Клише участи роман Глава 2

   
    Север, как  и  положено, встретил  холодом  и  темнотой,  наметившейся  к  концу  сентября  полярной  ночи, которая  все  сгущалась  и  сгущалась  за  окнами  автобусов, пока  он  с  пересадкой  проделывал  знакомый, долгий   путь  из  аэропорта  Килп-Ярве.  По  всему  побережью  шел  дождь  вперемежку  с  мелким, колким  градом,  и  в  Североморске  он  промок  до  нитки  в  ожидании  катера, стоя  на,  вытянутом  в  длину, открытом  всем  ветрам,   пирсе.  К  последнему  рейсу  скопилась  куча  народу,  и  военного,  и  штатского.  У  большинства  был  озабоченно  усталый  вид  -  время  позднее,  выходные  закончились,  завтра  рано  вставать, а  до  дома  они  доберутся  еще  не  скоро,  вдобавок  эта  мерзкая  погода. Никого из  своих  сослуживцев  в  ожидавшей  толпе  он  не  приметил, нескольких  офицеров  во  флотских  шинелях  просто  знал  в  лицо, встречаясь  с  ними  в  гарнизоне.   Он  подумал, что птицам, наверное, это  кажется  странным  -  вокруг  сколько  угодно  свободного  пространства,  а людская  стая   сгрудилась  в  одной  точке,  словно  здесь  как-то  по-особенному  плещет  вода ,  натыкаясь внизу на  черные,  просмоленные  сваи.   На  память  приходили  эпизоды,  связанные  с  таким  же  ожиданием  катера  на  Полярный,  и  всегда  это  было  в  чем-то  одинаково. Одинаково  постыло.  Кроме  самого  первого  раза,  когда  вместо  тоски  была  надежда  и  нервное  предвкушение  неизвестного. Но  потом  это  вылилось  в  стойкое  ощущение границы, за  которой  качество  жизни  резко  ухудшалось  независимо  оттого, откуда  он  возвращался. Для  него  на  этом  пирсе  заканчивался  материк.
    Сейчас  он  вспомнил,  как  весной  ездил   по  служебным  делам  в Североморск,  и вечером  забрел  в  ресторан  «Чайка»,  что  неподалеку  от  главного  управления Североморстроя, и   там  в  кабацком  угаре    допоздна   отплясывал  с  пышнотелой, черноволосой  девахой,  бесшабашной  и  бесстрашной. Она  то  и  дело отлучалась, выбегая  на  улицу, где  у  входа    была  оставлена   коляска  с грудным  малышом,  племянником,  за  которым  ей  было  поручено  присматривать  и  от  которого  она  с  непреклонной  решимостью  избавилась  в  острых,  нервозных  переговорах  с  подошедшей  к  закрытию  ресторана сестрой,  желавшей  пристроить  ребенка  еще  и  на  ночь. Освободившись  от  не принадлежавшей  ей  обузы, его  партнерша  стала  еще  раскованней.  Бесконечно  долго,  так  долго,  что  он  успел   протрезветь, они пешком  добирались  до  ее  дома.  Никогда  прежде  он  не  бывал  на  этой  окраине  Североморска.  Неплохо  зная центр города, он  никак  не  ожидал  обнаружить   такое  захолустье.    Обширное,  пыльное  плоскогорье  с  редкими,  далеко  отстоящими  друг  от  друга,  одноэтажными  халупами довоенной  постройки  вдоль грунтовой  дороги. Далеко слева, внизу , угадывался  залив.  Изнуряющее   ночное  солнце  делало  все  вокруг  нереально  безжизненным,  как  в  загробном  царстве. Он  уже  привык к ярко освещенной, безмолвной  пустоте  здешних  белых  ночей,  лишенных, в  отличии  от  петербуржских, какого-либо  романтического  ореола ,  но  сейчас    солнечный  свет  особенно  угнетал  его  своей  неестественностью,   неотступным  напоминанием  о  том, где  он  пребывает  на  самом  деле. В  какой-то  момент    стало  казаться,  что  ему  уже  никогда   не  выбраться  из  этого  странного предместья.    Дальше  все  было  узнаваемо:  захламленная  тесная  комната, грязная  посуда  на  кухне, ненужные  извинения  за  якобы  случайный  кавардак, неприбранное  ложе, пустые  картонные  коробки  на  полу… Он,  собственно,  уже  ничего  хотел,  но  чувствуя  себя  обязанным  по  отношению  к  своей  новой  знакомой,  постарался  языком…  потом  мертвецкий  сон  на  три-четыре  часа, и  после  пробужденья  поспешное  бегство ,  голодным,  небритым,  сюда  на  причал…
    Вместе  со  всеми  он  молча  всматривался  в  черноту  над  заливом,  отрешенно  и  терпеливо  перенося  порывы  ветра. 
    Впереди  второй  год  службы,  после  чего  все  придется  начинать  с  нуля. Однокурсники  за  это  время  уйдут  далеко  вперед,  станут  профессионалами, науку  будут  делать; а  на  его  долю ничего  другого  не  останется,  как  завистливо  выслушивать  их  рассказы,  как  они  прооперировали  то-то  и  то-то. В  приличную  клинику  не  возьмут, два  года  в  должности  начальника  медицинской  службы  отдельного  военно-строительного  батальона  в  системе  Североморстроя  -  это  не  реклама.  Он  с  раздражением  оторвал  от  чемоданной  ручки  багажный  аэрофлотский  талон  -  последнее  напоминание  о  закончившемся  отпуске.
    Наконец, показался  топовый  огонь  катера.  Обогнув, стоящий  на  рейде  эсминец ,  катер  подошел  к  пирсу.
    Спустившись  в  трюм,  отыскал  свободное  место  и,  устроившись,  попытался  вздремнуть,  но  не  получалось  -  в  голову  лезли  все  те  же  унылые  мысли.  Пересыщенный  желтым,  свет  матовых  ламп  заполнял  тесный  трюмный  отсек  и  был  так  же  неприятен,  как  грохот  и  вибрация  от  работающего  где-то  рядом  двигателя. Раздражал  и  опрятный  до  тошноты  запах  свежей  корабельной  краски.  Детали  селекторной  связи  из  грубой  коричневой  пластмассы, надраенные  вентили,  рукоятки… - дизайн, подчиненный прежде  всего соображениям  надежности,  долговечности,  и  поэтому  обделенный   красотой.
    Компания  пожилых  мичманов, сидевших  напротив, вяло,  с  зевотой, вела  разговор  о  служебных  неурядицах. Две  женщины в  одинаковых  шерстяных  платках  спали, уронив  головы  друг  другу  на  плечи. В  салоне  наверху  искали  партнера  в  домино… Сколько  раз  все  это  было  перед  его  глазами,  когда  он  по  разным  делам  пересекал  Кольский  залив   в  том  числе  и  из  конца  в  конец, один  или  с  кем-то,  трезвый  или  в  подпитии, в  штатском  или  в  форме,  но  всегда  с  той  или  иной  мерой  тоски, освободиться  от  которой  он  мог  только  через  два  года,  в  предписанный  срок.  Несмотря  на  дождь,  он  решил  выйти  на  палубу,  не  сколько  хотелось  курить,  сколько  надоело  сидеть  в  духоте.
    Брызги  смыли  теплые,  липкие  запахи  катерного  нутра. Низко  проносились  тучи,  чуть  медленнее  плыл  берег -  невысокие  гранитные  сопки,  абсолютно  голые,  с  почти  плоскими  вершинами.  Сплошной  чередой. Ночь,  небо,  вода,  камень.   Сотворение  мира  здесь  только  начиналось  и  еще  предстояло  разбирать  и  обтесывать  грубый  строительный  материал, пока  кое-как  сваленный  на  краю  света. Внизу, отталкиваемая  помятым  бортом, как  шампанское  пузырилась и  шипела черная  вода.
    Через  сорок  минут, в  полной  темноте,  катер  пришвартовался  в  портопункте  «Кислая».  Это  и  был  Полярный.  На  берегу,  вблизи, грозное  величие  севера  исчезало.  Размытую  в  угольную  грязь  дорогу  тускло  освещали  редкие  фонари, раскачивающиеся  на  деревянных  столбах ,  укрепленных  у  основания  грудами  камней, наваленных  в  бревенчатый колодезный   каркас.  По  обе  стороны  от  дороги  возвышались  сопки:  справа  дикие,  слева  освоенные  -  сараи,  пакгаузы, артсклады  за  колючей  проволокой, башенные  краны  на  строящемся  молокозаводе… У  подножья  неприметное  кладбище,  когда-то  поразившее  его  лаконичными,  ничего  не  раскрывающими  надписями  на  надгробьях, хранившими  в  тайне  обстоятельства  гибели  военных  моряков в  мирное  время,  среди  которых  было  много  его  ровесников. Вверху,  в  тоскливой  мгле   мерцали  разбросанные  по  вершине  сопки   огоньки  щитовых  казарм  военно-строительных  частей.
    Рейсовый  автобус  не  пришел,  и  до  батальона  предстояло  добираться  пешком.  Он  решил  не  идти  низом  по  дороге,  иначе  пришлось  бы  тащиться  километра  два,  огибая  сопку,   до   дорожной  ветки  на  КПП.  Наметив  кратчайший  путь,  он  свернул  с  дороги  и  стал  взбираться  по  склону  сопки,  следуя  едва  заметной  тропке,  что  вела  наверх по  скользким  камням.  Он  рассчитывал  выйти  прямо   к  штабу,  но  когда  совершенно  вымокший  и  перепачкавшийся,  наконец, поднялся  на  вершину,  то  к  своему удивлению   наткнулся  на  высокий,  дощатый  забор.  «Что  еще  за  новшества?» -  с  неприязнью  оглядел  он  неожиданную  преграду.  Незадолго  до  его  отъезда  в  отпуск  сменился  командир  части,  и  забор,  конечно,  был  его  инициативой, видимо, решил  начать  с  территориального  самоопределения.  Теперь  только  колючей  проволоки  не  хватало,  чтоб  совсем,  как  на  зоне.
     Помятуя о  том ,  что  в  каждом  заборе  есть  дыра,  он  вскоре  ее  обнаружил.
     В  окне  дежурного  по  штабу   горел  свет.  Дежурил  Дейнека -  сержант  срочной  службы. Доложив  о  своем  прибытии    и  узнав,  что  все  идет , вроде, , по-прежнему,  он  направился  к  себе. Новая  неожиданность  -  крыльцо  санчасти  снесено, дверь  заколочена. Обойдя  штабной  барак  с  торца , увидел  новый  вход.
     В  пустом  коридорчике  санчасти  царила   затхлая тишина.    Полный  самых  скверных  предчувствий, он  толкнул  дверь  каморки,  где  прожил  первый  года  службы. В  ней  едва  умещалась  пара  коек  в  два  яруса:  на  верхней  спал  он,  на  нижней  фельдшер  -  призванный  в  армию  после  третьего  курса  ярославского  мединститута,  откуда  был  отчислен  за  неуспеваемость… Хороший  и  избалованный  им  парень.  Впритык  к  койкам  удалось  втиснуть  распиленный  пополам  столик, так  как  целый  никак  не  вмещался,   и один  стул. В  санчасти  имелись  и  более  просторные  помещения,  и  поначалу  он  выбрал  для  своего  проживания  аптеку,  но  уже  в  октябре  температура  там  не  поднималась  выше  плюс  четырех.  Ему  надоело  спать,  забираясь  под  несколько  одеял,  предварительно  напялив  на  себя  ватную  телогрейку  и    шапку-ушанку, обязательно завязывая  на  ней  тесемочки,  и  вскоре после  некоторых  колебаний  он  перебрался  в  фельдшерскую  комнату, которую  в  силу  ее  малой  кубатуры  можно  было  прилично  обогреть  с  помощью  «козла»  -  так  солдаты  называли  самодельную  электропечь  с  толстенной  спиралью.  Батальон  специализировался  на  отделочных  работах,  и  такими  печками  обычно  сушили  сырую  штукатурку. Когда  «козла»  включали  в  сеть,  напряжение в  санчасти  падало  наполовину. Позже  выявилось  еще  одно  достоинство  этой  комнатенки… Проверяющее флотское  медицинское  начальство, ознакомившись  с  условиями  жизни  врача  части, не  предъявляло  к  нему  излишних  претензий.
    В   нос  ударил  знакомый  запах  родной  норы  -  кислая  смесь  курева,  портянок  и  гуталина.  Манов, отрастивший  за  время  его  отсутствия пышные,  черные  усы,  читал  потрепанный  детектив,  лежа  в  одних  трусах  на  давно  не  меняемых  простынях. Из  консервной  банки  на  столе  выпирали,  до  отказа  напиханные  туда,  папиросные  окурки. Увидев  своего  командира,  стервец - подчиненный  не  шелохнулся, но  физиономия  расплылась  в  радостной  улыбке.
- С  прибытием, товарищ  старший  лейтенант!  А  мы  вас  только  завтра  ждали. Как  отдохнули?
-  Как  в  раю. Не  задавай  глупых  вопросов. Лучше  скажи,  что  тут  стряслось,  пока  меня  не  было?  Заборов,  смотрю,  нагородили, санчасть  не  узнать…
-  Выселяют  нас. Здесь  разместят  четвертую  роту,  а  нам  приказано  перебираться  к  Евдокимову. Точнее,  на  место  Евдокимова.
-  А  его  куда?
-  А  это никого  не  парит.  Они  же  из  милости  у  нас  жили.  Хватит, пусть   ищут  место  у  себя  в  отряде.  -  в  разговоре  принимала  участие  только  стриженная,  как  у  гоголевского  парубка, голова. Скрещенные  на  скульптурном  торсе  руки  оставались  неподвижными,  и  это  почему-то  бросалось  в  глаза. 
-  В  общем, замела  новая  метла. 
   Бросив  мокрую  кепку  на  стол, он  продолжал  стоять  у  двери. Ему  не  хотелось  присаживаться,  ему  хотелось  убежать  отсюда.
- ЧП  по  нашему  департаменту  были?
-  Нет.  У  нас нет.  У  Евдокимова  плохо -  менингит,  шесть  случаев.
-  Да  ты  что?
-  Только  вы  уехали, пригнали  новый  набор,  сорок  человек,  все  из  Грузии. А  стариков  не  успели  уволить. В  казармах  теснотища,  а  их  еще  сразу  на  фасады  кинули. Тут  погода  испортилась,  хуже,  чем  сейчас.  Стали  болеть,  орз,  орз…  И  тут  бах! -  двоих  из  роты  волокут,  без  сознания,   температура  сорок… На  другой  день  еще  трое!  В  общем,  досталось  Евдокимову.  Главный  инфекционист  флота  прилетел  из  Москвы, полковник, неделю  здесь  сидел.
    Пока  Манов  рассказывал  об  эпидемии,  он  все  с  большим  отвращением  осматривал   голые, зеленые  стены  с  потрескавшейся  штукатуркой,  свою  койку,  застеленную  армейским  шерстяным  одеялом  отвратительного  фиолетового,  чернильного  цвета,  вовкину  гимнастерку  с  несвежим  подворотничком, небрежно брошенную  на  спинку  стула…  -   от  всего  разило  унизительной  обособленностью,  скудостью,  отлучением   от  нормальной  жизни.  Второй  год  будет  еще  тяжелее.
-  Из  госпиталя  пока никого  не  выписали. Один,  говорят,  оглох.
-  Инфекционный  менингит  -  это  не  шутки,  летальность  выше,  чем  у  чумы.
Ладно, принеси  белье  -  он  стянул  с  себя  куртку. - Пепельницу  захвати,  выкинь.  С  завтрашнего  дня  здесь  не  курим.  Все.