Гл. 10 Свидание через дверную щель. Шаги по земле

    
   Здороваясь и прощаясь на пути следования со станциями, разъездами и городами:  Петропавловском, курортом Боровое и Кокчетавом, мы с Леной, наконец, добрались до Акмолинска, где и заночевали, поскольку время уже перевалило за полночь.  Не было никакого смысла  ехать дальше до посёлка Малиновки на 26-ю точку, на которой находилось 17-ое отделение карлага –  принудительного и охраняемого пристанища моей матери, ограждённого несколькими рядами колючей проволоки.  Да и транспорта в это время суток вряд ли можно было найти.
   Ночлег нам любезно предложил один из местных казахов  по имени Санжар, познакомившийся с нами в вагоне поезда. 
    Его дом из самана с земляной крышей находился недалеко от вокзала, и мы быстро добрались до его домашнего очага. Дверь открыла хозяйка и, впустив нас, засуетилась, стараясь достойно встретить гостей, о которых ей что-то по-казахски сказал Санжар.  Гостеприимство у казахов с испокон века считалось делом чести и благородства, и хозяева выставили нам на поздний ужин всё, что было у них из продовольственных запасов.  Нас усадили на ковер, покрывающий  земляной пол, и подали глиняные пиалы с национальным казахским блюдом бешбармаком. Это крепкий бульон с большими кусками баранины, который едят с круглыми тонкими пшеничными лепешками. На десерт вместо чая, которого в семье Санжара не оказалось, нас угостили шубатом, напитком похожим на кумыс, но не из кобыльего молока, а из верблюжьего.
      Зная, что Лена и я не муж с женой, Санжар, предоставил нам  раздельные спальные места и предупредил о том, что утром разбудит, чтобы мы не опоздали на автобус, который только один раз в сутки возит на работу сотрудников 26-ой точки, живущих в Акмолинске.
– Мой родственник работает шофёром на автобусе и обязательно отвезет вас,– заверил он.
    Утром, оставив свой чемодан у Санжара, мы с Леной продолжили намеченный путь.
    Автобус оказался стареньким, и пассажиров в нём было немного. Одна из пассажирок возможно узнала Елену и поздоровалась с ней, но посмотрев на её военную форму без погон, удивленно пожав плечами, задавать вопросы ей не стала.
     Я сел на передние сиденья и пригласил к себе свою спутницу, которая знала эти края и могла мне о них  кое-что рассказать.
   В этот весенний майский утренний час казахстанская степь по своему была красивой. Большим ковром  степные тюльпаны, разбуженные первыми лучами солнца, раскрыли свои ярко-красные бутоны и повернули их к источнику света.  Кое-где на нашем пути поблескивали своей гладью  небольшие озера, отражая, как в зеркале, лазурное чистое небо, в котором парил орёл, высматривая с высоты полёта свою очередную беззащитную добычу.
 – Природа не зря весной осыпает казахстанскую степь тюльпанами,– вдруг произнесла Елена, – это цветник на могилах наших безвинно осуждённых людей, которые замучены в  концлагерях и закопаны в общих могилах без крестов и без памятных надгробий, как и моя мама.  Весь Казахстан, с добрым и отзывчивым народом – казахами, превращён в громадный карлаг НКВД   такой, как «АЛЖИР», куда мы с тобой сейчас едем. Туда, где прошли мои детские годы. Вон видишь,– показала она пальцем на  небо,– беркут ищет новую жертву для удовлетворения своих животных потребностей.  Может и мы родились и живём для того, чтобы удовлетворять чьи-то амбиции? – спросила Лена и посмотрела серьёзно на меня.
– Не рисуй нашу жизнь темными красками, это не так,–возразил я ей,– хотя доля правды в твоих словах есть. Придет время и на  месте карлага люди возведут памятник невинным жертвам-женщинам, которые здесь отбывали свой тюремный незаслуженный срок и гибли от невыносимых условий лагерной жизни.  И твоей погибшей матери и  моей, у которой отняли свободу за то, что она не поддержала клевету на своего мужа, будет этот памятник честью, стойкостью и славой.  А рядом с памятником жертвам политических репрессий может быть вырастит новый красивый цветущий город, вместо сегодняшнего, провинциального прославленного ссылками, Акмолинска. 
    Автобус остановился, и водитель громко объявил: «Центральная Малиновка, 26-ая трудовая точка». 
    Выйдя из автобуса, мы направились по аллеи, окружённой с обеих сторон деревьями  в административное здание, на которое указала Елена.
– Мы идём по тополиной аллее, созданной в голой солончаковой степи нежными руками заключенных женщин,– объяснила она,– и всё здесь создано ими.  Ты имеешь представление, как делают саманные блоки для строительства домов,– вдруг спросила Лена и, не получив моего ответа, продолжала,– на глинистой земле вскапывают вручную на глубину в один штык большой лопаты круг размером диаметра 10-15 метров.  Сверху этот круг обсыпают мякиной из соломы или камыша, заливают водой и начинают месить голыми женскими ногами заключенных до тех пор, пока мякина не перемешается с глинозёмом. Затем салазки формой из четырех отделений саманных блоков, изготовленных из досок с плоским дном, подвозят к кругу, набивают  глинозёмом,  и вдвоём за лямку тянут по земле эти салазки за 50-100 метров, где переворачивают и поднимают форму, как детские куличи из песка.  Получается четыре самана, которые сохнут на солнце до готовности.  Если представить себе, что работа производится под казахстанским степным солнцем при температуре воздуха более 35 градусов по Цельсию, обессиленными от голодного лагерного пайка женщинами, то становится непонятным, как они выживали. И не только голод, но и достаток питьевой воды тоже становился проблемой при изготовлении самана.  Частично от голода и жажды женщин спасали местные жители казахи, которые приносили им в бутылках воду и в тряпках хлебные лепешки, бросая их через головы конвоя.
    Лена замолчала и смахнула слезу со своей щеки.
В административном здании нас встретил заместитель начальника лагеря Мишин, который узнал Лену и сообщил, что его шеф, Баринов Сергей Васильевич, в настоящее время находится в Управлении карлага в Долинке и вернется во второй половине дня.
– Разрешать свидания кого-либо с заключенными я не уполномочен, тем более, что Носова Анна серьёзно больна и находится в лазарете на территории охраняемой зоны лагеря,– заявил он, давая понять, что беседа с нами закончена.
   На мой вопрос, чем больна Анна Носова и когда заболела, Мишин категорически отвечать отказался и попросил нас покинуть здание администрации до приезда  майора Баринова.
    – Пойдём, посидим у озера, оно здесь рядом,– предложила Елена.  Солнце тем временем поднялось высоко, и его горячие лучи становились более ощутимы. С озера, заросшего со всех сторон камышом, дул  прохладный ветерок и слабо покачивал лодку, которую мы обнаружили на берегу и в ожидании Баринова залезли в неё.
– Камыш, растущий вокруг этого озера, и второго озера, которое находится внутри зоны, обеспечивает отопление всех лагерных бараков в холодные, морозные вьюжные зимы и ценится здесь как хлеб в годы войны,– продолжила Лена рассказывать мне об особенностях лагерного  быта. Камыш косили серпами и косами летом, и зимой.
    Заготовка для нужд отопления в зимние месяцы  оплатилась многим заключенным женщинам  ценою жизни. Сколько их погибло, никто не считал. 
– Ау! Ау! – услышали мы детский голос за стеной сухого камыша. Нас искала девочка, которая, наконец, увидела меня и закричала: «Дядя солдат,  приехал Сергей Васильевич и ждёт вас в своём кабинете. Меня послали вас позвать».
    Кабинет Баринова на втором этаже здания был на удивление маленьким. Кроме письменного стола, полдюжины жестких стульев и небольшого шкафа для документов,  никакой другой мебели не было.
   На столе стояли чернильница, календарь и телефон. Над головой хозяина кабинета висел портрет Сталина,  а на противоположной стороне, в простенке между двух небольших окон, портрет Дзержинского.
     Баринов встретил нас дружелюбно, но попросил меня выйти минут на десять из кабинета и оставить его наедине с Леной для личной беседы.
      Когда после Елены я вошёл в кабинет, он уже знал кто я, к кому на свидание приехал и почему моя фамилия Сорокин, а не Носов.
– Присаживайся, солдат. Мне Иванова кое-что о тебе рассказала, а потому вопросов к тебе, кто ты, у меня нет,– сказал он и продолжил: «Теперь, что касается твоей матери Анны Васильевны Носовой.  Восьмилетний срок её заключения нахождения непосредственно в охраняемой зоне закончился в конце декабря прошлого года, но  я получил директиву из центра НКВД, в которой мне предписывается задержать освобождение  до второго квартала 1946 года всех женщин, срок заключения которых уже истёк, но остается ещё десять лет ссылки в специальных районах страны. К этой группе относится и твоя мать. Я не боюсь сказать тебе, солдат, что не согласен со многими репрессивными актами, которые мне надлежит выполнять, как начальнику карлага»,– откровенно заявил Сергей Васильевич Баринов.
– Чем больна моя мама? – переключаясь на главную тему, спросил я его.
– Заготавливая камыш, она серпом сильно поранила ногу, но  ей вовремя не была оказана помощь, что послужило серьёзным осложнением - заражением крови.
– Товарищ майор, я срочно хочу её видеть и прошу вашего распоряжения на вход в зону и в лазарет.
– Не спеши, солдат, у неё вчера была очень высокая температура, и она теряла сознание.  Я был в Долинке и привез пенициллин для инъекций. Мне только что звонила по телефону  медсестра из лазарета Рахиль Осипова и сообщила, что первый укол ей уже сделали.
 Она знает, что ты приедешь?– неожиданно спросил Баринов.
– Нет, не знает,– ответил я, не понимая, зачем он спрашивает меня об этом.
 – Тогда, солдат, вот, что я думаю. Свидание необходимо отменить, иначе оно может стать трагическим, принимая во внимание теперешнее состояние больной.
– Как отменить? – возмутился я,– восемь лет я не видел свою мать и боялся, что уже никогда её не увижу.  Ехал почти через всю Россию, чтобы с ней встретиться, а теперь, когда она так близко и лишь колючая проволока разделяет нас, вы предлагаете отменить свидание…
– Совсем не так,– прервал моё возмущение Сергей Васильевич,– ты увидишь её, а она тебя нет.  Я дам разрешение на вход в зону и лазарет, там ты её увидишь, но не сможешь подойти и поговорить. Она не догадывается о твоём приезде и пока больна не узнает, что ты приезжал.
    Я вынужден был дать Баринову согласие и слово, что не нарушу условий свидания и через полчаса в сопровождении конвоира и медсестры Рахиль очутился в лагерном лазарете.
      Конвоир ушёл, а Рахиль рассказала о том, что Анюте, так она называла мою мать, после инъекции пенициллином стало чуточку легче,  но положение остаётся ещё тяжелым и, конечно, встреча со мной может усложнить течение болезни.
  – Дверь в палату, где лежит больная, я оставлю немного приоткрытой, но так, чтобы ты увидел её, а она не смогла видеть щель в двери,– пояснила медсестра свои действия,– только не больше пяти минут я буду стоять около Анюты  и следить, чтобы она не повернула голову к двери.,– добавила Рахиль.
    Через щель двери я увидел железную койку и постель, на которой лежала женщина с седыми волосами и закрытыми глазами, и не сразу узнал в ней свою мать. Рахиль нагнулась над ней, поправляя серенькое одеяльце, и что-то тихо спросила её.     Женщина повернула к медсестре голову, и открыла глаза; я увидел на шее слева под подбородком большую темную родинку и сразу узнал по ней свою маму.
    Помню, в детстве, нажимая указательным пальцем на эту родинку, спрашивал:  -Мама, а зачем у тебя здесь такая большая родинка?
   "Вот теперь эта родинка пригодилась,"– подумал я и услышал, как больная вдруг тихо произнесла: « Рахиль, ко мне никто не приезжал, пока я лежу в лазарете? –  и получив ответ, что никто не приезжал,  с сожалением продолжила,– значит, мне почудилось или приснилось, что ко мне сын приехал и хотел видеть меня, а ему не разрешили…
– Природа наделила всех матерей чувством ощущения близости своих детей,– мелькнула мысль в моей голове и лицо матери в дверной щели стало расплываться от навернувшихся в моих глазах слёз.  Я отвел взгляд от щели и осторожно закрыл дверь больничной палаты.
      Выйдя из зоны, попрощавшись с Еленой, которой Баринов предложил работу в Малиновке в качестве вольнонаёмной, я в тот же день покинул 26-ю точку и «АЛЖИР».  Дальше мой путь лежал через Акмолинск в Киев, куда имел направление на учёбу в танковое техническое военное училище.