Г л а в а д в а д ц а т ь ш е с т а я
СКАНДАЛЬНОЕ МЕНЮ
Мы пестуем свои страхи так старательно, что переведя усердие на себя, были бы счастливы, здоровы и богаты. Все в жизни гораздо проще, даже рождение планет. Все исполнено гениальной простоты и само ломает преграды.
Преградою перед странными гостями были ажурные двери с изогнутыми дельфинами, но двери тут же и распахнулись, и выстрелили насмерть перепуганной официанткой в кокошнике набекрень. Бухгалтер и Длинный Волк отшатнулись, официантка виновато застыла.
- Толя! – громко позвала она поверх голов.
- Ах, да! – осенило мажордома, и он побежал куда-то в сторону, поручив обоих гостей испуганной служительнице зала, так что ей пришлось вернуться обратно уже не одной.
Тотчас шевельнулась портьера у дверей.
– Юрка! – прошипела портьера. – Это моя тетя! Командуй, что делать, Юрка!
– Сережка! – скомандовал бархатный занавес. – Выходим, а то нас потеряют.
– Майка! – зашептала машина для обуви. – Майка с вами? Собираемся у зеркала.
– Шалышкин, здесь три зеркала! – пискнула вторая портьера. – Мы же потеряемся! У какого?
Наступила заминка. Машина для обуви молчала. Из нее возникла Сережкина голова. Шалышкин походил на пыльного кукушонка с разинутым клювом.
- Точно, три! – удивился Шалышкин. – Как же теперь мы встретимся?
Ажурные двери распахнулись, и Толькина тетя явилась снова.
- Тетя! Тетенька!
Березкин промчал на четвереньках и уткнулся в тетины колени.
– Мы к тебе! Накорми нас, пожалуйста!
- За деньги! – пробасила машина для обуви. Это у Сережки от пыли сел голос.
– Как ты меня напугал! – рассердилась тетя. – Что дома? Все живы?
- Потом расскажу! – взмолился Березкин. – Просто накорми и все!
- За деньги! – пробасила машина для обуви.
Тетя растерянно пожала плечами.
- Ребята! – Березкин взмыл, как победное знамя. – Тетя нас кормит! Выходим!
Открылась парадная дверь ресторана, и показалось плечо стоящего на страже адмирала. Перед взором старушки гардеробщицы с четырех сторон к ковру собрались кто ползком, кто на коленках четыре недавних пройдохи и проходимца. Старушка прижала огромный плащ и кисейный шарфик к груди, а мокрую бархатную шляпу надела на голову от растерянности.
- Вы? – удивилась старушка. – Ну теперь-то вам точно достанется! Признавайтесь – вы это выкинули?
Она с возмущением потрясла плащом, кисейным шарфиком и постучала по шляпе на голове.
- Клянусь! – Сережка развернулся на коленях к старушке-гардеробщице. – Пусть поразят меня громы небесные! Пусть я до острова не доберусь!
- Остров? – Толькина тетя уставилась на Березкина. – Что за остров? Ты куда собрался?
Старушка указала на ползущую Майку.
– Стало быть, ты?
– Майка! – запричитал Сережка. – Клянись, что не ты!
- Чем клясться?
- Селедкой!
- Пусть меня селедка загрызет!
- Селедка! – Сережка вознес указательный палец. – Значит, не она! Таким не шутят!
Оставался только Юрка на четвереньках. Зря он, конечно, напялил красную каску. Трудно быть незамеченным с такой мишенью.
- Ага! – обрадовалась старушка. – Эта красная шапочка мне знакома!
Юрка повернулся к Сережке и с недоумением кивнул на старушку.
– Тары бары?
– Тары бары бум! – пожал плечами Сережка. Выкручивайся, как можешь.
- Иностранец? – удивилась Толькина тетя.
Березкин тряхнул головой.
- По-моему, он к нам приходил? – припомнила тетя. – Юркой звали.
- Тары бары! – радостно отозвался Юрка.
Толькина тетя повернулась к Сережке.
– Видишь, узнает! Переведи ему встать с коленок! У нас не Африка, стоять на коленях. Переведи ему – рабство отменено!
– Тары бары! – Сережка потряс руками перед Юркиным лицом. – Тары бары бум, не Африка!
– Ну артисты! – восторженно признала гардеробщица. – Ну клоуны! Цирк шапито! Бродячая труппа!
- Ладно, арлекины! – простила она. – Сдавайте свои тары бары! Вот вам номерок, хором на крючок! Ну, Красная Шапочка, где твоя корзинка?
- Портфель! – воскликнул Юрка. – Мой портфель потерялся! Там же книга! Никто не видел портфеля?
- Тары бары! – пожала плечами гардеробщица.
- Тары бары бум! – рассмеялась Толькина тетя.
Шалышкин похлопал приятеля по спине.
- Чудак! Ты же сам его оставил участковому! Мы же договорились здесь встретиться. На ступеньках «Байкала»!
Юрка метнулся к выходу.
- Стой! – окликнул Шалышкин. – Он еще не пришел – полчаса-то не прошло! А Одиссей тебя сцапает! Как пить дать, сцапает! Пошли обедать.
- Не сцапает! – отмахнулся Юрка. – Идите уже, я скоро.
У парадной двери было матовое с прозрачным рисунком стекло. Юрка потерся носом по витиеватому узору, привстал на цыпочки, но так ничего и не увидел.
- Мы пойдем! – согласился Шалышкин. – Только дай мне монету, Юрка. Вдруг тебя все-таки сцапают.
Юрка промолчал, высматривая участкового.
- Юрка-Юрка! – вздохнул Сережка. – Недоверчивый ты. А ведь это я участковому назначил, когда ты только на монетку наступил.
- Ты видел? – ошеломленно воскликнул Юрка. – А что же не сказал – я бы сдвинулся!
- Я как-то сказал Головастику! – печально заметил Сережка. – А он себе под ноги подсмотрел. И все! Ладно, мы пошли, не теряйся! Нам еще меню изучать.
Участкового не было видно. Может, он не вписывался в сложный узор? Или, например, ожидал Юрку сбоку у ступенек? Юрка снова побегал носом по прозрачным извилинам. Видно локоть древнегреческого героя, лиловую шапку сирени, черно-красные грозди рябины и поспешающих мимо прохожих. Если бы участковый стоял, адмирал непременно с ним разговаривал бы. Юрка прислушался. Адмирал напевал себе под нос и что-то время от времени ворчливо вставлял. Похоже, он отпускал замечания в сторону отдельных прохожих. Причем, возвращаясь к пению, он выводил уже новую мелодию, с любого места, как радиоприемник, шарящий по волнам. Стало быть, участкового не наблюдалось.
С сознанием выполненного долга Юрка направился в ресторанный зал. Он кивнул старушке гардеробщице, подошел к стеклянной двери с волнами и дельфинами на ней и неожиданно замер, как вкопанный. Как же он забыл? В зале теперь сидит толстяк-бухгалтер, чей полтинник снова зашевелился в Юркином кармане! Только Юрка войдет, он укажет Длинному Волку, этому ужасному верзиле, тот перевернет Юрку за ноги и грязный полтинник покатится к ногам изумленной публики! Позор перед Майкиным лицом! А бухгалтер – укажет на красный лик перевернутого Юрки и громко объявит, что этот плут и обманщик есть сын инженера Коростелева, знайте все, инженера Коростелева! Как зовут его, вскричит возмущенная публика, отбрасывая вилки на тарелки, как зовут этого маленького негодяя с зелеными волосиками? Ха-ха-ха, гомерическим хохотом ответит толстяк и шлепнет Юрку, как рыбину в руке, как зовут тебя, маленький воришка?
Юрка даже топнул ногой от возмущения! Не бывать! Всегда есть три выхода! Как бы ни был слаб человек – он сильнее зла! Как бы ни был мал – он велик!
Выход первый.
Юрка пройдет чеканным шагом через зал под марш ресторанного оркестра. Он встанет пред столиком толстяка, ровно напротив его заплывшей физиономии и под восторженными взорами пассажиров за столиками (ну не пешеходы же они, раз сидят!) отдаст пионерский салют и откроет рот.
В это время маэстро делает туш, и все звуки во Вселенной замирают!
- Товарищ гражданин! – разнесется по Вселенной звонкий голос пионера Скуратова. – Вы теряли на ступеньках «Детского мира» ровно пятьдесят копеек одной монетой?
- Я! – захлопает себя по карманам толстяк. – Клянусь, это я потерял там все свои пятьдесят копеек!
И пассажиры закивают головами и примутся обсуждать детали, так как были свидетелями! Некоторые примутся доставать свои копейки и показывать, как их терял толстяк.
- Товарищ гражданин! – разнесется по Вселенной тот же голос. – Встаньте! Примите с рук на руки всю свою монету до единой копейки! Пересчитайте, товарищ гражданин!
Толстяк, утираясь фетровой шляпой (Юрка озирается и находит ее на крючке гардеробной), пересчитывает копейки в монете и через полчаса объявляет залу:
- Все! Тут все до последней копеечки!
Маэстро снова делает туш, оркестр взметает медные тарелки и исполняет гимн Советского Союза, гимн пионерской организации и пассажиры колоннами подходят к Юрке пожать его не по-детски честную руку. Толька Березкин стоит возле Юрки и рассказывает каждому подошедшему, что знает Скуратова с самого детства, он всегда отличался непорочностью и избегал даже малейшей выгоды, если для этого надо сжульничать. Майка Савицкая просит кого-нибудь сфотографировать ее рядом с Юркой, чтобы увеличить этот снимок до размеров транспаранта и повесить на площади Ленина в дни праздничной демонстрации. Сережка Шалышкин предлагает назвать пионерскую дружину именем пионера-героя Юрки Скуратова. Ажурные двери распахиваются, и в зал врывается фотокорреспондент Эдгар Штурм с огромной треногой, чтобы сфотографировать, как просила Майка и написать статью в «Пионерскую правду». Толстяк с удовольствием дает интервью и просит указать в заголовке имя главного инженера Коростелева, воспитавшего такого праведного сына.
- Стойте! – вопит Шалышкин. – Остановите съемки! А как же мы? Теперь нас всех выгонят из ресторана, потому что нечем платить! Эх, Юрка!
Толстяк кивает – слава славой, а платить за нее он не хочет!
Тут разъяренный до-мажор (или как ее, эту босую цаплю) подкрадывается к детям со спины, шевеля крючковатыми пальцами, как только что крался за бархатный занавес к Юрке! Дети вскрикивают и в ужасе жмутся друг к другу, застыв на фотографии Эдгара Штурма.
Нет, вздыхает Юрка, выход номер два!
Выход номер два.
Юрка прокрадывается в зал и, прикинувшись другим человеком (например, изменив выражение лица, походку и голос) садится за детский стол и поедает все котлеты, что дадут, до последней! Пусть его не узнают, даже дети, признается позже, когда уже тетя выведет всех тайным ходом и выпустит на улицу. И что же? Что происходит дальше? Юрка растет, взрослеет, делается стариком с бородой до пола, но ворованные котлеты навсегда остаются в нем! Он никогда уже не будет честным человеком, как никогда не будет целым однажды разбитый стакан. Бабушка прокурорский работник будет стесняться его, когда они будут брести по улице, стукая клюшками. Честный до боли главный инженер Евгений Иванович Коростелев откажется от него на многотысячном митинге. Мама в горести поседеет, и будет плакать днями и ночами по загубленной котлетами душе. А тетя Ирочка, наивная тетя Ирочка, будет всю жизнь оглядываться и не узнавать чистейшего племянника в этом омерзительном воришке! Потому что тетя Ирочка, как все поэтические натуры, не рифмует слово «воровство» ни с одним из слов ее души.
Вот задача: «Сколько ворованных котлет влезет в Юрку?»
Правильный ответ – ни одной!
Следовательно, выход номер три.
Юрка прокрадывается в зал…
Пожалуй, это выход!
Юрка действительно открывает ажурную дверь и цепким взглядом пионера-героя озирает шумные обеденные столики. Как же тесен мир в одном ресторане! Столик, за которым развалился Сережка со всей честной компанией, стоит на выходе из кабинета для почетных гостей, притом, что дверь кабинета полуоткрыта, стол в нем накрывает Толькина тетя, а толстяк, увлеченный разговором с Длинным Волком, что-то бормочет в бокал бордового вина. Длинный Волк, подливая себе из прозрачного графинчика, хлопает рюмки одна за другой и поглядывает в сторону Сережки, болтающего ногами и играющего как веером, карточкой обеденного меню. Только ничего не заказывай, Сережка! Разве же ты не слышишь их разговор?
Юрка догадывается по губам:
Толстяк: (склоняясь все ниже к поверхности стола и едва не залезая губами в бокал) Видишь вон того мальчика? Что болтает ногами.
Длинный Волк: (в перерывах между рюмками) Ну?
Толстяк: Знаешь, кто это?
Длинный Волк: Ну?
Толстяк: Думаю, это Сережка Шалышкин.
Длинный Волк: Ну.
Толстяк: Приятель Юрки Скуратова.
Длинный Волк: (кивает) Понимаю.
Толстяк: Наши деньги теперь у Юрки.
Длинный Волк: Да ну!
Толстяк: Все пятьдесят копеек!
Длинный Волк: (в ужасе) Все пятьдесят копеек! Побожись!
Толстяк: Вот те крест!
Длинный Волк: Это же восемь ливерных пирожков!
Толстяк: Балбес! Сразу видно, что в школе не учился! Восемнадцать!
Длинный Волк: (зажмурившись) Восемнадцать! Придушу!
Толстяк: Надо его поймать.
Длинный Волк: (запоминает) Поймать.
Толстяк: Вздернуть за ноги.
Длинный Волк: Понятно.
Толстяк: Подвесить на самой высокой ели.
Длинный Волк: Есть одна такая.
Толстяк: И пытать, пока все деньги не вернет.
Длинный Волк: А если Майка Савицкая будет за него умолять?
Толстяк: Не слушаться Майку! Во-первых, она девчонка!
Длинный Волк: А если Толька Березкин станет палить из рогатки?
Толстяк: Бегать от него вокруг дерева.
Длинный Волк: А Юрка где?
Толстяк: Смотри на дверь! Это Юрка! Держи его!
Длинный Волк и толстяк порывисто взглядывают на дверь. От цепкого хищного взгляда неспособен укрыться никто. Так рысь всего единожды смотрит на жертву – перед прыжком. Так волк всего однажды встречается взглядом с невинным барашком – и это есть первая и последняя встреча их глаз. Так кобра вырастает перед ударом и бедный кролик не может пошевелить даже ухом!
Смертоносная парочка упирается взорами в клетчатый желтый жилет, франтоватую бабочку на туго застегнутом воротнике накрахмаленной рубашки, в скользкий как лед подбородок и тонкие как две пиявки губы. Губы вопросительно дрожат.
Мажордом вальсирующей походкой направляется между столиками в кабинет. Он слышит странные шорохи за собой, но как бы ни оглядывался, никого не находит. Вероятно, это новенькие туфли отдают таким причудливым эхом. Он входит в кабинет и, следуя повелительному жесту, прикрывает дверь за собой.
Юрка в ужасе падает на стул.
- И тогда он сует ко мне башмак! – горячится Сережка. – Ну, прямо мне в рот сует! Вот, думаю, я и спрятался – сейчас все башмаки придется чистить! А тут как зажужжало над головой!..
- Сережка! – окликает Юрка.
- Ну, думаю, хоть в этом повезло! – восторженно продолжает Шалышкин. – И тут на голове, - он демонстрирует пыльную макушку, - как закрутится щетка! Волосы дыбом, лицо трясет!..
- Сережка!
Сережка замирает и смотрит по сторонам.
- Это я тебя звал! – поясняет Юрка.
Сережка облегченно вздыхает.
- А что это ты, Юрка, лицом на столе?
- Чтобы бандиты не узнали! – бормочет Юрка. – У которых мы деньги украли!
- Готовы заказывать, племяннички? – раздается над ними тетин голос.
- Да! – решительно хлопает ладонью по столу Шалышкин. – Вот в меню написано «Фургон»! Это что?
Тетя вглядывается в меню и облегченно вздыхает:
- Не фургон, а фуа-гра! Гусиная печенка!
- Вот гадость! – передергивается Сережка. – Вы бы еще рыбий жир предложили!
- Сережка! – бормочет Юрка в скатерть. – Ничего не заказывай! Отменяй заказ! Нужно деньги вернуть!
- Вообще-то это не гадость, а большой деликатес! – обижается тетя. – И вам я его не дам.
- Ладно, не гадость! – уступает Сережка. – Давайте свою печенку. Кто будет гусиную печенку? Угощаю!
- Сережка, отменяй заказ! – торопится Юрка. – Потом объясню.
- Почему это? – протестует Майка. – А мне, пожалуйста, пирожок с мясом! Есть у вас пирожки?
- Не слушайте ее! – горячится Сережка. – Мало тебе пирожков в столовой, Майка! Лучше ресторанную еду поешь! У вас еще перепелки в дилижансе – давайте!
- В дижонском соусе! – поправляет тетя.
Сережка медленно поднимает на нее глаза:
– Они живые?
Тетя выразительно молчит.
- Мертвые! – констатирует Сережка и мрачно утыкается в меню. – Была у меня одна перепелочка. Пела по утрам. Пить просила.
Майка принимается плакать.
- Не надо, Сережка! – всхлипывает она. – Дальше не рассказывай!
Сережка показывает ей меню:
- Я, что ли, его писал?!
Майка в слезах читает:
- «Перепелки…
- В дилижансе! Мертвые! – беспощадно добавляет Сережка. – Дилижанс похоронный!
Майка рыдает навзрыд.
- Так! – решительно заявляет тетя и вырывает у Сережки меню:
- Здесь вам не изба-читальня! Заказывайте! На первое – борщ со свининой…
- Фи! – снова морщится Сережка.
– Шалышкин! – свирепеет Юрка. – Ты что, меня не слышишь? Никакого борща! У нас нет денег!
Эта новость сражает Шалышкина. Он замирает с раскрытым ртом и, не веря своим ушам, смотрит на Юркин затылок.
- Нет? – протягивает Сережка. – Потратил? Чужие деньги? Знаешь, как это называется?
– Воровство! – заключает Майка. – Или еще хуже – свинство!
- Продолжайте! – невозмутимо поворачивается к тете Сережка. – Что, вы говорите, на второе? Несите-ка нам шашлык! – он заглядывает в Толькино меню. – «По-абхазски, с кольцами маринованного лука», лука поменьше, мяса побольше. «Клубника в пирожном «Корзинка»? Годится, только по раздельности. Корзину клубники и корзину пирожных! И стакан компота!
- Воды из-под крана! – вскрикивает Юрка и, махнув на всяческую конспирацию, поднимает лицо. – Сережка! да знаешь, что они нам сделают за эти деньги?
Толька догадывается:
- Голову открутят!
- Погибнем сытыми! – безмятежно отвечает Сережка. – Несите! И что ты, Майка, говоришь – пирожки?
Юрка расстроено смотрит перед собой. Выход номер три не прошел.
- И что? – раздается голос Длинного Волка прямо за Юркиной спиной.
Юрка вздрагивает и в ужасе застывает. Ледяная игра вонзается в сердце и вместе с сердцем сползает вниз. Это холодная капелька пота скользит по спине.
- И что? – еле слышным шепотом повторяет Юрка.
- А ничего! – отвечает толстяк. – Ничего не помогает!
- Цинк давали?
- Что? – растерялся толстяк. – Говори нормально, я вашего жаргона не знаю.
- Предупреждали? – переспросил Длинный Волк.
- Еще как! Анонимки, угрозы! Рвет, не читая! Каждый вечер в корзине находим!
- Да что он за туз такой мохнатый!
- Просто главный инженеришко! А вредный, как бульдозер! Роет под нас, копает! В честность играется! Грозит на чистую воду вывести!
- И до вала у вас там?
- Чего?
- Да этой! Параши!
Бухгалтер вздыхает и молчит. Юрка в ужасе смотрит на дверцу в кабинет. Она слегка приоткрыта. Похоже, мажордом не позаботился плотно прикрыть.
- Да! – притворно вздыхает Длинный Волк. – Придется марануть.
- Что? – нервно переспрашивает бухгалтер. – Говори ты уже по-русски.
- Не могу! – признается Длинный Волк. – А марануть – это значит, пришить. Доехал? Стоить будет.
- Сколько? – деловито осведомляется толстяк. – Да!
- Да ведь я и пустой и темный! Как это… без денег, без документов. Считать надо. Соскок – раз, побег, значит! – загибает пальцы Длинный Волк.
- Раз! – кивает толстяк и тоже загибает палец.
- Ксива – два! Паспорт, по-вашему!
- Фамилию менять?
- А то!
- На какую? Бубукало, Быбыкало, Фуфукало?
- Поржи мне еще! Иванов!
- Будешь граф Иванов-Дыдыкало! А третье?
- Дно! Хата у моря. И капусты, чтобы не выныривал!
- Капуста? – не понял толстяк. – Что это ты мне все о капусте твердишь?
- А о чем же еще? Чего я когти рвал? Ну, пули! Тити-мити! Башли! Воздух! Балабаны! Ты что, русского языка не понимаешь?
Толстяк задумался.
- Жабы! – подсказал Длинный Волк. – Знаки! Ну?
Толстяк растерянно почесал подбородок.
- Солома! Фуг! Цуца! Шмели! Шелуха! Деньги, черт подери, деньги, денежки! Ты кто по ходу?
- Бухгалтер! Знаешь ведь! Да!
- Какой ты бухгалтер! Счетовод ты, если в деньги не въезжаешь!
- Что же нам так долго заказ несут? – на весь зал возмутился Сережка. – Фургон и перепелок в дилижансе! Товарищи! Может, кто по ошибке ест фургон с перепелками?
- Тише ты! – Юрка толкнул его под столом что было сил. – Тебя они первым и пришьют!
На Сережку нашло веселье – то ли он перед Майкой хотел покуражиться, то ли не он поднимал этот полтинник, а значит, что с него спросить! Но только в целях шуточной конспирации он схватил столовые ложки и закрыл себе ими глаза и превратился в золотую пчелу, жужжащую над тарелками.
- Выгонят! – затрясла головою Майка. – Точно выгонят!
За соседними столиками рассмеялись.
Сережка принялся водить головой по сторонам и стал жужжать все громче и громче, думая, что все вокруг только и спрашивают:
- Кто этот мальчик? Наверное, он великий артист?
- Мы дети тети! – громко объявил Сережка уморительным голосом и все вокруг засмеялись снова. – Дети тети! Теткины детки!
Теперь вокруг просто покатывались со смеху и Сережка поклонился во все стороны, однажды даже ударившись носом об стол.
Тетя детей сняла золоченые ложки с Сережкиных глаз и поставила перед ним в алой дымке тарелку.
- Фургон! – обрадовался Сережка.
– Он самый! – успокоила тетя. – Фургон в дилижансе!
Майка поводила носом над тарелкой и разочарованно протянула:
- А пахнет как борщ!
- Полный фургон! – кивнула Толькина тетя. – Со свеклой и капустой!
Юрка поставил кулаки на стол и положил на них подбородок.
- Мне просто холодной воды из-под крана!
- Вот тебе вода! – тетя поставила тарелку и перед ним.
Майка поводила носом и над Юркиной тарелкой.
- И тоже пахнет как борщ!
- Странное у вас здесь меню! – возмутился Сережка. – И фургон и вода из под крана абсолютно одинаковы.
- И пахнут как борщ! – Майка подняла глаза на Толькину тетю.
Один Березкин принялся уплетать горячий борщ, будто был рад нырнуть в свекольную гущу и спрятаться там от тетиного взгляда навсегда.
Юрка тоже уткнулся в тарелку и горько думал, что теперь всю последующую жизнь будет откладывать по десять копеек, но соберет полтинник и обязательно вернет толстяку, чего бы это ему не стоило. Может быть, подумал Юрка, может быть, даже сдачу дадут, тогда он всю до копеечки занесет в ресторанный кабинет и выложит на столе пятаками отдельно, трояками в кучку, а по десять копеек – стопочкой. О каком это главном инженере они говорили, если на заводе есть один только главный инженер – Юркин папа? Что такое – копать как бульдозер под кого-то? Юрка представил, как бухгалтер стоит горделиво на холме, а Евгений Иванович очень быстро орудует лопатой, подрывая холм. А мышцы под его рубахой бугрятся, и время от времени он вытирает пот.
- Майка! – поворачивается Юрка к отличнице. – А что такое – вывести на чистую воду?
- Вынуть из холодильника! – выпаливает Сережка. – Вырвать колбасу из зубов! Проходили!
- Вывести на чистую воду? – задумчиво переспрашивает Майка и устремляет глаза к потолку, перелистывая там незримый словарик.
- Это когда ты тройку спиртом выведешь! – мрачно поясняет Березкин. – В дневнике. А вместо нее пятерку нарисуешь!
- Ну? – поторапливает его Сережка. – Я так и делаю. И что?
- А то, что Софья Гавриловна обратно переправит! – напоминает Толька. – В дневнике! На чистую воду выведет!
Юрка безуспешно пытается представить, как Евгений Иванович проверяет дневник у бухгалтера, и в этой картинке ничто не сходится. Тогда он представил, как Длинный Волк точит свои когти об какую-то зону и нечаянно рвет их один за другим.
Тем временем Толькина тетя собирает пустые тарелки и ставит перед детьми второе – котлеты с картофельным пюре. Она непонимающе смотрит на непочатую тарелку Юркиного борща и Юрка поднимает глаза на ее немой вопрос.
- А сдача будет? – робко спрашивает Юрка.
- Сдача? – удивляется Толькина тетя. – Какая сдача?
- С пятидесяти копеек! – Юрка осторожно вынимает и показывает ей монетку.
- Не прокутил! – удовлетворенно замечает Сережка, впиваясь дубами в котлету и скосившись на Майку. – А ты говорила «Свинство»!
- Шалышкин! – презрительно советует Майка. – Вилку возьми. Руками котлету не едят!
- А в походе? – бормочет набитым ртом Шалышкин. – В походе тебе вилочку с ножиком дадут?
Майка сконфуженно молчит.
- Ладно! – пожимает плечами Сережка и кивает тете на золоченые вилки и ножи. – С собой заверните!
- Простите его! – Майка выхватывает с подноса свою тарелку из-под борща, и выразительно облизывает ее. – Было очень вкусно!
От этого у благодарной Майки остаются залихватские бордовые усы. Толькина тетя смягчается. Майка выхватывает еще одну тарелку и тоже облизывает ее. Усы двоятся.
Березкин поспешает за майкой и облизывает третью оставшуюся тарелку. У него возникает красная борода, над которой хохочут Майка и соседи. Тетя улыбается тоже и переводит взгляд на Юркину монету.
- Какая сдача? Мальчик, это что?
- Ясное дело – деньги! – поясняет Шалышкин, шумно втягивая жидкое картофельное пюре. – Принесите сдачу, пожалуйста. И про пирожные не забудьте!
Березкин краснеет как свекольник и отодвигает нетронутую тарелку с котлетой.
- Тетя! – шепчет Березкин. – Мне правда стыдно.
Шалышкин поднимает голову и с удивлением осматривает всех. У всех тарелки с нетронутыми котлетами и пюре. И над всеми возвышается Толькина тетя со скрещенными на груди руками.
- Вы чего? – удивляется Шалышкин. – Вы что – при официанте есть не можете?
Тетя молча забирает монетку и с полным подносом отходит от стола.
- Шалышкин! – с ненавистью произносит Майка.
- По-моему, ты ее обидел! – деликатно заявляет Березкин.
- Береза, ты что? – смеется Шалышкин. – С ума сошел? Это же сда-ча! – постучал он себя согнутым пальцем по лбу! – Она нам в пути пригодится! Проголодаемся – а там ресторан! Официант! – завопил он на весь зал. – А корзинка с пирожным?
Рядом вырастает мажордом.
- Вам помочь? – с негодованием спрашивает он.
- Еще как! – стучит кулаком Шалышкин. – Посмотрите! – он показывает на Юркину тарелку борща. – Это называется фургон! Да нам в офицерской столовой лучше дают! Может, вы знаете официантку – Вломила!
- Вломила! – похрустывает пальцами мажордом. – Кому вломила?
- Уло Мила! – снисходительно поясняет Сережка. – Так ее зовут, она эстонка. Людмила, значит. А сокращенно – Вломила!
- Где-то я его уже видел! – слышится знакомый голос.
Юрка вздрагивает – это толстяк.
Сережка вскрикивает – кто-то жмет ему под столом на башмак.
- Юрка! – со слезами в голосе смотрит он на приятеля. – Ты с ума сошел – чуть ногу не оттяпал!
- Ты зачем грызунов подсадил? – взвинчивается Длинный Волк. – Спиногрызов. Детей. Чтобы настучали?
- Исправим! – яростно отзывается мажордом.
- Не сметь меня трогать! – возмущается Сережка. – Уберите руки! Ваши аферы раскушены! Кормите борщом под видом перепелок в томате! Ваши свекла и капуста фальшивые – это не фургон! Милиция!
Чьи-то руки поднимают Сережку
- Эскалоп! Ризотто с ванилином! – выдает он все, что успел подглядеть у Березкина. – Кормите подделкой! Все в вашем ресторане борщ! Вот, смотрите! – обвинительно показывает он в чью-то тарелку с недоеденным борщом. – Это не лосось, товарищ! Вас обманули!
- Извините! – повинно пыхтит адмирал с Сережкой над головой. – Недоразумение случилось.
- Тираны! – вопиет Сережка. – Палачи! Долой рестораны! Да здравствуют офицерские столовые! Вломила, спасай!
Мимо него проносят натужно улыбающуюся Майку Савицкую. Березкин ушмыгнул на кухню к тетушке.
- Где четвертый? – гремит мажордом. – Был еще один! Столик на четверых!
- Да? – едко удивляется толстяк. – Это вы столько детей подсадили?
Он громко хлопает дверью кабинета, обрезав окончание фразы Длинного Волка:
- Амба! Теперь остается одно…
Люди за столиками расстроены, что золотую пчелу выносят как нашкодившего кота, на вытянутых руках, а следом проплывает приличная девочка с натянутой улыбкой и единственным бантом.
- Что такое? Что случилось? – переспрашивают все.
- Пьяные дети! – поясняют сведущие. – Сколько раз уже говорили – пьяным детям квас не наливать!
Двери с дельфинами хлопают, поигрывая нарисованными волнами, и чтобы успокоить волнение, дирижер привлекает оркестр. Оркестранты вытирают губы, что-то дожевывают и рассаживаются за инструменты. Дирижерская палочка взмывает, перышком оседает по невидимым волнам, и слышатся бодрые звуки джаза.
Дирижер поднимает брови и смотрит на барабанщика. Почему же не задается ритм? Барабанщик пожимает плечами и старается пуще. Бесполезно! Всякий раз, когда он жмет на педаль, колотушка только ойкает в ответ. Композиция очень быстрая и барабанщик принимается вовсю тараторить палочками. Но где же ритм? Оркестр косится на барабанщика, а колотушка ойкает во весь голос! И тогда оркестр принимается что есть мочи пристукивать сам себе ногой. Поднимается топот и пыль, а большой барабан принимается чихать и охать под ударами колотушки.
И только когда вступили трубы, проклявший все на свете барабанщик нырнул в большой вертикальный барабан.
В барабане сидел ребенок.
Это был обыкновенный ребенок, какие редко сидят в барабанах. Ребенок сжимал колотушку обеими руками как мог.
Барабанщик поднял голову и сверился с реальностью. Дирижер был на месте. Контрабас был на месте. Трубы на месте. В барабане сидел ребенок.
Барабанщик протер глаза руками с барабанными палочками.
- Вы барабанщик? – спросил ребенок.
- Я! – отвечал несчастный.
- Тогда прошу вас – что-нибудь помедленнее, - заказал ребенок.
Через минуту объявили перерыв.
Барабанщик вынес из зала колотушку. В нее был вцеплен ребенок. Пока оркестр проверял остальные инструменты на предмет наличия детей – проверил даже флейтист, каждую дырочку по отдельности – барабанщик бережно тряс колотушку над пышной ковровой дорожкой в холле. Ребенок не отцеплялся, и все время шарил глазками по сторонам.
Когда же он разглядел ярко-красную каску, то отпал сам собой.
- Громы небесные! – вылетел к нему с объятиями другой ребенок. – Юрка, дружище! Сдачу взял?