ДОБРОДУШНЫЕ МЫСЛИ из романа Елены Сомовой "Блокадный Ленинград в Нижнем НОвгороде"
В России много разных ненормальностей, люди создают сложности из ничего. Это удивляло всегда, еще со времен благополучно закончившихся и вспоминающихся с юмором. Сейчас каждый мнит себя пупом земли, каждый себе генсек, и вымудряется как только может на своём рабочем месте и даже выбирают себе не своё жизненное кредо, артистически выворачиваясь, играя более важную личность, нежели на самом деле. А мзды в России не ждёт только младенец в люльке, потому что ещё не знает, как тут жить, или поэт, которому до всего просто дела нет никакого: лишь бы творчество питало жизненно важные корни, - и я тоже так жила до появления моих внуков. Я витала в творчестве, дышала поэзией, до тех пор как один раз не упала в голодный обморок при выходе из книжного магазина "Дирижабль" на главной улице нашего города, Большой Покровской. Меня удержала от падения незнакомая женщина, с трудом удержала у стены, в отчаянии привести меня в чувство, дула мне в нос, чтобы я очнулась, и как только увидела, что я открыла глаза, стала поить меня соком мультифрут "Добрый", - он оказался у неё в пакете. А я, еще ничего не понимая, что произошло, едва очнувшись, сказала: "не мультифрут, а апельсиновый". Забавно и горько. Это я с дипломом ВУЗА искала работу и почти уже теряла надежду на жизнь, имея двух несовершеннолетних дочерей, которые голодали вместе со мной. Такие ситуации бывали с тысячами других моих соотечественников. Люди стали доходить до того, что выживали с места работы своего коллегу, чтобы устроить родственника и всячески пытались очернить даже друга, если он работает на желаемом месте. Так было со мной, когда я работала в редакции газеты: меня выжили, - на моё место собиралось два-три десятка знакомых (они притворялись друзьями, выпытывая тонкости о моей работе), которые выковыривали меня с моего места, зная, что у меня дети, потому что у них у самих тоже дети. К счастью, это всё в прошлом. Я выжила, выстояла, но возникла другая чудовищная реальность: я чужая своим детям. Они до сих пор выговаривают мне, что я была плохой матерью, не заботилась о них, а на самом деле - я витала в творческих порывах: писала стихи, иногда и прозу, и отчаянно пыталась хоть где-нибудь, хоть в плохонькой редакции, но работать. Когда закончились редакции, пришлось узнать каторжный труд. Я поступила в Литературный институт, но – вот отчаяние – денег не нашлось для учебы в Москве. Сначала работала учителем – это была самая низкооплачиваемая в нашей стране работа, но когда размер зарплаты таков, что из нее две третьих – это квартплата, а на какие средства жить, кормить детей – непонятно, то не остается выбора: либо жизнь, либо гибель. Я тогда прошла недельные курсы кассиров и операторов кассового аппарата, и стала работать кассиром в продуктовом магазине. Это был ужас. Для творческого человека любая отупляющая работа, уводящая в гавань близорукого отношения к жизни, обывательской тупоты, вызывает рвотный рефлекс. Перед глазами стояли глаза моих учеников: внимательные и строгие лица детей просили меня вернуться к ним. В то время старшая моя дочь попала в гинекологическую больницу с погибающим внутри нее малышом. Юля родила Сережу в 17-летнем возрасте, но вторая беременность, и такая скорая, могла погубить мою дочь, учитывая условия жизни и финансовую проруху. Для раздумий не оставалось времени, и не было никакого выбора.
Я помню своих учеников, но имена их, кроме Ильи Власова, растворились в слезах памяти. Илью и его родителей я запомнила не только из-за фамилии, - имя одного из моих друзей-художников Александр Власов, - но еще и по стремлению Ильи всегда быть рядом и радовать своими знаниями. Когда один из мальчиков моего класса не смог ответить на вопрос урока, - по причине перенесенного менингита тот мальчик рьяно желая ответить и поднимая руку, мог только стоять и шептать бессвязные слова, хотя по глазам было видно, что он знает, и я помогала ему с классом вымолвить хоть слово, сконцентрировать свои силы и сказать, и понять . Когда однажды на моих глазах выступили слезы, и все ребята увидели, что мальчику тому помочь труднее, чем нам казалось: на одном уроке нам удалось вместе добиться даже трех слов, но на следующий день мальчишка раскис и не вымолвил ни слова, - тогда Илья Власов не допустил моих слез и начал читать вслух четко и ясно, и я подумала: «Вот мой настоящий друг».
Пока живы дети, надо их спасать от голода и позора, и я нашла курсы операторов штрих-кода, и стала работать кассиром в продуктовом магазине. Это был ужас. Для творческого человека любая отупляющая работа, уводящая в гавань близорукого отношения к жизни, обывательской тупоты, вызывает рвотный рефлекс. Моя старшая дочь Юля тогда попала в гинекологическое отделение 21-й больницы по причине прерывания беременности на большом сроке, - ее малыш погибал от голода вместе с ней. Могла ли я, мать, допустить развития этой чудовищной конфронтации? Старшему ее сыну Сереже было тогда года полтора. Директор школы, Лев Матвеевич Винтер, увидев Сережу, которого мне пришлось взять с собой для получения зарплаты, долго смотрел на него, потрясенный реальностью. Перед ним стоял крохотный Сережа в аккуратной чистой, но старенькой курточке, разжав пальчики и ладошками прикоснувшись к карманчикам с конфетами. Лев Матвеевич угостил малыша яблоком. Сережа был счастлив от поездки, увидел много интересного, познакомился с новыми людьми, ему дали конфет учителя, которые увидели меня с ним, Ирина Алексеевна, заведующая начальными классами, даже отдала свой учительский бутерброд, покатался на качелях во дворе какого-то дома, мимо которого мы проходили. И уснул в автобусе у меня на руках, на полпути по дороге домой.
Я помню лица почти каждого из них, моих доверчивых и очень способных ребятишек-третьеклашек. Помню, один мальчик из моего класса учился после выздоровления от менингита, - он так старался, и ручонку тянул, чтобы сказать, но не мог вымолвить ни слова, когда оказывался перед классом и отвечал с места. А девочка из Армении… Ее родители оказались беженцами с двумя детьми… Папа – профессор университета, а мама… не помню ее должность и образование, но девочка была очень способная, намного быстрее усваивала программу, выполнила самостоятельную работу и выступила перед классом, и даже купила книгу моих стихов. Ее мама сочувственно присела возле меня в автобусе, когда зашла речь о моем увольнении, и жалко было расставаться с учительством, и невозможно было допустить своей гибели, мы с ней поговорили. Беженцы из Армении тогда не знали, как живут в борьбе с монстром ломки политических систем люди России.
Дрессирология кадровых наук еще долго издевалась над людьми, бегемоты системы жирели до свиноподобия на крови падших, истощались науки и переходили в издевательские заросли томов диссертаций незащищенные из-за недостатка на это средств талантливые работы специалистов с высшим образованием. Начали появляться сорняки бездарностей с карманами-чемоданами для неиспользованных родней денег. Бесило их трудоемкое топтание с экзотическими возгласами полупопугаев-полуястребов с обязательным оглашением их новой жизненной роли: «кандидат (ника)…ких наук», «доцент кафедры …предателей государства и совести…». Танцевали перед ними на разные лады мамочки с деньгами и помадой для ретуширования лжи, папочки с телефонной трубкой вместо кислородной, тети-моти с ласковыми прищурами добрых нянь для неистраченной купюрки. Уж они-то кормили ее, уж они-то поили ее, так что проценты вырезали и проблевались проблемами своими по три раза возле каждой кафедры, на коей их сынуля-дочура попу сажает на стул. Браво, страна, расти своих детей!
17 МАЯ 2014