Это было так недавно - всего 57 лет … тому назад. Мы - обычный выпускной класс. Нет, неправда, необычный: выжившие дети войны, мы первый раз переступили школьный порог в победном сорок пятом и в первый, 10-летний, юбилей Победы получали аттестат зрелости, зрелости биологической и гражданской. Начиналась целина. Вечный спор « лириков» и «физиков» набирал силу. Но все мы были романтиками: любили, надеялись, верили. Пели: «Когда душа поет,
И просится сердце в полет,
В дорогу далекую,
Небо высокое,
К звездам нас зовет!»
Природа словно единялась с нами, подыгрывала, вселяла уверенность в нашу исключительность. А с середины мая будто решила утопить нас в белых кружевах цветения. Мой одноклассник и друг, Женька Алексеев, каждый день прикатывал к нам в гарнизон на стареньком велосипеде сначала с охапками черемухи, потом белой сирени, потом калины…
Экзамены сдавались легко и восторженно. Все было светлым, сверкающим: белые парадные фартуки и банты девочек, белые рубашки мальчиков, белые блузы экзаменаторов, белые листы бумаги на партах. И даже чистые стекла класса казались на солнце белыми.
После торжественного вручения аттестатов, перед балом, мы побежали к Женьке домой оставить документы. Но, вместо квартиры, Женька потащил меня в выпускном платье на голубятню и, открыв клетки, пронзительно- звонким свистом в четыре пальца поднял своих турманов в голубое небо, по которому легко плыл самолет, оставляя белый тающий след, похожий на лыжню по первому снегу. Голуби садились, а Женька снова и снова заставлял стаю взмывать. И в свисте раскрывался он мне по-новому: этаким Соловьем – разбойником, но с русской молодецкой душой, и импрессионистом на пленэре…
Удушливо-пряный запах цветов и мечты не давали уснуть. Мы разъезжались навсегда: он в Ленинград в Художественное, чтобы стать Репиным или Врубелем; я – в Симферополь, вослед Павлову или Мечникову. На утвердительный вопрос своей учительницы литературы: «Ты, конечно, станешь филологом?», я фыркнула: « Врачом на большом корабле». «В морях мои дороги»,- перефразировала я название известной книги.
Грусти не было. В последний день я встречала Женьку на поле нашего аэродрома. Издалека увидела большие колеса велосипеда и над ними копну колокольчиков и ромашек. Побежала навстречу. Поток цветов обдал меня с головы до ног. Женька молча посадил меня на жесткую раму мужского велосипеда. Его сильные ноги, такие неуклюжие на земле, быстро закрутили педали. Велосипед бросили у кромки леса. Не сговариваясь, схватились за руки и побежали. Мы бежали по тропинке, не разбирая дороги и не ослабляя пожатия рук. Остановились на мостках заброшенной мельницы, захлебываясь смехом без причины и без слов. Просто в нас бурлила жизнь, переливаясь через край. Мы расставались навсегда. Хотелось запомнить характерные, особые черты друга, чтобы потом, когда Женька станет знаменитым, в воспоминаниях передать современникам…
Мы встретились в августе на том же поле аэродрома. В отаве не было цветов: колокольчики и ромашки стали безликим сеном. Женька шел медленно, неся тяжелый груз невыплаканных слез и букетик выцветших васильков и придорожной мелкой лекарственной ромашки. Мы обнялись, обнялись второй раз после прощания у мельницы. Он горько плакал на моем плече, измочив слезами накрахмаленный белый рюшик моего любимого платья в горошек. Я как-то отрешенно гладила его по спине, именно так, как всегда гладила своих младших сестренок. Химию он сдал на «тройку». Я не прошла на лечебный, а, по мнению наших гарнизонных «авторитетов», педиатрия сродни ветеринарии. В голове заезженной пластинкой вертелись слова все той же песни: « Не всем дано летать,
Удачу свою настигать:
Ведь счастье для всякого
Неодинаково,
Надо понимать».
Теперь смысл ее воспринимался по-другому.
Встали на учет в райкоме комсомола. Через месяц пошли осваивать новые знания: он – рабочим на фабрику елочных игрушек, я – телеграфистом на военный телеграф.
…В 50-летний юбилей нашего школьного выпуска мы решили собраться вместе. 13 человек приехали на встречу, еще 13 прислали телеграммы с поздравлениями. Женьки среди нас не было и быть уже не могло…
Покупая ткань с яркой цветочной набивкой, я всегда спрашиваю себя:
« Не Женькина ли это работа?» А для меня уже 51-й раз звенит последний звонок. И каждый раз я слышу шуршание своего парадного фартука, чувствую на плечах его белые крылышки. Мне кажется, что в моих косах банты, (только теперь бы они уже сливались с цветом моих волос), а стоячий воротничок школьной формы почему-то становится очень тугим и сдавливает горло. Наверно, я просто выросла из нее.
«Мечты своей огни
Навеки в душе сохрани,
Пускай они светятся,
Если вдруг встретятся
Облачные дни».