ГЛАВА 3
* * *
Несмотря на близость воды, на открытом пространстве озера было довольно жарковато; и Лева с облегчением вздохнул, когда лодка причалила к берегу. Миша выпрыгнул первый и, с грустью посмотрев на близкую воду, отошел в тенечек. Лев бы тоже с удовольствием искупался, но нельзя было купаться в этом озере. Так им сказал Игнат, а в этих делах они ему доверяли.
Да и с некоторых пор Гурин сам что-то чувствовал, какую-то опасность, исходящую из глубины. Даже не то что бы опасность, а скорее предостережение, что ли... И в то же время какую-то притягательность. Он не мог точно определить те чувства, которые вызывало в нем общение с озером. Игнат сказал, что Большая специально ставит защиту, что бы ни одно живое существо не сунулось в воду - «Ведь там - дыра». А она ответственная за очень многие вещи, происходящие в этом Мире.
Спрятав лодку (от кого?), они углубились в лес.
«Все-таки, как ни крути – отметил Лева, – а весна – самое лучшее время года!». И действительно, денёк удался просто на редкость. Природа цвела, как девушка перед замужеством. Свежая, яркая, еще не утомленная своим владыкой - Солнцем, не покрытая толстым слоем пыли жизненного опыта, природа радовалась сегодняшнему дню. И у неё для этого были все основания – стояла весна!
Последнее время, с тех пор как он принес домой Изю и положил его на свободную лежанку в их хижине, Лева чувствовал себя уставшим, выжатым. Опустошенным?
Уже две недели гость, а он упрямо продолжал считать его гостем, лежал, отвернувшись к стене и не вступая ни с кем в разговор. Игнат сказал, что тот чуть не умер со страху, И если бы не вмешательство Большой, лежал бы он сейчас в совсем другом месте.
Какой исход предпочел бы он, Лев не знал - боялся заглянуть в себя, чтобы найти ответ, поэтому старательно гнал от себя эти мысли. Его апатия и равнодушие ко всему происходящему не были игрой или маской – это была естественная защита, выставленная подсознанием.
И сейчас он шел, расслабленный, безо всяких мыслей, открыв свои чувства природе, вдыхая её пьянящие запахи и слушая её ликующие голоса.
Рядом шли его друзья - Игнат и Миша. Вернее, шёл только Игнат, потому что Миша, в неописуемом щенячьем восторге, носился за бабочками. Сверкающих, разноцветных бабочек было много, очень много, но он хотел поймать их всех. Миша был не просто неравнодушен к бабочкам – он их обожал. Охота за бабочками и последующее поедание добычи доставляли ему несказанное удовольствие. Обладая широким сердцем, он пытался втянуть в это занятие и своего друга, принося ему на пробу свои самые заманчивые охотничьи трофеи. Но Лева не разделял его гастрономических пристрастий, поэтому Миша оставил свои попытки и наслаждался охотой в одиночку.
Необычный цветок привлек рассеянное внимание Гурина, и он резко наклонился, чтобы сорвать его и рассмотреть получше. И в это мгновение над ним просвистела стрела.
Лев ещё не успел ничего понять, а Миша огромными прыжками уже несся к ближайшим зарослям. Он ещё не успел прийти в себя, а Миша уже несся обратно, тащя в зубах что-то, похожее на синюю тряпку.
Через мгновение он был рядом, и стало понятно, что синяя тряпка вовсе не тряпка, а маленький синий человечек.
Человечек был либо без сознания, либо мертв. Миша, не слишком церемонясь, бросил его на землю, сел рядом и, на всякий случай, придавил лапой.
Все они впервые в жизни видели Синего Охотника.
Охотник лежал на земле, неподвижный и бездыханный, все ещё сжимая в руке лук. Лук был большой и красивый, украшенный резьбой и драгоценными камнями. Сам человечек был маленький и уродливый, не больше метра-метра двадцати ростом. Костлявый, с непропорционально большой головой, словно грубо вырезанной топором из куска дерева, он вдруг удивительно напомнил Леве Щелкунчика, каким тот был нарисован в его далекой детской книжке в несуществующем Главном Мире.
Что-то, старательно забытое, стукнулось в сердце, просясь войти. И Гурин в приливе необъяснимой нежности даже протянул было руку, что бы погладить Щелкунчика (или своё далёкое детство?), по голове. Но тут же отдернул её, не открыл дверь на стук, не впустил непрошенного гостя. Потому что в сердце больше не было места для Главного Мира.
Итак, Щелкунчик лежал на траве, не подавая признаков жизни, и они могли как следует его рассмотреть.
Одет он был в набедренную повязку из какой-то оборванной грязной шкуры мехом наружу. Давно немытое тело покрывала замысловатая татуировка, такая плотная, что казалось, будто человечек синь от природы. Охотник был бос, и, по-видимому, никогда не носил никакой обуви, потому что кожа на его подошвах, сейчас выставленных на всеобщее обозрение, превратилась в некое подобие панциря.
Непомерно большая, какая-то… квадратная голова, с огромным, почти безгубым, плотно сжатым ртом была откинута в сторону, открывая, неожиданно красивое, ухо с серьгой. С вправленным в неё огромным, прекрасно ограненным, чистейшей воды бриллиантом.
Плоское, почти безносое лицо, тоже было покрыто татуировкой. Но, в отличие от тела, разноцветной. Волосы на голове, на вид очень жесткие, довольно короткие, напоминали длинную свиную щетину. В них запутался какой-то мусор.
И, что самое неожиданное, судя по наличию груди, Синий Охотник был женщиной.
Игнат протянул руку, чтобы пощупать пульс Космической Амазонки, но в этот момент воздух заколебался, задрожал, и она растаяла в нем без следа.
* * *
Наконец-то все ушли, и он остался один. Изя уже сходил по нужде и теперь лежал, глядя в ненавистный плетеный потолок.
Он вспоминал свою жизнь и по щекам у него текли слезы. В последнее время, с тех пор как встретился с мамой, Изя часто плакал. Тот Свет, что был в Коридоре, необъяснимым образом заново осветил всю его жизнь...
Иногда он даже не замечал слез, они лились и лились, как будто кто-то открыл невидимый кран у него в душе, и через него слезами вытекала, как он теперь считал, его постыдная жизнь.
Временами небесный сантехник, по каким-то только ему ведомым причинам, перекрывал кран, и тогда слезы, не находя выхода, скапливались, как вода в запруде, давили Изе на сердце и душу, причиняя нестерпимую боль.
Изя ненавидел себя. Ненавидел самой лютой ненавистью, на которую только способен человек. Он хотел умереть. Конечно, можно было решить эту проблему, он довольно часто оставался один, но Изя был слаб. Нет, не физически - он был слаб духом. И за эту слабость Кац ненавидел себя ещё сильней.
И сейчас он лежал и горько думал о том, что он, хозяин своей судьбы, смог поменять в своей жизни всё: прошлое, родителей, национальность, имя – всё! Вот только одно он не смог поменять – свое еврейское счастье. И это самое, знаменитое, незаменяемое еврейское счастье, долго и терпеливо наблюдало за ним, как опытный рыболов за поплавком, дожидаясь, чтобы он, Изя, покрепче заглотнул наживочку. Дождалось, радостно ухмыльнулось и - подсекло. И вот теперь он здесь, один на один со своей совестью, которой он не может посмотреть в глаза.
Через потолок опять прорвался солнечный лучик и опять попал в глаз. Изя завертел головой, пытаясь от него избавиться, ненадолго отвлекся от своих мыслей и каким-то внутренним чутьём, нет, не слухом – ходила она совершенно бесшумно - уловил приближение гостьи.
Он быстро отвернулся к стене, а в хижину, держа в руках покрытую паром миску с едой, вошла Большая.
* * *
Происшествие с Синим Охотником, конечно, задержало их в пути, сегодня они шли по делу, но и напомнило об осторожности.
Во всем произошедшем Игнат винил только себя. Что с ним происходит, в конце-то-концов? Непростительно ему, опытному Воину Духа, так опростоволоситься. Непростительно!
Игнат был встревожен не на шутку. Не думал он, ой не думал, что так слаб! Но Дух, как видно, послал ему испытание, серьёзное испытание, испытание отречением. Ещё раз показал, что Воин Духа не может, не должен иметь привязанности. Иначе он уходит в себя и теряет связь с Духом.
Игнат вздохнул. Ему, человеку, так редко испытывающему какие-либо эмоции, было сейчас очень-очень грустно. Шаман понимал, что должен, просто обязан, принять решение.
А дело было в том, что, не далее как вчера, Игнат осуществил давно задуманное – посетил свою родную деревню в Главном Мире.
Уроки Большой не прошли даром, шаман сильно вырос в Знании и Силе. И вчера сделал прорыв.
Игнат, всегда очень спокойный и собранный, на этот раз сильно волновался :у него не было полной уверенности в том, что все получиться, как надо. Пока не рассеялся туман, и он не обнаружил себя стоящим на краю деревни.
В первый момент шаман подумал, что всё провалилось, и он попал не туда. Но потом понял, что это не так. Наоборот, всё получилось: просто, по-видимому, здесь прошло гораздо больше времени, чем там, у них.
Деревня изменилась до неузнаваемости. Она не стала больше, скорей она стала даже как-то меньше и выглядела запущенной и заброшенной, несмотря на деревянные и даже каменные строения, которых не было раньше. Теперь они стояли вперемежку, эти строения и чумы, традиционные жилища ламутов. Было прохладное весеннее северное утро. Кое-где в низинках и под деревьями еще лежал снег. Над чумами вился дымок, слышались голоса, собачий лай, всхрапывание оленей, посвист погонщиков.
Игнат стоял, оглушенный этими звуками, и полными легкими вдыхал дым Родины. Сердце его с такой силой билось в груди, как будто хотело вырваться наружу. На глаза навернулись слезы. Игнат, который уже давно считал себя человеком без рода и племени, свободным гордым орлом, попался в силки, как глупая куропатка.
Вдруг дверной полог крайнего чума откинулся и на улицу, не обращая внимания на крики матери, выскочил ребёнок, мальчик лет пяти, босой и в одной рубашонке. Пулей перелетел пространство, отделяющее чум от леса и присел под кустиком рядом с Игнатом, не видя его. Сосредоточенно делая своё важное дело, он одновременно жевал кусок вяленого оленьего мяса, зажатый в руке.
Потрясенный этой простой картиной до глубины души, Игнат не мог оторвать от него взгляда. Малыш доделал свое дело, поднял голову и насторожился.
Весь шаманский опыт говорил Игнату, что мальчик не видит его, что он не может его видеть. А так хотелось, чтобы увидел… И мальчик, словно уловив его желание, увидел! Глазенки его округлились, он вытащил изо рта недоеденное мясо и, улыбнувшись, протянул его Игнату.
Это уже было выше всех его сил. Шаман резко повернулся и, обхватив голову руками, побежал прочь от деревни, от мальчика, от себя...
* * *
Большая прошла в хижину, поставила на стол тарелку с едой – он съест её потом, когда она уйдет. Присела на топчан в ногах у лежащего мужчины и вздохнула.
Теперь она довольно часто, изменив своим правилам, заходила в мужскую хижину. А что делать? Он был нужен ей живой, и для этого он должен был есть, а еду он брал только у неё, вернее после неё, после её ухода.
Она хотела посидеть пару минут и уйти, но задержалась. Большая чувствовала себя немного уставшей, и ей вдруг захотелось просто посидеть, ничего не делая.
Да, что уж говорить, тяжеловато приходилось им с Большеглазой в последнее время, тяжеловато... Раньше тоже случались непростые времена, но чтобы такое, как сейчас – такого на её памяти ещё не было. Давление Хаоса стало очень сильным, все труднее и труднее ему противостоять - даже пришлось обратиться за помощью. В первый раз! Обычно они всегда справлялись сами.
Сначала она, как и положено по уставу, обратилась в Координационный Совет. Но там ей отказали, сказав, что сейчас трудно везде, а кое-где даже потрудней, чем у неё. Что профессионала ей в помощь они выделить не могут - все кадры наперечет и при деле. И посоветовали обратиться в высшую инстанцию - в «Совет Что Над Всем». Выбора у Большой не было, а опыт и знания позволяли это сделать - и она обратилась.
И вот помощники прибыли. Помощнички. В её Родном Мире никогда бы не доверили столь серьёзное дело мужчинам, но там, наверху, видней...
Она опять грустно вздохнула.
Уже давно надо было бы встать и уйти, а она всё сидела и сидела. А мысли её всё текли и текли. И притекли в её Родной Мир.
Давненько она не бывала там, с тех пор, как её маленькой девочкой забрали в Школу. Потом было обучение; и она была очень хорошей ученицей. Потом первое (оно же и последнее), назначение на Портал, назначение серьёзное и неожиданное для выпускницы. Но она справилась, и вот уже многие годы она здесь, в точке, где Миры соприкасаются своими нежными боками, где стираются резкие грани Реальностей, возле калиточки, через которую можно пройти куда угодно, даже в такие места, куда соваться из праздного любопытства и вовсе бы не следовало.
И она, эта калиточка, не одна, их много, очень много... известных и неизвестных. И на каждую такую известную калиточку приставлен Страж - Хранитель Портала, служитель Равновесия. Калиточки эти разного уровня, разной значимости, и служители к ним приставлены соответствующие. И за них, за эти калиточки, все время идет битва, смертельная битва, и далеко не всегда победа достается им, силам Порядка, силам Света, на стороне которых выступала она. И тогда на Портале меняется Страж, и уж кого он пропускает через свою калиточку - известно только ему и Богу. Потому что Богу известно всё. Существуют способы закрыть калиточку, запечатать, но Закон запрещает это делать, а ему подчиняются все – как служители Порядка, так и служители Хаоса. Закон, он един для всех...
Занятая своими мыслями, Большая опять вздохнула, машинально протянула руку и положила её на голову лежащего рядом с ней лицом к стене, мужчины.
Он плакал. Она начала, опять же машинально, тихонько гладить его по голове. Тихий плач перерос в бурные рыдания и вот тут-то она, стойкий, закаленный воин, вдруг по-настоящему растерялась. И что-то, давно и глубоко запечатанное, вдруг шевельнулось в её женской душе, и Большая, неожиданно для самой себя, взяла его на руки, посадила к себе на колени, прижала к груди и начала укачивать, словно маленького ребенка.
* * *
Остаток пути до нужного места они прошли без приключений, повсюду натыкаясь на следы пребывания Синих Охотников – убитых птиц и мелких зверушек.
Игнат сказал, а ему сказала Большая, что Синие Охотники не едят свою добычу. Они вообще не едят мясо – просто убивают всех, кто попадается. Ради чего они это делают – не знал никто. Они никогда и ни с кем не вступали в контакт.
Загадочные существа внезапно появлялись и так же внезапно исчезали, и никто никогда не видел их мертвыми.
Они охотились не только на мелких зверушек и птиц, они без разбора охотились на все, что двигалось, в том числе и на крупных и опасных животных. И после таких кровавых схваток должны были оставаться убитые - но их не было, во всяком случае, их никто никогда не находил. И сегодня они сами были свидетелями загадочного исчезновения Синего Охотника.
Конечной целью их сегодняшнего путешествия было одно из Мест.
Путешествуя по Первому Миру, они нашли несколько таких Мест. Некоторые из Мест были скрытыми, как та Поляна, на которую прибыли они сами и где недавно получили посылку. Такие Места мог распознать только Игнат, но только распознать, не зная и не понимая их предназначения. В такие Места они ходили по заданию Большой, и по её же заданию, производили там какие-то действия, совершенно непонятные Гурину и потому казавшиеся ему полной бессмыслицей.
Другие Места были явленными, но от этого они не становились менее странными и понятными. Их сегодняшней целью было Место явленное.
Сюда они, как на склад, ходили по своим бытовым нуждам – за едой, за одеждой, ещё там за чем.
Здесь, среди леса, занимая изрядную площадь, переплетались железнодорожные пути. И, на никуда не ведущих рельсах, как на новеньких и сверкающих, так и на старых и ржавых, стояли вагоны. Пассажирские и товарные, старые и новые, знакомые и совершенно незнакомые Гурину.
Но самое странное и необычное было в том, что эта железнодорожная станция, если можно было назвать станцией это кладбище, была действующей. И не просто полузабытой тупиковой станцией, а, судя по звукам, которые все время тут присутствовали, активно действующей узловой. Гудки паровозов, лязганье металла, стук колес, свистки стрелочников - все свидетельствовало о кипучей деятельности, происходящей на станции.
Слышать – Лева слышал всё, а вот увидеть – увидеть удавалось немногое, да и то только краем глаза. Никогда он не мог захватить напрямую перемены, происходящие на станции.
А они происходили, и происходили постоянно. Появлялись новые вагоны, исчезали старые – так загадочно исчез их вагон с тушенкой, а ведь зная ситуацию (чай, не в первый раз тут!), могли бы и запастись. Прошлепали ушами - и остались без «флотских». Были, конечно, и другие варианты, еды тут полно, но разве что-то может сравниться с макаронами «по-флотски», такими любимыми их мужской компанией?
Миша, самый большой среди них оптимист, упорно верил в возвращение вагона и именно поэтому, каждый раз, когда они отправлялись в поход, брал с собой большой рюкзак. Рыбные консервы, которые попадались им в последнее время, он, конечно, ел – а куда деваться, кушать-то хочется – но не любил, а ананасовый компот, которым все так восторгались, вызывал у него отвращение.
И на этот раз счастье ему не изменило – ещё издалека он увидел свой хорошо знакомый зелёный вагон с тушенкой, такой родной, такой долгожданный!
С радостным лаем, сам не свой от предстоящего гастрономического наслаждения, он бросился к вернувшемуся вагону.
В этот момент раздался гудок, воздух задрожал; и из этого дрожания, из ниоткуда, впервые за все это время, на станцию влетел поезд. Миша и поезд встретились. Миша отлетел обратно, а поезд, который, по-видимому, был проходящим, пронесся через станцию и исчез как раз там, где кончались рельсы. А Миша остался лежать на земле, неподвижный, с большим «абалаковским» рюкзаком на спине.
Игнат и Лёва со всех ног бросились к своему другу, кроя почем зря и поезд, и тушенку, да и себя заодно! Они ещё не успели добежать, как пострадавший пришел в себя, сел, и теперь сидел, обалдевший, оглушенный, с разбитым носом и немым вопросом на морде – «А что это было?».
* * *
Время шло (шло ли?), а в их маленьком Втором Мире ничего не менялось: все так же было вечное лето, все так же волны с шуршанием накатывались на берег, все так же порхали яркие бабочки, ни одну из которых не мог поймать Миша.
Тушенки было навалом - «о, опыт, сын ошибок трудных» - и «флотские» можно было готовить и есть хоть три раза в день, а можно было и четыре. Или даже пять.
Изя встал с постели (то ли благодаря принесенным со станции лекарствам, то ли ещё чему...), стал выходить на улицу и теперь подолгу сидел в одиночестве, где-нибудь в отдалении на берегу озера и смотрел на воду. Отношения у них с Гуриным были ровные и спокойные. Никакие.
Миша много ел и спал, стал толстый и вялый.
Игнат ходил какой-то странный, словно потерянный.
Большую они почти совсем не видели и даже Большеглазая, которая раньше бывала у них довольно частым гостем, тоже куда-то исчезла.
Сам Гурин находился будто в вате. Она проросла через его тело, через его чувства и мысли, она глушила голоса, идущие снаружи, и голоса, идущие изнутри. И он всё больше чувствовал себя старым одеялом - изношенным, слежавшимся и не проветренным.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ