Дональд Бартельм
(перевод с английского)
Их привезла целая флотилия черных правительственных "Ситроенов". Одетые в коричневые жакеты, группа посетителей из Китая двигалась перед нами через залы Версаля. Люди среднего возраста, грузные, очевидно, важные - где-то тридцать человек. На входе в следующий зал каждый раз нас останавливал охранник, не позволяя войти, пока китайцы не заканчивали осмотр экспозиции. Они весьма непринужденно обсуждали между собой коллекцию Версаля, и вместе с тем, не производя при этом лишнего шума, проявляя свойственную им воспитанность.
Я спросил дочь, что она думает о Версале. Ей показался он чрезмерно роскошным.
Ладно, допустим.
Снова Париж. Спустя годы, уже без Анны. Мы отдыхали в гостиничном номере с окнами, выходящими во двор. Позже, через открытое окно мы услышали, как от удовольствия застонала женщина, делая это все громче и с нарастающей страстью. Припав друг к другу, мы оба налились краской.
Именно сейчас над средним Манхеттеном солнечное небо, температура воздуха - сорок два градуса по Фаренгейту.
В Стокгольме мы поедали стэйки из оленины. Я поделился с премьер-министром... что цены на выпивку слишком высоки. Двадцать долларов за бутылку "J&B"(!) Он (Олаф Палме), надо полагать, больше из вежливости, согласился, после чего объяснил, что они таким образом финансируют армию. Конференция, на которую мы прибыли, проходила в пансионате для рабочих, где-то в стороне от города. Без зазрения совести я потребовал кровать на двоих, но таковых не было, и мы придвинули одну к другой. Израильский журналист сидел у нас в комнате, потягивая наш недешевый виски и посвящая нас в дьявольскую политику Ликуда. Затем у нас было время, чтобы немного пройтись или сыграть с африканцами. Поэт, который в то время был министром культуры, рассказал, зачем на лужайке перед своим министерством сжег рояль: "Это огромное пианино никак не являлось национальным инструментом Уганды".
Корабль проплывал между разбросанными островами. Романист, приехавший откуда-то из стран Варшавского Договора, попросил, чтобы по возвращению в Нью-Йорк, мы взяли с собой у него папку с бумагами. Для него это было очень важно.
Женщина остановилась в Сан-Франциско на два дня. Она прохаживалась по улицам и, высоко поднимая руки, касалась листвы на ветвях деревьев.
- Но вы замужем!
- Простите, в этом не моя вина!
Терзая холодную тушу краба в Скуме, за соседним столиком за тем же занятьем мы застали Чилла Вилла и дали о себе знать. Он махнул нам в ответ.
В Тэгу воздух наполнился звуком кружащихся вертолетов. Один из них приземлился на площадку. Генерал А выскочил наружу. У него подмышкой была обернутая в нейлон папка. Он мужественным шагом направился к месту, где его ждал Генерал Б. Они оба какое-то время глядели друг на друга, затем перейдя к рукопожатию. Почетный караул выстроился по стойке смирно. У каждого караульного шея была обернута ярким голубым шарфом, а к груди прижата хромированная винтовка. Оркестр играл встречный марш, щелкали фотокамеры. Чинно вдоль отдающего честь почетного караула Генерал А проследовал за Генералом Б, а затем оба развернулись и направились к специально накрытому шведскому столу, где собрались другие военачальники, чтобы немного выпить.
Восемьсот шестьдесят один генерал числились в управлении действующей армии. Четыреста двадцать шесть являлись бригадными генералами, и еще двадцать восемь штабными. Забавнейшее зрелище, когда они пытаются обращаться друг к другу по прозвищам, некоторые из которых даже выговорить непросто: "Бешеный Холвин", "Грозный Хайкори", "Старая кровь и кишки", а еще был "Шеголь" и "Потрепанный Ласси" - наверное, не самый лучший выбор.
Если довелось стать полевым генералом, то после этого частенько приходится обитать в генеральском полевом фургоне, рядом с которым иногда рокочет дизель-генераторная установка. Я однажды видел пьяного генерал-лейтенанта. Он находился в таком фургоне, а в его объятьях млела приехавшая на гастроли актриса - сама Марлен Монро. Она сидела у него на коленях, все время с визгом восхищаясь: "Звание - это привилегия!"
Хватит про генералов.
Вероятность - тридцать процентов, что в этот день пойдет дождь. Душно, хоть и не жарко.
В Лондоне я повстречала человека, который ни в кого не влюблен. Опрятные, до блеска начищенные ботинки, будто из черного мрамора, и красивый костюм. Мы вместе пришли в театр. Билет обошелся в несколько фунтов. Он знал, какую из пьес стоит посмотреть. С нами была его мать.
- Американка, - сказал он, обращаясь к ней. - Я познакомился с американкой.
- Знакомиться с американкой во время войны, - сказала она уже мне. - И это в его правилах?
Сдержанная манера, из чего следовало, что в ее словах скрывалось пренебрежение к факту его знакомства со мной. Ее сын был голоден, истощен, зол и, самое любопытное, он все время грыз перламутровые запонки на манжетах, пуговицы пиджака также не оставлял в покое. То левый, то правый рукав по очереди оказывались у его рта... нет, влюблен он не был, притом ни в кого: "Снова я не влюблен, не влюблен снова". Я попыталась утешить его страдания, подарив книгу - сборник стихов Рилке, насколько помню, и решила, что никогда больше не окажусь в подобной ситуации, как тогда с ним.
В Сан-Антонио мы путешествовали по небольшой реке. Причалив к берегу, зашли перекусить в бар "Хелен". И там Джон познакомился с игроком в пул, таким же, как и он сам, бывшим морским пехотинцем. И эти два бывших пехотинца влюбились друг в друга! Это был тихий скандал. Не помешало бы вмешательство конгресса или спецслужб. Пока Джон что-то рассказывал своему другу с Перис-Айленда, мы тобой общались, и это выглядело не столь уж плохо. Мы обсуждали "Двадцать четыре новеллы о нормах морали": "Не может иметь место прелюбодеяние, пока герой не достиг зрелого возраста", - сказала я, и ты согласилась с тем, что в моих словах правда. В это время под столом наши руки лежали друг у друга на коленях.
В машине по дороге обратно из Сан-Антонио две леди что-то говорили о заметках, оставшихся после смерти одного молодого поэта. "Можешь ли ты представить себя с ним в постели?", - спросила она из них, после чего почти хором они загалдели: "Нет... нет... нет...", - а затем все вместе очень долго смеялись.
Я предложила им сделать остановку, выйти из машины, чтобы подышать свежим воздухом, и непринужденно обо всем этом поболтать.
В Копенгагене я отправился за покупками с двумя венграми. Мне казалось, они собираются приобрести подарки для своих жен. А купили кожаные перчатки, шахматы, мороженную рыбу, детское питание, газонокосилки, комнатные кондиционеры, каяки... В торговом центре мы провели шесть с лишним часов.
"Это тебе урок", - сказал один из них. - "Никогда не ходи за покупками с венграми".
Снова Париж, отель "Монталинбер"... Анна прыгает на кровати от боли. Открывая жестянку с акварелью, она повредила руку. Повсюду кровь. Консьерж уверяет нас, что во время войны он видел кое-что и пострашнее.
Ладно, допустим.
Однако нам не удается остановить кровотечение. По дороге к "Американскому Госпиталю" водитель такси все время оглядывается через плечо, чтобы убедиться в том, что мы не запятнали кровью новые чехлы на сидениях. У меня в обеих руках скомканные бумажные полотенца...
Другим вечером, когда мы спускались на ужин, я шлепнул ребенка по ягодице. Сделал это аккуратно, не применяя силу, но, похоже, красная линия уже была пересечена. Весь день она бесилась, сводя нас с ума. Чудесным образом шлепок вдруг усмирил ее буйный характер. Но на такую тактику я решился лишь раз.
В Мехико мы проводили время с очаровательной дочерью американского посла. Кругом были горы, а вниз стремился чистый, горный поток. Ладно, этот план у нас не получился. Нам было по шестнадцать, и мы сбежали из дому - старая традиция, уединение, долгие скачки на лошадях, обитание в среде живущего высоко в горах дикого племени. Мы оказались в огромном городе, купив две футболки с нашими именами. Герман, мой друг, нашел для нас на работу. Это была фабрика, производящая музыкальные автоматы. Нашей задачей было изменять форму желоба в идущих на экспорт в Америку, чтобы они могли принимать толстые и тонкие мексиканские монеты. Работать нужно было целый день. Руки истирались в кровь. Ведь у нас не было перчаток.
Где-то через неделю после побега мы шли по улице, ведущей к отелю "Реформа". Там нас и нашли отец и дед. Они улыбались. "Что, детки, убежали?", - сказал отец деду, и тот ответил: "Вот черти полосатые, давай покажем им, где раки зимуют..." Не часто я видел двух взрослых мужчин, столь довольных собой.
В этот полдень девяносто два по Фаренгейту. Фондовый рынок, следуя жесткой традиции, пошел вверх.
В Берлине на меня все оглядывались, но я их не виню. Импозантная внешность, юбка до земли, длинные, темные волосы. Несколько расстроило то, что меня все разглядывают, и то, что продавец в киоске сомневается в подлинности моей кредитки: верить мне или нет. Он не желал ущерба своему бизнесу, но также и не хотел унизить меня, как клиента, даже лишь сказав что-нибудь не то. Не дай Бог, кто-нибудь об этом узнает...
Я с точностью узнавала работы Матисса, даже не самые характерные для него. Ты думал, что я неплохо осведомлена, то время как мне просто везло, мы смотрели швейцарское представление на протяжение часа и двадцати минут, а затем у нас был полуденный перекус - заказанное мною Вителло Тоннато.
Когда Герман разводился в Бостоне... Кэрол выкопала неплохую яму для барбекю. Я кое-что закинул ей в "Блазер", в багажнике которого были сложены картоны с книгами, посудой, простынями и полотенцами, с комнатными растениями. Самым странным мне показались две дюжины новых гвоздей в коробочке из-под кофе. Я заметил цветы.
- Герман, - сказала она. - Он никогда не сдается.
В Барселоне, когда мы ужинали, погас свет. Официант зажег над столом свечи, и перед нами легли сияющие лангусты. За что я так люблю Барселону - больше, чем другие города? Может, за то, что этот город разделяет со мной страсть к пешим прогулкам? Может, там я был счастлив? Со мною была ты? Мы отмечали мою тысячную свадьбу? На этом стоит остановиться. Покажи мужчину, который не был бы тысячу раз женат, а я покажу тебе негодяя, который не заслуживает Божией Милости Земного Мира, который я должным образом оценил, обедая со Святым Духом. И тот был мне благодарен.
- У нас в Барселоне иногда возникают проблемы, - сказал он. - Посреди ужина может погаснуть свет.
- Я заметил, - ответил я. - Мы над этим работаем.
- Замечательный город.
В экстазе восхищения лишь тому, что мы едим просто суп, я согласился.
Завтра справедливость возьмет своё, и тепло, тепло и справедливость, больше тепла и больше справедливости, тепла...