Владимир Голдин
ПОЭТ ФЕВРАЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
О Владимире Буйницком
Ходить по улицам – это все равно, что есть хлеб, пить воду, дышать. Но иногда мы задумываемся, а что мы едим, пьем, и тогда определяется вкус пищи и воды. Но иногда мы, также, задумываемся об истории улиц, по которым ходим, и начинаем замечать дома, вспоминать людей, когда-то живших в этих домах. Это все равно, что пройти по улице Пушкина, когда срубили все старые деревья, и улица открылась во всем своем архитектурном величии.
В данный момент я иду по улице Разгуляевской, одной из центральных улиц города Екатеринбурга. В наше время она приобретает даже международное значение, по крайне мере, здесь уютно расположились три иностранных консульства. Улица то ухоженная, то развороченная строителями - то ли для благоустройства, то ли для создания видимости работы. Улица, даже по теперешним временам, тихая.
А как было в конце позапрошлого века? Конечно, было пыльно или грязно - в зависимости от погоды. Но здесь всегда жили люди состоятельные. Иду. Переступаю гравий. Перепрыгиваю через ямы. И вот желанный дом. Для нетерпеливого читателя поясняю: иду по улице Гоголя (бывшей Разгуляевской).
Дом номер 20 принадлежал мещанину Казанцеву Илье Петровичу, но меня интересует дом 18. Сейчас здесь коммунальные квартиры, во дворе дрова и все удобства – там же. С позволения хозяина одной из квартир – Сергея переношусь в Х1Х век, дышу его воздухом, ощущаю недосягаемость потолков - как небо, и представляю, как в этом пространстве всего дома бегал мальчик, резвясь и хохоча, радовался своей молодости и беззаботности бытия.
Хозяином этого дома был врач Буйницкий Владимир Станиславович, специалист по внутренним и нервным болезням. Хотя он и был врачом, но застраховаться на вечную жизнь не смог, как все мы смертны – умер. Вдова продала этот дом - на Гоголя, 18. В этот дом вселились другие люди, сменилось несколько поколений, и до сегодняшнего дня, жильцы коммунального дома, ждут, когда же этот дом снесут. Я смотрю на этот дом с тоской, потому что с его сносом исчезнет что-то памятное, чего будущие жители города даже и представить себе не смогут.
Старый дом. Ушел из жизни хозяин, и жизнь надломилась, но и продолжилась в сыне Владимире, который не пошел по стопам отца, а стал книголюбом - поэтом.
Поэт, Владимир Владимирович Буйницкий, родился 26 февраля 1881 года в уездном городке, но с претензией на столичность. Город Екатеринбург уже тогда называли столицей горного Урала. Поначалу В. Буйницкий был книгопродавцем. В 26 лет он имел на Главном проспекте свой книжный магазин, в котором имелась популярная литература для крестьян и рабочих, где можно было заказать библиотечку стоимостью от одного рубля и дороже.
При этом хозяин сердито предупреждал своих покупателей: «Учебников и учебных пособий, канцелярских и письменных принадлежностей в магазине не имеется». В. Буйницкий чем-то не угодил властям своей книжной торговлей, и магазин был закрыт в сентябре 1907 года по распоряжению губернской администрации, без дополнительных разъяснений. Любовь к книге Буйницкий сохранил до конца своих дней. Как вспоминал Е. Петряев, Буйницкий мог при людях, уже в чужом книжном магазине, осадить любого, кто небрежно к ней относился.
В. Буйницкому, когда свершилась февральская революция 1917 года, исполнилось 36 лет. Он был сложившимся поэтом и человеком. Буйницкий воспринял февральскую революцию, как почти вся российская интеллигенция, восторженно. Он искренне считал, что только буржуазно-демократическая революция принесла России долгожданную политическую свободу. Он был ее адептом. Но Буйницкий не был революционером и борцом, он был поэтом-лириком, со своим видением мира, со своими амбициями и претензиями.
В стихотворении «Расплавились снега», он писал:
«Расплавились снега … В огнях печальной дали…
Для страсти пламенной разбужена земля.
А в сердце мертвенном весенняя заря
Лишь в облаках легла небес холодной стали».
Октябрьский переворот Буйницкий не принял. Он остался поэтом февральской революции.
С первых же дней Советской власти на страницах городских и областных газет и журналов стали публиковаться стихи пролетарских поэтов, отвергнувших лирическую поэзию и прославлявших партию, фабрично-заводской гул, вождей всех рангов, производственные победы пролетариата, которые никак не перерастали из увеличивающихся объемов производства в качество жизни человека. Поэт З. Светаев в 1922 году в газете «Уральский рабочий» писал: «Люблю этот скрежет машинной пасти, / Люблю эти стуки, лязг, шум …/ Ведь это влияние Советской Власти / Железная мудрость суровых дум».
В. Буйницкий воспринял новых поэтов и новую поэзию насмешливо, держался независимо и порой даже надменно, по словам краеведа Е. Петряева: «Вел острую борьбу, не стесняясь в эпитетах, доказывал, что невозможно писать «плоше и гаже их». Поэты нового строя ответили ему открытой враждой. Буйницкого в советский период в официальной прессе не публиковали, но поэт трудился и регулярно, пока позволяла политическая обстановка выпускал на собственные средства тиражом 300-500 экземпляров поэтические произведения. Известны четыре книги поэта:
«Гимн духу», - Екатеринбург, 1918 г. (поэма посвящена памяти великого интеллигента, - как выразился Буйницкий, - Михайловского);
«Осеннее», - Екатеринбург, 1922;
«Я – распятый», - Екатеринбург, 1924;
«В предвечерний час», - Свердловск, 1927.
Все книги поэта нашли (и это важно) отклики в прессе. Пусть это была самая предвзятая классовая оценка, но эта поэзия была замечена. Первая книга: «Гимн духу», по-видимому, утеряна навсегда. Но вторая - «Осеннее», нашла отклик в далеком г. Новосибирске. В журнале «Сибирские огни», читаем: «Заглавия стихотворений говорят сами за себя: «Страна невыплаканных слез», «Засветится ли душа?», «Но проснется ли вновь?», «Душа скорбит» и К-о. Трудно найти другое столь же рвотное снадобье». Рецензент заключает: «Вся книжка – подлинная «гримаса НЭПа».
Были рецензии на книги Буйницкого и в газете «Уральский рабочий». Так Н. Шушканов 14 октября 1922 года, на тот же сборник «Осеннее» писал: «В книге 46 стихотворений и в любом читатель непременно услышит рыдания – у автора все рыдают и чайки и море, и лес, и метель, и земля, и ветер, но больше всего душа…». Трудно поспорить с рецензентами, поскольку эту книгу практически невозможно найти.
15 мая 1927 года, в той же газете, Вас. Томский опубликовал рецензию на сборник стихов «В предвечерний час». В своем выступлении автор скорей хотел оскорбить В. Буйницкого, чем дать объективную оценку творчества поэта. Томский писал: «Интеллигент, оторвавшийся от жизни, по-мещански не признавший новой действительности, не затронутый никакими свежими эмоциями, мелко индивидуализировавшийся обыватель, замкнувшийся в маленькой скорлупке сожаления об утраченном, грусти о своей бескрылости, - он напрасно говорит о себе «я тоскою есенинской болен».
Заключение рецензии совсем хулиганское: «Тем же, в чьих жилах горячо пульсирует не фальсифицированная, настоящая, красная, густая кровь, - тем рекомендация в два слова:
- Попадется – разорви!»
Но не все книги поэта были уничтожены людьми с «красной, густой кровью» в жилах. В областной научной библиотеке имени Белинского сохранились два сборника Буйницкого: «Я - распят» и «В предвечерний час».
Современники поэта, воспринимающие поэзию не через классовую призму отзывались о творчестве Буйницкого совсем по- другому: «Да, он распят. И его Голгофа – Жизнь, и его Крест-тоска о Красоте, о прекрасной, неуловимой Синей Птице, о которой знают многие, но лишь избранные тоскуют смертельной тоской…». И далее во вступительном слове к сборнику «Я – распятый» Б. Нешкодный пишет: «На кресте тоски своей о Прекрасном благословил он Природу и она, нашедшая в нем певца своего овеяла его сердце «цветением нежных роз».
Понять глубже, почему поэт Буйницкий был столь последовательно грустен в своем творчестве, возможно, если заглянуть в его следственное дело. Человек, родившийся в феврале, искренне принявший лозунги февральской революции, был арестован 14 февраля 1938 года. Это было символично для Буйницкого, серьезно занимавшимся проблемами мистики.
На допросе следователю Владимир Владимирович, в момент ареста скромный делопроизводитель, служащий конторы «Утильсырье», заявил: «В период октябрьской революции я считал, что только эсеры смогут возглавить революционное движение и повести за собой массы. В эти годы я писал стихи исключительно об эсеровском движении, желая воспитать читателя в этом же духе. Все свои силы и познания я направил на пользу социал-революционеров. Октябрьскую революцию воспринял враждебно. Антисоветское мое настроение проявлялось и в следующие годы существования Советской власти. Писать в духе советской действительности было не в моем духе, я мог писать и писал только о событиях февральской революции.
Все хорошее, умное в России подвергается гонению со стороны власти. Народ держится только насилием. На современных писателей и литературу я смотрел, как на плоды политики принуждения». Государственный архив административных органов Свердловской области. Фонд 1, опись 2, дело 23140, том 1, лист 145.
В годы Советской власти людей арестовывали и за менее конкретные высказывания. Чистосердечное признание Буйницкого в такой откровенной форме не оставляло поэту февральской революции шансов на жизнь. Буйницкий был расстрелян 7 июня 1938 года. Далее пошли десятилетия запрета, имя поэта было запрещено упоминать в прессе.
Время сменило политическое устройство в нашей стране. Люди, становятся, все более терпимы к мнению и взглядам других. Поэт В. Буйницкий выразил свое понимание Природы в стихах, и его талант зародился здесь, в небольшом деревянном доме, на улице Разгуляевской, 18, с каменными тротуарами.
ПРИЛОЖЕНИЕ. Стихи Владимира Буйницкого.
ЛУННАЯ ПЕЧАЛЬ
Луна горит...
И мысль земли уводит,
В безбрежный мир неведомых планет.
С небес струится нежный полусвет,
И лунная печаль на землю тихо сходит.
Земля грустит...
ПОДСНЕЖНИК
Тебе, подснежник трепетной весной,
Подснежник палевый, привет и сердца ласки...
Ты снова шепчешь мне слова весенней сказуи,
И снова в памяти мне давних грезы-сны.
Пусть годам вешних грёз возврата больше нет.
Пусть гаснут в беге лет огни закатной ласки...
Благословенный бред неповторимой сказки,
Ты воскресил мне вновь, мой пламенный букет.
ОПЯТЬ ЛЕГЛИ СНЕГА
Опять легли пушистые снега
Мехами пышными на стынувшую землю...
И снова я с тоской метельной грусти внемлю,
И вновь скользит неверная нога.
А снег летит... Воздушный легкий снег,
Как белых бабочек непуганная стая...
Земля под мантией раскошной горностая,
И в чуткой тишине саней чуть слышный бег.
* * *
Средь ряда долгих, тусклых лет
Я вновь узнал тоску Поэта...
Мной песня скорьби не топета, -
Оборван начатый сонет...
Душа скорбит... Душа страдает.
И тяжких дум опять полна!..
Так бурно ждущая волна
В ночном безмовнии рыдает...
ОСЕННИЙ ВАЛЬС
Опять идет осенний, тихий вальс,
Где листья шелестят, как в легком танце платья.
И ветви голые, как встречных рук объятия
В истоме трепетной в час сумерек дрожат.
Томящей негою осенний дышит сад.
О чем поют в хрустальных днях ветра,
Завивши вдруг листву, как в яростном самуме?
Смогу ли сердца грусть забыть в немолчном шуме,
Когда листы летят с утра и до утра?..
И снова тишина... Лишь слышен тихий вальс...
И сердце ранено опять его печалью.
Завесит скоро дождь даль серою вуалью
И напоит тоской заплаканный мой сад.
А листья блёклые все вновь и вновь летят.
Я
Я гаммы жизни предельно полн.
Я - в зовах жизни. В красках моря.
Я - в нежном кипении волн...
Я - в гневе бури. Я - в скорьби горя.
Я - одинокий, как в море челн!..
Я - бурно гневный. Я - дух мятежный.
Я - негасимый поток огня...
Я - грустно-томный. Я - лирик нежный.
Я - луч закатный в мерцании дня...
Я - весь весенний. Я - грез цветенье.
Я - хмельно-буйный. Я - лета зной.
Я - дней осенних тоски томление.
Я - зимних сумерек покой.