Двор детского сада с внутренней стороны ограды был усажен густым кустарником. Наш уютный мир был защищён от шума и пыли оживленного города, скрывая нас за плотным зеленым кольцом из акаций и майских кустов. В том месте, где были решётчатые ворота, это кольцо разрывалось, и место разрыва было похоже на экран кинотеатра. На этом полосатом экране мелькали машины, двигались люди, собаки, просовывая свои морды сквозь прутья решётки, принюхивались и отмечались, задрав лапу. Вот так заглядываясь на движущиеся картинки, я думала, но будучи ребёнком, не могла, не умела себе этого объяснить, что жизнь за оградой другая, наполненная другим смыслом, она течёт в другом ритме. А еще в такие моменты я думала о том, что мир смотрит на меня глазами всего, что меня окружало.
Часто в минуты задумчивости я чувствовала на себе взгляд и, оборачиваясь на него, встречала большие, задумчивые глаза Митьки. Он тут же подходил ко мне и протягивал то совочек, то пуговицу на толстой нитке, – всё, что в тот момент было в его ладошках. Я не была придирчива к его дарам, а он улыбался каждый раз, когда я их принимала. А еще он приносил мне одуванчики, и, зажав их в перепачканном млечным соком кулаке, подносил сперва к лицу, чтобы понюхать. Счастье плескалось в его глазах, когда я смеялась над его носом, припудренным жёлтой пыльцой. Так бывало часто, но порой я не оборачивалась и увлеченная игрой носилась с ребятами по двору. Митька всегда как-то нерешительно следовал за нами, соглашаясь быть «вОдой», приносить для нас игрушки и всякий раз улыбался, находя моё одобрение. Когда его не принимали в игру, он находил себе занятие, - мог долго и увлечённо играть в песочнице, возить машинки или перебирать игрушки в ящике на веранде.
Как-то случилась драка. Мальчишки сбежались, споря, кто неправ, пытаясь разнять зачинщиков. Девчонки побежали за воспитательницей, а я к дерущимся, желая понять что случилось. Пришла воспитательница, разняла драчунов и увела на веранду.Я развернулась и пошла к качелям и тут же наткнулась на Митьку. Он неторопливо ходил по кругу, держа над головой деревянный самолётик. То поднимая его нос, то опуская, он изображал виражи; надувал щеки и выпускал звуки: «ж-ж-ии». Он был увлечен, и мне показалось, что он даже не заметил драки. Я почувствовала, что злюсь на него и ухватила рукой самолет. Митька тотчас остановился и взглянул на меня. Ожидая сопротивления, я резко потянула игрушку на себя, но она легко подалась моему захвату. Крыло самолётика скользнуло по моему подбородку. Мы замерли друг против друга: он в растерянности, я, чувствуя усилившуюся злость. Мне захотелось треснуть Митьку, но что-то в его взгляде остановило меня. И тут он приблизил ко мне своё лицо и стал дуть на мой подбородок, гладя при этом мои щеки. Я отпрыгнула, резко развернулась и помчалась по двору, держа в руках свою добычу. Вскоре всех позвали на обед. Игрушка в моей руке стала мне не интересна, я размахнулась и запустила её в сторону кустов, прямо туда, где стоял Митька, отряхивая ладошки от песка. Самолётик молниеносно достиг той цели, которой я не хотела. Он угодил Митьке прямо в лоб.
Он начал реветь не сразу, какое-то время смотрел на меня удивлёнными глазами, а на пушистых ресницах уже блестели слезинки. Мир вокруг замер и внутри меня всё застыло. Первым пришло щемящее чувство в груди, вырастая в боль и страх, которые забились в моём детском сердечке. Жалость к Митьке подступала к горлу и горькой волной поднималась выше, ища себе выход в слезах.
Воспитательница строго требовала, чтобы я извинилась, а я молчала, стояла уже не в силах смотреть на Митьку. Все видели моё упрямство в сжатых губах и опущенном взгляде. А мне было так больно и становилось еще больнее, чувствуя на себе его страдальческий взгляд. Митька уже не ревел, лишь всхлипывал, потирая лоб и проводя ладошками по влажным щекам. Слова прощения так и не вырвались наружу, они жгли меня изнутри, изливаясь горькими, жгучими слезами.
Была ли я наказана? – уже и не помню. А помню запах пыльных дорожек, нагретых солнцем; помню, как мои ладошки касались качелей, ощущая шероховатую поверхность облупившейся краски, спутанные челки лошадок-качалок, упругость мяча, внутри которого, как я думала, звенит маленький колокольчик, если потрясти его, я помню… тот деревянный самолётик. Но я не помню, как ушёл Митька. Не помню, когда его перестали приводить в сад по утрам. Он будто растаял, начав уходить с того момента, когда уже не смог своим взглядом дать мне прощение.
Прости, прости меня Митька!