Мы пахали

 

Странное свойство человеческой памяти. Иногда она не подскажет, куда утром  положила ключи. А вспоминание этого первого дня послевоенного года часто приходит, опоясывает тяжёлой болью сердце.

Стоял погожий  день начала мая, дышала тёплым паром земля, поля ждали семян. Прошло два дня, как палил из ружья бригадир дед Степан: - Бабы,  победа! Наши взяли Берлин, теперь заживём!

По поводу такой радости давался колхозникам редкий выходной, нужно пахать землю,  сажать картошку. «Весенний день год кормит». В огороде под лопату уже почти всё посажено, картофель на очереди, он уже приготовлен на посадку, лежал в сенях на полу, радовал зелёными глазками.

 Пахать усадьбы и сеять надо, только на чём колхознику пахать, если даже колхозные поля зарастают, в МТС почти нет тракторов. На конюшне, как в концлагере, доживали, тяжёлый конский век пять больных убогих лошадёнок, выбракованных военными. А до войны была их целая конюшня.

 Моя память чудом сохранила, как  мобилизовали на фронт лошадей, увозили они под женский  вой и плач на подводах  наших мальчишек, ровесников моих братьев.  Немецкие самолёты бомбили Торжок, вздрагивала от бомб земля, ухали пушки под Ржевом, разливалось ночами с юга по небу зловещее зарево горевших городов и деревень.

Уехали  на подводах отцы и сыны деревни, многие в бессмертие. Остались от них, защитивших Москву и Ржев, братские могилы и обелиски. По исчезнувшим хуторам в болотах и лесах тверщины встречаются и теперь холмики с почерневшими фанерными звёздами. Останки безымянных защитников до сих пор находят в лесах и болотах под Ржевом, хоронят. Простите, павшие герои, страну и нас.

Но живы они  молодые, улыбающиеся, в нашей памяти и на фотографиях в родимом дедовском доме. Живы, хотя лежат на божницах их похоронки – память и слёзы близких. Только на бессловесных лошадей - воинов, погибших на войне, нет похоронок, нет могил и памятников,  а ведь заслужили! Московская тётка мужа хранила похоронку на свою собаку-Рекса, овчарку, мобилизованную на фронт, она   была подрывницей танков, погибла вместе с танком. Собака-герой.

Позади военная година. Вечером собрались бабы  на скамеечке под нашими окнами, про пахоту говорили, позвала меня соседка, тётя  Надя: - Зоя, поищи  отцовский ремённый кнут, будешь кобылу погонять. Кнут за ненадобностью лежал сзади ларя, теперь потребовался. Женщины несли в корзинках картошку, я  - кнут и торбу с золой.

 Среди делянки уже стояла наша соха, самая удобная и лёгкая, ею все в деревне пахали, картошку опахивали. Рядом лежала справа пахарей, её наладил для сохи дед Степан.
- А где кобыла? –  не понимала я.
- Сейчас  увидишь! Запрягайсь, кобылы! – скомандовала мама.
Одели две мамины товарки- вдовы на грудь лямки из старых рушников, запряглись, перекрестились «С Богом!», натужились, потянули соху. Её за рога направляла и поддерживала мама. Оставалась за сохой глубокая борозда, я тоже работала. Знакомое  дело: горсточка золы,  на неё аккуратно, росточками кверху, клалась картошка, на обратном пути соха запахивала  картошку.

Вспоминаю больные, кривые  в узлах вен, ноги мамы и деревенских женщин, вырастивших детей и поднявших после войны непосильным трудом страну. Такая вот русская тройка, да никто её не воспел! Была только частушка: «Вот и кончилась война, и осталась я одна, я – и лошадь, я – и бык, я – и баба, и мужик». 
Репин нарисовал бригаду  бурлаков, тянувших на Волге по мелководью баржу. Эта картина всем известна. Труд бурлаков хорошо оплачивался. За навигацию бурлак получал столько денег, что строил дом, обзаводился семьёй, содержал 8-10 детей.

Помню, что была и у пахавших женщин, как у бурлаков, тоже лямка на груди, тяжёлый труд, ради мешка картошки осенью.  И кто теперь рискнёт воспеть труд женщин, запряжённых в соху? Мало осталось очевидцев той, послевоенной пахоты. А я вспоминаю, как мы пахали - плачу.