов, зафиксировав знакомые лавки, даже лица торговцев, я понял, что начал ориентироваться. В этот раз у меня уже по прошествии нескольких минут появилось ощущение, что я весь год с лишним только и делал, что здесь барахтался. Вот что значит прикипеть к месту душой! Ко мне то и дело кидались люди мужского пола, от отроков до седобородых аксакалов, с предложением выступить при мне в роли гида, но я делал вид, что ничего не слышу и не замечаю. Иного способа побороть их настырность не существует. Вряд они успели изжить свой непрофессионализм, явленный год назад.
А вот пузатому пригодился бы даже неумелый гид. Я устал больше от того, что, медленно волоча ноги метрах в двадцати позади него, становился объектом домогательства для зазывал и владельцев каждой лавки, от оружейных до постельно-подушечных. Меня радостно окликали даже смуглые курчавые головы, торчащие из наклонных прилавков с изюмом, инжиром и иными сушеными фруктами сотен неопознанных разновидностей. Когда пузатый нырнул, наконец, в темный закоулок, я облегченно перевел дух. Прежде чем последовать за ним, я оглянулся. В его медлительности был полезный плюс: благодаря ей трое Валькиных друзей и Петр не увязли в трясине, а успешно проследовали за мной. Я помахал рукой, привлекая их внимание, и канул во тьму.

Драгоценностями, орехами (когда их тысячи сортов), благовониями и много чем еще сподручнее торговать выставочным методом. Процесс начинается с лекции, после которой восхищенным посетителям предлагается скупать музейные экспонаты. Единственный недостаток метода - посетителей должно быть больше одного. Я наведался в музей перцев, ванили и шафрана один, поэтому музейный работник ко мне не повернулся. Только что в распахнутую дверь "Института специй" - единственное пятно света во дворе, провонявшем дублеными шкурами, - нырнул мой упитанный проводник. Спина ленивого торговца принадлежала явно не ему.
- Mon Dieu! Qu'est-que vous foutez ici? - возопил торговец на хорошем французском, когда Петр одной левой опрокинул его на пол. Я давно подозревал, что с Петром шутки плохи. В поверженном сидельце благоуханного заведения я узнал галла, догонявшего меня под водопадом, а потом усомнившегося в моей гибели. Странно, но никто из присутствующих, даже он, проторчавший столько времени в специфической атмосфере, не разражались чихом.
Галлу было предложено заткнуться, но он ослушался и спровоцировал шум за дверью. Петр передал крикуна одному из Валькиных партнеров, выбил ударом ноги шаткую дверь и загородил собой проем. Нам осталось только выглядывать из-за его плеча.
Половину комнатушки без окна занимал собой загорелый толстяк. В углу валялась циновка со скомканными простынями, несколько журналов и огрызок груши. Толстяк сжимал в кулаке нож. Мы видели его не целиком: перед собой он держал Галину, приставив кончик ножа ей к горлу. Не загороженными оставалась его голова, плечи, локти, бока и бедра.
- Зарежу! - пообещал толстяк неожиданно тонким голосом.
- И чего ты этим добьешься? - рассудительно спросил Серьезный из-за Петиного плеча. - Вот ее муж. - Он указал на Петра. - Думаешь, он тебя погладит по головке?
Видимо, толстяк впервые попал в такую передрягу, вот и потерял от страха голову. Вместо того, чтобы сдаться, он усугубил свою вину, кольнув Галину ножом в шею.
- Стреляй! - шепнул я Серьезному, увидев ее кровь.
- Из пальца, что ли? У нас нет оружия.
- Тоже мне, мстители!
Я сунул ему "магнум". В дверном проеме было очень тесно; боюсь, Петр оглох от выстрела прямо над ухом. Серьезный, приехавший на задание безоружным, тотчас искупил свою вину, прицельно поразив толстяка в локоть. Кулак разжался, нож со звоном упал на каменный пол, толстяк, грязно бранясь, шлепнулся в угол.
Я забрал у стрелка пистолет. Сам я, как известно, бью только в лоб, в темноте и не целясь. В локоть, торчащий из-за плеча любимой женщины, я мог бы промазать.
- Можно было и наповал, - спокойно молвила Галина. - Он просил меня отдаться, говорил про виллу на Марбелье.... Ладно, не надо! - остановила она Петра, собиравшегося пнуть толстяка ногой. - Этот пускай живет. А вот другой...
- Француз, что ли?
Галина покачала головой. Повинуясь Петиному жесту, Серьезный и Насупленный отступили назад. Я развернулся было, но Петр схватил меня за руку и втолкнул в комнатушку.
- Не спеши! - тихо проговорил он. - О прошлом речи нет. Что было у вас здесь?
Галина невозмутимо молчала. Напрасно я искал на ее лице подсказку.
- Ничего, - сказал я. У меня в арсенале есть очень убедительный тон. Или мне так только кажется.
- Скорее! - попросила Галина мужа. - Я с полудня дышу только ртом, чтобы не расчихаться.

Французу можно было посочувствовать: ему предстояло долго внимать отборной русской брани. А может, они проведут несколько часов в тишине, дожидаясь, когда разрежут веревки у них на руках и ногах, и размышляя о людской доброте: один из Валькиных партнеров перед уходом перевязал толстяку руку. С нехорошими людьми Валька не знался.
На "суке" было светлее, чем днем, на площади - темно и людно. Освещались только отдельные пятачки, где царило лицедейство и надувательство.
- Вот и Мустафа! - шепнул я Серьезному, протолкавшемуся вместе со мной к заклинателю змей. - Видишь, такой крупный, с усиками? Нам везет! Давай еще постоим. Вдруг и твоего подследственного высмотрим.
- Вряд ли. Зачем ему в такую кашу?
- Галина сказала, что он ищет Мустафу.
- Погоди! Ну-ка, ну-ка... У них тут что, гнездо?
- Какое гнездо? - В толпе, грозящей тебя опрокинуть, ни о чем не думается. - Заклинатель держит змей в корзинках, мальчишка-помощник снимает с них крышки, змеи ползут на свет...
- Разуй глаза!
Я проследил его взгляд и стиснул зубы. Оказалось, я владею невероятной способностью узнавать ночью, в толпе смазанные, никакие лица. Один глаз Тихонова наблюдал за змеями, другой - за Мустафой. Тот, как ребенок, прижимал к себе обеими руками, а также для пущей верности подбородком какой-то пакет и завороженно наблюдал, как две кобры ползут наперегонки к заклинателю в капюшоне, играющему на дудочке и раскачивающемуся из стороны в сторону. Сам будучи актером, Мустафа умел признавать талант в других обманщиках.
- Вот он его и засту... - Я спохватился, что Серьезного уже нет рядом. Сейчас он заломит Тихонову руку и вытащит из круга зевак, а я вернусь к своей тоске. Внезапно я его увидел: он, присев на корточки, шептался с глазастым босым мальчуганом в балахоне до пят, караулившим корзины. Мальчишка расширил глаза. В них блеснули факелы работающих поблизости жонглеров. Потом он улыбнулся до ушей и закивал. В следующий момент обоих загородили женщины в расшитых фиолетовых одеяниях.
- Постоим еще, - снова услышал я голос Серьезного.
- Странно, что ты знаешь арабский, - сказал я.
- А ты думал, я познакомился с Валькой, когда задержал его за торговлю в неположенном месте? Мы вместе учились на факультете востоковедения. Специальность, сам понимаешь, дефицитнейшая, то-то он пошел в яйцеторговцы, а я - в следователи.
- Сейчас бы тебе цены не было в туризме.
- Так то сейчас! А тогда мне пришлось получать второе образование. Когда узнали, что подозреваемый по делу Савченко упорхнул в Марокко, вспомнили, что я владею арабским.
Тихонов широко разинул рот. Не мудрено раззеваться, когда наблюдаешь за взрослым мужчиной, застрявшим у непритязательного аттракциона. А вот орать необязательно. И падать, создавая суматоху, тоже.
Серьезный потащил меня прочь. Я остался при убеждении, что сколько бы мы ни проделали в Смазанном дыр, он на следующий день, через десять, через сто лет обязательно вынырнул бы из толпы, с которой только что сливался. Подобное надо изводить подобным.
- Что ты сказал мальчишке?
- Спросил, нет ли у него в корзине настоящей ядовитой змеи, с целыми зубами. Он приоткрыл крышку и показал маленькую песчаную гадюку. Если в течение пяти минут после ее укуса не ввести противоядие - пиши пропало. Я сказал: вон тот дядя хочет такую и передает деньги. Надо только незаметно сунуть змейку ему в брючный карман. Как ты думаешь, триста дирхемов - не мало?
- Тридцать долларов? Киллерам, наверное, платят побольше, но для такого пацана это целое состояние. Как-нибудь иначе нельзя было? Ребенок все-таки.
- Между нашими странами нет договора о выдаче подозреваемых, - ответил он.

- Андре! - Нас нагнал Мустафа. - Ты уже здесь! Значит, будем искать ее вместе. Видел, как упал европеец? Наверное, инфаркт. Ему делают массаж сердца.
- Главное, чтобы минут пять не останавливались. - Раньше я не подозревал за собой такой жестокости. Станешь тут жестоким, когда на голову сваливаются незваные мужья. - Что это у тебя? - Я хотел дотронуться до его пакета, но он уже обволакивал его всем телом, как питон, проглотивший шляпу.
- Это долгая история, - сказал он на ходу. - Когда Мелилью захватила в конце пятнадцатого века испанская эскадра...
Мне было не до лекций о сотворении мира. В устье улочки, вливающейся в "сук", почти так же запруженной людьми, как сама площадь, нас ждала остальная компания. Валькины партнеры стояли чуть в стороне, Галина не сводила сверкающих глаз со своего муженька. Ей идет любая погода, в том числе ночной ветерок, румянящий щеки. При нашем приближении она сказала:
- Познакомься. Это Мустафа. Не знаю, что бы я без него делала.
- Мадам Галина! - Мустафа всплеснул руками, выронил свой пакет, но умудрился поймать его на лету. - Я не знал, что подумать! Весь день бродил по городу, искал вас...
Петр и Мустафа пожали друг другу руки. Я был здесь лишним.
- Ты начал мне что-то рассказывать. - Я злонамеренно дотронулся до его пакета. Сначала он отпрянул, потом опомнился.
- Это наследство твоей... - Он запнулся, я поморщился. К счастью, поблизости лупили в барабаны. Петр не обернулся.
- Il n'y a rien а moi ici, - ответил я Мустафе, хотя он и без напоминаний догадывался, что ничего моего здесь нет и быть не может. - Зачем ты таскаешь это с собой? Наверное, ценная вещь? Что-то бьющееся?
- Мы приехали сегодня утром. Скоро мадам Галине позвонил месье Пьер. Мне это сразу не понравилось. Она зашла в кондитерскую и включила на столике свой компьютер. Я задержался на улице. Какие-то люди набросились на нее и утащили. Про меня они, наверное, не знали. А это я никому не мог бы доверить. - Он благоговейно погладил пакет и опять вернулся к Адаму. - Эскадру строили для сопровождения второй экспедиции Колумба...
Не знаю, как вам, а мне мореход изрядно надоел: слишком назойливо звучало изо дня в день его имя. Я понимал, что это неспроста, но никак не мог найти ему применение. Мустафа опять превратился в лектора.
- Скептики не верили, оптимисты знали, что рано или поздно найдут...
Нас отвлекло волнение на площади. Из толпы вынесли бездыханного мужчину и положили неподалеку, у стены углового дома. На бескровном лице мертвеца застыло мученическое выражение.
- Массаж сердца не помог, - сказал я. - Ибо истинно сказано: "Кто копает яму, тот упадет в нее; и кто разрушает ограду, того ужалит змей". - Вряд ли он заслужил эпитафии, даже такой короткой.
- Наконец-то! - раздался знакомый голос.
Я обернулся и увидел второе издание Мустафы. Денис обращался ко всем сразу. Я так и не понял, связывает ли его что-либо с Мустафой. Сейчас, во всяком случае, он не был настроен нежничать.
- Я знал, что дождусь своего часа. На ловца и зверь бежит. Давай сюда!
Он попробовал вырвать из рук Мустафы пакет. Бедняга от неожиданности не оказал сопротивления. Месье Пьер, стоявший с Мустафой плечо к плечу, был увлечен женой и понятия не имел, что следует вмешаться. Зато жена действовала на опережение: она безмолвно обхватила пакет обеими руками, прижала его к груди, раздула трепетные ноздри, оскалила жемчужные зубы. Отказываюсь понимать подобную жадность! Но вам лучше запомнить ее такой, чтобы меня не жалеть. Обойдусь!
- Это должно принадлежать мне. Прежний владелец дал мне слово, - сказал Денис.
Все происходило при большом стечении народа, но на нас не обращали внимания - не иначе, принимали за актеров, репетирующих фарсовую сценку. К тому же мы стояли тесным кружком, как заговорщики. Напоследок я старался различить среди уймы сложных ароматов Галино дыхание. Непосвященным было трудно догадаться о близящейся кровавой развязке.
Денис властно выбросил одну руку в темноту. Вынырнувший из потемок седовласый байкер рывком расстегнул на своей куртке молнию, сорвал с шеи короткий автомат и подал ему. То-то я чувствовал, что эти типы не зря щеголяют в куртках в любую погоду! Вооруженный Денис выглядел настолько фантастично, что я потряс головой, прогоняя иллюзию. Но она оказалась стойкой. Денис приставил "узи" к Галиной груди. С женщинами так не обращаются.
- Тихоня, - он кивнул на мертвеца, - хотел вашей смерти. Не знаю уж, почему. Этого, - он указал кивком на пакет, - ему все равно было не видать, но если он собирался кого-то убрать, значит, на то были серьезные причины. Что ж, вы перешли дорогу не ему одному. Порешу-ка я вас вместе с мужем, не то он, чего доброго, вздумает за вас мстить...
Недурно было бы пройти у него инструктаж по вкладыванию многотонного презрения в слово "муж", но сейчас главное отступало на второй план. Многое так и осталось непонятным. Раз собрался стрелять, зачем толкать речь, как в заключительном эпизоде бездарного боевика? Кому еще перешла дорогу Галина - кроме меня, конечно, но мне она загубила жизнь, а это разные вещи? Неужто он действительно устроил бы автоматную пальбу в толпе? И разве нельзя было просто отнять у слабой женщины пакет с хрусталем и сбежать?
Из всего этого вытекает главный вопрос: о правильности моего поступка. Может, потому я и проводил без сна не знаю, которую по счету ночь, что иначе мне бы снились трое, которых я уже отправил на тот свет? Я верил, что Бог любит троицу и что больше мне не придется брать грех на душу. Но до благих ли побуждений в таком безумном месте, под улюлюканье, арабскую музыку и первобытный барабанный бой?
Судя по разглагольствованиям Дениса, он считал нас четверых невооруженными, а о стоявших неподалеку друзьях Валентина вообще не имел понятия. Выбегая из "Института специй", я заткнул "магнум" за ремень; чертова штуковина больно давила на позвоночник, зато выбившаяся из джинсов рубашка скрывала ее от посторонних глаз. Под оглушительную барабанную дробь я выхватил пистолет, утопил дуло в мягком животе несостоявшегося друга и спустил курок. Здоровенная пуля прошла навылет, чудом не задела никого в толпе и щелкнула о стену, под которой остывал Денисов конкурент. Все дело в том, что я не умею дружить.
Валькины партнеры как по команде сбили байкеров с ног. Серьезный поднял "узи" Дениса, снял со второго байкера автомат вместе с курткой и завернул в нее оба ствола.
- Встретимся на стоянке, - бросил он и смешался с толпой.
- Давай-ка оттащим этого инфарктника к первому, пока ему тоже не начали массировать сердце, - предложил я бледному Мустафе и взял Дениса за ноги. Я был не многим живее его. Мустафа с содроганием подхватил тело под мышки. Если бы я наплел, что мне интересно, какую роль он сыграет в этот раз, вы бы перестали мне доверять.
- Ты хотел рассказать, что это за сокровище, - напомнил я ему чуть погодя, указывая на пакет у Галины в руках. - Что такого хотели найти оптимисты?
- Дневник Христофора Колумба, - подала голос Галина. Давненько я не слышал в ее тоне высокомерия.
- Нет, кроме шуток?
- Представляешь?! - Мустафа уцепился за шанс отвлечься. - Сотни страниц собственноручных записей, сделанных в первом плавании! - затараторил он по-французски. - Жаль, не подгадали под День Колумба!
Галина не шелохнулась, словно упомянутый день уже не имел к ней отношения.
- Видимо, - не унимался Мустафа, - записи были у кого-то из испанских моряков, первыми вошедших в Мелилью. Дневник столетиями передавался из рода в род, как реликвия. Уже в двадцатые годы, во время войны с испанцами в здешних горах Риф, он попал в руки марокканцев и оказался у Мохаммеда Пятого, отца теперешнего короля. Тот подарил его испанцу, имевшему также марокканское гражданство, так что о разбазаривании национального достояния нет речи... Испанец оказался двоюродным дедом мадам Сергеевой. Теперь к ней обратится испанское правительство.
- Быть тебе с медалью!
Я похлопал его по плечу и потащил следом за супругами, чтобы он больше не видел Дениса, оставшегося лежать под тем же домом, только со стороны площади. Два тела образовывали прямой угол. Седые волосы на одной неподвижной голове, колеблемые ночным ветерком, касались поблескивающей лысины на макушке другой.
Петр замедлил шаг и оглянулся.
- Как, говоришь, называется это место?
- "Джамаа эль фна". Площадь, где встречаются мертвецы.




                Э П И Л О Г
Автоответчик записал несколько выступлений Хорхе - с акцентом и без. Ему не терпится узнать, какой приз ожидал мадам Сергееву и как она им распорядилась. Сдается мне, ни одно правительство в мире не заставило бы мадам с ним расстаться. Точнее не знаю и не спешу ему отвечать: сначала надо отучиться убивать друзей. Есть и другие дела: в отсутствие хозяина цветы всегда хиреют, несмотря на матушкин полив.
Еще насущнее выкопать из снегов компьютер и прикинуть, наблюдая в холодном мониторе собственную физиономию, как жить дальше. Теперь вы со знанием дела сумеете мне подсказать, стоит ли и впредь следовать истине или лучше украшать ее взорванными автомобилями. А может, верно сказано: "Составлять много книг - конца не будет"? Не полезнее ли вообще бросить это занятие и наняться к яйцеторговцам? Сперва на розницу.
- Почему ты не рожаешь?
Подождите обвинять меня в жестокости. Иногда я хитрю. Вероника сама горазда резать правду-матку и не боится слушать ее от других, особенно в безлюдных ноябрьских Сокольниках.
- Предлагаешь себя на роль папаши? А что, денек что надо, земля еще теплая. Только сниму...
- Смотри, не простудись. Сколько тебе лет?
- Двадцать девять. Я пыталась, но пока без толку. Теперь я встала на путь исправления - глядишь, поможет. Ведь сначала я отправляла тебя не верную смерть. Если бы с Галиной что-то случилось - а мы с Денисом об этом позаботились бы, вина пала бы на увязавшегося за ней честного дурня. Но Денис предпочел других партнеров. А я - честного.
Чтобы больше не оказаться дурнем, я молчу. Наверное, свои предпочтения я никогда не отсортирую.
- Кстати, о честности. И о детях. Помнишь, как ты подвез Галину мать и дочку?
Вот чего я добивался!
- Еще бы не помнить! Если бы я их тогда не подсадил, то не познакомился бы с тобой и жил бы сейчас припеваючи. Как раньше.
- Ты знал, что Галина родила дочь как раз перед вторым разводом?
- Откуда?
- Она вбила себе в голову, что ребенок должен быть в курсе, кто его отец. - Потеть можно не только в бане. Иногда направить разговор в нужное русло - все равно, что отхлестать себя веником. - Люба с младенчества любовалась папиной фотографией, пряча ее от отчима. "Представляете, тетя Вероника, - сказала она мне в тот раз, - сейчас я ехала с папой!"
Я припоминаю испуганные детские глазенки в зеркальце и начинаю сползать со скамейки. На полпути я замираю: Валька протянул мне с того света руку и спас от наваждения, как хотел при жизни. Я убеждаю себя, что это благодаря его самопожертвованию я две недели отсутствовал и вернулся исцеленным. Разве иначе познакомился бы я под шум океанских волн со смуглой сестрой милосердия?
Вот оно, предпочтение! Я бы ничего больше себе не доказывал, а искупал вину. К тому же у меня остался неохваченным древний Фес. Экзотики там тоже немеренно, зато можно не бояться ненужных встреч. Скорее туда! Доколе не зацвел миндаль, и не порвалась серебряная цепочка, и не разбился кувшин у источника.


                КОНЕЦ

(Авторская версия, 1997 г.
Опубликовано с небольшими сокращениями в альманахе «АиФ – Бестселлер» весной 2001 г.)