Перевод.
Автор оригинального произведения: Erich von Neff.
Оригинальное название: Ivan the Strong
Советы и критика ГОРЯЧО ПРИВЕТСТВУЮТСЯ, т.к. произведение еще официально не опубликовано!
Он родился почти в 5,5 килограмм весом. Его дед по отцовской линии, Кирилл, был моряком, курсировавшем на своем судне до самого Владивостока. Путешествуя по миру, он оказался и в Сан-Франциско, где встретил Яркий Цветок – женщину из племени навахо, жившую в Рашен-Хилл. Довольно скоро им пришлось расстаться, однако спустя почти 2 года он вернулся в этот город и снова нашел ее – но уже не одну.
– Твой сын, – сказала она тогда, протягивая к нему на руках черноволосого мальчугана.
Яркий Цветок хотела забрать сына в резервацию, однако Кирилл и слышать об этом не желал. В ночь перед отправкой в Россию он взял сына на борт корабля и увез с собой на другой конец мира. Яркому Цветку ничего не оставалось, кроме как вернуться в резервацию одной. Мальчишку назвали Максимом, и он был никем иным, как отцом Ивана. Со стороны же его матери, Ольги, не все было так ясно. «Думаю, мы из бурятских монголов», – вот и вся родословная, которую она могла предложить, однако никаких доказательств ни за, ни против этого так и не нашлось. Впрочем, оба наследия могли оказаться всего-навсего детскими сказками.
С ранних лет Иван работал в родном колхозе, принимая как должное свою физическую мощь. Чем он гордился, так это своими способностями в механике: по звуку работы двигателя, он сразу мог определить, где кроется неполадка, а на сваренных им металлических деталях даже самый придирчивый глаз не мог разглядеть шва.
А потом, 22 июня 1941 года, началась Великая Отечественная война. Вскоре со всей страны к линии фронта железными змеями потянулись поезда, доверху набитые солдатами: были там и те, кто разбавлял тишину пьянками и веселым шумом, и те, что пустыми взглядами смотрели на проносящиеся за окнами пейзажи; большая часть была глубоко погружена в свои мысли. В каком-то из этих поездов ехал и Иван.
История свидетельствует о том, что каждая армия нуждается в таких солдатах, как Иван, но основная масса людей, участвовавших в сражениях, были бойцами совершенно обыкновенными и не проходили тщательного отбора. Так, например, в пресловутом Сан-Франциско, вскоре после трагедии в Перл-Харбор, призывники выстраивались в ряд перед паромным терминалом, носящим незамысловатое название Ferry Building*. Грубоватый сержант морской пехоты прохаживался вдоль строя: указывая на самых мощных и крепко сбитых, он коротко бросал им: «Ты. Шаг вперед.» Один из людей попытался-было незаметно отступить, когда сержант прошел мимо, но солдаты берегового патруля были начеку: незадачливого призывника не слишком ласково вернули в строй. Один из офицеров – судя по виду, из головной верхушки военно-морского флота – разделил линию шагнувших вперед надвое и направился к левой половине. Справа выступил вперед старший армейский сержант.
– Все призывники на моей стороне – вы распределены в пехотные отряды.
Следующим заговорил представительный морской пехотинец.
– Все призывники на моей стороне – вы распределены во флот и сейчас направитесь на медицинское обследование.
Новоявленных рядовых и матросов стройным маршем провели к ожидающим их грузовикам. Будь там Иван, он попал бы во флот**.
После короткого военного обучения он отправился на фронт, и первым же его сражением стала битва под Москвой. Туда он попал зимой, в самый разгар военных действий. Жгучий холод его совершенно не беспокоил, а почему – он и сам не знал. Месяцами позже, когда русская армия сумела отразить осаду столицы и азартно выдвинула неприятелю вдогонку свои потрепанные войска, Иван был ранен. Шальная пуля едва зацепила его правое плечо, однако мужчина все-таки споткнулся и упал – упал неудачно, на зазубренный каменный осколок, каких частые взрывы плодили тысячами, серьезно повредив руку в предплечье. В боевой горячке он стряхнул боль и непременно ринулся бы вперед, если бы не лейтенант – командир его отряда – оказавшийся рядом. Он и слышать не желал о продолжении марш-броска. «Какой от тебя прок, товарищ солдат, если в рану попадет инфекция? Ступай в полевой госпиталь, да сними, Христа ради, свою грязную тряпку – от нее рана чище не становится.»
Трясясь в грузовике по разбитой дороге, Иван почувствовал, как по руке горячо стекает кровь. Вот уж теперь ему точно нужна была чистая перевязка. Его проводили в палатку. Приподняв полог, чтобы войти, мужчина уперся взглядом в два ряда коек: все пустые, все покрытые бурыми пятнами. Кто был здесь до него? Погибли они на этих простынях или все же сумели выбраться из госпиталя? В одном Иван был уверен: уж он-то точно выйдет отсюда на своих двоих и присоединится к товарищам. Он сел на одну из коек, размышляя, чья засохшая кровь вжалась сейчас в ткань его формы.
Внезапно брезентовый полог снова взметнулся, и внутрь вступила медсестра. Едва ли бросив на нее взгляд, Иван хмуро проговорил:
– Мне бы только повязку сменить.
Женщина приблизилась, и он почувствовал приятный слабый аромат. Вот почему солдатам, попавшим в госпиталь, было немного проще смириться с обстановкой: в широкой палатке стояло несколько горшков с зимними азалиями, чей тонкий запах напоминал о непременном приходе весны и окончании злого мороза. Перенесенные из домов, цветы начинали подмерзать, но почти неуловимый аромат все еще витал в воздухе. Иван подумал, что, должно быть, последними погибающими цветами медсестра натерла шею и руки. Безмолвно и деловито она начала освобождать его от формы.
– Это я и сам могу сделать, – резко бросил Иван.
В приступе бравады он попытался-было самостоятельно снять гимнастерку, но острая, жгучая боль не позволила ему пошевелить рукой. Ему ничего не оставалось, кроме как униженно принять помощь медсестры. Та проворно, не желая тянуть времени, освободила от формы торс Ивана: грудь была сравнима разве что с бочкой, руки – с крепкими дубовыми балками. Женщина осмотрела раны. О царапине, оставленной пулей, не стоило и волноваться, а вот осколок камня глубоко пропорол мышцу, и рана была загрязнена.
– Будет немного больно, – предупредила медсестра.
– Ну так закончите поскорее, – усмехнулся Иван.
Женщина начала очищать рану от грязи, бережно придерживая его руку своей. Это касание казалось таким уверенным и успокаивающим, что перед ним отступала даже боль.
Исподтишка мужчина с интересом разглядывал ее: глубокие карие глаза, волосы, черные, как вороново крыло, полные губы. Зачем она работала медсестрой, когда у нее были все шансы стать женой дородного офицера и жить в тепле и достатке, вдали от войны? Волна дрожи прокатилась по позвоночнику, вызывая неясное волнение. Медсестра закрепила повязку. Неужели ему уже было пора уходить?
Неожиданная фраза развеяла это смутное ощущение разочарования.
– А теперь я вас попрошу снять брюки.
– Минуточку, зачем? Перевязка готова, я должен идти.
– Мало ли что вы еще себе ухитрились искалечить? Например, у вас синяк на ноге, товарищ. Вот здесь, – она больно надавила на его бедро. – Чувствуете?
– Ай! Да.
Она была права. Ведь так? В конце концов, он действительно мог повредить бедро при падении и не заметить ушиба из-за боли в руке.
Женщина нетерпеливо вздохнула.
– Ну, если вы отказываетесь мне помочь…
Она заставила Ивана лечь на спину, стащила с него башмаки, чему он даже не сопротивлялся, а затем стянула брюки одним мощным рывком.
– Эй! Синяк же на бедре!
– Приказ доктора. Всегда тщательно осматривай каждого пациента, – и к брюкам под звук бесстрастного профессионального голоса присоединились трусы.
Иван попытался оглядеть себя, но не увидел ничего, выбивающегося из нормы, кроме темного синяка – там, где женщина надавила пальцем. Он чувствовал себя совершенно по-идиотски, лежа голым на койке, наедине с медсестрой, когда его товарищи бежали вперед, отгоняя немцев все дальше от Москвы. Напряженно смотря вверх, на крышу палатки, он смиренно ждал момента, когда можно будет натянуть брюки и всю остальную форму и вернуться к своей роте.
В следующий момент над ним мелькнула тень. Лоб ощутил теплый поцелуй почти у линии волос, а подбородок – мягкое прикосновение груди. Волнение, пронзившее его минутами ранее, превратилось в возбуждение. Смущенный и обнаженный, Иван не мог его побороть. Он потянул женщину к себе и почувствовал ее колени по обе стороны своих бедер, затем все для него слилось в одно мерное покачивание. В какой-то момент он ощутил, что плечи горят от царапин – она сжала руки, впиваясь в кожу ногтями, как хищная птица. Потом – темнота.
– Вставай. Вставай и одевайся. Ты должен идти, война ради тебя не закончится.
Иван вынырнул из дурманного сна. Женщина стояла чуть поодаль, одежда – в безукоризненном порядке. Один ее вид заставлял отказаться от возражений. Иван изо всех сил боролся с неловкостью, одеваясь под ее взглядом – она же просто смотрела, ничего не предпринимая, разглядывая его тело.
– Скажи мне свое имя, – попросила она. – Где ты живешь? В какой роте служишь?
Почти заикаясь, Иван пробормотал ответ, чувствуя себя полным дураком, однако тут же заговорил сам:
– Теперь ты. И не думай, что получится увильнуть. Как тебя зовут и где ты живешь? Говори, ну же!
– Татьяна. Это все, что тебе нужно знать. Мы встретимся после войны, если судьба так распорядится, – в ее глазах появилось не то задумчивое, не то мечтательное выражение. – Возможно, я даже беременна.
– Что?
Неслышными легкими шагами она подошла к Ивану, прижала ладонь к его щеке и запечатлела на шее несколько быстрых поцелуев.
– Помни меня.
Затем выскользнула из палатки и была такова. Он никому не рассказывал об этой странной женщине, хотя порой и ловил себя на мысли о ней, однако искать новой встречи не осмеливался. Почему – кто знает.
Проходило время. Теперь бои велись большей частью в Восточной Пруссии. Один случай запомнился мужчине надолго. Он обыскивал огромный жилой дом на какой-то ферме и наткнулся на девчонку, совсем еще подростка, прятавшуюся в туалете: она лопотала что-то по-немецки и умоляюще смотрела на него. Снаружи слышались тяжелые приближающиеся шаги сослуживцев. Иван прекрасно знал незавидную судьбу девчонки. Знал он также, что ей чертовски повезет, если озлобленные солдаты не придумают для маленькой немки что-то похуже изнасилования. Иван застрелил ее. Милосердная смерть, думал он. Но почему я? Почему именно я?
Наконец, тяжело, медленно, но война все же закончилась. В памяти Ивана случайно встреченные женские лица к тому моменту давно слились в дикую, неудержимо мчащуюся карусель – все, кроме двух: лица Татьяны и той маленькой немки всегда стояли отдельно. Спустя год – удивительный год мирной жизни – Иван водил трактор в колхозе, а временами, неизменно вспоминая при этом довоенные годы, подрабатывал механиком. Его талант снискал себе уважение среди товарищей, а однажды мужчине даже довелось чинить машину, принадлежавшую то ли еще НКВД, то ли уже МГБ, он толком не знал, да и не желал знать.
Во время послевоенной отстройки в колхозах Иван разыскал старый родительский дом. Он был побольше остальных и как раз неподалеку от места, где работал мужчина. Председатель колхоза на его просьбу восстановить постройку, пусть и своими силами, лишь неодобрительно хмыкнул, словно говоря: «Ты, может, и получил пару медалей на войне, но здесь ты ничуть не лучше других.» Возможно даже, он счел Ивана нахалом, желающим благоустроиться за счет чужой работы, а потому наотрез отказался освободить его от обычных дневных обязанностей. Впрочем, Ивана это заботило мало. Днем он теперь примечал подходящие доски, выброшенные со строек, а ночами работал, восстанавливая стены и крышу или сколачивая новую мебель. Мужчина, однако, позаботился о том, чтобы его жилище никак не выделялось на фоне остальных – это все еще был скромный, небольшой домишка, хоть и полностью обновленный. У немца или американца он, пожалуй вызвал бы презрительное фырканье, однако японец восхитился бы элегантной простотой его прямых линий.
Утро, наступившее спустя несколько лет, застало Ивана совершенно вымотанным: он практически не спал, занимаясь починкой колхозного трактора. Из гаража его забрал Олег – неловкий с техникой тюфяк – а это значило только одно: не сегодня, так завтра машину придется чинить заново.
Однако это были далекие мысли, а сейчас мужчине был физически необходим сон. Хотя бы час сна. Он вытер руки засаленной тряпкой, закрыл гараж и направился-было в сторону дома, когда краем глаза заметил женщину: она бежала, буквально волоча следом маленькую девочку лет восьми. Иван застыл на месте. Где-то в подсознании он уже тысячи раз представлял себе этот момент. Неужели она? Неужели не сон? Она бежала к нему, а он был не в силах двинуться с места.
– Иван. Иван. Ты не узнаешь меня?
– Татьяна? Таня…Это ты…Но как ты меня разыскала?
Мужчина почувствовал приходящиеся на ногу удары.
– Моя мама! Моя! Уйди!
Иван удивленно взглянул вниз: девочка, о которой он ухитрился забыть за последние несколько секунд, пинала его своими острыми коленками, а затем ему на бедро обрушились удары маленьких кулачков. В детских чертах безошибочно узнавалась стоящая рядом взрослая женщина.
– Видишь? Я была права, – произнесла Татьяна глубоким голосом. – Это твоя дочь.
– Скорее, твоя. На меня она совсем не похожа.
– Она сильная. Совсем как ты.
Ну что ж, по крайней мере, приходилось признать, что бить и пинаться девчонка умела как следует.
– Лиза, прекрати. Это твой папа.
– А вот и нет, мой папа умер на войне!
Женщина быстро и пронзительно взглянула на Ивана.
– Я думала, ты погиб. С фронта дошли слухи, будто вся ваша рота пала в бою.
– Так и было. Выжить удалось только мне да еще нескольким счастливчикам.
Мужчина поднял девчонку на руки: та, на раздумывая, стукнула его по носу и сама заплакала.
– А я не сдавалась, – медленно проговорила Татьяна. – Искала, спрашивала. Даже сюда перебралась. Оставила школу, в которой преподавала. Правда, здесь школьным учителям места уже нет, но в госпиталях работа всем найдется. Я, знаешь, смотреть на них не могла после войны, но теперь – теперь все будет хорошо.
И все действительно было хорошо. Вскоре они поженились.
*****
– Иди сюда, Лиза. Будем отрабатывать удар.
Иван прекрасно помнил, как в свое время любимым развлечением всей мужской половины школы было ловить девчонок и стягивать с них трусики на глазах у всех. Теперь у него самого была дочь, а значит, он должен был сделать все возможное, чтобы этого не произошло и с ней. Он сильно сомневался, что даже после войны мысли взрослеющих мальчишек направились по другому руслу. Его дед научился отменно боксировать еще во время своих рейсов в Сан-Франциско – тамошние индейцы из резервации были в этом настоящими мастерами. По традиции дед обучил своего сына, а тот – Ивана, хотя последний и был уверен, что в бою с профессиональным боксером ему несдобровать. С другой стороны, Лиза уже была профессионалом в прыжках через скакалку: как следствие, за прыжки и работу ног волноваться не стоило. Боксерской груши у Ивана не оказалось, так что пришлось выкручиваться с помощью подручных средств. Он нашел старую рыболовную сеть, завернул в нее футбольный мяч и закрепил все это веревками на удобной для дочери высоте: одна веревка, зацепленная за крюк на потолке, держала конструкцию в воздухе, другая, намотанная вокруг круглого кольца двери в погреб, создавала натяжение, придавая упругость своеобразной боксерской груше.
У Татьяны это нововведение в доме не вызвало ничего, кроме ошеломления и неприязни.
– Ты же понимаешь, что это здесь не останется? Когда закончите – чтобы духу этой штуки здесь не было!
Боксерских перчаток Иван тоже не нашел, а потому для занятий Лизе пришлось использовать пару старых варежек.
Мысли о защите дочери в конце концов проникли и в сны мужчины. Однажды утром он проснулся, вздрогнув, как от толчка. Ему снова снилась его старая школа и мальчишки – его одноклассники – награждавшие девчонок шлепками и щипками. Однако это не было общим абстрактным ощущением, присущим всем снам – нет, на этот раз он вспомнил вполне определенное происшествие. Они тогда уже были старше. Петр – никому этот бугай не разрешал называть себя Петей – подкрался к девчонке по имени Майя со спины и схватил, не давая вырваться. Он держал ее, пока остальные подходили и кто с любопытством, а кто с наглой усмешкой щупали ее грудь. Может, со стороны Ивана и было глупо так волноваться из-за какого-то сна, но мальчишеская природа не меняется, у него самого была дочь, а перед глазами все еще стояло лицо той девчонки, застывшее в испуге, сморщенное от неприятных касаний. Что до учителя, то он не сделал ровным счетом ничего, но только потому, что ровным счетом ничего не видел. Майя не позвала на помощь – никто бы в ее положении не позвал. Это было все равно, что подписать себе приговор. На пару дней ее, может, и оставили бы в покое, но потом месть нашла бы адресата. И изнасилование тоже. Сидя в кровати, Иван напряженно думал, приносят ли их занятия Лизе реальную пользу. За этими размышлениями его и застала мысль изменить подход к урокам.
Первой же фразой, которую Лиза услышала по приходу из школы, было:
– Даже не рассчитывай больше колотить по мячу в вонючей сетке. Папа придумал что-то новенькое.
Однако папы еще не было дома, и вскоре девочка уже помогала матери на кухне, хотя внутри и кипела не получившая выхода энергия, которая взаперти превратилась в агрессию. Не в силах усидеть на месте, она вышла на улицу под предлогом того, что нужно было наколоть дров. Ей хотелось ударить что-нибудь. Ударить сильно. Что угодно: деревяшку, свой мяч. Мать. Вестники плохих вестей часто представляются врагами в детском сознании.
Наконец Иван вернулся домой после трудового дня.
– Ну-ка, где моя Лизонька?
– Наверное, занимается. Давно пора, – получил он ворчливый ответ.
Иван глянул из окна на двор и внезапно заметил маленькую фигурку дочери.
– Или нет.
Он вышел на крыльцо.
– Вот ты где, ребенок. Почему ты не делаешь уроки? Мама расстраивается.
– Я хочу грушу обратно. Хочу, чтобы ты меня учил ее бить!
– От груши пользы немного. Если тебя кто-то схватит, ты что же, ввяжешься в крупную драку?
– Да!
– Это тебе так просто с рук не сойдет, если учителя прибегут на шум и увидят, как ты колотишь мальчишек. Но я придумал кое-что другое.
– Что? – глаза девочки загорелись любопытством.
– Ударь меня.
– Не буду!
– Нужно научиться бить быстро, чтобы никто даже не заметил, откуда прилетел удар. Неожиданность – главное преимущество. Если обидчик сбит с толку, он отступает быстрее, чем если ему просто крепко досталось. Давай, Лизонька. Мой живот – боксерская груша. Колоти, что есть сил. Заодно и узнаем, как сильно ты бьешь. Давай, вот так, – Иван со свистом рассек воздух тяжелым кулаком, показывая пример. – Теперь ты.
Маленькие кулачки принялись осыпать ударами живот мужчины.
– Бей. Вот так, а теперь быстрее. Используй все тело, а не только руку. Так, а теперь попробуй левой рукой.
– Умно придумал, папа! – задыхаясь, с восторгом пропыхтела девочка.
– Вовсе нет, – воспоминания завозились в голове потревоженным роем. – Вот один мой друг, Лёва, он был головастый. Скорее даже, соображал просто быстрее остальных. Это на войне было. У нас там не было туалетов, и все бегали кто куда хотел. Так вот Лёва зашел тогда за какую-то хибару – это было на окраине городка, где мы день-два тому назад разбили лагерь. Только потянулся штаны снимать – два немца навстречу, с винтовками через плечо. В шаге от него. Все втроем уставились друг на друга – только это Лёву и спасло. Там у стены стояли вилы – он немцев буквально за пару секунд ими и заколол.
– А медаль получил?
– Позже, – кивнул мужчина, – но не за это: никто бы ему руку не пожал за то, что без предварительной разведки солдаты по всей лагерной стоянке бродили. Но дело-то в том, что он среагировал быстро, почти моментально.
Иван не стал рассказывать маленькой дочери, как все произошло в действительности. Его добрый товарищ засадил вилами прямо в лица немцам – одному зубья сломали переносицу, вдавив обломки в мозг, другому – глубоко вошли в глаза. Лёва, в минуты опасности становившийся настоящим львом, не был уверен, проткнут ли они толстую ткань униформы, а потому решил не рисковать.
– Я хочу, чтобы и ты этому научилась, – проговорил Иван. – Действовать быстро, мгновенно. Бей сильнее. Начинай удар с шага. При случае, ударив, сразу отходи, словно ничего и не случилось. Не хвастай понапрасну, иначе в следующий раз противник будет готов к неожиданностям…
Так проходили недели. Из недель складывались месяцы. Время от времени за кем-то в колхозе приезжал зловещий верный воронок – те люди уже редко возвращались. Сначала приехали за Никитой, с которым Иван работал в поле, затем за Ритой, женой Константина – та была медсестрой в больнице. Однако несмотря на это, Иван чувствовал себя вполне спокойно. И у него, и у Татьяны был внушительный список военных заслуг, а кроме того, они никогда не болтали лишнего. Впрочем, как и их дочь.
– Самое главное, – наставлял ее мужчина, – никогда не говори ни слова о политике и не повторяй чужие слова. Никогда, договорились?
– Хорошо, папа.
Иван помедлил, затем спросил уже мягче:
– Ну как, пригодились тебе твои крепкие кулачки?
– Да, папа, – ответила Лиза с такой же лукавой улыбкой, как у отца.
Порой у Ивана выдавались тихие, спокойные вечера, когда он предавался воспоминаниям о военном времени. Слишком много картин, въевшихся в его память, он забыть не смог, однако были среди них и те, что заставляли его улыбаться. Он, например, никогда не мог сдержать ухмылку, вспоминая Алексея – балагура, который уверял всех, что выучил китайский язык в борделях. «Уж будьте уверены, я свое в Шанхае не упустил», – говаривал он и принимался болтать с дичайшим акцентом: «Девоцьки, девоцьки. На ноць. Одна девцька, два девоцьки. Заходиць, хоросий девоцьки!» В ожидании боя они любили собраться у костра, попивая контрабандную водку, и вдоволь посмеяться над ужимками Алешки. Тот в лицах изображал ситуации или притворялся хозяйкой китайского борделя, подсаживаясь к кому-то, кокетливо пихая в бок локтем и болтая то на китайском, то на неузнаваемом русском: «О-о-о, какой красивый рюсский мусьцина! Сюда, сюда, красавцик, у меня девоцьки, хоросие, много! Вибирай!» Бывало, он изображал проститутку, хлопал ресницами и, подмигивая, пытался запустить руку кому-то в карман: «Плаци сразу, красавцик, больсе достоинцво – больсе плациць.» Солдаты буквально ревели от смеха над его выходками, своим гоготом привлекая всеобщее внимание. Смеялся даже командир роты. Во время одного из таких представлений Павел, шутки ради, подыгрывая, обхватил Алексея за живот, подойдя со спины, чем вызвал новый взрыв хохота. Алексей, однако, не растерялся: он резко выставил назад острый локоть, ударив шутника в солнечное сплетение. Тот согнулся пополам, пытаясь вдохнуть. Теперь солдаты смеялись уже над ним. «Деньги вперед, красавцик. Девоцьки потом», – кротко сказал Алеша сначала на китайском, потом на русском.
Иван усмехнулся, вспоминая историю, однако затем внезапно взглянул на нее с другой стороны. Проблема с обучением Лизы была в том, что привычные отработанные удары слишком крепко въелись в движения Ивана, стали естественной его частью, а потому он часто не мог их вспомнить, когда хотел придумать для дочери что-то новое. Однако вот этому он вполне мог ее научить.
На следующий день он более настойчиво, чем обычно, звал дочь заниматься.
– Я кое-что тебе покажу. Смотри. Если кто-то нападет на тебя со спины, бей локтем вот сюда, между нижних ребер. Сильно и остро. Короткий удар кулаком, если противник спереди, и локтем под дых, если сзади.
Постепенно отцовское волнение солдата за дочь, граничащее с навязчивой идеей, несколько улеглось. Лиза, небольшая для своих лет, наслаждалась их уроками и на удивление быстро училась. Теперь ему уже не было так страшно за нее, и со временем постоянные переживания оставили в покое и самого Ивана, и его сны.
*****
Это был совершенно обычный рабочий день. Иван снова водил трактор, то и дело останавливаясь, чтобы починить разваливающуюся на ходу железяку, а теперь направлялся домой. Забавно, подумал он на подходе к крыльцу. В это время она обычно готовит, а запаха и в помине нет. Неосознанно он начал придумывать отговорки. Может быть, она ушла в гости к болтливой соседке, Вере; может, в школу – поговорить с учителем об успехах дочери; может даже, она в кои-то веки решила пойти послушать, как Юрий играет на своей обшарпанной скрипке – довольно распространенное развлечение долгими вечерами после еще более долгого трудового дня. Однако независимо от того, какую мужчина придумывал отговорку, в следующую секунду он уже напрочь ее отметал. Неизменным оставался лишь страх. Он нерешительно подходил к дому, словно стараясь своей медлительностью оттянуть пугающую реальность, правдивость которой настойчиво чувствовал внутри.
Он остановился на крыльце. Тихо и медленно раскрыл входную дверь настежь. Маленьким ураганом Лиза рванулась к нему и обхватила ручонками его ноги.
– Мама ушла! Маму забрали!
Иван, пошатнувшись от едва не сбившего его с ног объятия дочери, отрешенно положил ладонь на ее подрагивающую голову и погладил мягкие волосы.
– Мама тебя любит, – вот все, что он сумел сказать, борясь с подступающими слезами.
Первые несколько минут вопросы еще роились у него в голове. Почему его жена? Почему не директор Лизиной школы? Не Борис, местный самозваный страж порядка? Не Николай, который был героем войны и не стеснялся крепких выражений относительно политики? Да, поначалу все казалось случайным и непроизвольным, но затем кусочки мозаики начали складываться во внезапно ясную картину. Правда, здесь школьным учителям места уже нет, но в госпиталях работа всем найдется, вслух повторяла ему Татьяна эхом из того далекого дня, когда она нашла его после войны. В госпиталях работа всем найдется. В госпиталях работа… В госпиталях… «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей,» – газетный заголовок вспыхнул перед глазами. …преступная деятельность…врачи-убийцы…повсеместно будут приниматься меры… Вместе с волосами на голове дыбом поднялись в памяти и недавние слухи о том, что все больницы подвергаются жесточайшей проверке, граничащей с травлей. Случайные разговоры, обрывки фраз – все обрушивало на голову мужчины молот оглушающего, сметающего с ног понимания. Он еще об этом не знал, но «дело врачей» уже обещало прогреметь по всей стране.
Ивана вывела из оцепенения тишина. Лиза больше не всхлипывала – она смотрела на него снизу вверх, по-прежнему обхватывая руками его ноги. А что, если заберут и меня? Мысль пронзила мужчину острым блеском цепкого взгляда дочери. Что тогда будет с Лизой? Одиночество и приют? Черта с два. Ни за что.
В конце концов, Иван решил не высовываться и притворить дураком – словно он понятия не имел, что произошло с его женой. Каждый шаг к дому председателя колхоза казался ему форсированным маршем. Следующая картинка в памяти – вот он уже стоит перед самим председателем, мышиного вида плюгавеньким мужичком. Он сидит за столом, а стол завален всяким барахлом. По бокам – два охранника меланхоличного вида.
– Ну, и в чем дело? – у мышиного мужичка оказался мышиный голос.
– Моя жена пропала. Татьяна.
– Жена? – фыркнула мышь. – Предательница. Заодно с убийцами. Даже не жди ее возвращения.
Один из охранников ухмыльнулся. Иван взглянул на трубку, изгибающуюся на столе, буквально символизирующем собой весь бюрократизм. Он знал, что мог бы схватить ее и вогнать в глаз, а затем и в мозг тщедушной особы, от которой зависели слишком многие жизни, и нерасторопные охранники не успели бы его остановить. Но что случилось бы потом с его дочерью? Нет, он не мог так рисковать. Он должен был прилежно играть свою роль, даже если это была роль покорного колхозного работника.
– Марш отсюда, – скомандовал товарищ председатель тоненьким голосом, безуспешно пытаясь придать словам вес. – И будь благодарным гражданином своей страны.
– Лизонька, Лиза. Мама не вернется.
– Я знаю, папа. Никто еще не возвращался.
Тягучие дни постепенно склеивались в месяцы. Людей забирали уже без предупреждения, иногда посреди ночи, иногда средь бела дня. Однако Иван был к этому готов. И он был не один.
Тот вечер тоже был совершенно обыкновенным. Иван смотрел, как читает его дочь – ему нравился ее сосредоточенный, заинтересованный вид. Неудивительно, что в своем классе она была лучшей. Мужчину отвлек звук приближающегося автомобиля. Он выглянул в окно, задаваясь вопросом, кому не повезло на этот раз, и в этот момент машина, печально известная Черная Маруся, или черный воронок, или как ее ни назови, остановилась напротив его крыльца.
– Лиза! – в горле пересохло. – Лиза, случилось наконец! Случилось…Быстро. Помни, что я тебе говорил.
Бах! Бах! Удары тяжелых кулаков пронеслись звуком через весь дом. Лиза открыла дверь.
– Где твой отец? – спросил хмурый мужчина, когда его взгляд наконец опустился до уровня глаз девочки.
Лиза молча уступила дорогу, приглашая войти, и повела обоих страшных гостей в глубь дома.
– Папа! Здесь двое мужчин, они пришли к тебе.
Иван вполне верно рассчитал, что, кто бы за ним не явился, им не пришло бы в голову сию минуту проверять, не прячется ли кто за открытой входной дверью, а потому он был в относительной безопасности. Никем не замеченный, он вышел из-за двери и, не медля ни секунды, подкрался к двоим мужчинам сзади. Ни единый звук не выдал его. Ноги в носках мягко скользнули по полу, тяжелые ботинки остались стоять за дверью. Шагнув между мужчин, Иван вытянул руки так, что сгибы локтей оказались позади их шей, и сжал их, подтягивая кулаки к собственной груди. Обе шеи словно сдавило в тисках. Вся мощь, спящая в Иване в обычные дни, сейчас пробудилась, наливая сталью медвежьи мышцы. Мужчина помедлил лишь мгновение.
– Подонки. Чертовы подонки!
Он позволил беспомощным врагам протолкнуть глоток воздуха в пересохшие горла, а затем сжал тиски до конца. Он даже не почувствовал сыпавшихся на него ударов, которые скоро ослабели. Мужчины обмякли, и, только убедившись, что они мертвы, Иван уложил их на пол и принялся судорожно обыскивать. Пистолеты. Хорошо. Ключи – бесполезно. Ключи от машины – прекрасно. Время было слишком ценно, чтобы его терять.
Иван судорожно надел ботинки в растерянности остановился между двумя мертвецами. Черная форма МГБ все еще выглядела устрашающе на светлом деревянном полу. Решившись, мужчина поднял их обоих так же, как и убил – сжимая шеи локтями. Попросив дочь выключить свет, он пинком распахнул дверь и спустился с крыльца – в темноте никто не разглядел бы никаких отклонений от нормы в этой картине. От колоссального напряжения по спине струился пот. От тяжести сводило мышцы. Иван пытался шагать, подволакивая ноги и держа убитых выше себя, словно это они уводили его, а не наоборот. В какой-то момент он едва не уронил одного из мертвецов, и только чудовищным усилием не дал телу упасть. Прижав его собой к машине, Иван сумел открыть дверь и впихнуть на заднее сиденье одного из мертвецов. Затем подтолкнул к проему дочь – легонько, но с виду небрежно. Так, словно ее тоже забирали вместе с ним. Затем ему пришлось действовать быстрее. Хромая, он нетерпеливо подошел к переднему пассажирскому сиденью и втолкнул туда второго мертвеца – мышцы взвыли от облегчения. Мужчина обошел машину, пряча лицо и пытаясь шагать как можно увереннее, сел на место водителя, и вот уже черный воронок, сливаясь с темнотой, отъехал от крыльца.
Немногие соседи, которые осмелились наблюдать эту сцену, видели лишь то, как Ивана, очевидно, вслед за женой, забирают агенты МГБ. Они видели только – или думали, что видели – что его вместе с дочерью вталкивают в машину, и что один из агентов садится на заднее сидение, а другой, тычком впихнув Ивана на переднее, садится за руль и уезжает, не включив фары. Это тоже не было удивительно. Власти не любили привлекать излишнее внимание к подобным ночным инцидентам. Сцена была слишком знакомой, чтобы у случайных наблюдателей был хоть один шанс воспроизвести ее неверно.
Ведя машину, Иван не мог перестать думать о дочери, сидящей позади рядом с трупом. Отворачивала ли она голову, стараясь не смотреть на мертвое тело? Или награждала его ударами своих злых маленьких кулачков?
Спустя несколько километров мужчина узнал местность и, остановившись, вышел из машины. Дочь мгновенно выскользнула на улицу вслед за ним.
– Сработало, папа. Сработало, – шепнула она охрипшим голоском.
– Да… Сработало. Нас спасла ночь.
Иван торопился. Он не рассказывал дочери о второй части плана на случай, если что-то пошло бы не так, но сейчас он чувствовал, что должен спешить. Мужчина огляделся. Вот он, камень странный формы, который он заприметил ранее. Он пнул землю носком ботинка, вырывая рукоятку лопаты. Этой лопатой он откидал землю с широкого листа фанеры, прикрывающего давно вырытую яму: на дне лежала канистра с топливом и воронка. Мало-помалу он с помощью воронки перелил топливо в бак машины, пока не заполнил его доверху. Лиза наблюдала за ним, широко раскрыв глаза. Иван усмехнулся.
– Не волнуйся, Лизонька. Папа обо всем подумал.
Иван засунул канистру с остатками топлива в багажник. Перспектива бежать, будучи вынужденным передвигаться без машины, на своих двоих, его совсем не вдохновляла.
Тела агентов показались ему тяжелее, чем раньше. Так вот, получается, что значит выражение «мертвый груз»? Иван скинул оба трупа в могилу, один поверх другого, швырнул вниз воронку и принялся закапывать яму лопата за лопатой. Земля медленно заполняла пустоту, укрывая свидетельства его преступления. Когда уровень земли в яме и вокруг нее почти сравнялся, Иван бросил вниз лопату и закопал ее руками, нагребая сверху оставшуюся землю.
Они ехали в темноте, настолько быстро, насколько было возможно. Ни один не произнес ни слова. Так прошел час, может быть, даже больше. Вперед показалась развилка дороги. Черт возьми. Ивана прошиб пот. Куда дальше? В стороне от дороги он разглядел небольшую покосившуюся лачужку, в окнах которой горел тусклый свет. Мужчина остановил машину на обочине и прошел к дому мимо огорода – судя по его состоянию, за ним едва ли кто-то ухаживал. Иван прихватил с собой черно-красную фуражку одного из убитых, и теперь, надевая ее, был благодарен судьбе за внезапную идею. Кители, однако, оказались слишком малы для его мощного тела, а потому их пришлось оставить на хозяевах, придавленных теперь весом могильной земли.
Мужчина забарабанил в дверь и вскоре услышал движение в глубине дома. В дверном проеме показалась старуха – точь-в-точь ведьма из старых сказок: сгорбленная, но вовсе не хрупкая, коренастая, с огромной бородавкой, из которой рос толстый волос, и с выцветшим красным платком на голове. Практически пустая комната, освещаемая лишь огоньком дрожащей свечи, гнетуще пахла нищетой.
– Чего тебе надо? – неожиданно резко, по-вороньи, каркнула старуха. – За сыном моим явился? Или за мужем? Так их уж и нет давно, еще на войне померли! И девиц здесь для тебя тоже нет, так что проваливай!
– Я еду от Министерства Госбезопасности с проверкой к финской границе. На дороге нет ни знаков, ни указателей. В какую сторону мне нужно? Отвечай быстро.
Иван изо всех сил старался придать голосу побольше равнодушной уверенности, но старуха вдруг проницательно прищурила глаза.
– Меня не обманешь, голубчик, ни из какого ты не из министерства. Уж этих-то я за версту чую. Зачем тебе надобно к границе? – старческий голос возвысился на тон и зазвенел торжествующим злорадством. – Сбежать захотел, а? Спрятаться? Пошел прочь, преступник! Убийца, вор! Иди и ответь за свои поступки, а не то я сама на тебя донесу!
– Пожалуйста, бабушка… Помогите…
– Ишь, какой хитрый выискался! С чего мне тебе помогать? У меня и муж, и сын умерли, и что-то никто мне не помог, а ты чем лучше?
Иван тупо пялился на ее раскрывающийся рот, слушая звенящую пустоту в голове. Черт возьми. Почему, почему? Не было никакого смысла успокаивать озлобленную старуху, возомнившую, что она творит Бог знает какое возмездие за смерть своей семьи. Но и назад пути уже не было. Если его поймают – то расстреляют на месте, а о том, что случится с дочерью, мужчина не могу и подумать. Проклятье, ну за что? За что ему именно эта чертова старуха?
Иван наконец решился. Туман в голове прояснился. Если он хочет спасти свою дочь, ему остается только один выход. Резким движением мужчина протянул обе руки к старухе и схватил ее тонкую куриную шею. Выпученные глаза уставились на него со всей злостью и ненавистью, которые это жалкое создание копило годами. Отказываясь покориться судьбе, она начала-было пинаться, однако все слабее и слабее, пока, наконец, не обмякла в руках Ивана. Он осторожно убрал руки. О, осторожность снова стала его второй, а то и первой натурой. Душа старуху, он позаботился о том, чтобы не вдавливать кончики пальцев в ее кожу, создавая лишь равномерное сжатие нижними частями ладоней. Никаких следов. Даже если он все-таки оставил слабый синяк вокруг шеи, никто ничего не заподозрит о его истинной сущности – скорее всего, синяк просто примут за очередное грязное пятно на немытом теле или за лишай. Что до причины смерти, то у кого поднимется ленивая рука назначить расследование, найдя мертвую старуху, явно доживавшую свой век, в собственном доме? Может быть, дряхлое сердце просто устало работать.
Закрывая хлипкую дверь, Иван взглянул на небо – оно было усеяно звездами, но, прежде молчаливое, теперь оно говорило с ним. Его дед, купец, проведший большую часть своей жизни в море, научил его отца азам ориентирования по звездам, а отец, в свою очередь, научил Ивана. Теперь это знание пробуждалось после долгого сна и шептало, казалось, давно забытые истины. И если Большая Медведица – там, а Полярная звезда – вон там…Все еще не совсем уверенный, Иван интуитивно решил на развилку повернуть вправо.
– Тебе сказали дорогу, папа?
– Да, Лизонька, да. Сказали. Пожилая бабушка сказала, куда нам с тобой ехать. Не знаю…Не знаю, что бы мы без нее делали.
Собственный голос показался мужчине чужим. Пусть. Все лучше, чем правда.
Иван пытался сосредоточиться исключительно на дороге, но не мог выкинуть из головы назойливые мысли. Как это нередко случается, семя отчаяния дало росток подозрений и недоверия. Почему его жена не ушла из больницы, как только поползли слухи о расследованиях, связанных с врачами? Многие ее подруги ушли, и теперь были в относительной безопасности, но почему не Татьяна? Если она знала о происходящем, почему не бросила опасное дело? Была ли она его частью? Иван поймал себя на нервной усмешке и мысли, что мог бы ожидать от нее чего угодно. В конце концов, эта женщина еще на войне пообещала найти его – и нашла. Как – неизвестно, но нашла. И с чем была связана эта вспышка страсти тогда, в госпитале? Мужчина пытался найти этому объяснение. Слаженное действие механических устройств и работа с машинами научили его простому закону: если есть следствие, значит, где-то должна быть и причина. Однако сейчас причина упорно ускользала от него, заставляя теряться в догадках, от вполне обоснованных от откровенно бредовых. И почему люди из МГБ пришли за ним, если только они не полагали, что жена раскрыла ему какую-то важную информацию, которой они стремились завладеть? Или же то было простое совпадение? Кто знает, может, его все равно забрали бы рано или поздно. Его счастье, что удача улыбнулась ему, отвесив хлесткую пощечину в виде потери жены, и он был подготовлен ко всему остальному. Но чем он мог не угодить властям?
Ему вспомнился один из спокойных вечеров, когда никто не стрелял над ухом и казалось, что война скоро закончится. Солдаты, расхоложенные внезапным отдыхом, валяли дурака. Интереса ради они пытались поднять громадный камень, на который наткнулись неподалеку от лагеря, но никто в этом не преуспел.
– Спорю на что угодно, уж Иван-то наверняка поднимет, – сказал один.
– Черта с два, – возразил другой.
Заметив Ивана, бродящего неподалеку, первый солдат подозвал его и под скрытые усмешки товарищей заявил:
– Старшина хочет, чтобы ты перетащил эту каменюгу на десять метров в сторону. Тут будет полевая кухня.
– Что за черт? Кухню можно разбить где угодно.
– Приказ есть приказ.
Иван досадливо поморщился и сбросил с плеча на землю ружье. Затем он обхватил сильными руками глыбу, нашел удобные выемки под пальцы и, поднапрягшись и крякнув от усилий, поднял камень. Двадцать коротких шагов дались ему нелегко, но он все же тяжело опустил ношу только тогда, когда, по ощущениям, прошел указанные метры. Отряхивая гимнастерку, он неприязненно обернулся к товарищам. Толпа за спиной взорвалась одобрительными криками.
– Вот так-то!
– Хорош молодец!
– Отдавайте деньги, дурачье! Это вас отучит сомневаться в Иване!
– С какой это стати – деньги? Нас надули!
– Надули? Ну так идите, попробуйте сами поднять!
Выкрики переросли в потасовку. Наконец, Ивану это надоело и он повысил голос, чтобы перекричать остальных.
– Даже я больше не сумею поднять этот камень, так что хватит спорить!
Он сделал притворную попытку поднять глыбу.
– Видите? Сначала я мог, а теперь не могу. Диалектический материализм во всей красе. Кончайте балаган.
Старшина, привлеченный общим шумом и стоявший неподалеку, услышал его слова.
– Посмотрите-ка, товарищи, – едко произнес он. – Диалектический материализм, вот так штука! Тупой булыжник сказал свое веское слово, а?
Иван размышлял, потеряв осознание того, насколько давно это все произошло. Те, кто проиграл деньги – хотели ли они отомстить? А старшина, довольно скоро проявивший полное незнание учения, господствовавшего в стране – хотел ли он отомстить подчиненному, козырявшему, по его мнению, своей неподобающей образованностью? В конце концов, мужчина пришел к выводу, что, кто бы ни сдал его властям, он не сможет найти виноватого.
Как долго он был поглощен своими мыслями? Иван вынырнул из раздумий только при виде блокпоста финской границы впереди. И как они умудрились не попасться раньше? Теперь уж он скоро покинет Россию. Несмотря ни на что, он любил эту страну: ее музыку, ее язык, ее запахи, простор и людей – но именно от людей он сейчас и бежал.
Черт возьми! Ну что там еще? Мужчина неосознанно нашарил ладонью прихваченные пистолеты. Он отнял их у мертвецов – казалось, это было безумно давно. Иван поехал медленнее, осознавая, что рано или поздно ему все равно придется приблизиться к границе. А значит, и к солдатам, дежурившим у поста, к которому его вынесла дорога. Пограничники, одетые в темные шинели, попеременно разглядывали его машину в бинокли.
– Лиза, – хрипло заговорил Иван, повернувшись к дочери. – Лиза, я должен был спрятать тебя, но теперь уже поздно. Открой окно и старайся не выглядеть напуганной. Ты – дочь важного человека сейчас, поняла? Веди себя соответственно. Тебе нечего бояться.
– В чем дело, товарищ?
Один из пограничников, неслышно подойдя к машине, склонился к окну со стороны Ивана и хмуро разглядывал его фуражку в ожидании ответа. Черный козырек, красный околыш, звезда. Все как положено. Ивана волновало только одна мысль: сильно ли заметно, что фуражка ему мала? Мужчина не мог выдавить ни слова. Пограничник кивнул на Лизу.
– Кто девчонка?
– Моя дочь, – с радостью Иван обнаружил способность говорить. – Да. Она больна, и нам нужно добраться до больницы…в Финляндии.
Мысленно он тут же укорил себя за такую непродуманную ложь.
– Да уж, конечно, – скептически хмыкнул караульный и мотнул головой в сторону, откуда приехал Иван. – И что же не так с больницами тут?
Разговор затягивался, и другие пограничники направились к машине, желая разобраться, в чем дело. Давай же, сейчас, твердил себе Иван, не в силах двинуться с места. Кто он такой? Загнанное в угол животное или обыкновенный убийца? Война для него не закончилась. Он убил ту немецкую девчонку, молившую его о защите, чей призрак не давал ему свести счеты с совестью, и точно так же он убил чертову старуху, чтобы спасти себя и свою дочь. И, казалось, как бы не сокрушала его необходимость убийства, тяжесть преступления прижимала его к земле еще сильнее. Это походило на проклятие. И как ему теперь заработать искупление? На мгновение у мужчины мелькнула мысль распахнуть дверь машины и бежать, чтобы солдатам пришлось его застрелить. Как и много раз до этого, его остановило только одно: что тогда случится с Лизой, его маленькой Лизой?
Иван застрелил пограничника в тот самый момент, когда он смотрел на подходящих товарищей поверх машины, поигрывая сигаретой в пальцах. Лиза издала высокий крик и инстинктивно пригнулась: сквозь открытое окно с ее стороны Иван несколько раз выстрелил в группу солдат. Естественно, он не ожидал всерьез ранить или убить кого-то, но на несколько секунд солдаты растерялись, и это было как раз то, чего добивался мужчина. Он вжал педаль в пол – мотор резко и глухо заворчал, и машина понеслась вперед. Иван резко повернул руль и съехал с дороги, изо всех сил стараясь сделать преследование нелегким. На уровне столба, отмечающего границу, по бездорожной части тянулся сетчатый забор. Мужчина решительно гнал вперед. Только перед самым столкновением он пригнулся, наклонившись в сторону и закрыв собой дочь. Толчок заставил их обоих подлететь и тяжело шлепнуться обратно на сиденья. Секция не слишком крепкого забора прогрохотала по крыше и упала позади. Получилось. О, нет, Ивану уже не хотелось умирать. Конечно, когда-нибудь наступит день расплаты за убийства, которые преследовали его до сих пор, но не сегодня. Нет, не сегодня. За смерть пограничника и владельцев двух пистолетов, лежащих у него на коленях, он теперь чувствовал не больше вины, чем за немцев, павших в военных боях от его пуль.
Через несколько километров впереди показался охранный пост. Иван остановил машину. Она свое отжила – задняя шина была проколота и вихляла, обещая совсем недолгое продолжение поездки, если таковое последует. Солдаты приближались неспешно – они уже научились распознавать беглецов, и вид потрепанных, явно побывавших в серьезной передряге машин стал привычным явлением на финской стороне границы. Шинели окружили машину, но Ивану было уже все равно. Все, что было в его силах, он честно сделал. Один из пограничников, настроенный особенно благодушно, заговорил на ломаном русском.
– Ты – кто? Почему здесь? – он указал на фуражку и затем добавил: – Кто девочка?
– Дочь, это моя дочь, – Иван, не замечая, смотрел на солдат почти умоляюще. Те одобрительно переглянулись, когда собеседник Ивана перевел им его ответ.
Медленно, пытаясь подобрать слова и отчаянно жестикулируя, когда это не получалось, Иван сумел рассказать, что с ними произошло. К его удивлению, это вымотало его так, словно он только что пережил все заново.
– Радость? – неуклюже спросил пограничник, похлопывая мужчину по плечу. – Покидать Россия – радость, легко.
– Нет, – медленно проговорил Иван, сжав пальцы на руле, и его взгляд потемнел. – Нет. Покидать родную страну – не радость и не легко. Я всегда буду русским, и моя дочь всегда будет русской.
Его тяжелый, напряженный голос явно смутил финна, но тот все-таки постарался выправить ситуацию.
– Что делать в Финляндия?
– Я буду фермером. Или механиком.
– А-а-а, хорошо, такие люди хорошо. Нужные, – еще один одобрительный взгляд на Ивана. – Руки большие. Сильный. Будешь хороший фермер. Как звать? Скажи имя.
– Иван.
– Много русские – Иван.
– Что ж, тогда… – мужчина задумался, но вскоре поднял голову, решительно встречая взгляд солдата. – Почти все, кого я знаю, зовут меня Иван-силач.
*Ferry Building – дословно с англ. «паромный терминал».
**Эта история записана со слов Мюррея Бенто, в свое время оказавшегося в левой половине линии. После войны он присоединился к торговому флоту. Когда корабль входил в гавань, он нередко катался на велосипеде, взятом напрокат в фирме Francisco Wheelman – в этом клубе с ним и познакомился автор данного рассказа.