***
Гравий под ногами шуршит успокаивающе, почти как шум прибоя, который обычно включают на приемах у психотерапевта – эти звуки после рабочего дня всегда приносили облегчение. Поэтому я каждый раз захожу в этот парк. Минут на двадцать-тридцать, не больше. Свободное время – слишком непозволительная роскошь для меня.
Дорожка упирается в потертую синюю лавочку, одиноко стоящую под платаном. Ее давно не красили, и местами ее украшают неразборчивые надписи – кто-то баловался от нечего делать – но в целом это добротная хорошая лавочка. Во всяком случае, меня вполне устраивает – впервые я присел на нее, наверное, месяцев восемь назад, когда только устроился на работу в «Buongiorno Pizza». Это – самое отдаленное место в парке. Летом здесь никогда не бывает солнца из-за густой листвы, да еще и мусорные баки стоят неподалеку. Короче, настоящее место для отшельников. Ну, и для влюбленных парочек, вероятно. Хотя я никогда никого тут не видел – когда я сюда прихожу, эта лавочка всегда свободна. Это приятно, знаете ли. Хоть что-то в этом огромном городе принадлежит мне безраздельно. Пусть даже на двадцать-тридцать минут в день.
Нет, я не жалуюсь. У меня есть комнатушка в девять квадратов, которую я снимаю у пожилой негритянки с трясущимися руками, которая пахнет табаком и горелой пластмассой, потому что она чуть ли не круглосуточно пыхтит трубкой; у меня есть две тысячи долларов сотенными бумажками, которые я храню в одной из ячеек камер хранения на центральном вокзале вместе с карманными часами с посеребренной крышкой, которые достались мне от отца; у меня есть какая-никакая работа, в конце концов. Правда, еще две недели назад у меня было две работы: кроме пиццерии, я подрабатывал по ночам на сортировочной станции – ну, знаете, куда письма приходят? Нужно было разгружать почтовые вагоны – таскать тюки с письмами из вагона на ленту конвейера. Помню, я тогда еще здорово удивлялся: неужели в наше время люди продолжают писать столько писем ежедневно? По правде, дело это было нелегкое, но зато за ночь можно было поднять 40-50 баксов. Работалось там неплохо, пока однажды я не умудрился заснуть прямо в вагоне, устроившись на тюках с письмами. Норму я, конечно, не выполнил, и с сортировочной станции меня тут же вытурили.
Не сказать, что я сильно расстроился, но это существенно повлияло на мое финансовое положение. Деньги, деньги, деньги… В этом городе все делается за деньги, из денег и ради денег. Зеленые человечки правят миром, говорил мой отец, грустно улыбаясь при этом. Деньги не приносят счастья, но обеспечивают тебя едой и крышей над головой – вещами куда более необходимыми. Теперь я познавал эту горькую правду каждый день. Зарабатывание денег превратилось в смысл моего существования – понимать это, по правде, мне было не очень-то и приятно, но ничего поделать с этим я не мог. Если уж ввязался в эту «Монополию», будь добр играть по правилам, пусть и не всегда честным.
***
Я достаю из бумажного пакета с логотипом «Buongiorno Pizza» два куска пиццы – мой обед. Пицца, конечно же, остыла. Как всегда. Нет ничего в этом мире отвратительнее остывшей пиццы – на вид она еще ничего, но на вкус это напоминает подмокший кусок картонной коробки вместо теста с резиновой прослойкой сыра и жесткими, похожими на детали конструктора Lego кусочками помидоров и бекона, которые дерут горло. Впрочем, они достаются мне бесплатно (спасибо Рико – нашему повару), так что это лучше, чем ничего. Кое-как жую пиццу, оглядываясь по сторонам – меньше всего мне хотелось бы сейчас попасться на глаза клиентам нашей забегаловки. Благо, я успешно освоил премудрости мимикрии в этом парке – в синей униформе «Buongiorno Pizza» я практически сливался с лавочкой. Редкие минуты спокойствия в сумасшедшем городе, который не прощает даже секундной расслабленности.
Кстати, что-то я действительно засиделся. Я вытираю рот и руки салфетками (опять-таки, с логотипом нашей пиццерии), кладу в пакет из-под пиццы и медленно, с наслаждением комкаю – получается небольшой коричневый мячик. Уверенным движением руки кидаю его в мусорный бак – трехочковый!
Солнце зависло уже над самой линией горизонта, но пока не спешит заходить, заливая светом цветущий парк. Дышится легко, приятно и вдохновляюще. Я иду, насвистывая что-то незамысловатое, и гляжу по сторонам. Вот мужчина в дорогом костюме куда-то опаздывает. Он бежит мелкой рысью с подскоком, при этом умудряется говорить по телефону, прижимая его плечом к уху, и жевать хот-дог, горчица с которого капает на полу его пиджака. Вот женщина вывезла на прогулку двойнят в коляске – милые, спокойные ребятишки, они просто разглядывают все вокруг живыми и любознательными глазами. Была бы их воля – они бы и пощупали все вокруг с удовольствием, но бдительная мамаша постоянно начеку. Вот девушка стоит у розового куста, русые волосы собраны в неаккуратный хвостик, разглядывает что-то там, задрав голову. Она стоит, затаив дыхание, почти как охотник, выцеливающий добычу – так, что я невольно останавливаюсь за ее спиной, пытаясь понять, что же такого она там увидела. На первый взгляд, ничего необычного: цветы, листья, ветки. Может, какая-то птичка залетела? Пытаюсь подойти к «охотнице» поближе, попутно отгоняя мысль, что неприлично так внезапно вторгаться в чужое личное пространство. Под ногой предательски хрустит сухая ветка.
- Эй, аккуратнее! – говорит она, не оборачиваясь. – Не наступите на голоса!
Черт! Подойти незаметно не получилось. Мне приходится замереть на полушаге. «При чем тут голоса?» - думаю я про себя, но на всякий случай смотрю под ноги. Ничего, кроме травы и пары веточек, там обнаружить не удается.
- Простите, что помешал.
Теперь я стараюсь действовать, как можно осторожнее: мало того, что влез без приглашения, так еще и веду себя, как чурбан неотесанный.
- Вы, кажется, говорили о каких-то голосах. Извините, что вмешиваюсь, но мне не совсем понятно, о чем идет речь.
- Мы вполне можем перейти на «ты», - отвечает она и наконец поворачивается ко мне.
Правильные черты лица, гладкая кожа и легкая полуулыбка – девушку можно назвать очень даже симпатичной. По крайней мере, смотреть на нее приятно, чем я, собственно, и занимаюсь. Она в это время изучает меня: ее глаза смотрят без тени враждебности или настороженности, как на старого знакомого. Я не нахожусь, что сказать, и, по-моему, даже краснею, обезоруженный ее непосредственностью и обаянием.
- Какой ты милый, когда стесняешься, - треплет меня по щеке моя новая приятельница. – Пожалуй, за это я даже могу простить твое бестактное вмешательство.
Краска еще больше заливает мои щеки, но, к счастью, девушка снова отворачивается к кусту.
- Пока ты меня бесцеремонно не прервал, я собирала цветочные голоса. Если хорошо прислушаться, можно услышать, как цветы поют и разговаривают между собой. Особенно они любят поговорить перед сном, на закате. Вот тогда лучше всего их и собирать.
Хорошо, что она не смотрит на меня – мои брови бессовестно лезут на лоб, а глаза округляются от удивления. Говорящие цветы? Она или сказок начиталась, или умом тронулась. Бедняжка, а ведь такая молодая еще…
- Ты думаешь, что я сумасшедшая – и очень зря. – Девушка строго косится на меня через плечо. – Сначала сам пристал с вопросами, а теперь еще и всякую ерунду сочиняешь!
- Извини, я не нарочно! – Мне действительно жутко неловко перед ней. – Просто не каждый день случается встретить такого… эээ… своеобразного человека. А зачем тебе цветочные голоса, если не секрет?
- Второй раз за день просить прощения – не многовато ли? – Теперь в ее голосе проскальзывают нотки раздражения.
- Прошу, не сердись на меня – иногда я бываю просто несносным… Я это все не со зла, поверь. Просто я и так с трудом соображаю, глядя на тебя, так еще и твои странные шарады о говорящих цветах…
Комплимент – верный способ для мужчины признать свою неправоту перед женщиной. Даже если не права как раз она. На этот раз срабатывает удачно. В ее взгляде снова читается доброжелательность.
- Цветочные голоса – очень полезная вещь, на самом деле. Можно добавить в чай, если тебе грустно и одиноко. Можно принять на ночь вместо снотворного, если часто снятся кошмары. Или просто положить в нагрудный карман рубашки – чтоб было теплее и радостнее жить. В нашем мире сейчас без этого очень трудно – тут одиночество и депрессия каждый день гонятся за тобой, дыша тебе в спину, кусая за пятки, заставляя бежать все быстрее и быстрее, пока… В общем, полезная вещь, как я и сказала.
- Вопрос, может, идиотский… А цветам не больно терять голос?
- У молодых цветов я никогда не забираю голос, - говорит моя знакомая. – Им ведь еще всю жизнь петь! А умирающие цветы с радостью делятся – им приятно знать, что их голос будет жить и приносить добро в этот мир даже после их смерти. Голоса засохших цветов можно найти в траве, но сами по себе они долго не живут.
Просто волшебство какое-то. Словно филиал страны фей посреди огромного стеклянно-бетонного мегаполиса.
- Ой, уже так поздно, кошмар! – Девушка внезапно спохватывается, быстро собирает свои вещи и проносится вихрем мимо меня. – Я безумно опаздываю, прости! Было приятно пообщаться, пока-пока!
Она успевает пробежать почти до середины аллеи, прежде чем я осознаю, что, возможно, вижу ее в первый и последний раз.
- Постой! – кричу ей вслед. – Подожди! Ты же даже не сказала мне свое имя!
Девушка останавливается и, обернувшись, прикладывает руку козырьком ко лбу. Ее фигура купается в весеннем солнце, ее русые волосы осторожно треплет ветер, да и вообще в этот момент она кажется мне чистым, светлым ангелом, сошедшим с небес на землю, погрязшую в грехах, жажде наживы и разврате. Только вот незадача – этот ангел ускользает от меня, не оставляя мне никакой надежды на будущую встречу или хотя бы номера телефона.
Стоя на залитой солнечным светом аллее нью-йоркского парка, мой русоволосый ангел улыбается – это значит, что еще не все потеряно.
- Мне кажется, на сегодня с тебя уже достаточно открытий. – Она кричит издалека, но в то же время будто шепчет на ухо, стоя у меня за спиной. – Приходи сюда завтра, в это же время. Может быть, мое имя будет ждать тебя здесь.
***
- Элоиза.
- Очень приятно. Энтони Уиллоу. В смысле, можно просто Тони.
Какого черта меня угораздило представиться полным именем? Чего доброго, она еще сочтет меня снобом или придурком.
- Энтони… Хм. Энтони-Элоиза. Элоиза-Энтони, - бормочет она, словно некое древнее заклинание. – Вот! Элоиза-‘n’-Тони! Да мы с тобой практически идеальная пара!
Девушка заливисто смеется, радуясь своей остроумной находке. Это хороший знак. Если тебе удалось рассмешить девушку, значит, первый шаг на пути к ее душе уже сделан. Что ж, иногда и оплошности приносят пользу. На этот раз, видимо, мне крупно повезло.
Мы сидим на потрепанно-синей скамейке, которую я уже привык считать единолично своей. Оказывается, делить ее с кем-то не страшно и не больно. Особенно если этот кто-то – ангел: реальный, живой, сидящий совсем близко.
Наверное, даже проливной дождь не в состоянии помешать моему внезапному, неожиданному, незапланированному счастью. Больше того: пелена дождя отгораживает нас от всего мира, пряча за своим влажно-серым занавесом наши робкие улыбки и неловкие движения рук навстречу друг другу. Тяжелые дождевые капли настойчиво тарахтят по крупным листьям платана, похожим на протянутые к небу ладони, и сердце, кажется, вознамерилось взять тот же барабанный ритм.
- Элоиза… Какое необычное имя, - осторожно нарушаю я тонкую пленку тишины между нами.
- Да уж, чудаковатое, что ни говори, - фыркает она тут же, хватаясь за пару моих слов, как за спасительную соломинку. – Матушка моя всегда была той еще затейницей, особенно в молодости.
- Нет, ну почему? – жарко возражаю я. – Очень красивое имя, редкое и запоминающееся.
Элоиза одаривает меня милой улыбкой, будто благодарит за мою вспыльчивую непосредственность.
- Редкое – это факт! Но если б ты знал, до чего неудобное…
- Разве? Это ведь почти как Луиза, только с оттенком аристократичности…
Ставшая – с моей легкой руки – аристократкой, девушка снова улыбается. Это удивительно – до чего обычные, незначительные вещи способны заставить ее улыбнуться!
- И не говори, прямо графиня натуральная! – Кажется, даже ливень немного стихает, чтобы прислушаться к ее заливистому смеху. – А с именем моим вышла забавная история: когда начались схватки, мама как раз сидела в кинотеатре, на премьере фильма «Похищенный рай». Ничего особенного, но ей понравился.
- О чем фильм?
- Если вкратце – об истории любви между Абеляром и Элоизой, давний сюжет, еще из средневековой Франции. Так вот: из кинотеатра маму забрали прямо посреди сеанса, и, лежа в родильной палате, единственное, о чем она переживала – что ей не дали досмотреть до конца фильм. Вот так я стала Элоизой, спустя пару часов после начала жизни. Разделила мамину грусть, как бы.
Слушать ее голос – одно удовольствие. Наверное, я мог бы заниматься этим часами, днями, годами напролет. Сейчас, в этот момент, в эту секунду я боюсь только одного – что этот разговор прервется.
- Ты говорила, что оно неудобное, твое имя… - Я лихорадочно выдумываю очередной вопрос, который позволит мне снова услышать движения ее тонких губ. – Что именно с ним не так?
- Ну… - Элоиза задумывается на секунду, отводя глаза. – Знаешь, оно такое неповоротливое, громоздкое. Совсем как дама с жирным задом в посудной лавке.
Теперь уже я хохочу во весь голос, представляя себе эту картину.
- Друзья обычно не заморачиваются по этому поводу. Они называют меня просто Эл, покороче. Ничего плохого, вроде бы… Но мне иногда обидно, что из всего имени они удосуживаются произнести вслух всего лишь одну букву.
- Я буду называть тебя Элизиум, - глядя на свои блестящие от воды кроссовки, негромко говорю я. – Греки так называли свой рай, в котором царит вечная весна. Ты не против?
Она промолчала, но разве ангелу обязательно говорить, чтобы что-то сказать? Налетел ветер, сорвав с листьев платана несколько гроздьев дождевых капель. Я зябко поеживаюсь, чувствуя, как влажный воздух пробирается под рубашку.
- Замерз? – заботливо смотрит Элоиза. – Сейчас, погоди.
Из своей вместительной тряпичной сумки мой ангел достает небольшую стеклянную банку – то ли из-под джема, то ли из-под арахисового масла. Пустая стеклянная банка, закрытая синей крышкой.
- Держи, - протягивает мне банку.
- Это что?
- Банка, в которую я выдохнула свой сегодняшний сон. Он был таким теплым, что я решила сохранить его. Там был ты и много солнца…
Я беру в руки пустую банку – и ладоням действительно становится чуть-чуть теплее.
***
Незаметно пролетело лето. Я жил в то время от встречи до встречи, все остальное, что происходило со мной между этими встречами, перестало для меня что-либо значить. Я пытался вобрать в себя как можно больше света и тепла во время общения с Элоизой, чтобы мне их хватило до следующего свидания с ней. Почти как набирать побольше воздуха в грудь перед погружением в подводную пещеру – кто знает, когда получится вдохнуть в следующий раз? Худо-бедно, но мне удавалось существовать в таком ритме. До тех пор, пока однажды Элоиза не пришла. С того дня я начал задыхаться.
Ожидание – невыносимо тяжелое занятие. А длительное ожидание вообще немножко смахивает на медленную смерть: ты просто сидишь, ждешь – и не можешь ничего делать. Не хочешь ничего делать. Все равно, что скармливать сливной трубе в ванной свою кровь – по капле, по секунде, минус еще один удар сердца, минус еще…
Каждое утро я прихожу в парк – кто знает, вдруг именно сегодня Элоизе вздумается снова появиться у розового куста на дальней аллее? Боясь упустить ее, я сижу целыми днями на потертой синей лавочке и изо всех сил стараюсь не забыть звук ее смеха. Я вспоминаю, как она писала на воздушном змее письма облакам и как кормила меня из рук домашним хлебом, который утробно дышал под коркой. Кстати, запах этого хлеба – свежего, еще теплого, хрустящего – настолько меня поразил, что я больше не мог есть свою картонную пиццу. Благо, в этом случае мои мучения длились недолго: с работы, конечно же, меня очень быстро попросили. Кому нужен влюбленный курьер, для которого вся жизнь сосредоточилась в одной-единственной точке города?
Я не знаю, почему мой русоволосый ангел больше не появляется у нашей лавочки под платаном, да это и не так важно. Я думаю о том дне, когда снова смогу увидеть ее и произнести наконец все то, что мне необходимо ей сказать. Вчера я насчитал почти двенадцать тысяч слов, которыми мне нужно с ней поделиться.
Если бы это было возможно, я бы написал Элоизе послания на листьях платана и пустил бы их по ветру в надежде, что хотя бы один листочек долетит до порога ее дома. К сожалению, листья засыхают и опадают, а чернила стираются и вымываются, поэтому мне пришлось найти другой способ. Я подал объявление в «Нью-Йорк Пост».
Объявление выглядело так:
Ищу потерянный Рай
С тех пор, как я потерял тебя, я не могу согреться. Не помогает
ни обжигающий кофе, ни кондиционер, ни раскаленный асфальт.
Наверное, мне срочно нужно снова взять тебя за руку, чтобы оттаять.
Мой ангел, приходи, пожалуйста, к нашей лавочке под
платаном в любое время – я обещаю ждать тебя там.
Твой Тони-потерявший-половину-себя
Надеюсь, она прочитает и приедет. А впрочем, в Нью-Йорке не так уж и много домов, из окон которых доносится аромат свежеиспеченного хлеба.