В голубом фургоне «Кинофильмы» среди металлических банок и рулонов рекламных афиш, на лавочке расположились и едут Николай Иванович и Александр Сергеевич. Оба пенсионного возраста, оба в плащах и шляпах…
Четверг – обменный день в Бесединской зоне, когда шофер Леня развозит фильмы по киноустановкам, по «точкам», и обычно он делает это один или со мной, методистом районной киносети, так что люди в кузове и фотограф в кабине – не правило, а исключение.
Сцепление, передача, Леня газует, притормаживает, вертит головой, минует перекресток, трамвайные рельсы (машину, видавшую виды, потряхивает)… снова газует, и дальше по улицам, вдоль домов и домишек Мурынова, по грязным лужам, вдоль забрызганных снизу и безлиственных уже тополей, стройных, высоких, пирамидальных, поглядывает на соседа – носатого, с мохнатыми бровями, пробритыми морщинами, в импортной стеганой куртке и такого же цвета стеганой импортной кепке, у которого на коленях ящик с аппаратурой и выражение, вид, будто бы он говорит: «Я из обкома…»
Жестяной же фургон внутри гладкий, зацепиться там не за что, лавка качается, неустойчива. Окошки запыленные, небольшие, похожи скорее на иллюминаторы, выхватывают фрагменты родного города.
- Смотрите, смотрите! – восклицает Николай Иванович. – Мост проезжаем. Я его шесть лет строил. Я же инженер-строитель. Это сейчас я на пенсии, занимаюсь другим…
- Не очень-то удобный, прямо скажем, мост, - говорит Александр Сергеевич, - он потихоньку сползает с лавки и вынужден за нее держаться двумя руками, - вон какой крюк приходится делать, чтобы на трассу выехать. Вон, как заносит…
- Ну, всего не предусмотришь и всем не угодишь! – смеется Николай Иванович.
У него отличное настроение. И потому, наверное, что любит движение, и потому, что все сложилось как нельзя лучше. В райкоме дали машину, пусть не персональную, но все-таки; отрядили Александра Сергеевича в консультанты, который как раз является человеком ответственным за памятники, памятные знаки и наглядную агитацию. Николай Иванович направляется в район все это описывать, для чего в кармане плаща имеет блокнот. И фотограф не какой-нибудь, что тоже ценно…
- Хорошо ему там, в кабине, а здесь того и гляди навернешься.
- Да, солидный товарищ, - отвечает Николай Иванович, - даже, по-моему, слишком. Но он, видите, прав оказался, что место там занял – объективы свои целыми довезет… Помнится, на Камчатке как-то раз ехал я не как сейчас в закрытом, а в открытом кузове, с приятелем. На старых покрышках, иначе на шинах, или на скатах, как шоферы говорят. В кабине точно также места не оказалось. На повороте самосвал не вписался и навернулся. Так мы, знаете, даже не почувствовали, потому что сначала покрышки упали, а мы на них после…
- Вообще, едем, как в «черном вороне», - озирается мрачно Александр Сергеевич, - настоящий «черный ворон». Еще решетки только на окна и милиционера к дверям.
- И собаку такую: гав! гав! – подхватывает Николай Иванович. – Это мне напоминает, Александр Сергеевич, еще один случай, как я шел в Братске через Ангару – мы там подстанцию строили. Вот иду я по мосту, и на самой на середине, когда уже был, вижу вдруг: несется на меня собака – здоровенная овчарка!.. Что тут будешь делать? До берега далеко, вниз тоже не прыгнешь – высоко, да и лед на реке. И откуда она сорвалась – непонятно. Или из караулки какой, а то и прямо из лагеря, лагерей-то было достаточно, даже с избытком… Бежит прямо на меня, скалится. Вот-вот кинется!..
- Да ну? – нехотя удивляется Александр Сергеевич.
- Вот те и «да ну» - говорит Николай Иванович. – Хорошо у меня пистолет был – так я в воздух выстрелил…
Александр Сергеевич имеет вид недоверчивый, хочет что-то сказать, но не может, потому что асфальт сменился булыжником, банки гремят, фургон ухает на рессорах, приходится хвататься опять за тряскую лавку, за воздух, за скользкие стены, подпрыгивать и ловить шляпу.
- Ставьте ногу на банку, так удобнее, - советует Николай Иванович.
У него башмак большого размера, легкий и острый. У него острый подбородок и долгий нос. У него белесые ресницы. Николай Иванович настоящий русак.
У Александра Сергеевича, наоборот, ботиночки «прощай молодость», тупорылые, из валяной шерсти, с замочками. В таких хорошо в отделе сидеть, бумажки перебирать, а не ехать в пасмурную погоду, не знамо куда. Черты лица мелкие и нерусские (похоже, татарские). Нагрудные планки орденов и медалей из-за полы расстегнутого плаща, и левая рука без двух пальцев – большого и указательного…
А поначалу, когда появились на внутреннем дворе райисполкома и подходили к нашей машине, они мне показались совсем похожими, и я принял их даже за каких-то секретных агентов – то ли сошедших с экрана, то ли из действительно существующего ведомства, комитета… «Уж не по мою ли душу кегебисты идут?» - помню подумал (внешне оставаясь спокойным, загружая банки и рулоны рекламы в машину)… И раз подумал, то, стало быть, было отчего.
Уже не первый месяц в своем отделе я занимался самым настоящим шпионством. Я записывал все, что говорили наши бабы («Девочки, ну до чего еще некоторые люди бедно живут!»… «Девочки, вчера парторг из КЗТЗ, ну, с тракторного завода, склещился с какой-то молодкой. Обоих прямо из кабинета на носилках вынесли, под простыней, а на ней заводское клеймо: «КЗТЗ»… «Девочки, ну шарф – держись! Ну, как пальто! Семьдесят пять процентов мохера! Хорошо, что хоть что-то перепадает»… «Девочки, Ванька Бунин – это малый он у нас шофером работал»… «Девочки, ну есть же для инвалидов специально: сетки вяжут, шнурки делают, а этот видишь какой – «хочу киномехаником быть!» Просто уперся и все. Ну, что ты будешь делать? Либо в психушку на него заявить?»… «Девочки, ну не могу – мозоли понабила. Вчера стирала. От одного белого мозоли понабила. Я машиной простирала, да в выварке прошуровала»… «Девочки, он у нее режиссер, перевелся в Москву и взял фамилию жены. Это потому что их презирают, а она русская. Он Миша, но он Мося – Моисей. Конечно, они все Моськи»… «Девочки, у нас с Китаем опять дружба начинается. Мой Сережка говорит: «Скоро, мама, в магазинах деревянные расчески появятся – китайцы нам пришлют»… «Девочки, знаете, какие у них в семье линзы сильные? Он подойдет к колонке умываться, очки положил, если забыл куда, то потом на ощупь ищет… Лидка тоже плохо видит: если ей в трамвае не откликнешься, так она и не увидит»… «Девочки, вот постареешь и не будет хотеться ни собирать у себя, ни в гости ходить»… «Девочки, на задние ноги сядешь от этого сока! Ахнешь! Когда в столовке работала – черпаками его хлебала»… «Девочки, все тело болит. Либо компрессы надо ставить? На каких кирпичах я ночью спала?»… «Девочки, вот еще индийский: там мужа посадили на двадцать пять лет, а она вышла за другого, а он выходит. Ой, разрыв! Но как называется – убей, не помню! Вот фильм был»…) И так далее почти до бесконечности, то есть от восьми до пяти с перерывом на обед («Девочки, какой хороший обед был: и суп, и компот, и мя-я-са»)… И чем быстрее молотили они языками, тем яростнее я за ними стенографировал… Предполагая, что когда-нибудь в будущем я это использую, может быть это куда-то войдет…
И, вполне понятно, что меня, располагающего такой «важной, живой, обличающей и исчерпывающей информацией», да и другой писаниной тоже (если копнуть) могли запеленговать какие-нибудь серьезные люди из органов Государственной Безопасности, которые, представлялось, всегда шныряли, как тараканы, где-то поблизости. Но когда у меня, загружавшего афиши и банки, прошел умозрительный мой испуг, то я тут же, тотчас же, обнаглел, и решил, что и за этими двумя в шляпах я буду запоминать, а если посчастливится, то и кое-где незаметно записывать…
- Да-а, - говорит Николай Иванович, - это еще хорошо, что машину дали, Михал Григоричу спасибо… Он кто, директор киносети?
- Директор… - недовольно отвечает Александр Сергеевич. – Ему предрик приказал – вот он и согласился.
- Ну, все равно, он мог бы и отказаться, мол, не могу – план или еще что, а вот, видите, даже шоферу задание дал в Безобразово нас завезти, хотя и в стороне оно вроде…
- Могли бы и потом съездить. Я слышал, что вам сто рублей в обкоме на транспорт выписали. Взяли бы такси…
- Вообще, Александр Сергеевич, с этим транспортом тоже морока. Был у меня случай недавно. Попал я в Кащеевский райисполком, вот как сегодня, машину надо, а у них всего три. Одна у первого секретаря – ее не возьмешь. С другой секретарь по идеологии куда-то пропала, и с концами. Говорили, будто наследство из-за границы получила, и на работе уже неделю ее как не видели. А третью машину жена прокурора захватила и на мясокомбинат погнала за мясом… Тут я подошел, письмо из министерства показал, стали выяснять. На чем мне отправиться. Так там женщина одна, инструктор она, что ли, они с прокуроршей еще раньше видно не ладили, как узнала, кто машину забрал, как схватит трубку, да как закричит: «Не давать ей мяса! Не давать ей мяса!» Через полчаса та влетает. Молодая, видная из себя, в мехах, пальто роскошное и глаза красивые, выразительные, а как ругалась – мне даже стыдно стало: «Что мой муж есть будет?!.. Суп из пачки? Я вас спрашиваю! Ах, вы такие-рассякие! Ах, вы гниды, ах, вы подстилки!» И такими, и другими словами… Лицо малиновое сделалось, перекосилось, особенно рот. Был бы у нее автомат или, чего доброго, связка гранат – думаю, не остановилась бы. Встречаются в жизни такие, знаете, злобные бабенки… Ну, тут я не выдержал, хоть и посторонний я им человек, но все же сказал ей: «Вы порочите имя своего мужа. Я уверен, что он не одобрил бы ваши действия». Куда там… «Всегда одобряет, - кричит, - а здесь не одобрил бы? Борщ-то, и щи, и бифштексы-то он всегда одобряет, даже хрюкает от удовольствия!» Ну, что тут ей возразишь?..
Машина «Кинофильмы» сворачивает на проселок.
- Ой, трясет!.. Ни-ни-ко-колай Иваныч, он что ж дрова что ли везет?.. Эй, в кабине! (стучит ногой в глухую переднюю стенку)… Не слышит ничего!.. Ой! Че-черт!.. Головой об крышу, чуть шею себе не свернул…
- Да, Александр Сергеевич, когда же дороги у нас в селах проложат? Вот еще проблема номер один.
- А?!
- Когда, говорю, дорогами в селах займутся?
- Когда-когда! Сейчас до этого дела нет, Николай Ива-ва-ныч! Сейчас дороги в космос прокладывают, а на земле подождут. Американцы вплотную космосом занялись. Знаешь, что они делают?
- Кто?
- Американцы!
- Американцы? Они мили-тари-зуют космос , - встряхиваясь вместе с машиной на кочках, Николай Иванович произносит сложное слово.
- Они на нас ракетами, Николай Иваныч, а мы на них!.. Рейган во всем виноват. Да-а, а я сильно ударился – шея-то болит. И шишку набил. Вон – в руку не помещается… Мало в него, в охламона, стреляли…
- Он тоже, как Кеннеди, со своей секретаршей под откос улетел…
- Я не слышал про это. Нет, я говорю, один в него стрелял и не убил, а Кеннеди убили.
- Да, знаю. Парнишка стрелял и не попал. Жаль… А главное, Александр Сергеевич, никакой надежды, что в ближайшее время в Америке произойдет революция…
- Т-р-рах!
- Ну, Александр Сергеевич, прямым попаданием задницы вы разбили лавку вдребезги! Вы сколько весите?
- Да меньше, чем вы.
- Держаться надо лучше, ногами пружинить… Что ж, давайте вон ту доску на банки положим… Вот так. Нормально сидите? Вот и хорошо… Интересно, что мы за фильмы везем?
- Да читайте, там же на бумажках написано. Кажется. Я копчик отбил…
- «Любовь моя… печать моя».
- Не печать, а печаль, Николай Иваныч.
- Точно: пе-чаль. Я без очков плохо вижу. А вы откуда знаете?
- Ходили с дочкой лет пять назад.
- А, у вас дочь? У меня тоже. Такая статная, знаете, с белой богатой косой, ноги от ушей растут, спортсменка…
- У меня маленькая егоза… - первый раз улыбнулся он.
- А вот другие ленты, смотрите – «Любовь до гроба»… Это что же за фильм, Александр Сергеевич?
- Почем я знаю, у методиста спросите. Наверно, индийский…
- Не смотрели?
- Нет.
- «Кто последний – я за вами», «Полтора квадратных метра»… «Московская прописка», еще «Московская прописка», вторая серия… «Терпи казак – начальником будешь»… Судя по названиям, наши фильмы?..
Машину подбрасывает, и затем так долго мотает, что они или все забывают, или не хотят, или не могут говорить. Слышно, как шофер Леня (уже и мне представляется, что он, бедный, рехнулся или запутался там в рычагах и педалях) жмет на газ до отказа. С воем и скрежетом фургон «Кинофильмы» врезается в ухабы, подскакивает, как на волнах…
- Дороги, мать твою налево, - балансирует всем телом Александр Сергеевич, вцепившись в доску. – Как этот чертов грузовик не развалится к черт-т-товой матери, я не понимаю!
- И не говорите, все внутренности себе обобьешь, - пружинит ногами и привстает Николай Иванович.
- Тут не только кишки разболтаешь, но и наследства лишишься.
- Ну, нам-то оно уже ни к чему.
- Ну, не скажите!..
Ухабы разгладились, и шофер нажимает и отпускает педаль мягко, как надо: убавляет и набавляет, пишет зигзаги мимо нечастых ямок. В окошках замелькали деревья, посаженные рядами.
- Глядите, Александр Сергеевич, сад фруктовый, ухоженный…
- Какой же ухоженный, Николай Иванович, если даже невспаханный. Заброшенный он, а не ухоженный… Сейчас не это здесь главное.
- А что?
- Что-что! Посевы самое главное. Свеклу везде сажают, где надо и где не надо. А раньше тут, помню, не только яблоки, но и смородину и крыжовник выращивали.
- Зайцев зато, Александр Сергеевич, в этом году много.
- Да когда у нас в России чего было много? Где, скажите? Да возьмут сейчас ружья и всех перестреляют. Да еще каким-нибудь издевательским способом: с фарами, ночью… колесами передавят. Не посмотрят: беременный заяц, или какой!..
- Вы, я смотрю, скептический человек. Это мне напоминает, как я был на Азовском море. А оно, знаете, мелкое такое. И вот вижу раз: один мужик разбегается, а у него голова, надо сказать, такая же, как у меня, то есть совершенно лысая. И вот он разбегается и бултых в море. Башкой в дно! Там по колено было… А потом встает на ноги и говорит: «К тому же и море обмелело». Слышите, что говорит: «К тому же»… Все, значит, плохо, а тут и море подкачало. Ха-ха-ха!
- В Безобразово что ли приехали?.. – приподнялся и заглядывает в окна Александр Сергеевич.
«Небольшой поселок стандартных барачного типа домишек с палисадниками, сараями и сараюшками, расположенными, в основном, вдоль шоссе. Одни дома покрашены в желтый цвет охрой, другие известью в белый»… - повторил я несколько раз про себя, чтобы запомнить.
- Мы такие дома в конце сороковых годов строили, - говорит Николай Иванович, с кряхтением выбираясь из фургона, - они на двадцать лет рассчитаны, а до сих пор стоят повсеместно.
- Надо было не времянки ставить, а жилье… - отвечает Александр Сергеевич, тяжело спрыгивая на землю. В правой руке портфель, а левую, на которой не хватает двух пальцев, прячет в карман плаща.
- Я, ты понимаешь, - говорит Александр Сергееевич, взмахивая портфелем вдоль улицы, - я, ты понимаешь, три месяца здесь проболтался в восьмидесятом году – олимпийская трасса как-никак… Сто машин с песком, сорок с гравием, двадцать пять с дерном сюда навозили… Постаменты мрамором обложили: и ведь каждую плиту достань, да смотри, чтоб ее не тюкнули по дороге, не сперли… Все силы сюда были брошены, а никто так и не проехал…
- А может ночью проезжали, - замечает Николай Иванович, по-деловому оглядываясь и раскрывая блокнот.
Ветер треплет листья бумаги, кончик носа Николая Ивановича краснеет и снизу влажнеет, он записывает и бубнит: «Центральная улица обсажена березками и тополями, украшена щитами наглядной агитации, скульптурой…
Первой, через скобку: «Девушка, мечущая копье в светлое будущее»… Фигура в спортивной форме: трусы и майка с гербом. Гипс. Высота девушки два… скажем. Тридцать. Постамента?.. Леня, подойди, подержи рулетку… Один метр восемь миллиметров. Запишем грубо – метр, миллиметры нам ни к чему…
Щит металлический с фанерной вставкой. Высота – два, ширина – полтора. Изображен бомбардировщик. Надпись: «Старт полету дан в Кремле ради мира на земле»…
Щит номер два (№2): «Коммунизм - он не только на заводах, у фабрик, в поту. Он и дома, за столиком, в отношениях, в семье, в быту». Соответственно: трубы, дым, столик, фигурки…
Скульптура: мужчина в широких брюках и бобочке. С ребенком на плече. Рукой показывает: «Вот, сынок, какая ширь и даль». Идут в коммунизм. Материал – гипс. Высота мужчины – два… (а пускай все будут одинаковыми!)… тридцать. Значит, запишем: 2,30. Ребенок… » Сколько ребенок сантиметров, Александр Сергеевич?
- Да метр… Что ж вы так подробно описывать будете? Мы и за год тогда не управимся.
- Ничего не поделаешь, - вздыхает Николай Иванович, - министерству, честно говоря, только данные на памятники павшим нужны, да на братские могилы – на них потом будут паспорта выписывать, а Фалалеев, к тому же, в обкоме сказал: «Вообще, все записывай, пригодится. Путеводитель, может быть, издадим». Потому и фотографа мне хорошего дал.
Александр Сергеевич соображает, переваривает, а затем взмахивает портфелем в сторону щитов:
- Тоже подновляли, подкрашивали…
- Так… Еще девушка-спортсменка. В трусах и в майке. На плече полотенце. Руки на бедрах…
- А ничего баба, - мигает Леня фотографу, - такая как обойметь…
Фотограф направляет на скульптуру экспонометр. Он занят стрелкой и цифрами. Он не желает общаться со всяким.
- Только я для нее маленький, - философствует Леня, затягиваясь сигаретой и сплевывая, - она меня ляжкой удавить…
- «Высота… постамент… гипс»… - Николай Иваныч пишет и следует дальше. – Скульптурная группа. Женщина держит на плече девочку. Смотрят вдаль… Мужчина, преклонив колено, подыгрывает им на семиструнной гитаре»…
- Как называется эта группа, Александр Сергеевич?
- А шут ее знает… «Семья»?
- «Гармония», - говорит фотограф.
- Правильно! Вот это красиво! Так и запишем: «Гармония»…
- Тут один головорез, надо сказать, молодчик из местных, хотел эту нашу «гармонию» взорвать, заминировал было, да обезвредили…
- Ишь, тоже мне, террорист выискался, - замечает Николай Иванович, отвлекаясь от записей.
- Да, два года колонии получил, он еще несовершеннолетний был. А футболиста, тут еще недалече футболист стоял, который облокотился на греческую колонну, того бомбой самодельной разнесло… И не раскаялся, поганец! «Я, - говорит на суде в своем последнем слове, - вернусь и всех остальных подзорву!» Меня просили тоже справку представить о ценности, да какая там ценность? Гипс вперемешку со всякой дрянью, каркас проволочный... ну, еще в основании арматура…
Ветер срывает шляпы с голов пенсионеров, и шляпы чинно летят. Как птицы-начальники, или птицы-чиновники, или, как истребители-перехватчики, солидно покачивая плоскостями… Николай Иванович бежит догонять, а Александр Сергеевич же смотрит спокойно, наблюдает, будто присутствует на параде.
- Ну, конечно, - говорит он о своей, - прямо в лужу… И его шляпа, которая уже было присела к обочине, подхватывается и совершает посадку на воду.
- Зараза, - констатирует Александр Сергеевич.
А шляпа Николая Ивановича приземляется на ребро и резво катится по дороге. Он, пытаясь ее схватить, выказывает большую прыть, но в одном случае помешал живот, в другом – сам подфутболил ногой. Но все-таки изловчился… Обратно идет, смеется. Размашисто загребает ногами.
- Ничего смешного, - говорит Александр Сергеевич, надевая мокрый убор… - Здесь еще памятник в виде солдата имеется. Будете описывать?
- А как же!..
- Ну вот, поглядите. Что Борода налепил, - говорит он у монумента.
- Какой Борода?
- Ну, Борода он и есть Борода, фамилия у него такая, с Украины он, что ли… Вот, - раздраженно повторяет Александр Сергеевич. – Видите? Солдат стоит, все, вроде, нормально. Ружье у него за спиной висит, а на чем висит – неизвестно. Я говорю Бороде: «Вы бы хоть ремень приделали» - не послушался. Я ему сто один раз говорил, и в худсовет писал, и ругаться туда ходил: «Ничего, - отвечают, - вы в искусстве не понимаете»…
- А действительно, - говорит Николай Иванович, осматривая памятник, - это что же тогда получается, можно вообще ему тогда один сапог изобразить, а другой, значит, предполагается – абстракция какая-то.
- Вот именно, - лезет с мыслями Леня, - пилоточку ему хоть бы подделали, а то вровень слилась…
- Ну, вы сами видели в парке Дзержинского, в городе, - говорит Александр Сергеевич, - видели, как там вылеплены и ремень, и пуговицы, и маузер – все детали на месте, а здесь ничего не видать.
- И ружьишко ему не по росту дали, - добавляет Леня, - велико больно…
- Высота солдата… метров пять.
- Четыре, Николай Иваныч. Держите шляпу, а то опять унесет.
- Покрашен зеленой краской.
- Окислившаяся бронза, Николай Иваныч.
- Какая же бронза, Александр Сергеевич, когда краска.
- Ну, краска бронзовая, бронза значит. Окислившаяся бронза.
- Да грязная зеленая краска. Вообще. В неудовлетворительном состоянии, - так и записываем… Может быть, и был сначала бронзой выкрашен, а сверху зеленой намазали.
- Это окислившаяся бронза.
- А что там сзади, за постаментом?.. Смотрите, Александр Сергеевич: плита на земле, потрескалась и травой проросла: «лежат зверски замученные»… А дальше не разобрать…
- Не знаю, Николай Иваныч, я уже говорил, чтобы перенесли ее отсюда подальше. Памятник, понимаешь, стоит, воинам, а то так…
- Постойте, Александр Сергеевич, вы же тоже воевали, награды имеете, ранены, как я погляжу… Вы в каком звании демобилизовались?
- Майором.
- А где служили?
- В летных частях.
- Вот видите… Так кто здесь у вас захоронен?
- Не знаю. Спросите в военкомате. Нам не важно кто. Мы за это не отвечаем.
- Ну, Александр Сергеевич, а вот тут у нас с вами диаметрально противоположные взгляды. Как это не важно? Это мне даже дико слышать. Кощунственно. Вы хоть понимаете, куда вы идете через свой бюрократизм?
- Куда?
- Вы идете к фашизму. Вот куда!
- А я сейчас сяду на попутку и поминай, как звали!
- Вы не поняли ничего, Александр Сергеевич, я говорю, что забывать нам нельзя… Сегодня одного или одно, завтра другое, а потом тишь, да гладь и начинай сначала?
- Да знаете, сколько на мне понавешено? Разве за всем уследишь?! – осклабился Александр Сергеевич мелкими, в металле, зубами.
- Интересно, кто шефствует здесь? – озирается Николай Иванович, - пойти, разве, в крайний домик спросить?
- Придумали тоже: по деревне глухоту выбивать…
«Вокруг ни души… гуси неподалеку двигают шланговидными шеями, как при замедленной киносъемке», - продолжал запоминать я безобразовский инопланетный пейзаж.
- Интересно, а почему людей нет?
- Да боятся они. Видят – в шляпах приехали. А может, и на работе где, или в очереди за хлебом.
- Как за хлебом?
- Да, за хлебом. Тут ничего в магазинах нет, даже хлеб завозят нерегулярно.
- Но я все равно, Александр Сергеевич, узнаю, кто шефствует, в школу местную напишу. В военкомат…
- Одно утешение, Николай Иваныч, что ставить их больше не будем.
- Как так? Что такое?
- Приказ вышел нам: больше памятников не ставить.
- Кто приказал?
- Предрик – председатель райисполкома.
- А ему кто?
- А я почем знаю.
- А он, что говорит?
- Предрик-то? Да у него разве спросишь. Он самого Буткова Ивана Петровича зять.
- Ну, а с чем тогда это связано? Чем мотивируют?
- Чем-чем? Неужели не понятно? Средства на оборону нужны – вот чем. Ракеты крылатые нужно делать…
- А вы тоже молодцы в кавычках, - говорит Николай Иванович, - фигуры из гипса деньги нашли подновить, а памятник запустили, я уж не говорю про плиту…
- Так те у дороги стоят, олимпийская трасса. У дороги и напоказ.
Они снова в фургоне. Лезли в него, цеплялись, пыхтели, портили воздух. Мне пришлось их подсаживать, сначала одного, потом другого.
- Сейчас война в любой момент может начаться, - заговаривает Александр Сергеевич.
- Да, - отвечает Николай Иванович, - вооружаются со всех сторон. И химическое, и ядерное, и бактериологическое оружие. Интересно, сколько денег у нас идет на все?
- Никто не знает.
- Половина бюджета - точно, - важно, но все же с оттенком предположения, говорит Николай Иванович, - а официально четыре с половиной процента.
- В том и состоит американская политика, - рассуждает Александр Сергеевич, - чтобы задавить нас экономически. Им ракету новую сделать, чего стоит? Ничего не стоит. Они и делают. Израилю, что нужно? Оружие давай-давай… Они им и дают. А нам, что нужно? Колбаски да маслица. Они нам ничего подобного не дают…
- Америку можно запугать только силой, - говорит Николай Иванович.
- Только! – восклицает Александр Сергеевич и подпрыгивает вместе с фургоном на чем-то неровном.
- Высадить надо десант на Вашингтон, - говорит Николай Иванович.
- Что?! – переспрашивает Александр Сергеевич (резко свернули с шоссе на сельский простор).
- Десант, я говорю, высадить! – кричит Николай Иванович.
- Так со спутника надо фуякнуть ракетой и все! – кричит ему Александр Сергеевич.
- Так тогда ответный удар будет…
Замолчали. Положение и правда нелегкое: Америку запросто не сломаешь… Мелькнул указатель на Заболотье…
1984 г.