У неё были волосы цвета колосистой пшеницы и глаза, что прозрачнее самого чистого источника.
– Слушай, а почему ты постоянно молчишь? Как тебя зовут, например? – щебетала она без умолку, даже не требуя знаков внимания; детским своим умом понимала, наверное, что её нельзя не слушать – голос очаровывал, звенел, словно горный хрусталь, словно ледяные колокольчики. Она заливалась соловьём – рассказывала-рассказывала, что-то совсем невероятное и сказочное, трактуя события на свой лад и даже не замечая, что из уст её льются лишь выдумки.
Он – заметил.
Потому что каждую дату помнил наизусть.
Потому что каждой войне и горечи послужил причиной.
Она была маленькая девочка с идеалистическими радужными взглядами на мир.
А он был Дьявол.
– У меня нет имени, – отвечает он неохотно, когда девчонка пытливо заглядывает прямо в глаза; мотает головой так, что прядки бьют по щекам, и упрямо надувает губы.
– Не бывает так! Тебя же как-то мама называет?
– У меня нет матери.
– А откуда ты тогда взялся? – пытливо так.
Самым точным ответом может быть только его отсутствие. И пусть выпытывает глупое дитя, как да почему, и пусть дует губы или ревёт от обиды, и пусть.
Такое не_объясняют.
Такое невозможно объяснить.
– Я просто был .
Всегда. С самого начала.
– Тогда я буду называть тебя Враном! – устраивается рядом ребёнок; беспардонно кладёт голову на колени и хлопает глазёнками голубыми. Вроде и наивно, а вроде и выжидает чего-то.
– Почему? – раздосадовано спрашивает Дьявол.
– Потому что у тебя волосы чёрные, как у ворон крылья. Летают такие, особенно в степи любят, или на кладбищенских деревьях сидят, знаешь? Сидя, каркают, противные такие, беды накликают – мне мама говорила, что когда ворона на тебя в упор смотрит, это не к добру, но я думаю, что это всё ерунда, потому что вороны глупые!.. – тараторит она. – Вран, а ты любишь ворон?
– Я ничего не люблю.
– Врёшь!
– Даже если и вру, почему я должен говорить тебе правду?
– Мама говорит, что люди должны быть честны друг с другом в любой ситуации, потому что иначе мир наводнит непонимание и горечь, и люди будут враждовать и сражаться, а это ведь так плохо, верно, Вран?
Дьяволу не надо оглядываться, чтобы видеть всё.
– Твоя мама ошибается, – говорит он тихо, протягивая руку к светлой головке. – Люди и так враждуют и сражаются. Будешь ты честной или нет – это ничего не изменит. Никто ничего не изменит. Пока есть люди, будут свары. Это…
– Ерунда это, – она уклоняется и, откатившись по луговой траве, садится, поджав под себя худые ножки. – Ты, наверное, тоже много врёшь, потому так говоришь!
– Как тебя зовут, девочка? – вместо ответа спрашивает Дьявол.
– Мама говорила не говорить своё имя незнакомым дядям!
Врать всему миру – тошно.
Врать самому себе – жутко.
– Зора.
Интересно, много ли на свете таких детей?
– Вран! Вран, мой отец сегодня вернулся, Вран! – худенькая и угловатая девушка-подросток, спотыкнувшись о коварно притаившийся в траве камень, едва удержала равновесие. Вернее, и не удержала бы, но её потянули за ворот, вроде бы и спасая от падения, а вроде бы и… схватили. – Вран, вот ты где!
– Я всегда здесь, – отвечает он неохотно, закрывая глаза.
– Не можешь ты всегда здесь быть, тебе же есть ещё надо, семья тебя ждёт, всё такое!..
– Нет у меня семьи, сколько тебе повторять? Нет, и не может быть.
– Тогда я тебя тут жду, и буду твоей семьёй, договорились? – она щёлкает его по носу и, вывернувшись, отбегает. – Поиграй со мной, Вран!
– Делать мне больше нечего, – он опускается обратно на траву; ложится на примятое место и вытягивает ноги. – Я буду спать. И если ты, мелочь, попробуешь…
– Да-а? – она уже сидит на его животе, с любопытством склонив голову.
Живот как-то подозрительно крутит, как если бы он волновался, но ему это совсем несвойственно. О чём? Весь мир – одна огромная игрушка, ничего святого нет, даже если что-то не получится, можно на других попробовать, да и…
Зора в новом платье, красивом таком, вроде и простом, но расшитом красными цветами. Платье болтается на худенькой девчонке, только в области груди как-то вздымается подозрительно…
… и тут Дьявола осеняет.
– Слезь немедленно! – он с силой спихивает её на траву и садится. – Никогда больше так не делай! Слышишь меня?! Ни-ког-да!
– Почему?..
– Потому что...
… всхлип был тихим-тихим.
Дьяволу всё равно, кто и где плачет. Он любит человеческие слёзы, испытывает злое удовлетворение, видя их, причиняет и вызывает эти слёзы, но…
– Не плачь, – неохотно. – Дело не в тебе, а во мне. Просто не делай. Если хочешь садиться – садись рядом.
Рубеж между девочкой и девушкой медленно стирается.
И как дальше?
– Жил однажды на свете Дьявол.
По морям-океанам плавал.
А меня никогда не видел,
О тебе никогда не слышал, – поёт она тихо, перебирая его волосы.
Дьявол спит. Вернее, делает вид, что спит, потому что иначе она не будет петь… так. Так проникновенно, нежно и ласково, так завораживающе. Для него.
Зора выросла. По человеческим меркам, конечно – сейчас ей уже девятнадцать, а глаза, как ни странно, всё ещё прозрачнее самого чистого источника.
А помыслы ещё чище самой чистоты.
Дьявол эгоистичный. Он всегда делает то, что вздумается, не ища оправданий и причин, и живёт только для себя, потому что иначе теряться в вечности не получается. Когда ты не_можешь_исчезнуть, по-другому просто нельзя.
– Он украл с неба ясный месяц
И спустил ладьею на волны;
Он приходит с ночным приливом,
У него весло из оливы… – она вдруг запинается. – Знаю я, что ты не спишь, не закрывай так глаза старательно. Я вот что подумала, Вран. Как ты считаешь, если на свете действительно существует Дьявол, он не… устал? Быть вечной тьмой, уравновешивать свет, творить зло, потому что он должен? Он… хочет это делать?..
Дьявол переворачивается на бок и смешно морщит нос; чихает.
– Если бы он существовал, Зора, – ловит её руку своей. – Он бы хотел перестать существовать.
– Откуда ты знаешь? – с подозрением спрашивает светловолосый ангел.
– Предположил.
Она держит своё мнение при себе. Просто прикасается немного аккуратней.
А может, Дьяволу только кажется спросонья. Всё-таки, он столько времени не спал.
Никогда – это же так долго.
– А я ухожу, – объявляет она однажды, садясь на траву рядом. Дьявол делает вид, что спит, но под внимательным взглядом начинает чесаться нос.
– Куда? – с неохотой спрашивает он.
– Далеко, – Зора кладёт ладошку на его грудь – маленькую, с тонкими пальчиками, ладошку почти детскую, в которой любой предмет тяжелее ложки кажется почти кощунственным. – В военный лагерь.
– Зачем?
– У нас война. Снова. Но, как оказалось, она и не заканчивалась.
– Перемирие – не мир, – согласно замечает Дьявол, скашивая на неё правый, зелёный глаз. Левый, чёрный, как и прежде, закрыт. – Зачем?
– Я лучница! – возмущается она вдруг. – Ты что, не помнишь?
– Как я могу не помнить, если я сам тебя учил?
– Не знаю, – с неожиданной грустью говорит она. – Вран, а ты… будешь меня ждать? Ну, с войны? Здесь? Так же, как когда-то я пообещала ждать тебя, потому что мы семья?..
Странная у людей память. Выборочная.
Дьявол помнит каждую секунду.
– Было такое? – фальшиво удивляется он, и Зора давит ему на грудь ладонью ещё сильнее.
– Будешь? – переспрашивает твёрдо.
– Посмотрим.
Она уходит, не сказав ни слова – маленькая девочка с волосами цвета колосистой пшеницы и глазами, что прозрачнее самого чистого источника.
Уходит.
И больше никогда не возвращается.
По городам и деревенькам плывут легенды о храброй амазонке, похожей на ангела справедливости; на богиню, сошедшую с небес и названную человеческим именем. О её отваге, о меткости и смелости…
… о предательском стилете между лопаток слагаются едва ли не легенды.
– А я говорил. Говорил ведь – что бы ни случилось, пока есть люди, будут и раздоры. Потому что они больше мои, чем светлые. Потому что ангелы рождаются реже, чем мрази. А ты мне что? «Ерунда это всё!». Досомневалась?!
«Он увидел тебя, голубка,
И забыл о вечности Дьявол».
А Дьявол ждал её. До последнего ждал.