Да, вот так вам! Ну что, съели, твари?! Я бежал, смеясь и задыхаясь одновременно, бежал, сам не зная куда, не разбирая дороги, падая в снег, снова поднимаясь, размахивая руками, словно сумасшедший. Да я,наверное, и есть сумасшедший. Полный псих!
В голове была полная каша, руки и ноги сводило от холода. Я уже даже не шел, а брел прямо через сугробы, в мыслях держалось только одно – дойти, не упасть, выдержать.
Уже подходя к нашим границам, я заметил, что куда-то мимо меня бегут наши солдаты. Некоторые из них, заметив издалека на мне китайскую боню, мгновенно нацелили на меня дула винтовок, но когда я, подняв руки, подошел к ним ближе, ребята меня узнали.
- Командир!
- Где вы были? Где остальные?
- Сержант Бенджамин радировал, что вас взяли в плен!
- Командир, вы ранены!..
Кто-то протянул мне флягу с водой, на плечи поверх изодранного комбинезона легла чужая куртка от американской униформы. Я стоял, улыбаясь до ушей, чуть ли не плача от радости, что я жив и среди своих, но еще большую радость мне доставили чьи-то слова о том, что Бенджамин радировал. Он радировал! Он все еще жив! Ударная группа Петтерсона все еще дышит!
Я шел за солдатами, спешащими куда-то в сторону руин Анкориджа. На мой вопрос, куда именно мы бежим, солдаты рассказали мне, что генерал Чейз, узнав о том, что нас взяли, приказал атаковать главный штаб красных, расположенный в здании старого завода, не дожидаясь известий от нас. К слову, пока я валялся в госпитале, на одной из их вылазок с сержантом, покойный Шон успел отключить импульсное поле, а поэтому доступ к главному штабу коммунистов был полностью открыт.
Адреналин хлынул в кровь. Забыв о боли и о ранах, я побежал уже наравне с вояками. Пульс стучал в висках, сердце колотилось, а в груди разрасталось невиданное мною до этого чувство. Я бежал, сжимая в руках родную до боли снайперку, бежал туда, в самое пекло, в центр Ада, мне хотелось кричать, орать до полного онемения два слова, два самых главных слова.
Свобода. Месть.
- Командир, постойте!.. – раздалось за спиной, но я уже никого не слушал, обгоняя бегущих впереди солдат.
За моей спиной точно разверзнулись крылья. Гарольд, Рики, Брайс, Шон,Бен, Том, Денни – лица друзей один за другим мелькали перед глазами, лишь придавая мне сил, таких громадных и таких горьких. В душе распахнулась непознанная мною до этого свобода, с которой летит орел со скалы, с которой разгоняется все быстрее и быстрее гепард, с которой ледяной ветер Аляски разрезает пространство. Так я себя чувствовал, когда девять верных моих друзей положили мне ладони на плечи, и спросили: «Какие будут приказания, командир?».
Приказ один. Убить главнокомандующего вражеской армии, генерала Циньвея.
С этой мыслью я на бегу вскинул снайперку и, прицелившись, выстрелил. Один раз, затем второй. Двое красных, стоящие около входа в их штаб, упали замертво.
Мы внеслись в главный штаб, словно стая диких зверей, убивая всех коммунистов, которые попадались нам на пути и безжалостно снося все преграды. Китайцы в ужасе разбегались, мы стреляли, в голове сквозил вкус пьянящей стремительной победы. Распахнув ворота двора завода, мы вбежали внутрь, застигнутые врасплох китайцы поспешно открыли огонь.
Я пробежал в этой сумасшедшей пальбе с десяток шагов и замер, словно на стену налетел. Чувство торжества и триумфа сменилось чувством ужаса. Я, словно оцепеневший, замер посреди двора, прямо на линии огня, не в силах оторвать взгляд от глаз друга, смотрящих на меня с каким-то умиротворенным спокойствием и легкой укоризной одновременно, мол, ну почему ты опоздал, Роач.
Почему ты так опоздал, друг? Ведь я тебя так ждал!
Юджин стоял на коленях на земле, его запястья были связаны. За спиной у него мелькнуло что-то ярко сверкнувшее. Прежде чем я опомнился и успел прицелиться, его тело странно дернулось, а затем забилось в конвульсиях и упало на заасфальтированную поверхность двора. Из аккуратного, точно хирургического сквозного пореза на белый снег потекла тоненькая-тоненькая ярко-алая струйка крови.
Горло словно перехватили удавкой. Я стоял, не в силах издать хоть звук, пытаясь осознать, происходит ли это все на самом деле или это просто я брежу. Пока я стоял, высокий плечистый мужчина-азиат в длинной шинели и военной фуражке со знаками отличия вытащил из бездыханного тела Юджина опасно поблескивающее лезвие меча и вскинул на меня глаза. Генерал Циньвей.
- Сдавайся, солдат! – он говорил с сильным акцентом, резко, обрывисто, каким-то странным визгливым голосом. – Мощь великой китайской армии настигнет тебя! Вы все будете растоптаны и стерты с лица земли! Ваш командир Роач убит! Ну? Что скажешь?
Я откинул голову назад и, чувствуя как ледяные ветры Анкориджа разрезают легкие, расхохотался:
- Простите, генерал. Командир Роач - это я. А теперь сдохни! – посиневшими от холода и неслушающимися губами почти прошептал я, но, кажется, он понял.
Огнестрельного оружия у генерала не было, только та самая уникальная электрическая катана, о которой мы так были наслышаны от генерала Чейза. Но, кажется, генерал понимал, что их кампания на Аляске уже проиграна, но он не сдавался до последнего. Так же, как и я…
Не дожидаясь, пока Циньвей подбежит ко мне на достаточно близкое расстояние или метнет меч, я поднял снайперку и спустил курок. Циньвей еще с секунды две постоял, выронив саблю, раскинув руки и глядя на меня очень спокойными медленно стекленеющими глазами. Я смотрел на него, испытывая сильное желание выпустить в него всю обойму, стрелять в эту сволочь до последнего патрона, чтобы он трепыхался под огнем, как тряпка на ветру. Но я смотрел на него и видел в нем Тома. Вот он стоит, раскинув руки и подняв голову к небу, а затем медленно падает сначала на колени, а затем лицом в снег.
Сравнение было слишком реальным. Я опустил винтовку, а затем, тяжело дыша, присел на корточки. Генерал Циньвей рухнул на землю с аккуратной дырочкой во лбу, а на пронзительно-белом еще не истоптанном тяжелыми солдатскими ботинками снегу появилась еще одна тоненькая струйка алой крови. Я все так же стоял, продолжая смотреть на труп генерала, а в голове бились только два, два самых главных слова.
Хватит войны.
Лицо было искривлено болезненной гримасой отчаяния, боли и, одновременно, облегчения. Закатившиеся глаза Юджина казались сделанными из стекла, как и пустые глаза Циньвея. Лежащий рядом с простым солдатом, мертвый генерал великой китайской армии казался до трогательного беззащитным.
Боже, что же мы делаем?
Раздался последний выстрел, а затем на территории завода, бывшего штаба красных, установилась тишина. Около меня раздались шаги, затем чье-то усталое дыхание. Я поднял глаза.
- Роач. – Бенджамин, весь израненый, в грязной броне, с окровавленным лицом и потухшим взглядом, подошел ко мне и крепко обнял. – Мы это сделали, старина. Мы это… сделали… командир…
Его дыхание из равномерного превратилось в прерывистое. Я и сам был готов окончательно сдаться, но нельзя было. Все еще оставался человек, которому я был нужен сильным. Я потрепал Бенджамина по плечу.
- Все закончилось, брат.
Он медленно кивнул и, стараясь не смотреть на тело Юджина, побрел к воротам завода.
- Скоро сюда прибудет генерал. Пойдем в штаб…
Мы шли через разряженное Шоном импульсное поле, казавшееся мне сейчас бесконечным. Метель прекратилась, и снег бесшумно падал крупными хлопьями, придавая окружающему миру ощущение успокоенности и умиротворенности. Я брел по сугробам, уже не заботясь о том, чтобы наши следы были кем-то замечены.
Снайперка, висящая у меня на плече, в какой-то момент показалась мне слишком тяжелой, и я сбросил ее в неглубокий кратер, образованный когда здесь еще ехали «Химеры». Мокрый снег пригоршнями забивался в мои ботинки, носы и подошвы которых до сих пор были забрызганы моей же кровью. Солдатская форма, выданная мне еще Изгоями в ангаре, сейчас была уже изношена, вся в грязи и местами порвана. Мое тело и лицо были почти полностью покрыты ссадинами, синяками, кровоподтеками и еще толком не затянувшимися пулевыми ранениями, равно как и моя душа. Я шел, в голове не было ни единой мысли, кроме одной – домой! – а перед глазами с каждой минутой все отчетливее возникал образ Лютика. Голубовато-серое небо рассекали три наших истребителя, охраняющих уже нашу территорию с воздуха. А снег все продолжал идти.
- Молодцы, парни. С победой вас! – нарочито бодро поздравил ожидающий нас в штабе генерал Чейз и замолчал, сам понимающий всю неловкость и тяжесть возникшей паузы.
Два человека. Всего двое выжили в этой кровавой мясорубке Севера. Двое из более десяти человек. Да и живы ли мы теперь?..
Я вытянулся в струнку и отдал честь.
- Сэр, есть, сэр!
Генерал как-то по-особому посмотрел на нас с сержантом и уже другим, более человеческим и понимающим голосом сказал:
- Ваш ударный отряд за все время своего существования стал легендой. Вы – лучшие из лучших, бойцы. И уж не знаю насчет нашего правительства, но Аляска точно уж вас никогда не забудет.
С этими словами генерал снял со своей шинели два уже потертых, но от того еще более ценных знака отличия и положил нам их в ладони. Пожал по очереди нам руки. Пристально взглянул мне в глаза.
- Твоя мать очень бы тобой сейчас гордилась, сынок.
Я лишь кивнул и поблагодарил его. На все остальное у меня не хватало уже никаких сил, ни моральных, ни физических. Генерал Чейз каким-то долгим и сочувствующим взглядом посмотрел на меня и, сунув руку за пазуху, достал из нагрудного кармана маленький сероватый снимок.
- Не забывай их, солдат. – напутствовал меня генерал, усаживаясь в один из грузовиков рядом с водителем.
Я опустил глаза и взглянул на снимок. Девять молодых улыбающихся лиц смотрели на меня блестящими радостными глазами, простые парни в стандартной военной форме наспех сбились в кучу, когда их сфотографировали. Плохое освещение кабины самолета, где был сделан снимок, несколько смазывало общую картинку, но в целом лица были все узнаваемы.
Гароль. Брайс. Рики. Шон. Бен. Том. Денни. Юджин. И я.
Плечо почувствовало тепло. Я обернулся, вздрогнув от воспоминаний.
- Они погибли не напрасно, Роач. – тихо сказал Бенджамин, тоже разглядывая снимок. – Мы их никогда не забудем.
Собирать вещи нам не надо было, ведь особых вещей у нас никаких и не было. Я лишь зашел в госпиталь, чтобы из своего укромного ящика в картотечном шкафу забрать самое дорогое, что у меня здесь было – письма Лютика мне.
Обратно нас уже везли не самолетом. До центральной Пустоши нам нужно было добираться (скорее всего, что несколько дней) поездом. К сожалению, на первый состав мы опоздали. Из окна медленно движущегося вагона нам помахал знакомый курьер, с которым я всегда отправлял домой весточки о себе. Паренек сдвинул форточку и высунулся из нее.
- Командир! – донесся до меня его звонкий голос. – Ей что-нибудь передать?
- Да! – крикнул в ответ я. – Скажи, что я ее люблю!