1.
В этом университете форма выдержана в единой цветовой гамме – бежево-коричневой. Нейтральные цвета, не приятные, но и не отталкивающие, довольно гармонично подходящие каждому человеку вне зависимости от цвета кожи, глаз и волос. Это очень важный момент в том случае, если университетская форма обязательна и является единой для всех учащихся.
Некоторые называют этот оттенок охрой, некоторые при дурном освещении грешат на болотно-коричневый, но на свету сразу становится понятно, какой цвет взят за основу.
Песочный.
И они все – тысяча ничего не значащих песчинок.
____________________
Шелия смотрит в зеркало взглядом таким тяжёлым, что кажется, ещё немного, и стекло, не выдержав столь пристального внимания, разлетится на части.
Титании форма нравится. Она вертится у зеркала рядом, разглядывая все достоинства и недостатки – клетчатая тёмно-бежевая юбка на ладонь выше колена смотрится довольно изящно, особенно с заправленной рубашкой и застёгнутым пиджаком. На самом пиджаке – тесёмка, окаймление по краям, и цвет у этой каймы непонятный, грязно-лиловый (серо-буро-пошкарябанный, сказала бы Шелия, не будь она так раздражена); на левой стороне, аккурат на груди – нашивка с гербом университета. Белая рубашка должна быть застёгнута, красный бант – повязан на манер галстука. И колготки, куда без них, капроновые, телесного цвета колготки очень подходят к чёрным туфлям с отвратительно круглым носком.
– И я правда хотела поступить вот сюда? – спрашивает Шелия сама у себя, опуская глаза. Ни радости оттого, что при прилежании и хорошей учёбе она будет получать стипендию, ни гордости – ведь она поступила на бюджетное место! – Шелия смотрит на бант, затянутый вокруг шеи, и не испытывает ни-че-го. – Ах да, я же вообще ничего не хотела.
Титания качает головой, но не говорит ничего. Её неодобрение, если таковое и имеется, остаётся молчаливым.
____________________
В женском студенческом общежитии, которое находится в пятистах метрах от основного учебного корпуса, всё цивильно настолько, что хочется блевануть. Фикусы в кадках, сверкающий пол, тепло улыбающаяся вахтёрша неопределённо-средних лет, чистая лестница и двери лифта, на которых нет ни единой царапины. Шелии кажется, будто она в пятизвёздочном отеле, потому что в самом лифте тоже всё сверкает, а пока они поднимаются на пятый с половиной этаж – в блок 4/5, если быть точнее – у неё медленно начинает развиваться клаустрофобия. Титания, однако, не прекращает улыбаться, но вот выглядит её улыбка почему-то натянутой и примёрзшей к губам; она не сводит с подруги обеспокоенного взгляда, пока та, медленно сатанея, мечтает разбежаться и пробить лбом стену.
У Шелии приступы паники и идиотизма, не иначе. Стены давят на неё и сужаются, колени трясутся, а ладони потеют. Шелия поступила в университет в абсолютно чужом городе за тысячи километров от места, где она родилась, Шелия вроде бы сбежала от всего, от чего так хотела скрыться, но…
Но вот радости это не приносит ничуть.
Она оттягивает бант указательным пальцем, и ей кажется, будто она задыхается.
Комендант вручает им ключи от комнаты – там, помимо самих Шелии и Титании, уже год как живёт второкурсница, учащаяся на факультете медиа, коммуникаций и дизайна – и желает им удачного начала учебного года.
Шелия смеётся.
____________________
Выбралась из капкана – попала в петлю.
– Я Эгле, и я интроверт, – отзываются со второго этажа кровати, и первое, что видят Шелия и Титания – это копну встрёпанных золотистых волос.
Эгле оказывается миловидной и миниатюрной. Встрёпанная немного, уставшая, в длинной серой пайте с огромным карманом на животе, со взглядом лукавым, вроде потухшим, а вроде и искрящимся, она свешивает ноги и смотрит на вошедших не то чтобы с интересом, но со здоровым любопытством точно.
Комната – такая же тошнотворно идеальная, как и всё остальное вокруг. Светло-бежевые стены, голые шкафы на тон темнее, линолеум, шкаф-купе, одна кровать у окна, и вторая, в два этажа, у стены – полки, два письменных стола и один обеденный, а ещё – холодильник ближе к двери. Комната не слишком большая, но вместительная; и – совершенно пустая. Неприветливая. Неуютная.
Шелия ёжится.
– Я дома?.. – тянет она с сомнением.
Бант на шее расслаблять уже больше некуда.
2.
Главный корпус университета огромный, но неожиданно бестолковый – самая презентабельная центральная лестница ведёт в актовый зал, который сам по себе больше не ведёт никуда; лифты подчиняются каким-то своим особым законам, аудитории перепутаны и перемешаны, и, руководствуясь логикой, новички забредали куда-то абсолютно в другие стороны, начиная понимать, что единственный способ начать ориентироваться в здании – просто запомнить, где какая аудитория находится. Некоторые лестницы были закрыты, некоторые никуда не вели, чтобы попасть в пару аудиторий, надо было совершить абсолютно нелогичные переходы из одного корпуса в другой, потому что все другие пути были отрезаны; Большая Химическая и Большая Физическая аудитории на десятом этаже выглядели абсолютно одинаково, но находились с разных сторон и не имели на своих дверях даже табличек, и чтобы узнать, туда ли ты забрёл, приходилось заглядывать и орать, та ли это вообще пара.
Не вязался главный корпус со всем остальным – с такими преувеличенно идеальным аллеями, на кустах в которых не торчало ни одного лишнего листика; с выложенными камнем дорогами, которые вели будто бы в рай перфекциониста, со студентами в форме песочного цвета, такими отутюженными, идеальными и одинаковыми.
– Даже мой цвет волос тускнеет из-за этого всего, – бурчит Шелия устало, разваливаясь на парте и вытягивая вперёд руки – вместо того, чтобы спать, она всю ночь играла в видеоигры, о чём если и жалела, то только потому, что сидела за первым столом аккурат у кафедры.
– Не выдумывай, – фыркнула Титания. – Ты как была рыжая, так и осталась.
Ярко-рыжая, хочется крикнуть Шелии, я была ярко-рыжая, а сейчас…
Тускло-рыжий цвет съедающей петли дверей ржавчины.
Грязно-рыжий цвет размокших в луже листьев.
Неприятный и неприглядный цвет мокрого песка.
____________________
Ей всегда говорили – университет поможет вам сформировать своё собственное мнение.
Ей всегда говорили – университет создан для того, чтобы вы смогли научиться отстаивать свою точку зрения.
Ей всегда говорили – университет для того и нужен, чтобы научить людей мыслить и анализировать.
Ей врали.
____________________
Первостепенное для студентов дело – учиться. Исправно посещать лекции, писать конспекты аккуратным бисерным почерком, выполнять домашние задания вовремя и смотреть преподавателю в рот, когда он говорит. Переспрашивать несколько раз даже то, что ты и так прекрасно понял, говорить только то, что от тебя хотят услышать, ни в коем случае не уходя в сторону от темы и не высказывая личного мнения, а только повторяя то, что тебе когда-то сказал преподаватель.
Первостепенное дело человека – бояться всю свою сознательную жизнь.
Бояться потому, что именно этому его и научили.
____________________
У Шелии почерк размашистый и непонятный, тетради в бог знает каком состоянии, учебников в библиотеке она даже не брала, а к заданиям готовится от силы пять минут, пока у неё хватает на это терпения. Ей не интересно всё то, чему их учат, то, что им рассказывают.
Шелии ничего не интересно и ничего не хочется. Она прогуливает лекции и пропускает семинары, не делает домашние задания и не делает вообще ничего. Её могут отчислить, она в курсе, и, наверное, она даже немного рада этому.
Шелии не хочется «как все», но как ей хочется – она понятия не имеет.
Чтобы взять себя в руки, надо понять, где заканчивается это её равнодушие к самой себе.
____________________
– В чём смысл жизни? Зачем люди живут? Однажды кто-то спросил у меня это, и я избил его до полусмерти, – светловолосый парень, сидящий на широком подоконнике за лестницей на десятом этаже, даже не поворачивается, услышав её шаги.
– Это моё место, философ чёртов, – говорит Шелия мрачно. – Свали.
– Оно не подписано, – уткнулся в окно так, будто его туда глазами приклеили. Светловолосый, в джинсах и выпущенной рубашке, чуть мятой по краям, с галстуком, который развязан и просто свободно свисает по обе стороны. – Я могу подвинуться, но это максимум, чего ты от меня дождёшься.
– Прости, забыла подписать, не думала, что какие-то придурки тут сидеть будут, – голос Шелии источает яд, но когда парень подтягивает ноги, освобождая место, она всё-таки садится.
Подоконник широкий, за лестницей никого не видно, да и ходят тут достаточно редко, чтобы можно было всю пару просидеть, не боясь, что тебя обнаружат. А из окна вид действительно красивый – кажется, будто весь город видно, хотя город на самом деле куда больше, чем кажется. Шелия подтягивает ноги к груди и украдкой бросает взгляд на парня. Губы у него пухлые, почти девичьи, и ресницы тоже длинные, да и само лицо круглое, но несмотря на все эти черты перепутать его с девушкой более чем невозможно. И взгляд у него властный, внимательный и смешливый одновременно, и когда Шелия проговаривает это про себя, то до неё доходит, что её разглядывание из-под ресниц заметили.
– Чего тебе? – бурчит она неприветливо.
– Это я должен спросить, – парень усмехается.
До конца пары они сидят и смотрят в окно, не произнося ни звука.
____________________
На двери лифта обнаруживается косая и неаккуратная надпись чёрным маркером: «Идёт ремонт», и Шелии, чертыхаясь, приходится ползти на пятый с половиной этаж пешком.
На улице пахнет краской.
Весна.
____________________
– Неужели учишься? – Эгле залезает на кровать и опирается на спину локтями; Шелия морщится, но не отодвигается.
– Да щаз, – фыркает. – Ищу одну фразу. Что-то там… как же… «В чём смысл жизни? Зачем люди живут? Однажды кто-то спросил у меня это, и я избил его до полусмерти». Кажется, так она звучала.
– Ну ты же её помнишь, зачем её искать? – Эгле будто издевается, а может, и не будто, и тон у неё хитрый и почти весёлый.
– Я хочу узнать, откуда она, – Шелия раздражённо клацает мышкой. – Но у нас опять перебои с интернетом.
– Торрент выключи, и не будет тебе никаких перебоев, – заявляет прямо с порога Титания, прицельно кидая сумку на кровать и скидывая туфли. – А фраза из аниме одного, Дюрарары. Её сказал Шизуо Хейваджима. Если тебе это что-то даст, конечно, – она включает чайник и гремит кружками, ища среди них ту единственную, чистую.
Шелия прикусывает губу.
____________________
Теперь краской пахло и в главном корпусе, потому что какой-то болван – все студенты, учащиеся выше третьего этажа, кляли этого гения всеми мыслимыми и немыслимыми словами – решил покрасить перила. И всё бы ничего, но кроме запаха, от которого становилось дурно уже через пятнадцать минут, был ещё один нюанс.
Все четыре университетских лифта взяли долгосрочный отпуск, решив сломаться в один день.
Подниматься на верхние этажи стало очень и очень трудно.
______________________
– Ты опять пришла? – на этот раз светловолосый похититель чужих любимых мест даже удостоил Шелию поворота головы.
– А ты меня что, по шагам узнал? – огрызнулась она.
– А хоть бы и по шагам, – он пожимает плечами и отворачивается. – Всё равно сюда никто, кроме тебя, не ходит. Во всяком случае, в учебное время. А ты прогуливаешь.
– А ты – нет? – Шелия осторожно мостится сбоку и сжимается в комочек, пытаясь стать как можно меньше. – Не тебе мне замечания делать. Я хотя бы в форме хожу, а не как ты – в джинсах. Расхристанный – кошмар.
– Тебе не нравится? – он быстро проводит большим пальцем по висящему двумя полосками ткани галстуку и поднимает голову.
Шелия двигается назад, хотя дальше уже и некуда, казалось бы. Глаза синие, льдистые, но и не равнодушные совсем. Весёлые немного. И взгляд прямой, и видно по слегка приподнятым уголкам губ, что пока она не ответит – он будет на неё смотреть.
Шелия злится, на него или на саму себя, что, в общем, не так уж и важно; Шелия оттягивает двумя пальцами ленту, на которой держится бант, но свободнее ей не становится ничуть.
Пиджак застёгнут наглухо и на все пуговицы.
– А знаешь, – говорит она тихо и неохотно. – Наверное, всё-таки нравится.
Небо за окном пронзительно-голубое.
____________________
С третьего триместра, который начинается в апреле, в их расписании происходят определённые изменения.
– Этика? – стонет Джейкес, сползая по Амалии, которая закатывает глаза, но страдать ему не мешает. – Этика, правда?
– Если ты спрашиваешь, не обманывает ли тебя твой эльфийский взор, то да, у нас будет этика, – Жан умудряется говорить разборчиво и держать карандаш в зубах одновременно.
Шелия тоже записывает новое расписание, но игнорирует номера аудиторий – всё-таки, у неё есть карманный проводник по имени Титания; да и университет их относится к тем местам, в которых грех не потеряться.
У неё намерение взять себя в руки и начать новую жизнь откладывается с понедельника на понедельник, только мотивации почему-то всё нет и нет, и желания жить ради чего-то и для себя самой тоже отсутствует целиком и полностью. Шелия – стоячая лужа без цели и смысла.
Песчинка в огромном океане одинаковых и молчащих никого.
______________________
Она переписывает конспект первой лекции по этике у Титании, пока та рассказывает, какая гробовая тишина стояла всю пару, и каким суровым казался преподаватель; ни у кого не возникло даже желания съязвить, возразить ему и вообще что-то пикнуть.
«Спасение утопающих – дело рук самих утопающих, но разве можно быть уверенным в том, что вы, находясь рядом, тоже не тонете?»
– Это что? – Шелия тыкает ручкой в последнюю переписанную строку, которая как-то отличается от сухих и лаконичных тезисов.
– А, это, – Титания почти отмахивается. – Это он сказал, а мне так понравилось, что я записала даже. Это неважно, так что голову можешь не забивать.
Шелия, воровато оглядываясь, переписывает цитату на форзац тетради.
Никто, кроме тебя самого, не сможет тебя спасти.
____________________
– У нас, говорят, учитель по этике суровый, но хороший, – Шелия не оборачивается, но теперь понимает, почему парень говорил, что может узнать её по шагам. Он сегодня в чёрных брюках, но такой же… такой, рубашка наружу, галстук развязан, волосы встрёпаны. Художественный беспорядок снаружи, но не внутри.
От него веет таким уверенным спокойствием, что Шелия даже завидует немного. Вот он – он наверняка никогда не мечется из крайности в крайность.
Вот он – он наверняка знает, чего он хочет.
– Дай угадаю: ты прогуливаешь его уроки? – парень усаживается на подоконнике.
– Откуда знаешь?
– Почему? – он отвечает вопросом на вопрос так твёрдо, будто и самого вопроса не слышал. Шелия хмурится.
– Он мне не нравится, – признаётся она честно. – Судя по всему, он такой же, как и остальные – тот, который не приемлет чужого мнения. Все преподаватели даже не хотят слышать, о чём думают студенты. Все взрослые не желают понимать, что хочет сказать им молодёжь. Это жутко раздражает.
– А меня знаешь, что раздражает? – парень слегка поворачивается, спускает одну ногу на пол и тут же вытягивает её, ставя на подоконник так, чтобы Шелия никуда не делась. – Рядом со мной сидит лгунья и трусиха.
– Обоснуй, – она выпрямляется, даже садится.
– Ничего сложного, – он встряхивает головой. – Ты судишь людей по слухам о них, а говоришь, что ты непредвзята. Ты боишься высказывать своё мнение, боишься говорить, о чём ты думаешь, но винишь в этом преподавателей.
Парень опускает ногу обратно и встаёт с подоконника, и оказывается, что он куда выше, чем Шелия предполагала, и в плечах куда шире, чем ей казалось. И выражение его лица – оно куда жёстче, чем когда он просто смотрит в окно.
Он просовывает все пальцы под бант, сминая его, и тянет ленту на себя – Шелии приходится подобраться и податься вперёд.
– И удавка эта, – усмешка получается слишком холодной и колючей. – Не чья-то там вина. Ты сама её себе затянула, Линч. Вот этими вот руками.
Походка у него выправленная.
Шелии хочется крикнуть вслед: да что ты вообще знаешь?! – но комок в горле мешает ей это сделать. Она снимает бант пальцами, она давится смехом – да что может знать о ней абсолютно посторонний человек, да что он понимать может?!
Шелии смешно, душно и дурно, и стены сдвигаются так, как не смыкалось над её головой даже собственное отчаяние.
Он прав.
____________________
«Нельзя судить о людях только по слухам».
«В чём смысл жизни? Зачем люди живут? Однажды кто-то спросил у меня, и я…»
Шелии нравится Дюрарара, в ней раскрывается много интересных тем, а ещё – говорится о том, чего слышать бы она не хотела. Может, она именно поэтому и слушает – самой себе назло, просто потому, что разболталась она совсем, потому, что по голове её давно никто не бил, затрещин не давал – так она бы мигом пришла в себя.
Слова того парня были больнее любой затрещины.
Шелия только-только собиралась сказать, что с её стороны снаружи на подоконнике свили гнездо ласточки.
____________________
Спасение утопающих – дело рук самих утопающих.
Шелии наконец-то хочется себя спасти.
3.
– Забавно, – только и выдаёт Жан неуверенно. – Ты на спаниеля похожа. Немного. Или на арбузик.
– Нитратный арбузик, – весело поправляет его Титания. – Мне нравится, как получилось.
Светло-жёлтые прядки в рыжих волосах никак не вписываются в определение «песочный».
____________________
Эгле, Шелия и Титания накупают клеёнок, которых хватит, чтобы накрыть, казалось бы, весь университет. Но нет, только кажется, что их много, потому что этого всего едва хватает, чтобы накрыть все вещи, мебель и пол.
Титания рисует солнце, Эгле – пишет афоризмы на испанском, Шелия – отрывки из любимых стихотворений. Газовыми баллончиками, краской из магазина строительных материалов, акварелью и гуашью, разными кисточками, валиками – всё, что попалось под руку, было пущено в дело.
– Комендант в обморок упадёт, – фыркает Эгле, откидывая волосы со лба.
– Зато не выселит, – веселится Титания в заляпанном тряпочном комбинезоне, возникновение которого было загадкой для всех троих.
Шелия сделала невинное выражение лица и молча направила на них газовый баллончик.
____________________
– Говорить преподавателю «я не согласна» довольно страшно, – шепчет рыжеволосая на ухо Жану, который ещё до конца не осознаёт то, что подруга уже вторую неделю не пропускает пары. Может, ей на голову метеорит упал, может, она поумнела, что маловероятно, может, поспорила с кем-то. Он кивает, не понимая, к чему это всё было сказано, а Шелия, улыбаясь, поднимает руку.
Преподаватель по истории культуры смотрит на девушку с удивлением.
– Да, Линч, у вас есть вопрос?
– Нет, – она встаёт. – Но я не согласна с вашим мнением.
Жан молча утыкается лбом в стол.
____________________
Считать себя закольцованной, попавшейся в клетку тогда, когда ты весьма отдалённо напоминаешь идеал – глупо.
Метаться из крайности в крайность – странно.
Шелии хочется объяснить, что это всё переходный возраст, что она – она совсем не хочет взрослеть и забывать всё то, что она понимала раньше, что идти ей некуда и незачем, что ей страшно, потому что вокруг всё меняется.
Шелии хочется закричать и вырваться из этой удавки, которая стянула ей шею.
Шелия не знает, что ей делать, но теперь – впервые за довольно продолжительное время – она пытается сделать хоть что-то.
____________________
– А Румменигге не такой уж простой, каким кажется, – Титания задумчиво покусывает кончик карандаша. – То есть нет, он рассказывает, он даёт темы для размышлений, он примерно объясняет нам ход своих мыслей – на его парах всё ещё боятся пикнуть без разрешения – но всё-таки он… учит нас анализировать? Сходила бы хоть раз, Шелия, у нас и так пара раз в две недели.
– В пятницу, – фыркает Эгле. – Последняя?
Шелия переворачивается на живот и делает вид, будто она уснула.
____________________
Университет всё ещё огромный и беспорядочный, но незадолго до майских праздников лифты чинят.
А Шелия – в пятницу, после второй пары, теряется без Титании, которая забегает на кафедру по неотложным причинам – влетает в уже закрывающийся лифт и в кого-то врезается.
– Неэтично – не извиняться, когда нарушаешь личное пространство другого человека, – Шелия не сразу замечает, что её держат за локти.
– Кто бы говорил, – фыркает, но не отстраняется. – Кто нарушил моё идеальное спокойствие своим приходом?
– Ты перестала приходить, – парень смотрит на неё со спокойной усмешкой, и Шелия наконец может разглядеть его лицо вблизи. Наверное, он всё-таки старше, чем ей казалось изначально, потому что когда он хмурился, между бровями у него появлялись едва заметные морщинки, а когда усмехался – те вероломно перебегали и прятались у краешков губ. Да и вообще выглядит он непривычно, не так как-то – чёрные брюки, заправленная рубашка, идеально подогнанный завязанный галстук, волосы уложены и не торчат в разные стороны – у Шелии что-то внутри переворачивается, когда она видит его таким. Непривычно это. Неправильно. Не так. – Не то чтобы мне тебя не хватало…
– Это потому, что ты поступил в высшей степени неэтично – полез в чужую жизнь, – огрызается Шелия, платя ему той же монетой.
Он усмехается, тепло и отстранённо одновременно.
– Откуда ты знаешь, Линч, может быть, я тоже тону?
Ей надо что-то сказать, но слова застревают в горле осколками и больно колют при каждом вдохе и выдохе.
Двери лифта открываются.
____________________
– Профессор Румменигге, вас-то я и ищу!
До него не сразу доходит, что он всё ещё продолжает держать Шелию за локти.
Только когда она начинает трястись от неконтролируемого хохота – отпускает.
4.
Её зовут Шелия.
Шел.
Shell.
Оболочка, корпус, раковина, скорлупа – в зависимости от перевода.
Это имя подходит ей, потому что, казалось бы, ничто не сможет задеть или ранить – всё проходит мимо и по касательной, не затрагивая, не лишая возможности дышать.
Её зовут Шелия, и ей кажется, что у неё внутри взорвалось маленькое солнце.
Оказывается, абсолютно все люди чего-то боятся.
____________________
Она сидит за первым столом, и её почти не видно за кафедрой.
– На самом деле, сегодня я хотел предоставить тему выбора занятия вам, но кое-что изменилось.
Таким она его не видела – с гордо выправленной осанкой, отстранённым и суровым, каким-то даже немного ледяным. Его нельзя не слушаться, просто вот нельзя, и все в аудитории затихают, ожидая, пока он продолжит говорить.
Профессор Румменигге Маркс, учитель этики и философии, неожиданно долго думает над тем, что же ему сказать – Титания удивлённо округляет глаза, Джейкес хмурится, а Жан – вздыхает.
Неожиданно долго – это настолько, чтобы можно было воспринять это как паузу, символизирующую законченность предложения и, соответственно, мысли.
Шелия тянет руку, и из-за кафедры всё ещё не видно, кто там сидит.
– Да? – отвлечённо спрашивает Румменигге.
– Неэтично – отклоняться от первоначального плана, – выпрямляется Шелия, опираясь обеими руками на парту. Её почему-то трясёт – мелкой, но вполне заметной дрожью. – Я могу предложить тему занятий.
– Да? – повторяет Румменигге уже другим тоном.
– Давайте поговорим о лжи.
____________________
Перила в университете уже можно трогать, но на лестницах всё ещё пахнет краской.
Лифт в женском общежитии так и не починили.
____________________
– Линч, у тебя слишком много прогулов, – старостой, как ни странно, оказывается Жан, и именно он приносит профессору Румменигге журнал посещений, чтобы тот поставил галочки. – Останься.
Шелия усмехается.
____________________
Румменигге Марксу двадцать девять лет, и он никогда не врал студенткам. Но и студентки тоже никогда не толкали его ноги, и за галстуки не тягали, и не было у него со студентками общих тайн.
– Ты похожа на спаниеля, Линч, – накручивает на палец прядку он.
– А ты – на идиота.
Всё-таки, приятель он ей немного дольше, чем преподаватель.
– Чего я ещё о тебе не знаю?
Он усаживает её на преподавательский стол и становится меж разведённых ног, чтобы не сбежала. А Шелия и бежать никуда не собирается, на самом деле. Не хочется ей бежать.
Она оттягивает красный бант на шее и дышит.
Получается неожиданно легко.
– Выслушать тебе всё равно придётся.
5.
Научиться жить и превозмогать свой страх перед всем – задача в высшей степени трудоёмкая, задача, с которой в один день никогда не справишься. Дышать полной грудью, не лезть в чужие петли и не готовить для себя своей собственной; говорить так, чтобы тебя услышали, не останавливаться на достигнутом, и никогда себя не жалеть.
– Ты рубашку заправлять не будешь? – смеётся Эгле, заслоняясь рукой от солнца, которое палит просто немилосердно. Первый учебный день нового года начинается с торжественной линейки – что-то новенькое в университетах, на самом деле – но все, коварно перемешавшись курсами, факультетами и кафедрами, вероломно мешали преподавателям с их тягой к правильности начать формальную часть.
Шелия качает головой и смеётся.
– Знаешь, – она смотрит на солнце сквозь пальцы. – У песочного, оказывается, очень и очень много оттенков.
– Рад, что ты это поняла, Линч, – хватать студенток за бока нельзя (точнее, можно, но только если никто не видит), но Румменигге всё равно это делает, а Шелия даже подпрыгивает от неожиданности. – А теперь будь добра, отправься к остальным второкурсникам, мы тебя всей группой ищем.
– У тебя замечательный куратор! – кричит Эгле через толпу; Маркс, подпихивая Шелию по направлению к группе, фыркает.
– Когда-нибудь они выселят тебя из комнаты, и тебе придётся жить у меня, – информирует он весёлым шепотом, а Шелия, споткнувшись, виснет на его руках.
– Если меня выгонят, – чихает она. – То я буду знать, откуда ветер дует!
И – машет своей группе двумя руками.