Это почти волшебство. Начинается все тревожно и немного суетно: глубокой ночью запираешь квартиру, предварительно обильно залив цветочные горшки, молча садишься в ожидающее такси (маршрут оговорен с оператором заранее) и мчишься по пустому городу в аэропорт. У тебя забирают чемодан, просвечивают и даже ощупывают, выдерживают некоторое время в душном накопителе, потом сажают в неудобное кресло, пристегивают к нему ремнями, выбрасывают в холодное небо за облака. Но уже через три-четыре часа обнаруживаешь себя совершенно неожиданно в тумане Венеции, в жаре Тель-Авива, в легком воздухе Парижа….
Почти телепортация.
Но Леночка все сожалеет о том отрезке пути, который оказывается за скобками путешествия, о собственно пути.
Иное дело поезда. Она и помнить-то себя по-настоящему начала как раз с бесконечной поездки из России в Караганду, из Караганды в Витебск. И еще раз – туда и обратно…. Ну, не совсем обратно, пункт конечного назначения не так уж и важен, почти случаен, дорога – вот что занимало ее без остатка.
И переживаний по поводу того, что увозили от мамы, а потом доставляли к ней в гости, и опять – от, не добыть из сознания, но само движение, даже и направленное как бы все в одну сторону, всегда с ней.
Подробностей почти нет, однообразие события сжимает его до точки и делает бесконечным. Вскакивают из ниоткуда телеграфные столбы и заваливаются куда-то в небытие. Леночка сидит у окна на жесткой полке, сжимая тонкими пальчиками край липкой столешницы, и мечтает, как вырастет и станет проводницей и будет пребывать в этом счастье всегда. Один из пальчиков в конце концов онемел и Леночка интересничает перед публикой, демонстрируя отставленный скрюченный мизинчик на правой ручке, и даже пытается не дать ему разогнуться слишком быстро...
Через четверть века Лена будет ехать в странном купе, обтянутом синим бархатом, вместе с тремя приятельницами, сопровождая тело умершей подруги на родину, в Латвию. Танечка оставила подробнейшее завещание, расписав свое небогатое имущество, умещавшееся в крохотной комнатушке на Фурманова, сестрам, племянникам, Леночке, коммунальным соседям и Леночкиным подругам, подключившимся к ее судьбе в последнее время: бронзовое бра, симпатичная люстра с подвесками, книги и пластинки, рюмки и вышитые блузки... И этот пункт был в записке – похоронить в Даугавпилсе и три билета, туда и обратно, поименно... Четвертой в купе ехала сестра-близнец, горевавшая, что не оказалась рядом в последние минуты. Печалились все, но, вспоминали жизнь, много шутили и смеялись – и молоды были, и смерть, сама по себе, вещь простая и заурядная, она просто есть, и ее легко вынести за скобки. Леночка лежала ногами к окну, чтобы лучше видеть попутчиц, и в какой-то момент, не вставая, подняла руку, пытаясь закрыть отошедшую дверь, потянула за ручку на себя, умудрившись забыть в щели тот самый мизинец. Кто знает, может быть, та невыносимая боль в раздробленном суставе и помогла ей тогда в хлопотах последних Таниных дней земных, в тоске утраты сохранить неожиданную беременность, заслонив ее своей примитивной сутью....
А покалеченный палец так и связал навсегда две поездки.
Удивительное дело, но в памяти почему-то действительно удручающе мало подробностей первой – а ведь ей было почти шесть, когда возвращались... Ни попутчиков, ни бабушки, даже и сестренка только неясной тенью на несколько мгновений в бесконечной возне с ванькой-встанькой, маленькой кеглеобразной куколкой, наполненной на треть свинцом и оттого забавно перекатывавшейся через голову в наклоненной длинной коробочке. И еще споры о том, кому будет позволено полежать на верхней полке – оттуда еще интереснее наблюдать за движением проплывающего мимо. И еще какие-то смутные картинки посадки в поезд: то ли багаж, то ли их самих, двух маленьких девочек, толкали с перрона в вагонное окошко, приоткрытое сверху только на треть.
Теперь чудом кажется вся история, сумасбродством и подвигом. Бабушке около пятидесяти, не так давно закончился ее лагерный срок, но она осталась в Казахстане, дожидаясь, должно быть, своего будущего мужа, которому предстояла еще пятилетняя ссылка. С тех времен сохранилась только побуревшая бумажка свидетельства о браке азамата и азаматши – Леночка родилась через десять дней далеко-далеко от тех мест. И эта маленькая высохшая женщина начинает метаться между двумя точками притяжения – дочерью, повзрослевшей без нее, и последней любовью, каждый почти год преодолевал расстояние в тысячи километров. А когда у Леночки появляется сестра, а родители ее расстаются, именно бабушка принимает решение увезти их в теплые края. Как это у нее получилось, непонятно... Дочь работала в мостопоезде, жила то в вагончиках, то в бараках, ни декретных отпусков, ни яслей-садов, только малолетние родственницы в няньках... И на несколько месяцев оставлялась одна жизнь, потом точно так же – другая, а в какой-то прекрасный момент собрала внучек и прихватила их с собой. Трудно представить, как отпускали детей, но как решиться на многодневное путешествие с младенцами, багажом, едой, горшками... Леночку, точно, водили в уборную – одно из сильнейших воспоминаний: и рокот низвергающейся воды, и мелькание шпал в страшной дыре – но ведь младшую надо было оставлять одну... И никаких купе, только общие, может, плацкартные, вагоны, и чем-то еще кормить... И суета с кипятком... А посадки и пересадки... Помнится Леночке, как на каком-то вокзале в Москве бабушка отчаянно борется за "детскую комнату", где с девочками можно было переночевать... Что-то покупалось на перронах: хлеб, вареная картошка с малосольными огурцами... С собой, наверное, была самодельная колбаса – бабушка славилась мастерицей ее готовить.
И ведь она умудрилась через год опять потащить весь этот воз на побывку – может, зима в степи показалась для детей слишком суровой, особенно если переживать ее в занесенной выше крыши землянке. Да и та была не собственной, половина ее снималась у ссыльных немцев и делилась с кормилицей – коровой Репкой. Леночка помнит дружбу с немчиками, комтахер и гевек, прогулки с ними за сопки в поисках черемши и каких-то длинных съедобных корней, их удивительные черные пироги с пасленом и клецки со смальцем. А потом еще как соседи-хозяева их выселяли: бабушка подпирала дверь детской кроваткой, и Леночку поразили тогда синие прожилки у нее над голым коленом, упиравшимся в хлипкую баррикаду, а сверху сыпалась земля, обнажая переплетенные прутья потолка...
В Витебске зима тоже выдалась холодной, гулять почти не водили, сестра попала в больницу не то с корью, не то со скарлатиной, а Леночка все задыхалась от бронхита, ее мучили страшными уколами и таблетками. Но зато там случился в ее жизни первый новый год: елка с чудными немецкими игрушками, невиданными фруктами мандаринами, посеребренными грецкими орехами и еще кольца ананасов из банки. И еще первое политическое событие: в марте на грязной площади под репродукторами люди молча слушали о том, что кто-то умер, дома взрослые таинственно шептались – что это такое, выяснить так и не получилось, но приспосабливая потом красные с черным траурные повязки для трусиков единственной куклы, девочки чувствовали себя слегка преступницами...
Но большое переселение закончилось, семьи воссоединились и осели, на долгие годы поездки сильно укоротились – до бабушкиного родного полустанка, а в лучшем случае – до Риги. Городки, хутора, озера, придорожные клумбы, обложенные беленым кирпичом – все примелькалось, выстроилось по порядку, превратилось в ориентиры. И через много лет Леночка предупреждала подругу, которую везла из Ленинграда снимать дачу на хуторе бабушкиного брата, что вот, сейчас справа будет лесок, потом два красивых озера – и сразу выходить. "Ой, – говорит Наташа – только что что-то такое проехали" – еле успели выскочить, так и не докрасив ресниц...
Проводницей стать так и не получилось...
А в какой-то момент полюбились ночные поезда: бодрящая тревожность путешествия приятно убаюкивалась перестуком колес, случайными разговорами, вечерним чаем. Случалось, конечно, что до самого Новороссийска на тебя с потолка сыпались тараканы – никак не получается превратить воспоминание в романтическое, или попутчики пили и несли оскорбительный вздор, но и эти ночи незаметно слились в одну, давно прошедшую...
Теперь все поездки превратились в короткие: что из Питера в Москву или Хельсинки, что из Милана в Венецию, а оттуда в Рим или еще куда-то –картинка за окном стягивается в серо-зеленую полосу: задворки и пригороды, заводы и склады – и хочется замедлиться, остановиться и тронуться не сразу, сначала толкнуться с усилием, потом отплыть медленно от платформы, и чтобы вслед махали и даже бежали некоторое время, как в кино...
Леночка и сейчас мчится по рельсам – из Дюссельдорфа в Бохум, повидаться как раз с той самой Наташей, по незнанию сидит у окна в 1 классе (просто показалось интересным подняться на второй этаж) Не такой уж и скорый, не самолет, точно... Боится проскочить нужную станцию, волнуется и думает: нет, это похоже на волшебство....