Эти предутренние мои нынешние сны - отражения действительности, трансформированные аллегориями подсознания...
Сколько их уже забыто..., расскажу о сегодняшних, пока не стёрлись.
Где-то в приморском городке мы, - т. е. я вместе с семьёй - облика неясного ни числом, ни составом, оказываемся внезапно в хаосе разрухи, потеряв наш кров, и, зная, что по улицам ходить опасно, пробираемся со своими пожитками по сумеречным улочкам в поиске жилья... Наш город оккупирован немцами, которых не видно, но угрожающее присутствие их ощущается - пронизывает страхом...
И вот я разговариваю с неясной женщиной, содержащей какое-то подобие гостиницы, - она говорит, что свободных комнат нет, потом, помедлив, как бы вспоминает, что одна найдётся, и вот мы, которых не видно, оказываемся в этой комнате, уставленной только кроватями - они застланы белыми простынями, других красок в этой комнате нет, понимаю, что этот странный пансион скорее бывшая больница или санаторий, и - просыпаюсь...
А потом засыпаю снова, и вижу себя в другом городе у моря, но таком же неуютном, - в отдалении невзрачные дома, и, стоя на неприглядном неухоженном пляже, я всматриваюсь в них, не узнавая... И тут ко мне подходит Джек Николсон, приобнимает за плечи, и мы идём с ним вдоль моря, не слишком оживлённо, с ленцой, разговаривая... У нас давние дружеские отношения с лёгким оттенком притяжения, а повадкой и манерой говорить он напоминает моего бывшего приятеля-анестезиолога, но лицо — Джека Н.- это точно... Не молодое - из «гнезда кукушки» и не старое, и вообще не киношное...
С пляжа мы переходим на тропинку в море, - да, именно тропинку, и идём по ней, окружённые синей водой, куда-то к рыбацким сетям, шесты которых поднимаются со дна, вероятно... Я спрашиваю Джека, не хочет ли он поплавать, при этом сама вовсе не стремясь в воду, потому как совсем нежарко, и вода кажется мне холодной...
Он тоже с сомнением относится к моему предложению, мы поворачиваем назад и расстаёмся безо всяких эмоций, почти незаметно...
Просыпаясь, думаю, усмехаясь - и с чего это вдруг Джек Николсон?
Да и об анестезиологе я давно позабыла...
Уже светает, но я засыпаю снова...
Тёмные улицы, лавки с каким-то тряпьём, тоже тёмным, мы идём с приятельницей вдоль них, периодически останавливаясь в попытках найти платьице для маленькой девочки, приятельница хочет бархатное...
...Выхожу из тёмного подъезда в наброшенном на одно плечо тёплом пледе песочного цвета с маленьким ребёнком на руках и на ходу пытаюсь укутать его другим концом пледа,- получается нечто-то отдалённо похожее одновременно и на известную картину мадонны и на те платки-люльки, в которых носят своих малышей современные мамы...
У выхода меня ждёт знакомый, и я спрашиваю его,- мы идём в православную церковь?..., ты понимаешь, объясняю ему, - дело в том, что мне больше нравится крещение в лютеранской,- там дитя не пугают, окуная в купель, - я где-то видела, что в ней только чуть смачивают водой темечко...
И тут я просыпаюсь уже окончательно. И вспоминаю, как это было в реальности - то первое крещение, что я видела недавно в местной кирхе.
Моя приятельница, уже почти подруга, живущая неподалёку, пригласила меня на крещение её третьей малютки-внучки. Сама она, русская немка, приехав в Германию из Казахстана 22 года назад, приняла здесь католичество. А дети её - лютеранство.
В этом не было никакой драмы, поскольку вопрос веры здесь глубоко личный и не является предметом обсуждения.
Так впервые я попала в церковь не в качестве любознательного туриста, хотя и вооружённая фотоаппаратом, с которым почти не расстаюсь...
И села во втором ряду у прохода, чтобы видеть всё и всех.
Нелли я увидела с годовалой внучкой на руках в том же ряду, но в другом конце нефа, и тут же их сфотографировала.
И, когда все расселись, вдруг началось невероятное!
Зазвучала запись музыки Ллойда Вебера к любимой моей рок-опере « Jesus Christ — Superstar“... - мелодии всех ключевых арий, включая финальную.
И для меня это стало выдохом скованной робости чужака и вдохом радости общечеловеческой.
Когда музыка стихла, на алтарном возвышении появилась высокая стройная седая женщина в очках. Чёрное облачение до щиколоток, единственным украшением которого были две небольшие белые ленточки, расходящиеся углом от ворота, изящные чёрные туфли на каблуках... Пастор.
После недлинной приветственной речи она спела псалом под аккомпанимент клавесина, за которым тоже сидела средних лет женщина, тоже в очках, но в обычной одежде.
Красивое, сильное меццо-сопрано пастора меня просто изумило.
Как выяснилось позже, в молодости она была оперной певицей...
(Отвлекаясь, скажу, что окна пасторского дома смотрят на мои, и теперь я узнаю высокую женщину в джинсах и футболке, которая иногда обрезает кусты пионов у ограды дома...)
Но вернусь в кирху. Как все лютеранские-протестантские церкви в Европе, она очень скромна внутри. Белые стены, простые деревянные скамьи, на алтарном возвышении стоит длинный стол (алтарь) со свечами и евангелием, на стене над ним - распятие.
Слева от алтаря, ближе к залу (нефу) - проповедническая кафедра, а в правом углу скромное церемониальное сооружение, украшенное цветами,- безусловно, оно имеет своё название, но мне, человеку от религии далёкому, неизвестно...
...Несколько псалмов вместе с залом - и начался обряд...
Но, всё это время, - пока говорила пастор, пока пели псалмы, маленькие дети то и дело забегали на алтарное возвышение, а совсем крошечные туда ползли-карабкались, - никто на них не шикал, родители то и дело утаскивали своих свободолюбивых и упорных чад, которые через минуту снова шли по-одиночке брать высоту...
Особенно порадовали меня три Неллины внучки - они были первопроходцами, но начала всё самая крошечная из них, - годовалая красавица в белом бархатном (!) длинном платье и вышитом белыми цветочками чепчике (творение бабушки)...
Её уносили, но она ползла снова и снова - и карабкалась, и сидела, свесив ножки, и сияла!
Ну и само крещение...
Сначала это цветочное сооружение в правом углу алтарной части окружили дети, и каждый получил цветочек из пасторских рук, а потом родители с будущими истинными христианами - малышами на руках и самые близкие их роственники окружили это место, и пастор, тихо говоря положенные слова, взяла в руку старинный серебряный кувшин с водой, и, смочив другую под тонкой струйкой, прикоснулась ею к головке крошечной Анны, уже без чепчика, конечно...
А потом пели дети, - не хор, нет, обычные дети разного возраста в самых разных простых одежках поднялись к алтарю и спели несколько песен вместе с пастором под аккомпанимент клавесина.
И была пауза, которой могли воспользоваться, чтобы уйти, те, кто устал или те, кому заключительная часть, а именно служба-проповедь, была в тягость. Конечно, унесли малышей, но почти никто не ушёл, и я тоже осталась...
Это было красиво и достойно. Хотя я почти ни слова не понимаю по-немецки...
Закончив проповедь, пастор первой вышла из зала.
И когда люди выходили из кирхи, она уже стояла у двери и каждому пожимала руку, - её благодарили и она благодарила...
И мне тоже было приятно пожать ей руку и сказать «данке шён» и «вундербах», увидеть улыбку на её спокойно-доброжелательном лице и услышать благодарность в ответ.
А ещё я благодарна своему последнему сну, который напомнил мне об этом событии так ярко, что впервые за долгое время мне захотелось о чём-то рассказать.
Конечно, первые два сна сюда никак не относятся, но без их описания я бы не разогналась на последующее, мне кажется..., а убирать почему-то не хочется, - пока, во всяком случае.