«В средней Азии, в горах, я нашел хрустальную друзу. Выломал ее из скалы ледорубом и привез домой. Она была грязной, вся в суглинках и пыли. Мыл уксусом, очень резкий запах, слезились глаза. Но потом друза раскрылась и засверкала. Грани переливались радугой. Она и сейчас на полке. Беру в руки, а в гранях вижу Памир. А уксус, так теперь он и не нужен».
(из частной переписки)
Сон
Барон Эгершельд отдыхал во Франции, наслаждаясь солнцем, жареными каштанами и , конечно, улыбками доступных и не очень доступных женщин. Однажды стареющий господин явился к молодому шведскому другу Андерсу Рамзаю и пригласил на обед. Повод представлен был как самый серьезный: десятилетие супружеской жизни. Дело происходило в Париже, и поэтому ни о каких домашних посиделках не было и речи. Друзья собирались в ресторанчике, расположенном неподалеку от театра Odeon.
Да, еще важно отметить, что события разворачивались в самой середине века девятнадцатого, когда феминизм еще спал безмятежным сном младенца, и общество придерживалось патриархальных взглядов на поведение женщин в особенности. Сильные представители, коими считали себя мужчины, воспитали и создали тот тип дам, которым можно было пользоваться, как вещами. Танцовщицы, актрисы и даже певицы, оперные в том числе, становились банальными содержанками. По сути, продававшие свое тело уличные женщины были честнее в своем служении профессии! Дамы, как сегодня бы выразились, творческих специальностей, торговали собой в семейных альковах, в трактирах, на полустанках, в кабриолетах, на театральных подмостках и даже во время званых балов. Классическое искусство в лице тех самых мужчин-потребителей достаточно раскрыло тему.
Что тут говорить, девятнадцатый век оставил нам литературу и живопись, создав энциклопедию человеческого тела и духа. Правда, внутренний мир женщины раскрывался в основном глазами мужчины, Жорж Санд и другие дамы, опередившие свое время, были редкостью. Конечно, во все эпохи находились женщины, сохранившие хрустальное чувство любви, которое так и осталось неразделенным только потому, что не нашлось того единственного, сумевшего оценить и сохранить дар любить.
***
Червоточинку, а может, и жемчужинку, умело прятала жена Эгершельда. Мадам постоянно улыбалась и благоухала, как роза. Да ведь и имя имела она редкое для баронессы — madame Rose. На вид можно было дать красавице лет сорок, поэтому если и гордился барон своим цветком, то всегда подчеркивал, что роза его особого сорта, не стареющая и цветущая круглогодично. И действительно, мадам еще была привлекательна: черные волосы, гладко причесанные, ложились по обе стороны от пробора, темные глаза загадочно мерцали, обещая кому-то блаженство. Наверное, для современного читателя, если он помнит, как выглядела оперная певица и возлюбленная Тургенева Полина Виардо, нет надобности подробно описывать внешность светской дамы середины 19 века.
Поговаривали, что привез эту аристократку барон из Северной Италии, где и был заключен союз между финляндцем и итальянкой. Рамзай, описавший случай, который и меня вдохновил, все же считал, что добыча Эгершельда имела отношение к Монмартру, самому любвеобильному и в наше время месту в мире. Скорее всего промышляла его избранница тем, что позировала художникам. Так, например, в доме барона видел Андерс картину с обнаженной натуры, с тщательно выписанными роскошными ягодицами. На одной половине ясно прорисовывался шрам, похожий на след удара ножом. Эгершельд однажды проговорился молодому другу, что его супруга, как истинная страстная итальянка, была неравнодушна к ночному времени суток. И это пристрастие, по словам барона, легко объяснить: ведь артистическая натура всегда выберет темное время суток хотя бы потому, что по ночам парки, где можно собираться большой компанией, безлюдны и превращаются в театры, в которых никем не ангажированные актеры разыгрывают не значащиеся в репертуарах пьесы. Однажды на мадам Розу напали подвыпившие русские купцы, катавшиеся на извозчиках по ночному Булонскому лесу...
”Раз, два, три!» - так сказали купеческие сынки и потянули в разные стороны скатерть, на которой стоял дорогущий сервиз. Хозяин французского ресторана хотел вызвать полицию, но полученные за дебош пять тысяч франков изменили намерения. Тогда московиты разбили зеркало и опять расплатились. Так братья решили в один вечер потратить кругленькую сумму, выданную отцом, владельцем зерновых складов, на обучение отпрысков в Европе. Учиться увальни не хотели, варьете с француженками, тощими и неграмотными - они даже по-русски не говорят!, надоело. Захотелось домой, к мамкиной ботве (окрошке?), квашеной капусте и пирожкам с квасом. Казалось бы, на счет три расстаться с Парижем и забыть о нем, как о кошмарном сне, но ведь природа дикаря непредсказуема. Молодые русские пустились во все тяжкие, пытаясь надругаться и над доступной европейской женщиной, которая злила именно своей непохожестью на деревенских девушек из провинциальной России. Купцы насиловали Розу по очереди и удивлялись, как эта женщина находила в себе силы продолжать улыбаться и даже светиться изнутри, напоминая фарфоровую статуэтку, удачно разбитую братьями. Лишь отцовские деньги спасли купцов от наказания, а итальянке пришлось рассказать мужу об увечье, правда, скрыв большую часть похождений, в которых и сама женщина была активной участницей.
История о темном прошлом мадам показалась Рамзаю неправдоподобной, но учитывая количество выпитого коньяка и выкуренных сигар бароном во время рассказа, молодой трезвомыслящий швед не придал ей никакого значения.
Обед, посвященный свадебной годовщине, проходил в приподнятой атмосфере. Гости поднимали бокалы за верность и неугасающую любовь, ярким примером которых являлся длительный брак барона и итальянки. Дама опустошала бокалы наравне с мужчинами. Друзья Эгершельда пытались обратить внимание на это обстоятельство, ведь дамы высшего света в веке девятнадцатом редко позволяли себе подобное. Но счастливый муж только посмеивался в серебристые от седины усы и говорил, что желает доставить супруге как можно больше удовольствия в этот вечер. Итальянка в ответ хохотала переливчато, как будто звенела колокольчиком, хрусталь также звенел от многочисленных легких ударов бокалов, и всем казалось, что лучшей пары в Париже и не сыскать. Темные глаза мадам темнели еще больше, и невольно привлекали к себе внимание мужчин. Наверное, была в этих глазах мутная зыбкость полутьмы, так щедро одаривавшая самцов всех возрастов и национальностей. Молодой Рамзай, всегда отличавшийся благоразумием, и тот почувствовал на себе непреодолимое желание очутиться в кромешном стопроцентном мраке. Но это внезапное острое желание наслаждения полностью раствориться в безликом потоке плоти он объяснил всего лишь воздействием алкоголя, к которому не привык.
Официант, лет двадцати, обладал той красотой, которой восхищаются одинаково, как мужчины, так и женщины. Гибкость и стройность особенно подчеркивались, когда высокий шатен с темно-синими глазами и немного припухлыми губами грациозно нес поднос, заставленный фужерами с шампанским. Молодой стан изгибался и совершал определенные плавные движения, от которых бросало в жар дам, изнывавших от желания. Мужчины также не могли отвести глаз от красавца, демонстрировавшего всем уверенное владение своим телом. Итальянка смотрела на официанта, как зачарованная. В глазах женщины на сей раз светилась любовь и уверенность в том, что вот он, ее избранник, а не старый муж, отпускавший шутки в подвыпившей компании.
Правда, когда официант исчезал из зала, молодой Рамзай краснел до корней волос. Сидящая рядом мадам Роза касалась коленом его колена! Сначала швед бормотал «пардон», думая, что случайно задел даму, но убедившись, что чужая жена делает это целенаправленно, испытал сильное чувство возмущения. Собственно, как потом он сам себе признался, возмутился Рамзай не вольным поведением замужней особы, а тем, что не захотел конкурировать с официантом.
По окончании обеда гости удалились в кабинет, где в непринужденной обстановке так хорошо выкурить не только сигару, но и побаловаться запретным плодом, вплоть до курения опиума. Это излишество мог позволить себе лишь барон, познавший пагубную привычку во время путешествия по Азии. Рамзаю, еще не испорченному и воспитанному в строгости, турецкий кофе с ликером казались верхом удовольствия. Никто и не заметил, что мадам осталась в зале. Вдруг оттуда раздался звон битой посуды. Поднос с кофейными чашками, рюмками с ликером и другими столовыми приборами лежал на полу посреди осколков. Но что разбитый сервиз по сравнению с тем зрелищем, которое открылось во всей своей грешной красе перед гостями! Итальянка висела на шее официанта, впившись в его губы. При звуке шагов спешащего мужа и его друзей молодой человек пытался вырваться, но дама мертвой хваткой набросилась на жертву, и только руки подоспевших смогли разомкнуть объятия. Впрочем, оказавшись во власти супруга, итальянка тут же потеряла сознание. Эгершельд схватил свою розу, бережно уложил на бархатный диван почти бездыханное тело.
Гарсон очень извинялся, чуть не плача умолял простить. Парень уверял, что не хотел оскорбить мадам и когда она напала на него, предпочел выпустить из рук поднос так, чтобы не задеть женщину.
Вечер был испорчен. Пока мадам отлеживалась на кушетке, господа курили сигары. Барон был безутешен, в глазах стояли слезы и мучительный вопрос. Друзья решили закончить праздник раньше времени, пошли звать извозчиков, чтобы отвести пострадавшую домой. Мало ли с кем не бывает! Бедняжка с непривычки перебрала, а виноват был супруг, поступивший легкомысленно, забыв, что дамы высшего света не употребляют горячительных напитков, по крайней мере публично. Так говорили между собой молодые и старые мужчины, окружив возлежащую в позе одалиски спящую красавицу. Муж заботливо расстегнул кнопки на ее шикарном платье, ослабил шнурки на корсете, чтобы милой Розочке лучше дышалось. Несмотря на полуживое состояние несчастная пыталась улыбнуться, и соблазнительные груди ее так высоко поднимались, что Рамзай опять покраснел. Друзья рекомендовали позвать доктора, но Эгершельд был уверен, что жене нужно просто выспаться. Так и закончился бы этот вечер, если бы не неожиданное продолжение.
Уверенный в том, что супруга спит сном младенца, ведь ее дыхание было таким ровным, а румянец так соблазнителен, верный муж удалился из спальни. Желая доиграть партию трик-трака, он пришел в дом к Рамзаю и художнику Фалькману. Господа между тем балагурили, выпивали и курили, находясь в благожелательном настроении, даже подшучивали над случившимся. Ну подумаешь, утро вечера мудренее, как говорится в русских сказках, завтра все будут вспоминать этот случай как милое недоразумение. Эгершельд любит свой цветочек, и лучше розы нет в мире ни одного растения. Рамзай чуть не прослезился от умиления. Вот ему бы такую супружескую жизнь! Под утро барон засобирался домой. Протрезвевший, он уже смотрел на ситуацию иначе. Подозрения и ревность прокрались в душу, как будто кошки заскребли на сердце. Друзья решили проводить Эгершельда, чтобы остаться верными мушкетерскому слову быть вместе до конца.
На звонок появился швейцар, у которого барон спросил: «Как мадам? Не проснулась еще?»
На что получил ответ: «Думаю, что хорошо. Бодренькая такая, прыткая». Беднягу Эгершельда чуть не перекосило: «То есть? Ты что, сволочь, позволяешь себе?»
Оказалось, мадам уже несколько часов в городе, отправилась в Латинский квартал.
Друзья повернули назад, в тех же экипажах рванули в Bal Bullier. Там, в танцевальном зале, среди плотной завесы табачного дыма, пьяных криков и неприличного хохота студентов и грисеток давали канкан, самый непристойный танец девятнадцатого века. Публика свистела и отпускала смачные шутки в адрес одной танцовщицы, поднимавшей юбку выше, чем другие, и закидывавшей обнаженные ноги так, что даже видавшие виды завсегдатаи не могли удержаться на месте. «Еще, еще, ну и ляжки!» - кричали они в полном восторге.
Это безобразие продолжалось бы до полудня, если бы не вмешалась полиция. Дело было ясно, что виновница беспорядков — дама в возрасте, решившая тряхнуть стариной, немного перегнула палку. Угодила бы баронесса в каталажку, если бы не Эгершельд, которой был вынужден признать на весь Латинский квартал, что самая раскрепощенная танцовщица — его законная супруга!
Рамзай, конечно, продолжал верить, что мадам Роза — настоящая аристократка, к тому же умеющая так блестяще танцевать канкан. Через несколько недель, встретившись с бароном, он подчеркнуто снял шляпу перед мастерством его жены. «Сколько же лет понадобилось тренироваться, чтобы достичь такого уровня?» - пролепетал Рамзай, с трудом сдерживая улыбку.
«Спросите об этом сами. Впрочем, Роза ничего не помнит. У нее память отшибло. Совсем», - мрачно заявил барон. Отношения Эгершельда с супругой усложнились именно по той причине, что мадам как будто подменили. Женщина перестала узнавать знакомых, не признала и родного мужа, заговорила на другом языке и вообще стала себя называть другим именем.
Пробуждение
В качестве иллюстрации рассказа, основанного на мемуарах Андерса Рамзая, я выбрала фотографию современницы. Как разнится образ рыжей толстушки в обычном белье от дамы пусть и полусвета века девятнадцатого! Та самая раскрепощенность, внутренняя, к которой стремилась мадам Роза, наглядно представлена на фотопортрете. Нет изящества, нет корсета, нет формы, сдерживающей свободный поток внутреннего содержания. Нет умения держать спину, особой стати, которой учили девочек когда-то.
Не к этому ли мы, женщины, стремились? Быть, а не казаться, оставаясь самой собой?
Ответа я не знаю. На своем опыте убедилась лишь в том, что ощущение внутренней свободы обманчиво. Порою оно напоминает полость той самой горной породы, о которой говорят «пустая порода». В одном лишь уверена: путь к себе не прямая дорога, а сплошное плутание по коридорам, закоулкам, и даже на перекрестках есть шанс вернуться назад, чтобы еще раз пройти по знакомой дороге.