В жизни опять появился порядок. Новый порядок - орднунг. А с ним и новые слова – аузвайс, ферботен, облава, обыск, комендантский час, добровольцы для славного вермахта.
Жить большим интернациональным кланом становилось опасно. Уже, послушный приказу, ушел в гестапо со своей женой – еврейкой старший и единственный сын бабушки и не вернулся. На «великом семейном совете» решили: старшую тетку, которая очень страдала от оскорблений бывшей бабушкиной приходящей прачки, теперь же соседки по коммунальной квартире в нашем родном доме, оставить в Евпатории: прозвище «недобитая буржуйка» стало охранной грамотой.
Чистокровным караимам Катык-Ходжаш жить на старой квартире в Симферополе: им ничто не угрожало, ведь Германская ученая комиссия по Крыму признала родство караимов и крымских татар, которые охотно пошли на службу новому порядку. Нас и так уже выселили из казенной квартиры лаборатории «Крымэнерго». Младшая сестра мамы , неразлучная с ней с детских лет, бездетная, замужем за интернированным поляком Францем Ольшанским, вдруг стала матерью четырехлетней девочки. Ребенок был таким же смуглым и черноволосым, как караимы, но абсолютно неразвитым. Может быть, он плохо понимал по-русски? Девочку назвали Верой в честь нашей бабушки, и дали ей дату рождения – 25 декабря – по бабушке, но мой год – 1937. Каких народов было это, вихрем войны занесенное в разгромленный детский дом, дитя – греков, армян, цыган, - мы не знаем до сих пор. Мы, наша семья, спасла его, а оно спасло тетку и ее мужа от отправки в Германию.
В мутном потоке бомбежек, человеческой миграции, выяснения кто есть кто, а до этого названном единым гордым словом «советский народ», как на фотопленке, внезапно вынесенной на яркий солнечный свет, проявились темные и светлые пятна. Старшие дети сторожа Старченко добровольно уехали в Германию. Дядя Владека и Януськи, Ипполит, заболел психозом и повесился, чтобы не быть угнанным или расстрелянным. Старченко показал место, где зарыты приборы.
Нужно было менять имидж и бороться за жизнь…
Кто послал попа в наш дом, я не знаю. До его появления ни о церкви, ни о религии разговоров в нашей интернациональной семье не было. Иногда бабушка говорила «слава богу», и, когда самый старший внук спрашивал, верит ли бабушка в бога, она неизменно отвечала: «Верить не верю, а в трудную минуту вспоминаю». Или же дядя Франик, стукнув себя молотком по пальцу, в сердцах говорил: «О, матка боска!».
Отец Николай был посланником не бога, а подпольной организации (потом он будет расстрелян немцами, а после войны крымский писатель Иван Козлов расскажет и о нем в своей книге «В Крымском подполье»). Отец Николай, большой, волосатый, в черной одежде, брызгал на нас, полуголых, покрытых белыми крахмальными простынями, ходящих по периметру комнаты, заставлял повторять за ним слова, мне совсем непонятные. Да я и не вслушивалась в них, я с интересом смотрела на брата Толика, который старался свечкой поджечь угол покрова идущего впереди. Я воспринимала все это действо как хоровод, как «каравай, каравай». Но после этого мне дали крестик на веревочке (его я тоже видела впервые) и метрическое свидетельство, что я – Изотова Валентина Ивановна, родилась 15 мая 1937 года.
Когда в феврале 1942 года заберут в гестапо семилетнюю Светочку Ходжаш, родится, по просьбе бабушки, новая Светочка, тоже Ходжаш – мама возьмет ее на свою фамилию. (В нашем древнем роду женщины были эмансипированы всегда – фамилия мужа только для общих детей)…
С новой моей фамилией произошел курьез. Было это так. После нашествия головорезов-арийцев пошла волна арийцев-пацифистов. Хорошо образованные, вышколенные, брезгливые и в бытовом, и в половом плане, они селились в квартирах малонаселенных и спокойных. Наличие младенца и кашляющей соседки, старой учительницы музыки Софьи Петровны, которая при появлении возможных жильцов прикрывала свой рот кружевным платочком и извиняющимся голосом говорила: «Кхе, кхе, ТБ-кранк», - спасало нас до поры до времени.
Но однажды, сразу же за громким стуком в дверь, разбудившим маленькую Светочку, вошел немецкий солдат, а за ним строгий офицер в пенсне, почти таком же, как у моей бабушки. Погоны офицера были витиевато-серебряные, а цвет формы светлее, чем у других виденных нами немцев. Первые слова офицера не были словами победителя. «Ум энтшульдигунг», - сказал офицер и прошел к столу, не присаживаясь и не разглядывая обстановки комнаты. За него говорил солдат. Нас «уплотняли», то есть мы должны были освободить для офицера одну комнату со всей нашей мебелью и мягкой рухлядью. Мама неплохо владела немецким языком, так как, рожденная в 1911 году, она успела в детстве вместе со своими старшими сестрами учиться у приходящих бонны, учительницы немецкого языка и учительницы музыки. Я не помню имени офицера: он у нас прожил недолго. На вопрос о муже, мама ответила, что Светочка – незаконнорожденная, потому и носит фамилию матери; а я с 1939 года росту без отца. Офицер предположил, что мой отец в плену, и потребовал у мамы его паспортные данные. Мамочка, не умевшая врать, сообразила назвать фактические данные папы, изменив только его фамилию и имя. Так появился на свет вымышленный Изотов Иван Семенович, 21 февраля 1910 года рождения, уроженец города Симферополя. Находилось в плену много Изотовых, но не ИвАнов, или не Семеновичей, или не сходился год рождения.
Съезжая с квартиры, офицер вместо слов прощания впервые сказал по-русски: «Сония, ты очен кхороший мать».