на фото -- слева Иван Вартаньянц, в середине я, справа Валя Лидер (1989 год)
Лаборатория Ковальчука и ее сотрудники.
Причина, по которой я каждый день ездил работать в лабораторию Ковальчука, а не в свой в институт, была весьма проста. В лаборатории Ковальчука я получил доступ ко второму в своей жизни персональному компьютеру. В то время, то есть в середине 80-х годов, а может быть даже чуть раньше, появились новые компьютеры в виде целой серии ЕС (единая система). Фактически они были списаны с американских компьютеров IBM-360, но позиционировались как универсальные компьютеры стран социалистического лагеря. Фишка была в том, что компьютеры разделялись по мощности, объему памяти, цене и так далее.
Самым маленьким был компьютер ЕС-1010, который предназначался для работы в одной лаборатории. За ним шли ЕС-1020, ЕС-1030, ЕС-1040 и так далее. Чем больше предпоследняя цифра, тем мощнее компьютер, больше его размеры и назначение. Машины ЕС-1040 стояли в нашем институте и были многопользовательскими, также точно, как и БЭСМ-6. Но фокус был в том, что все компьютеры имели единую операционную систему и единый язык программирования -- фортран. То есть программа, разработанная на одном из них сразу запускалась и на другом.
Ковальчук купил себе в лабораторию компьютер ЕС-1010. Так как никто в лаборатории на нем работать не умел, то я единственный на нем и работал, это был мой персональный компьютер. У него был дисплей, принтер, винчестер в виде отдельной тумбочки примерно таких же размеров как прикроватная тумбочка в гостинице или в общежитии. Плоттера не было и принтер был не матричный, то есть рисунки на нем делать было невозможно.
Для меня было важно, что я мог включить компьютер и гонять его с утра до вечера, не надо было ждать очереди, готовить перфокарты и так далее. И я действительно сделал на нем первые версии своих программ по решению обратной задачи в методе стоячих волн. Это решение представляло собой поиск параметров, описывающих структуру деформаций в приповерхностном слое кристалла.
Реально это выглядело так. Мне давали экспериментальную кривую. Я написал программу, которая моделирует эксперимент. Если в кристалле нет деформации, то все параметры известны и моя расчетная кривая, как правило, совпадала с экспериментальной кривой. Это просто говорило о том, что теория правильная и программа правильная, и это было не интересно.
Но часто экспериментальная кривая не совпадала с расчетом для совершенного кристалла. Это означало, что в кристалле есть деформации, но какие они -- заранее было не известно. Я мог учитывать деформации, но я тоже не знал какие они. Деформации описывались набором параметров, которых могло быть очень много. И надо было угадать значения этих параметров.
Вообще говоря, часто набор параметров определяют автоматически используя тот или иной численный алгоритм поиска минимума функции квадратичных отклонений расчетной кривой от экспериментальной. Но я не мог использовать эти алгоритмы, так как они были очень затратными, а расчет даже одного варианта занимал немалое время.
Поэтому я сам проектировал систему параметров исходя из физического смысла, интуиции, опыта и анализа поведения кривых. Вместо автоматического и достаточно примитивного алгоритма я эксплуатировал интеллект человека. Это не было быстрой работой, но все равно приводило к цели быстрее, чем тупо гонять случайные варианты и выбирать лучший.
В нашем теоретическом Отделе в то время таких возможностей для работы на компьютере не было, хотя в отдельных лабораториях нашего Института тоже были компьютеры EC-1010. Именно потому, что я часто ездил в Институт Кристаллографии на улице Бутлерова, я хорошо запомнил состояние лаборатории Ковальчука в то время. Фактически я был одним из них.
Интересно, что проблема устойчивой работы полупроводниковых приборов в те годы еще не была решена. Компьютер периодически и довольно часто ломался. Снова я не занимался его ремонтом. Я просто говорил Ковальчуку, он вызывал бригаду по ремонту компьютеров, и специальные люди его чинили. На это уходило какое-то время, может быть даже больше недели. И было очень неприятно прерывать работу и ждать когда снова появится возможность ее продолжить.
Работал этот компьютер тоже необычно. Его винчестер в виде тумбочки огромного веса во время работы трясло так, что казалось, будто он вот вот рассыплется. Естественно, он очень сильно грелся. Работая на БЭСМ-6 я сам компьютер в работе не видел. Я сдавал программы и получал результаты. А этот ЕС-1010 стоял рядом и смотреть как он работает было не очень приятно. Просто поразительно как быстро развилась компьютерная техника.
Сейчас я пользуюсь смартфоном Самсунг галакси ноут 2, который весит 180 грамм, имеет экран с разрешением 1280*720 точек, и все параметры лучше, чем тот компьютер. А до этого у меня был (и сейчас есть) карманный компьютер Rover-P4, который проработал 9 лет с одним аккумулятором и ни разу не сломался. Я его отправил на пенсию только по причине того, что он морально устарел. Он был сделан всего лишь через 25 лет после описываемых событий.
Лаборатория размещалась в трех комнатах. В первой комнате, ближе к лестнице, было два отделения и предбанник. В предбаннике сидела секретарша, и стоял стол, на котором можно было перекусить или посидеть небольшой компанией. Из него было две двери. Одна дверь в кабинет начальника, то есть Ковальчука, вторая в комнату для особо приближенных сотрудников. Так было потом, а в начале, когда сотрудников было мало, там и располагался компьютер ЕС-1010.
Дальше по коридору была комната, в которой стояли экспериментальные установки на базе лабораторных рентгеновских источников. Их было несколько и стояли они достаточно плотно. Как раз на этих установках сотрудники получали экспериментальные результаты методом стоячих рентгеновских волн. Потом были две комнаты лаборатории Писаревского, а в конце коридора еще одна комната, в которой стояли письменные столы молодых сотрудников лаборатории Ковальчука.
Самой первой сотрудницей была Света Желудева, я уже писал про нее в 4-й части. Она была уже кандидатом наук, но по другой специальности, в лабораторию Ковальчука она перешла без опыта работы в новой теме. С ней я хорошо познакомился с самого начала, благодаря совместной работе над статьей, но отношения были сложные.
Кроме нее из других лабораторий к Ковальчуку перешли Валя Лидер, и Олег Алешко-Ожевский. Оба тоже были кандидатами, но работали в области рентгеновской топографии кристаллов. Они не стали моими соавторами и я с ними в то время мало общался, хотя и часто видел. В то время Алешко-Ожевский прославился тем, что ездил в Англию, и сделал первое рентгеновское кино на базе топографических картинок. Но я в этом ничего не понимал и мне это было не интересно.
Среди теоретиков с самого начала был Феликс Чуховский. Он в то время уже был доктором наук, я писал о нем в связи с тем, что он был моим оппонентом по кандидатской диссертации. Первоначально он работал с Инденбомом в теоретическом Отделе, но по просьбе Ковальчука перешел в его лабораторию. Он не занимался методом стоячих волн. Я его отлично знал в течение многих лет, и мы часто встречались, но моим соавтором он тоже не стал. Он работал по индивидуальной программе и у него было мало совместных работ с Ковальчуком.
В самом начале работы лаборатории были также лаборанты и экспериментаторы, которые надолго не задержались и ушли. Среди таких был один человек, с которым я сразу хорошо познакомился по причине, не связанной с работой. Дело в том, что он очень хорошо играл в настольный теннис (пинг-понг). Точнее он играл не хуже меня, и мне с ним играть было интересно. А на втором этаже Института как раз между комнатами двух соперничающих лабораторий стоял теннисный стол. И мы с ним часто за ним играли, выбирая время, когда стол пустовал.
Но часто к теннисному столу приходили люди из других лабораторий, в том числе и из лаборатории Имамова. И они тоже очень хорошо играли. Я, таким образом, не зная их лично, познакомился с ними за теннисным столом. Игра с более сильными противниками всегда очень полезна тем, что развивает. Я потихоньку вспомнил все свое старое умение, и в конце этого теннисного периода мог иногда обыграть любого их них. Но только иногда. Там реально были очень сильные игроки, таких редко где удавалось встретить.
Фактически, именно в Институте Кристаллографии я научился играть так, как потом играл и играю всю оставшуюся жизнь. Уровень игры не падает, но и не растет. Я больше ни разу не встречал для себя более сильных игроков, чем я сам. Справедливости ради надо сказать, что я и не стремился к этому. Какое-то время спустя были сильные игроки во Франции, куда я ездил в командировки. Но не сильнее, а такого же уровня. Мой сын очень старался научиться играть лучше меня и тоже не получилось. Мы играем одинаково сильно.
Один раз в Болгарии к нам подошел немец, увидев что мы неплохо играем. Он обыграл и меня и сына, не дав выиграть ни одной партии. Но это был эпизод. А у нас в Институте много лет до этого, во время празднования юбилея Отделения в пионерском лагере я простоял у теннисного стола пару часов играя со всеми подряд, но никто так и не смог выиграть у меня ни одной партии. Игра была на вылет, в конце концов я просто ушел сам.
Мне нравится играть в настольный теннис, и что удивительно, постоянно есть партнер до сих пор -- это моя жена. Постепенно я научил ее играть так, что она вполне держит мяч на столе. Меня она не обыгрывает, но играть интересно. А других она обыгрывает. Мы с ней играем и в большой теннис, и в пинг-понг, катаемся на роликах и велосипедах. И это очень удобно. Но это моя вторая жена. Первая так не умела. А в конце 80-х она еще была жива.
С самого начала в лаборатории также был А. С. Семилетов (вроде бы Алексей), сын известного в институте ученого С. А. Семилетова, но у него не было подходящего образования под данную тему, и он ничего интересного не сделал, хотя и является моим соавтором. Через какое-то время он ушел из лаборатории. Потом стали появляться другие сотрудники, более молодые. Я уже рассказал про Ивана Вартаньянца. Вскоре появился Анатолий Николаенко. Он тоже недолго продержался в лаборатории, но все же достаточно долго, и тоже стал моим соавтором.
После учебы в МГУ и пройдя через аспирантуру в лаборатории появились интересные молодые экспериментаторы Илья Харитонов и Андрей Сосфенов. В конце 4-й части я написал про Мишу Прилепского. Я с ним познакомился, и он стал моим соавтором еще до того, как попал в лабораторию Ковальчука. Он был очень интересным молодым человеком, и мог бы добиться определенных успехов. Но не получилось. Недавно в книге "Мудрые слова" я вычитал фразу, которую приписывают Адольфу Гитлеру.
"Жизнь -- это очередь за смертью. Но некоторые лезут без очереди".
Миша оказался среди этих некоторых. Он был альпинистом, в очередной летний отпуск ушел в горы и не вернулся, упал в пропасть.
Для меня лично самым ярким экспериментатором лаборатории Ковальчука и самым крупным соавтором явился Саша Казимиров. Он недавно умер, внезапно, неожиданно и преждевременно. После его смерти я написал о нем статью, которую в переработанном виде приведу ниже отдельной главой. Он был единственный, кто освоил мои программы, и мог делать расчеты самостоятельно. Он умел хорошо писать статьи и постепенно стал правой рукой Ковальчука в лаборатории в тех вопросах, которые не входили в компетенцию Светы Желудевой.
Чуть позже в лаборатории появились женщины. Первой была Наташа Новикова. Она появилась в тот момент, когда Света Желудева была в отпуске, кажется по женским делам, точнее родила второго ребенка, сына. Наташа изъявила желание заниматься теорией и Ковальчук отдал ее мне на обучение. Она была очень активной, и сразу заявила, что ей нужно защитить кандидатскую диссертацию как можно скорее.
Причина была в том, что у нее недавно умер отец, он хотел видеть ее кандидатом наук, но не успел. И ее долг перед отцом -- стать этим кандидатом. Она мне сразу понравилась и как человек, и как женщина, хотя ее место было вторым после жены. Своих чувств я никак не показывал, но, потратив какое-то время, я построил ту самую расчетную схему, которая ей нужна была для работы и для защиты, что помогло ей быстрее сделать диссертацию.
Так получилось, что эта моя теория так и не была опубликована. Вскоре вернулась Света Желудева, и Ковальчук забрал у меня ученицу и передал ее Свете. Наташа и со Светой очень быстро спелась. Мне показалось, что настоящими друзьями они все же не стали в том плане, что по многим жизненным вопросам имели разные ответы. Впоследствии я с Наташей пытался написать другую статью, по ее идее и предложению. Но и это не получилось. В результате мы так и не стали соавторами, хотя провели вместе, обсуждая научные вопросы, достаточно много времени.
Наташа оказалась в числе тех, кто не бросил науку в тяжелые 90-е годы. Сейчас она -- доктор наук, старается продолжать ту же тему, которую вела Света Желудева, но теперь в одиночестве, так как Света тоже умерла внезапно, неожиданно и преждевременно. Последние годы она больше занимается экспериментом, чем расчетами.
Еще позднее, но тоже в конце 80-х в лаборатории появилась Люба Самойлова. Люба является дочкой Вениамина Шехтмана, доктора наук из Черноголовки. У Ковальчука были тесные связи с этим институтом и Шехтмана он отлично знал. Так что ее появление в лаборатории не было случайным. Люба была программистом, ее тоже отдали мне на обучение, и вот под моим руководством она и работала. У меня с ней опубликованы две статьи без других соавторов и еще статьи с другими соавторами. Но эти статьи вышли уже в начале 90-х, хотя работа делалась в конце 80-х.
У Любы интересная судьба. После развала СССР и науки она какое-то время промучилась в лаборатории (меня там уже не было), и затем перешла на работу в компьютерную фирму. Проработав там несколько лет, она неожиданно вышла замуж за Дмитрия Новикова (из бывшей лаборатории Имамова), который в то время уже работал в Гамбурге, и перехала жить в Гамбург. А там нашла работу научного сотрудника и снова стала заниматься наукой. Сейчас она пытается сделать что-то самостоятельно и в новых условиях. В Гамбурге же в конце концов оказался и Иван Вартаньянц.
Среди интересных людей надо отметить также Валерия Носика. Он пришел в лабораторию позже всех, указанных мной людей в качестве аспиранта Феликса Чуховского уже в начале 90-х. Но Феликс его бросил, так как в то время открылся железный занавес и Феликс стал пропадать за границей. Носик все же написал и защитил кандидатскую диссертацию, а потом и сам уехал за границу. Но через некоторое время вернулся, и сейчас активно работает в качестве заместителя директора (Ковальчука) как в Институте Кристаллографии, так и в Курчатовском Институте.
Он появился в лаборатории в то время, когда я уже из нее ушел, и я с ним в те годы никак не пересекался. Познакомились мы уже в новое (путинское) время. Наверно в лаборатории были и другие люди, я не мог общаться со всеми, и вероятно не всех запомнил. Так среди моих соавторов есть Саша Крейнес, и я его отлично помню, он был ярким молодым человеком. Но он поздно появился и вскоре уехал в Израиль. Ничего конкретного я о нем написать не могу. В конце 80-х в лаборатории проходили семинары, устраивались вечеринки, подготовка и поездки на конференции. Велась вполне интересная и активная жизнь, несмотря на то, что уже вовсю шла перестройка, корабль науки начал потихоньку тонуть, но это было совсем не заметно.
Неудачная попытка стать автомобилистом
Еще в первой половине 80-х, работая в ВИНИТИ, я не тратил деньги, которые там получал, а копил их на машину. В то время машины стоили очень дорого, по сравнению с зарплатой и копить приходилось долго. Но к середине 80-х я все же деньги накопил. Однако, для меня научиться водить машину и даже просто сдать на права -- было серьезной проблемой. Работа над докторской диссертацией и защита ее отнимали время, поэтому я отложил вопрос об автомобиле до тех пор пока не стану доктором.
Но все же время пришло, и я начал этим заниматься. В то время в нашем институте купить машину было не трудно, так как у нас была отдельная очередь, которая шла намного быстрее, чем в целом по стране. Купить машину без очереди тогда было нельзя. Поэтому я не очень беспокоился о покупке, а сначала хотел сдать на права. Проблема была в том, что я плохо слышал, и у меня тогда не было слухового аппарата. Я боялся, что даже медкомиссию не пройду.
С этого и пришлось начинать. К своему удивлению я медкомиссию прошел. Врачи конечно заметили, что я плохо слышу, но то ли это для них не было так важно, то ли мне просто повезло, но справку мне дали. Тогда я записался на курсы автолюбителей в районе Октябрьского поля, а еще точнее, на улице Гамалеи. Не знаю как теперь, но тогда надо было подробно изучать конструкцию автомобилей, правила дорожного движения, ну и научиться водить машину.
Я купил какие-то книги по конструкции автомобилей и по правилам, на лекции я тоже ходил. Не скажу, что мне было это очень интересно, но все, что надо, я выучил. А вот с вождением автомобиля было сложнее. Я конечно быстро научился переключать передачи, и даже стартовать. Но была одна проблема в том, что я был довольно рассеян, не любил смотреть по сторонам, на дорожные указатели.
Я ездил с инструктором на "москвиче". В то время "жигули" уже были, но мне попался "москвич". Это была довольно тяжелая машина, которая медленно разгонялась и сидеть было не удобно, но я не жаловался. Водил я довольно плохо, но все таки достаточно для того, чтобы машина ездила. Самое интересное было в том, что я совершенно не боялся. Мы с инструктором объездили весь район Октябрьского поля и Строгино. Инструктор меня ругал, но поправлял, где надо, и в целом проблем не было.
Однако два раза были очень опасные ситуации, которые я запомнил. Первый случай произошел на дороге в Строгино. Мне надо было сделать левый поворот через трамвайные пути, и неожиданно мотор заглох как раз в том момент, когда машина стояла на трамвайном пути. И трамвай как раз подъезжал к этому месту. Водитель трамвая гудел что было силы, но было видно, что остановить трамвай он не сможет.
К счастью мне удалось очень быстро снова завести машину и сдвинуть ее с трамвайных путей. Дороги тогда были полупустые и достаточно было просто выехать на дорогу, машин не было. Не стоит и говорить, что инструктор ругал меня последними словами. Проблема в том, что у инструктора есть второй тормоз, и он может остановить машину, даже если ученик не справляется. Но завести машину он не может. И он реально рисковал, катаясь со мной.
Второй раз я выкатил на гололед, это случилось на Живописной улице. Машина не слушалась, я уже выехал на встречную полосу, а навстречу катил самосвал. Я все же теоретически знал как надо управлять машиной на гололеде, и, вообще-говоря, все сделал правильно. Но вероятность угодить под самосвал была очень большая. Катались мы зимой, кажется на стыке 1986-1987 годов. Других каких-то сложностей я не помню, но ошибок я делал много, так как плохо видел знаки.
Наконец, курсы кончились, начались экзамены. Экзамен по теории я сдал с первой попытки. Уже в то время стояли аппараты, на экране которых появлялись вопросы и три варианта ответов, надо было выбрать правильный ответ. Экзамен проходил быстро, в автоматическом режиме. Теорию с нашей группы сдали не все, но я сдал сразу. Ведь никого слушать не пришлось.
А вот экзамен на вождение я сдавал четыре раза. Тоже не рекорд, находились люди, которые не могли сдать и с двадцатой попытки. В то время купить права за деньги было невозможно, точнее, наверно такие пути были, но большинство все-таки честно сдавало экзамен. Свой первый экзамен я завалил очень просто. Я нормально поехал и нормально рулил. В какой-то момент милиционер сказал "остановитесь". Я остановился. На этом все и закончилось. Я прозевал знак "остановка запрещена".
Второй и третий разы я куда-то не вписался или еще что-то было, конкретно уже не помню. Но главное не это. В перерывах между экзаменами я продолжал накапливать практику вождения. В то время уже многие мои знакомые имели машины, и я просил их меня поучить. Я катался с Ковальчуком на его "волге". Он любил меня учить в районе около МГУ. Я катался с Ваней Вартаньянцем на его "жигулях". Он отвез меня на тренажерную площадку, и там я учился вписываться в узкие коридоры, ездить задом и все, что нужно делать на малой скорости.
Я катался с Лешей Сосфеновым на его "запорожце". У него была любопытная машина, которая что-то делала не так, как все. Интересно, что все ребята оказались хорошими учителями и охотно объясняли все премудрости вождения. Я также катался и с Володей Горобченко в районе его дома, недалеко от Курчатовского института. В конце концов я реально неплохо научился водить машину, но проблема была в том, что я плохо слышал инструкции милиционера. Я привык переспрашивать, а тут это было нельзя.
В конце концов я попросил Ковальчука покататься со мной по тем улицам, где проходит сдача экзаменов. Но в тот момент у Ковальчука что-то случилось с машиной, тормоз плохо работал, катание не получилось. И он мне сказал, что я зря мучаюсь. Лучше узнать кому дать немного денег и тебя пропустят. Я решил послушать совет. Перед 4-й попыткой я поехал в автошколу, нашел своего инструктора, мы с ним еще раз поездили на машине, и я его спросил как мне ускорить сдачу.
Он мне назвал сумму, не очень большую, кажется на пару бутылок коньяка, и сказал что поможет. Перед четвертым экзаменом он подошел и сказал, что договорился и все будет нормально. Экзамен я сдал, но сдавал я его честно. Однако был момент, когда я снова не услышал приказ милиционера развернуться. Но он меня спросил более громко "Почему вы не разворачиваетесь". А я только впервые узнал что надо это делать. Я нормально и по правилам развернулся, потом припарковался. И он сказал "выходите, экзамен сдан".
А потом была проблема как мне отдать деньги инструктору, которые я ему обещал. Я поехал назад с ним на его машине и долго ждал момента, когда можно было пообщаться без свидетелей. С ним ехали другие люди, некоторые снова не сдали уже наверно в 20-й раз. В конце концов деньги я ему отдал и больше никогда его не видел. Мужик он был неплохой и возился со мной много. Я так и не знаю точно, договаривался ли он с милиционером или нет.
Через какое-то время я получил права. И записался на очередь на машину. Я долго выбирал и решил записаться на первую модель жигулей, так как эти машины приходили чаще других. Но именно в 1987 году их кажется сняли с производства и больше ни одной машины не пришло. На следующий год я записался на третью модель и был второй, но пришла всего одна машина.
Я запомнил как проходили профсоюзные собрания, на которых распределялись эти машины. Я никогда никого ни о чем не просил, и для меня обстановка таких собраний была очень чужой. Люди приводили какие-то непонятные аргументы почему один лучше другого. Кто смотрел кинофильм "Гараж", тем могу сказать, что именно так все и происходило.
Ковальчук мне говорил, что нет смысла ждать новую машину, можно без проблем купить подержанную. Вот Феликс Чуховский тебе свою машину продаст с радостью. Он плохо ездит и машина ему не нужна. Но я не очень то и хотел заниматься с машиной и боялся покупать старую машину, так как не хотел тратить время и деньги на ее ремонт. Мне и без машины было чем заниматься.
В конце концов я так и не купил себе машину и никогда на ней не ездил. Перестройка набирала обороты, в институте машины продавать перестали, а в 1992 году пропали все мои деньги, накопленные на машину. Но не совсем, часть денег я потратил на покупку видеомагнитофона. А сын через свои каналы приносил много западных фильмов. Это мне помогло познакомиться с жизнью на Западе еще до того, как я там оказался в 1990-м году.
После 1996 года я запросто мог бы купить себе машину, я снова заработал достаточно денег, но тогда мне уже некуда было ездить, она мне просто была не нужна. Моя вторая жена покупала себе машину и гараж. Два года покаталась, потом продала и машину и гараж. Ей тоже некуда ездить. Ездить по городу она боялась, а на дачу мы ездим редко. Она как раз купила подержанную машину, и машина очень плохо заводилась.
продолжение в третьем разделе