Гордые, величественно несущие себя корабли пустыни ступали степенно, размеренно, уверенным неспешным шагом. Они шли друг за другом, в одной связке, совершенно не боясь куда-то опоздать. К чему-то не успеть. Что-то где-то не увидеть. Их, словно покрытые поволокой, глаза под устало приспущенными веками как будто смотрели куда-то внутрь, в себя, не видя окружающего, на первый взгляд, уныло-однообразного мира. Металлические колокольчики ручной работы, привязанные цветными кожаными ремешками к плюшевым шеям, периодически звякали, нарушая необъятную глубокую тишину. На горбатых, возвышающихся к небу спинах, поросших желтовато-коричневым подшёрстком, висели аккуратно притороченные мешки с грузами и бурдюки с водой. Рядом, в такой же линии, друг за другом двигались замотанные в цветастые одежды люди. Каждый из них опирался на длинный посох-корягу, напоминающий ствол высохшего морёного дерева, уже давным-давно забывшего, что такое хоть капля живительной влаги. Караван шёл в ту сторону, откуда совсем ещё недавно взошло безжалостное бело-жёлтое светило.
В этой, казалось бы, совершенно безжизненной пустыне присутствовали только два абсолютно различных цвета. Синее бескрайнее небо, широко раскинувшее свои радушные объятия, и жёлтый сыпучий песок, покрывающий всё и вся до той самой далёкой линии, где дышащая полуденным жаром пустыня смыкалась с необъятным небесным куполом.
Серенький тушканчик, опершись на задние лапки, вытянул любопытную мордочку в сторону медленно удаляющегося каравана. Невиданное, восхитительное зрелище! На фоне восходящего солнышка… Как это красиво! Как эстетично! Пожалуй, что если присмотреться, то видно, что глубоко духовно… Своей блестящей шкуркой с красивым светлым мехом маленький любопытный мышонок нарушил привычное однообразие двух унылых красок этого мира. И такая храбрость, такая необъяснимая безрассудность дорого ему стоила. Она стоила ему потери всего! Лучше бы, как прежде, он, осторожно высунув наверх свой чёрный анализатор-носик и повращав по сторонам такими же чёрными бусинами глаз, выбирался из своего безопасного жилья – прохладной глубокой одноместной норки. Но, к тому же, мышонок делал это всегда только ночью, в полнейшей темноте, надёжно ей укрытый от жестоких посторонних глаз. И именно благодаря такой осторожности он до сих пор оставался жив, так и не послужив никому из прочих божьих тварей вкусной закуской к скудному столу. В этот раз всё произошло совсем иначе. Мгновенный бросок-удар, яростный укус и… песчаная гадюка – эфа, как всегда, не промахнулась. Она расположилась рядом, удовлетворённо шипя и аккуратно складывая внутрь, один за одним, свои раскрашенные под пустынный пейзаж скользкие кольца. Раздвоенным багровым языком она периодически прикасалась к замершему на песке в странном оцепенении зверьку, удовлетворённо замечая его быстрое остывание. Когда серенький пустынный мышонок умрёт, можно будет спокойно покушать, то есть глотать. Эфа больше всего в своей ядовитой жизни любила такие спокойные обеды, когда можно было никуда не спешить, так как никто не помешает…
“ Вы видели? Какая безжалостность! Какая вопиющая жестокость… Меня прямо трясёт от этого наглого, позорного убийства. И ведь её, эту змею, пригрела я сама. Какой ужас! Она ведь поселилась под вон тем желтоватым валуном, что у моего основания. И неделю тихо спала себе. Вроде бы такая вся из себя разукрашенная и совершенно безобидная. Ну, в самом деле, кто бы мог подумать...” – невысокая, ладная, пропорционально сложенная дюна шептала свои слова, перебирая чистый жёлтый песок горизонтальными струйками. Круглый небольшой чепец из более тёмного песка с янтарным отливом украшал её покатую вершину. А благодаря двум равномерным удлинённым пригоркам она выглядела эдакой подбоченившейся придворной дамой, пришедшей на бал высшего общества – элиты и уверенно ожидающей лести и комплиментов в свой адрес от бесчисленных поклонников и воздыхателей…
“ О, несравненная! О, свет моих очей! О, самая прекрасная дюна в истории творения всех дюн! А ведь погибшему тушканчику тепло и кров предоставил я. Вы помните, я надеюсь, как полгода тому назад он, такой ещё маленький и слабый, жалобно пища, попытался подрыться под Вас? Но не тут- то было! Вы ведь во всём сильная, во всём самая крепкая. И прорыть хоть что-нибудь под Ваше мощное основание бедняга малыш так и не сумел. А вот мой бок, тот самый, который обращён к Вам… Он же обрушился уже в нескольких местах, так как ветерок периодически уносит самые лучшие и самые красивые мои песчинки к Вам, этот мой бок легко послужил маленькому мышонку местом, где он смог приютиться и расти. Какая жалость! Как печально, что всё это вот так завершилось. Позвольте, о моя песчаная мадонна, я попрошу ветерка, чтобы он придвинул меня к вам. О нет, я не смею надеяться, что намного! Ну, хотя бы на несколько сантиметров…. "
Молчаливое согласие означало победу, и счастливый Бархан застыл, устремившись острой пикой своей вершины в зовущую голубизну. Он был весь в радости ожидания. Это продолжалось уже давным-давно. С тех времён, когда после какого-то чёрного, непонятного, необъяснимого вращения, когда образовалось синее небо и жёлтая пустыня, он вдруг увидел и осознал сперва себя, а потом… потом - отдалённую более чем на двадцать метров её – писанную красавицу дюну. Словно бы только что, а так оно, видимо, и было, родившуюся из неги дюну. Ту, которая, на его взгляд, изначально была самим совершенством. Он всегда мечтал слиться с ней когда-нибудь. Поглотить её пышные, но гармоничные формы. Ощутить в себе эту божественную красоту. Но очень редко и очень на немного позволяла она ему, под тем или иным предлогом, приблизиться к себе. Для этого надо было сделать так, чтобы она чем-то расчувствовалась, за что-то была ему очень признательна и благодарна. А что можно сделать такого в мёртвой пустыне – спящем вечным сном мире... Но иногда случалось всё-таки что-то подобное сегодняшнему, пускай и печальному, событию. И тогда…Тогда, с молчаливого её согласия, он просил ветерка, и тот, шутливо щекотав его за бока, переносил самый лучший песок ей в качестве подарка от чистого сердца. А, кроме того, продвигал его на указанное высочайшей волей расстояние. Точно вплоть до последнего сантиметра! Больше ни-ни! Это могло вызвать ее гнев - со всеми вытекающими отсюда последствиями. И вот, ценой неимоверных праведных усилий, терпения, трудов и надежд, они уже почти вплотную приблизились друг к другу. Расстояние в последний раз сократилось до полуметра! А ведь когда-то, в отдалённые времена, была эта двадцатиметровая бесконечность…
" Надо пригладить струйки песка по бокам, подравнять мои ниспадающие локоны с этими зовущими глиняными вкраплениями. Поправить все валуны внизу. Всё должно быть обязательно проверено до тонкостей. Сегодня он, этот мой благородный рыцарь Бархан, наконец-то решится ! Наконец-то мы будем вместе! Наконец-то он сожмёт меня в своих огромных сильных объятьях. Наконец-то придёт это время – время нашей любви. Как же долго я этого ждала… Боже, как же долго! Но…В самом деле, что можно было поделать? Ведь не могла же я, как грязная глиняная кочка с торфяного болота, позволить ему всё и позволить вот так - сразу! О, нет, никогда! Ведь кто мы? Мы - благородное высокоинтеллектуальное население пустыни! И этим сказано всё. Остаётся ещё подождать совсем немного. Подождать до тех пор, когда этот мальчишка, этот шалун и проказник-ветерок, наконец-то сделает то, что так давно было ожидаемо и так желанно…"
Корабли пустыни возлежали прямо на песке, поджав под себя свои натруженные ноги. Некоторые погонщики каравана ходили между ними, расшнуровав чёрные кожаные бурдюки и поя водой уставших животных. Из плетёных жёлто-серых корзин верблюды захватывали своими влажными улыбчивыми губами чёрные колючки и, гордо подняв шеи, словно бы насмехаясь над чем-то своим, весьма и весьма весёлым, никуда не спеша, пережёвывали любимую пищу.
- Махмуд, ещё два дня - и мы наконец-то придём?
- По воле Аллаха, мой дорогой друг, так и будет, - произнёс огромного роста бедуин, размешивая узловатой палкой угли небольшого костра, над которым кипело в котелке варево, по ароматному терпкому запаху которого угадывался крепкий чай из букета сушёных трав, известного только проживающим здесь людям.
- Но посмотри-ка сюда, - Махмуд показал своей палкой на восток, где ещё мгновение тому назад голубое и беспечное небо вдруг словно бы расстроилось. Оно стало сумрачным и безликим, как старая ветошь, валявшаяся возле ближайшего верблюда. Далеко-далеко, почти у линии горизонта, в этих неведомо откуда появившихся сумерках, едва различимо угадывалась какая-то странная вертикальная ниточка с жирной точкой сверху.
Эфа, получая положенную по закону послеобеденную солнечную ванну, лежала возле своего камня, аккуратно возложив на него кончик чёрного хвоста. Ну что могло быть в жизни приятнее этого времени, когда проглоченный полчаса тому назад обед уже продвинулся на пять сантиметров за голову в сторону хвоста!.. Пища ещё долго будет не спеша перевариваться, способствуя настоящему насыщению – самому приятному чувству из тех, которые она только ощущала за всю свою земноводную жизнь. Не следует никуда спешить, никуда…совсем… расслабиться и дремать. Как сладка и приятна эта моя жизнь... Жизнь простой, никому и ничем не обязанной пустынной гадюки. Внезапно длинная блестящая рептилия вся напряглась, мгновенно вскинув голову и развернув её на восток. Там небо словно потеряло свои голубые спокойные краски и стало свинцово-серым. А чётко по центру возвышалась исполинская чёрная кобра. Эта кобра вращала круглой воронкоподобной головой высоко в небе и била толстым хвостом по пескам пустыни. В доли секунды смерч-самум, а это был именно он, налетел на то место, где отдыхала умиротворённая эфа. Всё вокруг завращалось в сумасшедшем танце. Дикий вой и скрежет сотрясали природу, потерявшую свои ориентиры. Где небо, где песчаная поверхность? Стало невозможно различить, а свет – тот свет, который был начальным актом творения? Он исчез, пропал, словно бы единая вселенская батарейка перегорела, передав мировые вожжи ночному мраку…. Когда, спустя неведомое количество временных квантов, темнота рассеялась, отступив столь же быстро и стремительно, как она появилась, то… на этом месте, где совсем ещё недавно кипела такая насыщенная событиями пустынная жизнь, не было ничего. Точнее, на огромной площади, перепаханной площади песков, валялись мелкие оборванные кусочки, в которых при желании, только после тщательного научного анализа, можно было распознать счастливую совсем недавно эфу. Разбросанные повсюду, вперемешку со змеиными чешуйками, серенькие волоски напоминали о несчастном проглоченном тушканчике. Страстно любившие и мечтавшие друг о друге Бархан и Дюна и вовсе исчезли, словно их тут никогда ранее и не было. Словно их существование было лишь вычурной фантазией одной из многочисленных параллельных вселенных, сумевшей создать именно такую реальность с вышеупомянутыми персонажами.
Далеко впереди, за несколько десятков километров от того места, где произошли описанные события, шёл караван. Гордые, величественно несущие себя корабли пустыни ступали степенно, размеренно, неспешным, но уверенным шагом. Они шли друг за другом, в одной связке, совершенно не боясь куда-то опоздать. К чему-то не успеть. Что-то где-то не увидеть. Их словно покрытые поволокой глаза под устало приспущенными веками как будто смотрели куда-то внутрь, в себя, не видя окружающего, на первый взгляд уныло-однообразного, мира...
- Позвольте, о моя песчаная мадонна, я попрошу ветерка, чтобы он придвинул меня к Вам. О нет, я не смею надеяться, что намного! Ну, хотя бы на несколько сантиметров…. - Новенький, вскинувший свою остроносую вершинку в голубое вечное небо Бархан обратился к такой же, как он – новорожденной, изумительной красоты Дюне. Он с грустью и отчаяньем взирал на двадцать пять метров кажущейся непреодолимой разлуки…